ГЛАВА III

В то утро господин главный судья пребывал в самом мрачном настроении. В ходе дебатов он намеревался одержать сокрушительный реванш над дерзким мэтром Хюгом, но чувствовал, что на сей раз процесс не желает идти по обычном; сценарию, когда каждое действующее лицо, отыграв роль, исчезает со сцены, а присяжные уходят совещаться в особый зал вместе с судьей, и тот, ненавязчиво намекнув, в чем состоит их долг, подсказывает желательное решение.

Судья понимал, что эта история с существующей и в то же время не существующей девушкой смущает присяжных, и третий из них, туповатый, но честный и наивный парень, несомненно, лишь наиболее откровенно выражает общую растерянность и смятение умов. Неужели дело идет к оправдательному вердикту, которого не одобрит ни один житель Люцерна, а банк Линденманн никогда не простит ему, Арнольду? Подобное заключение присяжных было бы для Оскара личным оскорблением, поскольку сам он не сомневался в виновности Людовика Сенталло и отказывался хоть на секунду поверить сказке о Дженни Йост, порожденной изобретательным воображением Херлеманна и якобы встречавшейся с обвиняемым. Всю жизнь судья отличался последовательностью и непоколебимым прагматизмом, а потому ненавидел все, что не укладывалось в логические схемы. Первоначальное равнодушие к Сенталло постепенно, незаметно для него самого, перерождалось в сердце Арнольда Оскара в скрытую враждебность. Он не позволит какому-то лгунишке набросить на его карьеру позорное пятно безосновательного оправдания!

Во время третьего заседания зал был так же полон, как и накануне, но судья, даже не потешив самолюбие столь приятным для его глаз зрелищем, немедленно вызвал на свидетельское место охранника Рудольфа Шауба. Тот подробнейшим образом рассказал о своем трагическом падении с лестницы в цокольном помещении банка. А все – из-за скользкой ступеньки и новых подметок у башмаков! Короче, охранник кубарем скатился вниз и не смог встать без посторонней помощи. Каждое движение причиняло Шаубу такую боль, будто его стегали бичом, а потому пришлось попросить доктора Лея передать господину Шмиттеру, что сегодня на него не стоит рассчитывать и охранять фургон с зарплатой служащих фирмы Швейцера придется кому-то другому.

Арнольд Оскар еще раз попросил Энрико Шмиттера вернуться на свидетельское место и сообщить присяжным, кто знал о размерах перевозимой суммы.

– Господин председательствующий, кроме меня и господ Линденманн, в курсе дела был, естественно, главный кассир Гуго Вернер, старший бухгалтер Лукас Шсппи и его первый помощник Людовик Сенталло. Одним словом, все, кто по долгу службы обязаны контролировать передвижение таких крупных капиталов.

Судья счел, что очень неплохо поработал, указав присяжным, что обвиняемый знал об огромности суммы, оказавшейся на его попечении. Не желая отвлекать их от столь важного момента, Оскар немедленно вызвал шофера Альдо Эрланге-ра – главного свидетеля обвинения.

Эрлангер, молодой парень, не достигший еще и тридцати лет, высокий и ладный, с первого взгляда привлек всеобщие симпатии.

– Вас зовут Альдо Эрлангер, и вы поступили на службу в банк Линденманн семь лет назад? Вы отвечаете за автомобильный парк, водите личную машину директора персонала и ту, в которой перевозят крупные денежные суммы?

– Верно, господин председательствующий.

– Расскажите нам, что произошло между вами и обвиняемым в часы, предшествовавшие ограблению.

– Узнав о несчастном случае с Шаубом, я стал думать, кто его заменит. Надо сказать, что мне вообще-то не особенно нужен помощник – я и сам достаточно силен и не боюсь никаких гангстеров, тем более, что в наших краях вооруженные налеты – штука довольно редкая. Но мне позвонил сам господин Шмиттер и сообщил, что Шауба заменит Людовик Сенталло. Я этого Сенталло не знал толком. Сами понимаете, со всеми не перезнакомишься, а между нашими службами вообще нет ничего общего. Но какая разница, он или другой, верно? Нам предстояло выехать в пятнадцать часов. Потому как, должен вам сказать, такого рода перевозки у нас хронометрируются, как движение поездов. Маршрут намечается заранее, и мы не имеем права от него отступать, кроме, конечно, особой необходимости. Но в таких случаях я обязан докладывать господину Шмиттеру о причинах изменения пути следования. В четырнадцать тридцать деньги погрузили в фургон, заперли дверцы, и я сел на водительское место. В четырнадцать пятьдесят пять открыли ворота на Лсвенплатц, и как раз, когда пробило ровно три, примчался Сенталло. На парне лица не было. Я рванул с места, когда он усаживался рядом. Едва мы выехали со двора, Сенталло сказал:

– Эрлангер, я прошу вас оказать мне огромную услугу. Моя невеста попала в аварию… Возможно, она сейчас при смерти… Меня предупредили по телефону. Умоляю вас, Эрлангер, заедем сначала к ней.

Разумеется, господин судья, я сначала отказался. Распорядок у нас очень строгий, а я вовсе не хотел потерять место. Но что поделаешь… доброта порой берет верх над рассудком… Отчаяние Сенталло меня потрясло, господин председательствующий. Я не могу видеть, как плачет мужчина, особенно здоровяк вроде Сенталло. Уж чего там, у меня вся душа переворачивалась! Ну, я и спросил, где раненая. Он ответил, что в Хинтер-Штейнбрюке, Шенхейтштрассс, пятьдесят три. Пришлось бы сделать слишком большой крюк. И я пообещал заехать на обратном пути. Но Сенталло это не устроило.

– А вдруг она умрет, пока мы доедем, Эрлангер? У вас есть жена?

– Нет.

– Но, будь вы женаты, что бы вы сделали, узнав, что ваша жена – при смерти?

– Черт возьми, почему же вы не попросили вас заменить?

– Мне позвонили в тот самый момент, когда я бежал к нам. Послушайте, Эрлангер, если, приехав, я найду Дженни мертвой, клянусь вам, я прострелю себе голову!

Сенталло взял револьвер, который охраннику выдают на время таких перевозок. Я не сомневался, что он исполнит угрозу. Я добрый христианин, господин судья, и от одной мысли, что этот человек может убить себя отчасти и по моей вине, мне стало не по себе. Я стоял перед выбором: либо нарушить регламент со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо до конца жизни терзаться угрызениями совести, что мог спасти человека, но не сделал этого.

– И вы ни на секунду не вспомнили о том, что везете?

– Нет, господин судья. Я не первый раз перевозил деньги, и никогда не случалось ни малейших неприятностей.

– А то, что Сенталло, быть может, ломает комедию, вам тоже не пришло в голову? – осведомился мэтр Хюг.

– Абсолютно нет. И, если хотите знать мое мнение, Сенталло переживал совершенно искренне!

Вмешался помощник прокурора.

– Дальнейшее покажет, что его печаль была по меньшей мере неоправданна.

– Знай мы будущее наперед – никто никогда не делал бы ошибок! – отозвался адвокат защиты.

Арнольд Оскар вернулся к Эрлангеру:

– Так вы решили уступить мольбам своего спутника?

– Увы, да, господин судья. Уже на Мюзегштрассе я сдался. Узнав о моем решении, Сенталло поцеловал мне руку, клянясь, что теперь я могу требовать от него что угодно. Я был страшно смущен, господин судья, и, должен признаться, растроган. И вот, чтобы скрыть волнение, я попробовал отшутиться и сказал, мол, коль скоро его Дженни останется жива, пусть пригласит меня на свадьбу вместе с подружкой.

– Ладно. Возвращайтесь на место, но скоро я вас снова вызову. Сенталло!

– Да, господин председательствующий?

– Вы можете что-нибудь возразить против показаний Лльдо Эрлангсра?

– Нет, ваша честь.

– Мы не станем больше задерживаться на этом эпизоде Однако вам бы следовало сообщить господам присяжным, каким образом вас предупредили о несчастном случае с Дженни Йост. Да, господин третий присяжный?

– Так все-таки она действительно существует, эта Дженни Йост, господин председательствующий?

Арнольд Оскар так разозлился, что утратил свойственную ему невозмутимую корректность.

– Повторяю вам еще раз, что не имею об этом ни малейшего понятия. И это вам надлежит разобраться, есть она или нет!

– Но я-то с ней не знаком! И даже не слыхал об этой девушке, пока не пришел сюда!

– Господин старшина присяжных!

– Да, ваша честь?

– Суд был бы вам весьма благодарен, если бы вы использовали ближайший перерыв, чтобы объяснить своим коллегам, в чем именно заключаются их обязанности.

– Слушаюсь, господин председательствующий.

– Благодарю вас. А теперь, Сенталло, мы вас слушаем.

– Я сидел у себя в кабинете, собираясь поработать, пока не придет время сопровождать Альдо Эрлангсра, как вдруг, в последний момент, когда я уже складывал досье, телефонистка предупредила, что мне звонят из города. Незнакомый мужской голос спросил, действительно ли я Людовик Сенталло, первый помощник главного бухгалтера банка Линденманн. Получив утвердительный ответ, мой собеседник представился как Якоб Эгли, сказал, что живет на Шенхейтштрассе в Хиндер-Штейнбрюке, в доме пятьдесят три и сейчас в его квартире находится раненая девушка. Какой-то водитель сшиб ее на дороге и умчался, даже не остановившись. Врач, осмотрев раненую, заявил, что она в таком тяжелом состоянии, что пока о перевозке в больницу даже речи быть не может. Несчастная была в полном сознании и просила немедленно предупредить Людовика Сенталло, чтобы он приехал как можно скорее, если хочет попрощаться с ней перед смертью. Девушка назвалась Дженни Йост. Передав поручение, Якоб Эгли добавил, что ждет господина Сенталло у себя, поскольку несчастный случай произошел чуть ли не у самой двери его дома. С этой минуты, господин председательствующий, я думал лишь о Дженни и о том, что, быть может, она сейчас умирает, а потому стал умолять Эрлангера отвезти меня к ней.

– У вас вопрос, мэтр Хюг?

– Сенталло, почему вы сразу же не сообщили о своем горе господину Шмиттеру? Зная, как тепло он к вам относится, разве вы не вправе были бы ожидать понимания и самой искренней помощи?

– Боюсь, я просто вообще ничего не соображал в тот момент – все мои мысли занимала умирающая Дженни. В голове вертелось лишь, что у порога меня ждет готовая машина… Даже секундное промедление могло бы стать фатальным, вот я и помчался к Эрглангеру…

– Однако нам описали вас как человека хладнокровного, уравновешенного и здравомыслящего, – подчеркнул помощник прокурора. – Таким образом, подобная паника либо совсем необъяснима, либо, напротив, объясняется очень просто: вы не желали ехать иначе, чем с Эрлангером и огромной суммой, лежавшей в фургоне!

Мэтр Ремпье не мог оставить выпад без ответа.

– Позволю себе заметить господину обвинителю, что любой человек, которому случалось терять близких, испытывает такую тревогу, что практически не способен рассуждать. И меня весьма удивляет, что господин помощник прокурора, с его опытом и известной всему Люцерну репутацией, не понимает столь элементарных вещей или же делает вид, будто не понимает, ибо возложенная на него задача, по-видимому, выглядит все сложнее…

– Оставьте свои предложения при себе, мэтр Ремпье!

– В таком случае, воздержитесь от несправедливых замечаний!

Арнольд Оскар снова прервал эту словесную дуэль.

– Господа, еще не время для перекрестного допроса!… Итак, Сенталло, вы поехали с Эрлангером и уговорили его изменить маршрут. А что случилось дальше?

– Квартал выглядел довольно пустынным, и мы с большим трудом отыскали Шенхейтштрассе – узенький проулок среди садов. Ехать было очень неудобно, и я предложил Эрлангеру подождать, а сам побежал искать дом Якоба Эгли пешком. Прежде, чем я добрался до номера пятьдесят три, очаровательного маленького коттеджа, пришлось пробежать добрых несколько сотен метров. Дверь открыла какая-то старушка, которая, очевидно, ни слова не поняла из моих объяснений. Несмотря на терзавшее меня нетерпение, мы довольно долго препирались, но в конце концов я убедился, что никакого Якоба Эгли здесь нет, и не только в этом доме, но и вообще в округе. И о несчастном случае тоже никто слыхом не слыхивал.

– Короче, вы поняли, что вас обманули?

– Да, господин председательствующий.

– И какова же была ваша первая реакция?

– Огромное облегчение, Ваша честь. Ведь это значило, что с Дженни не случилось никакой беды!

– И вы не задумались о причинах столь зловещего розыгрыша?

– Потом – да, Ваша честь, но я не понимал, в чем тут дело.

– И вам ни на секунду даже в голову не пришло, что вас просто-напросто хотели увести подальше от фургона?

– Нет, господин председательствующий.

– Но теперь вы пришли именно к такому заключению?

– Да, Ваша честь.

– А почему жертвой избрали именно вас?

– О, я не думаю, чтобы метили лично в меня. Их интересовал сопровождающий как таковой. Будь на моем месте Шауб, я уверен, придумали бы другой способ помешать ему охранять Эрлангера.

– И как, по-вашему, приблизительно сколько времени вы отсутствовали? – снова спросил мэтр Хюг.

– Около двадцати минут.

– Иными словами, у ваших врагов или… сообщников – заботу найти подходящее определение я оставляю господам присяжным – короче говоря, у них было достаточно времени совершить свое бессовестное дело. Либо им сопутствовала невероятная удача, либо это вам крупно не повезло… Подобные крайности часто совпадают и всегда возбуждают подозрения. Нет-нет, мэтр Ремпье, не стоит на меня сердиться, это так… рассуждение вообще…

По требованию председательствующего свидетельское место снова занял Эрлангер.

– Будьте любезны, расскажите господам присяжным, что произошло, когда Сенталло, бросив вас, убежал в глубь Шенхейтштрассс.

– Он оставил мне револьвер, но я испытывал легкое беспокойство – не то, чтобы я думал о возможности нападения, но чувствовал себя виноватым и ожидал серьезного нагоняя от господина Шмиттера. Время шло, а Сенталло все не появлялся, и я вышел из машины. Признаюсь, с моей стороны это было непростительной ошибкой. Едва я оказался снаружи, как сзади на меня напали. Я стал отбиваться, но нападавший был намного сильнее. Однако я и сам я довольно крепкий малый. Потом меня чуть не задушили, сунув в рот что-то вроде огромного куска ваты, а больше я ничего не помню.

– Вас усыпили хлороформом. А теперь слушайте меня внимательно, Эрлангер. Напоминаю, что вы дали присягу и лжесвидетельство имело бы для вас самые тяжкие последствия. Скажите нам, не заметили ли вы какой-нибудь мелочи, которая могла бы дать вам представление о личности нападавшего?

Эрлангер явно смутился. Прежде чем ответить, он искоса поглядел в сторону обвиняемого.

– Отбиваясь, я видел ногу того типа… и на нем были точно такие же брюки, как на Людовике…

По залу прокатилась волна оживления – суд подошел к основному пункту обвинения. Мэтр Ремпье попытался парировать удар:

– Мой клиент, господин председательствующий, покупает готовую одежду в магазине, а потому носит то же, что и все прочие…

– Несомненно, мэтр, несомненно. Скажем, это всего лишь еще одно совпадение. Как вы уже не раз подчеркнули, Эрлангер, вы человек крепкий и выносливый. Значит, справиться с вами мог лишь еще более сильный мужчина… обладающий в этом отношении возможностями намного выше средних. Например, вроде вашего клиента, мэтр. Я знаю, это тоже, конечно, совпадение… Но уж очень их много. Благодарю вас, Эрлангер, вы можете вернуться на место. Сенталло, как вы поступили, увидев, что Эрлангер спит, а фургон опустел?

– Я убежал, господин председательствующий.

– Почему?

– Потому что я испугался. То, что Дженни не оказалось в доме на Шенхейтштрассс, что я уговорил Эрлангсра изменить маршрут, – все указывало на мою вину. И я не видел ни единого шанса доказать, что я ни при чем.

Помощник прокурора не стал упускать возможности нанести новый удар.

– Приношу подсудимому благодарность за то, что он заранее согласен с выводами моей обвинительной речи.

Ответная реплика защиты не произвела сильного впечатления:

– Вот уж не думал, что обвинение нуждается в помощи обвиняемого.

Мэтр Хюг, не обращая внимания на перепалки коллег, продолжал гнуть свою линию:

– А могу я узнать, получил ли Альдо Эрлангер взыскание от управляющего персоналом банка?

Шофер с места ответил, что его на три месяца отстранили от работы, а теперь снова приняли в гараж банка, но с большим понижением в должности. Выслушав объяснения Эрлангера, Арнольд Оскар продолжил дебаты:

– И куда же вы побежали, Сенталло?

– Домой, ваша честь. Я побросал вещи в чемодан, поймал такси и поехал на вокзал. Там-то меня и арестовали, когда я покупал билет в Баль.

– Я полагаю, инспектор Франц Вертретер находится здесь, в зале?

Названный поднял руку.

– Подойдите к барьеру, инспектор.

Франц Вертретер, худощавый мужчина среднего роста, но удивительно гармонично сложенный, выглядел не старше тридцати пяти лет.

– Это вы, инспектор, арестовали Сенталло?

– Да, Ваша честь.

– И как это произошло?

– Один из прохожих, обнаружив Эрлангера, позвонил к нам в управление, на Обергрюндштрассе. Я находился как раз там и помчался на место. Нам удалось более-менее привести шофера в чувство, чтобы он в общих чертах рассказал о происшествии. Я сразу подумал о его исчезнувшем спутнике. Эрлангер назвал его имя и фамилию. Я немедленно позвонил в банк и узнал адрес парня. Однако, пока я добирался на Ранкхофштрассе, тот уже удрал. А на вокзал я поехал скорее для очистки совести, потому что так полагается по правилам. Я не располагал даже описанием разыскиваемого, но с первого взгляда понял, что это тот, кого я ищу. Сенталло дрожал и выглядел очень испуганным. То и дело он с тревогой озирался по сторонам. Когда я взял его за руку, парень издал что-то вроде стона, и я даже подумал, как бы он не хлопнулся в обморок. Сенталло безропотно последовал за мной на Обергрюндштрассе, где я и приступил к допросу. Он рассказал ту же версию событий, что и сейчас, на процессе. Несмотря на самые тщательные розыски, нам не удалось обнаружить ни малейших следов этой Дженни Йост или хотя бы получить подтверждение таинственного телефонного звонка, поскольку в банке фиксируются только разговоры по внутренним линиям.

Мэтру Ремпье показалось, что инспектор испытывает к его клиенту некоторую симпатию, и он рискнул задать довольно опасный вопрос:

– Инспектор, вы один из тех, кто много времени провел с Людовиком Сенталло. Как, по-вашему, он виновен?

– Мое личное мнение к делу не относится, мэтр. Важно лишь то, что я в состоянии доказать.

Макс Мартин воспользовался случаем отдать должное полиции Люцерна, в беспристрастии представителей коей, по его словам, обвинение никогда не позволило бы себе усомниться. А как всегда практичный мэтр Хюг поинтересовался, не удалось ли обнаружить, куда исчезли украденные деньги.

– Увы, ни намека, мэтр. Мы обыскали комнату Сенталло снизу до верху, но ничего не нашли, как, впрочем, и в его чемодане.

– Как вы считаете, он успел бы спрятать деньги по дороге домой?

– Я опять-таки вынужден заметить, что мое личное мнение не важно, поскольку я все равно не мог бы указать тайник. Добавлю, что, по сведениям, полученным из банка, сумма поступила туда слишком поздно и номера не переписали.

– Да, – вздохнул мэтр Хюг, садясь на место, – нам и в самом деле крупно не повезло во всей этой истории…

Арнольду Оскару хотелось с блеском закончить утреннее заседание.

– Инспектор, это вы открыли чемодан Сенталло и исследовали его содержимое? – осведомился он.

– Да, Ваша честь, в присутствии двух моих коллег, которые впоследствии подписали протокол.

– И что вы обнаружили в чемодане?

– Кое-какие туалетные принадлежности, немного белья, пару ботинок и…

– Да?

– И ватный тампон, пропитанный хлороформом.

На сей раз судье не без труда удалось навести относительный порядок в зале.

– Сенталло, если вы невиновны, то как можете объяснить наличие в вашем багаже предмета, который я назвал бы… орудием преступления?

– Я не могу этого объяснить, Ваша честь, потому что сам не понимаю…

– Вы, вероятно, догадываетесь, что подобный ответ вряд ли удовлетворит господ присяжных?

– Мне больше нечего ответить.

Обвинитель ликовал.

– Вечно вы ничего не можете объяснить, Сенталло. Дженни Йост то появляется, то исчезает, и вы не знаете, каким образом. Вас зовут к умирающей, но вы никого не находите на месте и не в состоянии проанализировать причины столь странного фарса. На человеке, усыпившем шофера, был такой же костюм, как на вас, но вы лишь ссылаетесь на совпадение. Доказательство вашего преступления находят в вашем же чемодане, а вы делаете вид, будто понятия не имеете, как оно туда попало. Должен вам заметить, это не самая лучшая система защиты.

– Тем, кто невиновен, труднее всего защищаться, мэтр! – заметил мэтр Ремпье.

– Надеюсь, дорогой коллега, вам удастся убедить в этом господ присяжных!

– Не беспокойтесь, я сделаю все, от меня зависящее!

Наступило время сделать перерыв, и судья в последний раз обратился к обвиняемому:

– Сенталло, если вы признаете свою вину, то, я думаю, господа присяжные учтут ваше прошлое и проявят снисхождение, особенно, если вы скажете, куда девали деньги. Так что подумайте!

– Я не виновен, ваша честь, и понятия не имею, где деньги. Знаю одно: я их в глаза не видел.

– Как хотите. Прения закончены. Перерыв продлится до пятнадцати часов ровно, и тогда мы выслушаем обвинительную речь господина помощника прокурора.

В Люцерне очень много говорили о постоянных стычках обвинения и защиты на процессе Сенталло, и они волновали обывателей даже больше, нежели судьба парня, обвиняемого в похищении крупной суммы, по сути дела, целого состояния. Похоже, зевак, уже с часу дня толпившихся у дверей Дворца правосудия, больше всего занимала предстоящая словесная дуэль. Макс Мартин демонстрировал несколько старомодное красноречие, все еще трогавшее тех, кому перевалило за сорок. В то же время благодаря намеренной несдержанности Арнольда Оскара прошел слух, что сын старика Ремпье, представитель нового поколения, не поддается ораторскому искусству собрата и не желает уступать без борьбы. Впрочем, знатоки уверяли, что суховатая точность и методичность мэтра Хюга окажут неоценимую помощь обвинению и сделают схватку слишком неравной. Судья не мог сдержать радостного трепета, когда, войдя в зал, где мгновенно наступила почти столь же благоговейная тишина, как в кафедральном соборе, узрел среди присутствующих самых видных граждан Люцерна. Значит, весь цвет города явился присутствовать на спектакле, главным режиссером которого себя чувствовал он, Арнольд Оскар!

Макс Мартин не посрамил своей репутации. Блестящая образность, смелые метафоры, романтический пыл и при этом – теплый, волнующий голос, над которым, как знал весь город, долго трудились лучшие преподаватели драматического искусства. С поистине патетическим негодованием Мартин говорил о неблагодарности Сенталло по отношению к господину Шмиттеру, а клеймя тех, кто хочет обогатиться, не прилагая к тому ни труда, ни терпения, он не жалел яду и желчи. Зато о Дженни Йост адвокат рассуждал с глубокой иронией, не забыв к месту упомянуть о призраке Белой Дамы. Главный обвинитель описывал Людовика Сенталло как человека очень умного и достаточно ловкого, чтобы подготовить превосходную мизансцену. С точки зрения Мартина бредовые объяснения подсудимого – лишь хитрый тактический ход, придуманный только для того, чтобы совершенно запутать и сбить с толку присяжных. Но он, Макс Мартин, умоляет последних не попадаться в расставленные сети. В конце концов, какая разница, существует Дженни Йост или нет? Главное, на что следует обратить внимание суду, – это кусочек ваты с хлороформом, найденный в чемодане Сенталло, ибо эта улика лучше, нежели что-либо иное, указывает на автора преступления. Заканчивая свою речь, Макс Мартин потребовал для Сенталло пожизненного заключения.

Сменивший эмоционального помощника прокурора общественный обвинитель сначала произвел довольно неприятное впечатление – уж слишком сухо он говорил. Однако постепенно чисто деловой подход к процессу мэтра Хюга покорил аудиторию, сумевшую в конечном счете оценить его более суровое и простое красноречие. Отбросив досужие рассуждения, адвокат проследил всю историю шаг за шагом. Он тоже не верил выдумкам и не придавал особого значения неуловимой Дженни Йост. Хюга интересовало лишь одно: исчезновение крупной суммы денег, нанесшее весьма чувствительный удар заведению, само существование которого является важной частью истории экономического развития Люцерна. Адвокат высказал твердую уверенность, что Сенталло решил заплатить несколькими годами тюрьмы за богатство в дальнейшем и, взвесив все за и против, счел недолгую отсидку не слишком дорогой платой за будущее благоденствие на приобретенные неправедным путем деньги. В заключении мэтр Хюг просил господ присяжных нарушить столь чудовищные расчеты и проявить должную суровость, дабы навсегда отбить охоту у тех, кому вздумалось бы, последовав примеру Сенталло, создавать в их городе климат, до сих пор свойственный в основном разве что Чикаго.

К тому времени, когда, наконец, поднялся мэтр Ремпье, шансы Людовика Сенталло котировались уже очень невысоко. У молодого адвоката хватило сообразительности не пытаться вступать в соревнование с Максом Мартином на его территории. Не обладая ни темпераментом, ни опытом последнего, он лишь заранее обрек бы себя на провал. А потому мэтр Ремпье спокойно проанализировал все аргументы противной стороны. Кроме того, он обрисовал характер своего клиента, объяснил происхождение его комплексов и, особо остановившись на том, что сам же главный обвинитель назвал подсудимого человеком умным, мэтр Ремпье показал, насколько глупо выглядит все поведение Сенталло, если признать его виновным. Так, если бы Дженни Йост действительно не существовало, некоторые поступки Людовика выглядели бы совершенной нелепостью. Наконец, адвокат заявил о своей глубокой уверенности в том, что Сенталло не виновен, что он стал жертвой чудовищной махинации, и живейшим образом посоветовал полиции провести расследование в этом направлении и с куда большим рвением, чем до сих пор. Адвокат, впрочем, признал, что не понимает, откуда взялся в чемодане Сенталло пропитанный хлороформом тампон, но высказал твердое убеждение, что это лишь еще одна хитрость тех, кто задумал сделать Сенталло козлом отпущения. Мэтр Ремпье просил господ присяжных хорошенько подумать, прежде чем принять решение, не дать ввести себя в заблуждение мнимой очевидностью вины подсудимого и в конце концов потребовал полного оправдания и немедленного освобождения своего клиента.

По общему мнению, мэтр Ремпье держался прекрасно. Он проявил несомненный талант, который со временем наверняка окрепнет, но никому даже на миг не пришло в голову, что защитник сумел убедить присяжных. Когда адвокат вернулся на место, председательствующий спросил Людовика Сенталло, не хочет ли тот что-нибудь добавить в свою защиту.

– Я клянусь, что не виновен!

Арнольд Оскар встал и торжественно объявил, что суд и присяжные удаляются на совещание.

Вопреки всеобщим ожиданиям, обсуждение продолжалось гораздо дольше обычного. Но никто так и не узнал, какие муки испытал председательствующий, чувствуя, что его авторитет трещит и шатается по милости этого глупого упрямца третьего присяжного. Ему, видите ли, втемяшилось в голову не высказывать своего мнения, пока ему не докажут четко и ясно, существует ли Дженни Йост на самом деле. Положение начало портиться, едва Арнольд Оскар, подведя краткий итог дебатам и объяснив присяжным все возможные интерпретации событий и последствия их решений, вступил в дискуссию с третьим присяжным – неким Маагом. Этот колбасник, отличаясь, по-видимому, редкой сентиментальностью, настырно требовал дополнительных подробностей о Дженни Йост, в которую, похоже, чуть ли не влюбился сам. Сначала коллеги, было, посмеялись, но, убедившись, что Мааг твердо стоит на своем, стали в тупик. По его мнению, выходило, что Дженни Йост скрывается где-то в Люцерне и, в таком случае, Сенталло сказал чистую правду. Старшина присяжных почувствовал, что, если колбасника не остановить, он может заронить сомнение в сердца остальных и тогда все вынесут оправдательный приговор, чего Арнольд Оскар ему, старшине, никогда не простит. Меж тем он считал себя лично обязанным судье. Из-за Маага пришлось заново рассмотреть все материалы процесса, разобрать аргументы обвинения и доводы защиты, подчеркивая убедительность первых и слабость последних. Короче говоря, к восьми часам вечера дебаты все продолжались, зал кипел от нетерпения, а журналисты ломали головы, когда же им наконец удастся позвонить в свои редакции и сообщить о приговоре. Макса Мартина постепенно охватывала крайне неприятная тревога, зато надежды мэтра Ремпье возрастали с каждой минутой. Наконец в восемь сорок пять стражник торжественно возвестил о возвращении заседателей.

С первого взгляда на лицо Арнольда Оскара стало известно, что все получилось совсем не так, как он рассчитывал. Маага удалось взять только измором и заставить-таки признать виновность Сенталло, однако в том, что касается смягчающих обстоятельств, колбасник так и остался непреклонным, а потому, к глубокому изумлению публики, Людовик Сенталло получил всего семь лет тюремного заключения.