В то мгновение, когда Олива, оглушенная громким именем, которое сейчас произнесло голубое домино, посторонилась, чтобы ей было виднее, два других домино, отделившись от болтливой и шумной группы людей, нашли себе местечко в проходе вдоль кресел партера, где не было диванчиков.

Здесь было нечто вроде пустынного островка, куда забегали время от времени группы гуляющих.

— Прислонитесь к этому столбу, графиня, — совсем тихо произнес голос, который произвел впечатление на голубое домино.

И почти тотчас же высокое оранжевое домино со смелыми повадками, обличавшими в нем скорее нужного человека, нежели обходительного льстеца, раздвинуло толпу, подошло к голубому домино и сказало:

— Это он.

— Хорошо, — отвечало оно и одним движением отпустило желтое домино.

— Слушайте меня, мой добрый маленький друг, — заговорило голубое домино на ухо Оливе, — сейчас мы начнем развлекаться.

— Буду очень рада.

— Черное домино — вы его видите? — это один немец из числа моих друзей.

— А-а.

— Вероломный человек, который отказался пойти со мной на бал под предлогом мигрени.

— И которому вы сказали, что тоже не пойдете.

— Разумеется!

— С ним женщина?

— Да.

— Кто она?

— Не знаю. Мы подойдем к ним, хорошо? Мы сделаем вид, что вы — немка; вы не раскроете рта из опасения, чтобы он не признал в вас по акценту чистокровную парижанку.

— Превосходно. А вы его заинтригуете?

— О, за это я вам ручаюсь! А теперь начинайте: показывайте мне на него концом веера!

— Вот так?

— Да, превосходно. Шепчите мне что-нибудь на ухо. Черное домино, предмет этой атаки, повернулось к залу спиной; оно разговаривало со своей спутницей. Спутница, глаза которой сверкали под маской, заметила жест Оливы.

— Смотрите, ваше высокопреосвященство, — еле слышно сказала она. — Вон там — две маски; они интересуются нами.

— Графиня, не бойтесь ничего! Нас узнать невозможно. И раз уж мы с вами на пути к гибели, разрешите мне повторить, что на свете еще не было столь пленительной фигуры, как ваша, что на свете еще не было таких жгучих глаз. Позвольте же мне сказать вам…

— Остановитесь, вы погубите себя… А между тем, опасность будет куда страшнее, если вас услышат наши соглядатаи.

— Два соглядатая! — воскликнул взволнованный кардинал.

— Да, вот они: они решились подойти к нам.

— Если они вынудят вас заговорить, как можно сильнее измените свой голос, графиня.

— А вы — свой, ваше высокопреосвященство. В самом деле: к ним подходили Олива и ее голубое домино. Домино обратилось к кардиналу.

— Маска! — произнесло домино и наклонилось к уху Оливы — та сделала утвердительный знак.

— Чего ты хочешь? — изменив голос, спросил кардинал.

— Дама, которая меня сопровождает, — отвечало голубое домино, — поручила мне задать тебе несколько вопросов.

— Задавай их поскорее, — сказал де Роан.

— И пусть они будут в высшей степени нескромными, — нежным голоском прибавила графиня де ла Мотт.

— Такими нескромными, — подхватило голубое домино, — что ты не поймешь их, любопытная!

И тут незнакомец на безупречном немецком языке задал кардиналу следующий вопрос:

— Ваше высокопреосвященство! Вы влюблены в женщину, которая вас сопровождает? Кардинал вздрогнул.

— Вы сказали: «Ваше высокопреосвященство»? — переспросил он.

— Да, ваше высокопреосвященство.

— Вы ошибаетесь: я не тот, за кого вы меня принимаете.

— О, я безусловно прав, господин кардинал! Не отпирайтесь, это бесполезно: ведь даже если бы я и не знал вас, дама, кавалером коей я являюсь, поручает мне сказать вам, что она прекрасно вас знает.

Он наклонился к Оливе и еле слышно сказал ей:

— Сделайте знак, что да. И делайте этот знак всякий раз, как я буду сжимать вам руку. Она сделала такой знак.

— Вы меня удивляете, — сказал совершенно сбитый с толку кардинал. — Кто эта дама, которая вас сопровождает?

— Ах, ваше высокопреосвященство, а я-то думал, что вы ее узнали! Она-то сразу угадала, кто вы такой. Правда и то, что ревность…

— Дама ревнует меня? — воскликнул кардинал.

— Не будем говорить об этом, — высокомерно возразил незнакомец.

— Сударыня, — обратился кардинал к Оливе, — одно слово, умоляю вас, и я обещаю, что узнаю вас по одному слову!

Де Роан говорил по-немецки; Олива не поняла ни слова и склонилась к голубому домино.

— Заклинаю вас, сударыня, не отвечайте! — вскричал домино.

Эта таинственность подстрекнула любопытство кардинала.

— Как? Одно слово по-немецки! Это едва ли скомпрометирует даму.

Голубое домино, притворившись, что выслушало приказания Оливы, тотчас ответило:

— Господин кардинал! Вот точные слова этой дамы:

«Тот, чья мысль вечно дремлет, тот, чье воображение не заменяет ему присутствие предмета его любви, не любит, и он напрасно заговорил бы о любви».

Кардинал, казалось, был поражен смыслом этих слов. Вся его фигура выражала высшую степень удивления, почтительность, восторженную преданность; потом руки его опустились.

— Этого не может быть, — пробормотал он по-французски.

— Сударыня! — обратился он к Оливе, все такой же прямой и неподвижной под своим атласным укрытием, слова, которые сказал мне от вашего имени ваш спутник... ведь это немецкие стихи, которые я читал в одном как будто знакомом вам доме?

Незнакомец сжал руку Оливы.

«Да», — кивнула она головой.

Кардинал вздрогнул.

— А этот дом, — нерешительно продолжал он, — находится в Шенбрунне?

«Да», — сделала знак Олива.

— И эти стихи были вырезаны на столике из дикой вишни золотым штифтом, который держала августейшая рука?

«Да», — сделала знак Олива.

Кардинал умолк. В его душе совершился некий переворот. Он пошатнулся и протянул руку, ища точку опоры.

Графиня де ла Мотт, стоявшая в двух шагах от собеседников, поджидала конца этой странной сцены.

Рука де Роана опустилась на руку голубого домино.

— А продолжение… — заговорил он.

— «Но кто повсюду видит предмет своей любви, кто угадывает ее в цветке, в аромате, под непроницаемыми покрывалами, тот может умолкнуть: его голос звучит в его сердце, и этого довольно, чтобы другое сердце услышало его и сделалось счастливым».

— Ах, вот как! Здесь говорят по-немецки! — внезапно послышался чей-то свежий, молодой голос, прозвучавший в группе, окружившей кардинала. — Посмотрим, посмотрим. Вы, маршал, знаете немецкий?

— Нет, принц.

— А вы, Шарни?

— Да, ваше высочество.

— Его высочество граф д'Артуа! — шепнула Олива, прижимаясь к голубому домино, так как четыре маски несколько бесцеремонно прижались к ней.

Голубое домино почувствовало, что движения масок задевают его.

— Берегитесь, господа! — властным тоном произнес он.

— Идемте, идемте, господин кардинал! — едва слышно произнесла графиня де ла Мотт.

В то же мгновение капюшон Оливы был скомкан невидимой рукой; ее отвязанная маска упала, и на секунду ее лицо показалось в полутьме антаблемента, образованного над партером первым ярусом.

Голубое домино испустило вопль притворной тревоги, Олива — вопль ужаса.

Возгласы удивления ответили на этот двойной крик.

Кардинал чуть не потерял сознание. Если бы он сейчас упал, он упал бы на колени. Графиня де ла Мотт поддержала его.

Волна масок, увлекаемых течением, разлучила графа д'Артуа с кардиналом и графиней.

Голубое домино, быстрое, как молния, опустив капюшон Оливы и подвязав ей маску, подошло к кардиналу и пожало ему руку.

— Это непоправимое несчастье, — сказало домино, — и вы понимаете, что честь этой дамы зависит от вашего великодушия.

— О, сударь, сударь! — с поклоном пролепетал принц Луи и провел по мокрому от пота лбу платком, дрожавшим у него в руке.

— Идемте скорее! — сказало Оливе голубое домино.

И они исчезла.

«Теперь я знаю, что кардинал считал невозможным, — сказала себе графиня, — он принял эту женщину за королеву, и вот какое впечатление произвело на него это сходство! Так, так! Вот еще одно наблюдение, которое следует запомнить!»

— Не желаете ли вы покинуть бал, графиня? — слабым голосом спросил де Роан.

— Как вам будет угодно, ваше высокопреосвященство, — спокойно ответила Жанна.