XI. Разные бывают храбрецы
Алоиза сидела у окна, с беспокойством поджидая возвращения Габриэля. Наконец, увидев его, она возвела к небу заплаканные глаза. Но на сей раз это были слезы радости.
– Слава богу! – воскликнула она, бросаясь к двери. – Вот и вы!.. Вы из Лувра? Видели короля?
– Видел, – сказал Габриэль.
– И что же?
– Все то же, кормилица, придется мне подождать.
– Еще подождать! – всплеснула руками Алоиза. – Святая дева! Снова ждать!
– Ждать невозможно лишь тогда, когда ничего не делаешь, – заметил Габриэль. – Но я, слава богу, буду действовать, а кто видит цель, тот не заскучает.
Он вошел в залу и бросил свой плащ на спинку кресла. Мартен-Герра, сидевшего в углу в глубоком раздумье, он даже и не заметил.
– Эй, Мартен! – окликнула Алоиза оруженосца. – Почему ты не поможешь его светлости снять плащ?
– Ох, простите, простите! – вскочил на ноги очнувшийся Мартен.
– Ничего, Мартен, не беспокойся, – сказал Габриэль. – Ты, Алоиза, не очень-то укоряй нашего Мартена. Скоро мне снова потребуются его преданность и усердие. Мне надо с ним поговорить об очень важных делах!
Воля виконта была священна для Алоизы. Она с улыбкой взглянула на оруженосца и, чтобы не мешать их беседе, вышла из залы.
– Ну, Мартен, – сказал Габриэль, когда они остались одни, – о чем же ты так крепко задумался?
– Да вот все ломаю себе голову, пытаясь разобраться в этой истории с человеком, которого я встретил утром.
– И что же? Разобрался? – улыбнулся Габриэль.
– Увы, не очень-то, ваша милость. Если признаться, то ничего, кроме тьмы кромешной, я не вижу…
– А мне, Мартен, как я уже тебе говорил, почудилось совсем другое.
– Но что именно, монсеньор? До смерти хочется знать.
– Рано еще об этом говорить, – ответил Габриэль. – А пока забудь на какой-то срок и о себе, и о той тени, которая затемнила всю твою жизнь. Попозже мы все узнаем, обещаю тебе. Поговорим лучше о другом. Сейчас ты особенно мне нужен, Мартен.
– Тем лучше, ваша милость!
– Тогда мы поймем друг друга, – продолжал Габриэль. – Мне нужна вся твоя жизнь без остатка, все твое мужество. Готов ли ты довериться мне и, пойдя на любые лишения, целиком посвятить себя моему делу?
– Еще бы! – вскричал Мартен. – Ведь таков мой долг!
– Молодчина, Мартен! Однако подумай хорошенько. Дело это трудное и опасное.
– Очень хорошо! Это как раз по мне! – потирая руки, беспечно заявил Мартен.
– Будем сто раз рисковать жизнью, Мартен.
– Чем крупнее ставки, тем интереснее игра!
– Но игра эта суровая и, начавши ее, придется играть до конца.
– Либо идти ва-банк, либо вообще не играть! – с гордостью молвил оруженосец.
– Прекрасно, – сказал Габриэль. – Но придется бороться со стихиями, радоваться буре, смеяться над недостижимым.
– Ну, и посмеемся, – перебил его Мартен. – По совести говоря, после той перекладины жизнь мне кажется просто чудом из чудес, и я не посетую, ежели господь бог отберет тот излишек, которым он меня пожаловал.
– Тогда, Мартен, все сказано! Ты готов разделить со мной мою судьбу и последуешь за своим господином?
– До самой преисподней, ваша светлость, хотя бы для того, чтобы там подразнить сатану!
– На это не слишком надейся, – возразил Габриэль. – Ты можешь погубить со мной душу на этом свете, но только не на том.
– А мне ничего другого и не надо, – подхватил Мартен. – Ну, а кроме моей жизни, монсеньор, вам ничего от меня другого не понадобится?
– Пожалуй, понадобится, – ответил Габриэль, улыбаясь бесшабашности и наивности вопроса. – Мне понадобится, Мартен-Герр, еще одна услуга от тебя.
– А какая именно, ваша светлость?
– Подбери мне, и притом поскорее, дюжину ребят твоей хватки. Словом, крепких, ловких, смелых – таких, что прошли огонь, воду и медные трубы. Можно это сделать?
– Посмотрим! А вы им хорошо заплатите?
– По червонцу за каждую каплю крови. В том трудном и святом деле, которое я должен довести до конца, жалеть о своем состоянии не приходится.
– В таком случае, монсеньор, – промолвил оруженосец, – за два часа я соберу целую свиту превосходных озорников. Во Франции и особенно в Париже в таких плутах никогда не бывало недостатка. Но кто будет ими командовать?
– Я сам, – сказал виконт. – Только не как гвардии капитан, а как частное лицо.
– Если так, монсеньор, то у меня есть на примете пять или шесть бывалых наших молодцов, знакомых вам еще со времен итальянской кампании. С тех пор как вы их отпустили, они до того истосковались без настоящего дела, что с радостью явятся по первому зову. Вот я их и завербую. Нынче же вечером я вам представлю всю будущую вашу команду.
– Прекрасно, – произнес Габриэль. – Но только одно непременное условие: они должны быть готовы покинуть Париж немедленно и следовать за мною без всяких расспросов и замечаний.
– За славой и золотом они пойдут хоть с закрытыми глазами.
– Я рассчитываю на них, Мартен. Что же касается тебя…
– Обо мне говорить не приходится, – перебил его Мартен.
– Нет, именно приходится. Если мы уцелеем в этой заварухе, я обещаю сделать для тебя то же, что и ты для меня. Я помогу тебе справиться с твоими врагами, будь покоен. А пока – вот тебе моя рука!
– О, ваша светлость! – промолвил Мартен, почтительно целуя руку Габриэля.
– Теперь иди, Мартен, и сейчас же принимайся за дело. А мне надо побыть одному.
– Вы остаетесь дома? – спросил Мартен.
– Да, до семи часов. Мне в Лувре надо быть только к восьми.
– В таком случае я еще до семи представлю вам нескольких персонажей из состава нашей будущей труппы.
Он поклонился и вышел, чувствуя себя на седьмом небе от одного только сознания, что ему доверили столь важное поручение.
Габриэль, оставшись один, заперся у себя в комнате и принялся детально изучать план Жана Пекуа. Он то расхаживал в раздумье из угла в угол, то присаживался к столу, набрасывая заметки. Ему хотелось, чтобы ни одно возражение герцога де Гиза не осталось без ответа. Мартен-Герр явился около шести часов.
– Ваша светлость, – важно и таинственно произнес он, – не угодно ли вам принять шесть или семь душ, которые надеются под вашим началом послужить Франции и королю?
– Ну да! Уже шесть или семь? – удивился Габриэль.
– Семь или шесть, которые неизвестны вашей светлости. А с нашими стариками из-под Меца дойдет и до дюжины.
– Черт возьми, ты времени даром не теряешь! Ну-ка, введи людей!
– Поодиночке? – спросил Мартен-Герр. – Так вам будет легче составить о них свое суждение.
– Пусть так, поодиночке, – согласился Габриэль.
– Последнее слово, – прибавил Мартен. – Должен вам заметить, что я знаю всех этих людей – иных лично, а об иных имею точные данные. У них разные характеры и разные побуждения, но всех их роднит одна черта – испытанная на деле храбрость. За это качество я вам ручаюсь. Но зато вы должны проявить некоторую снисходительность к другим их слабостям и недостаткам.
После этой существенной оговорки Мартен-Герр вышел и через минуту вернулся в сопровождении загорелого, непоседливого детины с беззаботным и смышленым лицом.
– Амброзио, – представил его Мартен.
– Амброзио – имя иностранное. Значит, вы не француз? – спросил Габриэль.
– Кто знает? – ответил Амброзио. – Я подкидыш и вырос в Пиренеях. Одна нога во Франции, другая – в Испании. Впрочем, я легко примирился с подобной незаконностью, не имея никаких претензий ни к господу богу, ни к матушке моей!
– На какие средства вы живете? – поинтересовался Габриэль.
– Очень просто. Мне одинаково дороги обе мои родины, и я стараюсь по мере своих сил стереть между ними границы, знакомя одну с богатствами другой… и наоборот…
– Короче говоря, – пояснил Мартен, – Амброзио занимается контрабандой.
– Но ныне, – продолжал Амброзио, – гонимый неблагодарными властями с обоих склонов Пиренеев, я счел за благо уступить им и вот явился в Париж, город, где храбрец…
– Где Амброзио сможет, – подхватил Мартен, – применить всю свою предприимчивость, всю свою ловкость и умение.
– Амброзио, контрабандиста, принять! – сказал Габриэль. – Следующий?
Довольный Амброзио ушел, уступив место некоей странной личности с физиономией типичного аскета.
Мартен представил его под именем Лактанция.
– Лактанций, – сказал он, – служил под началом адмирала де Колиньи, который может дать о нем благожелательный отзыв. Но Лактанций – ревностный католик, и он не пожелал повиноваться начальнику, зараженному ересью.
Молчаливым кивком Лактанций подтвердил слова Мартена, и тот продолжал:
– Этот благочестивый рубака приложит все свои усилия, чтобы удовлетворить господина виконта д’Эксмеса, но он просит предоставить ему льготы, нужные ему для спасения души. Солдатское ремесло, а также долг совести понуждают его воевать со своими братьями во Христе и уничтожать их по мере возможности. Посему Лактанций полагает, что столь жестокую необходимость следует замаливать с особой строгостью. И он самоотверженно сопоставляет число наложенных им на себя постов и покаяний с числом раненых и убитых, которых он преждевременно препроводил к подножию трона Всевышнего.
– Лактанция, богомольца, принять, – с улыбкой сказал Габриэль.
Лактанций все так же молча поклонился и отправился восвояси.
Вслед за Лактанцием Мартен-Герр ввел в комнату молодого человека среднего роста, с живым, одухотворенным лицом и маленькими холеными руками. Его костюм, от воротника до башмаков, был не только чист, но даже не лишен некоторого кокетства. Он грациозно поклонился Габриэлю и застыл перед ним в почтительной позе. Звали его Ивонне.
– Вот, ваша светлость, – сказал Мартен, – самый примечательный из всех. Ивонне в рукопашном бою неудержим, как лев, сорвавшийся с цепи! Колет и рубит в состоянии полного исступления. Особенно же он отличается при штурмах. Он всегда вступает первым на первую лестницу и водружает французское знамя раньше всех на стене неприятельской крепости.
– Так, значит, он настоящий герой? – спросил Габриэль.
– Я делаю, что могу, – скромно потупился Ивонне. – И Мартен-Герр, без сомнения, несколько преувеличил ценность моих слабых усилий.
– Ничуть, я вам только воздаю должное, – возразил Мартен. – И в доказательство этого я, перечислив ваши достоинства, тут же отмечу ваши недостатки. Ивонне, ваша светлость, как я уже говорил, – сущий герой на поле битвы, но в обыденной жизни он робок и впечатлителен, как девица. Он, например, боится темноты, мышей, пауков и чуть ли не теряет сознание при малейшей царапине. Он обретает свою буйную отвагу только тогда, когда его опьяняет запах пороха.
– Все равно, – сказал Габриэль, – мы его поведем не на бал, а на бой. Ивонне со всей его деликатностью – принять.
Ивонне откланялся по этикету и удалился, с улыбкой поглаживая рукой свой тонкий черный ус.
На смену ему явились два белокурых гиганта, стройные и невозмутимые. Одному на вид можно было дать лет сорок, другому – не больше двадцати пяти.
– Генрих Шарфенштейн и Франц Шарфенштейн, его племянник, – доложил Мартен-Герр.
– Что за дьявол, кто они такие? – поразился Габриэль. – Откуда вы, ребята?
– Ми только отшасчи немножко францозиш, – сказал старший.
– Как так? – спросил виконт.
– Ми плох понималь францоз, – проговорил великан помоложе.
– Это немецкие рейтары, – сказал Мартен-Герр, – иными словами – наемные солдаты. Они продают свою руку тому, кто лучше платит, и хорошо знают, что стоит храбрость. Они уже были у испанцев и англичан. Но испанец мало дает, а англичанин слишком торгуется. Покупайте их, ваша светлость, в деле они будут хороши. Они никогда не спорят и, как люди точные в своих обязательствах, всегда лезут прямо на пушки с полнейшей невозмутимостью. Ведь для них мужество – только предмет сделки.
– Я беру этих поденщиков славы, – сказал Габриэль, – и для большей верности плачу им за месяц вперед. Кто там еще?
Оба тевтонских Голиафа по-военному отдали честь и направились к выходу, чеканя шаг.
– Следующий, – произнес Мартен, – по имени Пильтрусс. Вот он.
Некое разбойного вида существо в изодранном платье, переваливаясь, вошло в комнату, остановилось в замешательстве и воззрилось на Габриэля, словно он был судьей.
– Не стесняйтесь, Пильтрусс, – мягко обратился к нему Мартен-Герр. – Несмотря на ваш дикий вид, вам, право, нечего краснеть.
Потом он доложил своему господину:
– Пильтрусс, монсеньор, так называемый человек с большой дороги. Он ходит по дорогам, которые кишат чужеземными грабителями, и грабит грабителей. Что же касается французов, то он не только милует, но даже и помогает им. Итак, Пильтрусс – своего рода завоеватель. Тем не менее он ощутил потребность изменить свой образ жизни. Вот почему он с такой охотой принял предложение вступить под знамя виконта д’Эксмеса.
– Хорошо, – сказал Габриэль. – Я принимаю его под твою, Мартен, ответственность, с условием, что он изберет ареной для своих подвигов не большие дороги, а укрепленные города.
– Благодари монсеньора, чудак, – подтолкнул его Мартен-Герр.
– Благодарю вас, ваша светлость, – заторопился Пильтрусс. – Обещаю вам, что никогда не буду драться один против двух или трех, а только против десятерых.
– В добрый час, – усмехнулся Габриэль.
После Пильтрусса явилась некая мрачная, бледная и чем-то озабоченная личность.
Зловещее выражение его лица усугублялось бесчисленными шрамами и рубцами.
Мартен представил этого седьмого, и последнего, новобранца под невеселой кличкой Мальмор.
– Господин виконт, – сказал он, – вы не должны отказывать бедняге Мальмору. У него явное пристрастие к войне. Он просто грезит сражениями и, однако, ни разу в жизни даже не пригубил этого кубка наслаждения. Он так смел, так рвется в стычку, что с первого же шага получает рану, которая и приводит его в лазарет. Все его тело – сплошной рубец, но он крепок, а бог милостив, и он поднимается и снова ждет подходящего случая. Монсеньор, вы сами видите, что нельзя лишить этого скорбного вояку радости, которая принесла бы обоюдную пользу.
– Ладно, беру Мальмора с его энтузиазмом, – сказал Габриэль.
Довольная улыбка скользнула по бледному лицу Мальмора, и он ушел, дабы присоединиться к новым своим товарищам.
– Надеюсь, теперь все? – спросил Габриэль своего оруженосца.
– Да, монсеньор.
– Что ж, у тебя недурной вкус, – заметил Габриэль. – Благодарю за удачный выбор.
– Да, – скромно промолвил Мартен-Герр, – такими ребятами не стоит пренебрегать.
– И я так думаю, – согласился Габриэль. – Крепкая компания.
– А если сюда добавить еще Ландри, Обрио, Шенеля, Котамина и Балю, наших ветеранов, да еще вашу светлость во главе, да еще четырех или пять человек из вашей челяди, так у нас будет такой отряд, которым можно будет похвастаться перед друзьями и особенно перед врагами.
– Правильно, – сказал Габриэль. – А сейчас ты займешься их экипировкой. Мой же день пока еще не закончен.
– Куда вы собираетесь нынче вечером, монсеньор? – спросил Мартен.
– В Лувр, к герцогу де Гизу. Он ждет меня к восьми часам, – ответил Габриэль, поднимаясь со стула. – Ты даже не знаешь, как нужна мне победа! И я добьюсь ее!
И, направляясь к двери, он воскликнул про себя: «Да, я тебя спасу, отец! Я спасу тебя, Диана!»
