Жанна все время ждала, что секретарь суда, обещанный ей привратником, появится и огласит ей приговор суда, вынесенный по ее делу.

Теперь, когда ее оставили муки сомнений и едва ли продолжались муки сравнений, другими словами — муки гордости, она говорила себе:

«Изгнанница! Я становлюсь изгнанницей! Другими словами, я получаю право унести свой миллион в шкатулке и жить под апельсиновыми деревьями Севильи или Агридженто зимой, в Германии или в Англии летом; другими словами, ничто не помешает мне, молодой, красивой, знаменитой, жить так, как я хочу, может быть, с мужем, если он такой же изгнанник, как я, — а я знаю, что он на свободе,

— может быть, с друзьями, которых всегда дарят нам счастье и молодость!»

Жанна начала уже обдумывать продажу брильянтов и свое устройство в Лондоне (дело было летом), когда воспоминание о Рето де Билете вернуло ее к действительности.

— Бедный малый! — со злой усмешкой сказала она.. — Он один поплатился за всех. Значит, для искупления всегда нужна дрянная душонка в философском смысле слова, и всякий раз, как появляется такая необходимость, появляется козел отпущения, а с ним и орудие, которое его истребит.

Она весело принялась закусывать вместе с привратником и его женой и была очень удивлена, когда за десертом привратник Юбер взял слово с принужденной торжественностью, которую он обыкновенно не вносил в свои речи.

— Сударыня! — заговорил он. — Мы получили приказ не держать больше у себя в помещении особ, участь которых решена парламентом.

«Прекрасно, — подумала Жанна. — Он идет навстречу моим желаниям».

Она встала.

— Мне бы не хотелось заставлять вас нарушать правила, — отвечала она,

— иначе я плохо отблагодарила бы вас за вашу доброту… Итак, я возвращаюсь к себе в камеру.

Она взглянула на них, чтобы увидеть действие, которое произвели ее слова. Юбер крутил в пальцах ключ. Привратница отвернулась, словно для того, чтобы скрыть вновь возникшее волнение.

— Но ведь ко мне придут, чтобы огласить приговор! — продолжала графиня. — Так когда же?

— Быть может, они ждут, когда вы вернетесь к себе, — поспешил ответить Юбер.

«Право, ему хочется удалить меня», — подумала Жанна.

Юбер не столько вежливо, сколько торопливо взял ее за руку и отворил дверь Графиня очутилась в коридоре. Здесь ждали восемь лучников судебного округа. Чего они ждали? Именно этот вопрос при виде их задала себе Жанна. Дверь привратника затворилась. Впереди лучников стоял один из тюремщиков — тот самый, который ежевечерне сопровождал графиню в камеру Этот человек пошел впереди Жанны словно для того, чтобы указывать ей дорогу.

— Я возвращаюсь к себе? — спросила графиня тоном женщины, которой хотелось бы казаться уверенной в том, что она говорит, но которая в этом сомневается.

— Да, сударыня, — отвечал тюремщик.

Успокоившись, она дала запереть себя в камере и даже с ласковой улыбкой поблагодарила тюремщика. Он удалился.

Не успела Жанна очутиться в одиночестве, как вспыхнула ее сумасбродная радость, радость, которую она слишком долго сдерживала, маска, под коей она лицемерно скрывала свое лицо у привратника, была сброшена.

Внезапно она услышала шаги в коридоре, звяканье ключей в связке тюремщика, услышала, что ключ упорно атакует массивный замок.

Вошел тюремщик.

— В чем дело, Жан? — спросила Жанна своим нежным, безучастным голосом.

— Сударыня! Не угодно ли вам следовать за мной? — спросил он.

— Куда?

— Вниз.

— Куда вниз?..

— В канцелярию суда.

Жанна подошла к этому человеку, который пребывал в нерешительности, и заметила в конце коридора лучников судебного округа, с которыми она уже встретилась внизу.

— Но скажите же мне наконец, — в волнении воскликнула она, — чего хотят от меня в канцелярии суда?

— Дело в том, сударыня, что господин Дуайо получил письма из Версаля и хочет ознакомить вас с ними.

Жанна не заметила, сколь нелогичен был этот ответ. Одно слово поразило ее: письма из Версаля, письма из дворца, которые, несомненно, привез сам защитник.

«Неужели королева ходатайствовала перед королем после обнародования приговора? Неужели…»

Сердце подсказывало ей, что Дуайо привез приказ о немедленном отъезде и о способе проехать через Францию тайно и удобно. Убаюканная этими мыслями, Жанна скорее летела, чем бежала, за тюремщиком по маленькой лестнице, по которой ее уже водили в аудиенц-залу. Но вместо того, чтобы идти к этой зале, вместо того, чтобы свернуть налево и идти в канцелярию суда, смотритель свернул к дверце направо.

— Куда же вы идете? — спросила Жанна. — Ведь канцелярия — вон она.

— Идемте, идемте, сударыня, — слащаво проговорил тюремщик, — господин Дуайо ожидает вас здесь.

Он прошел первым и потянул за собой узницу. Она услышала, как с грохотом задвинулись за ней наружные запоры массивной двери.

Она сделала несколько шагов и остановилась. Голубоватый свет придавал комнате, где она очутилась, вид внутренней части склепа.

Жанна почувствовала холод, почувствовала сырость этого карцера; она угадала нечто ужасное в горящих глазах тюремщика.

— Сударь! — заговорила она, поборов чувство страна. — Что мы с вами здесь делаем? Где господин Дуайо, с которым вы обещали мне встречу?

Тюремщик ничего не ответил. Он повернулся, словно затем, чтобы убедиться, крепко и надежно ли заперта дверь, в которую они вошли.

Жанна была человеком сильным, она не боялась неожиданностей, у нее не было ни капли стыдливости. Она подошла прямо к тюремщику, улыбаясь и делая ему глазки.

— Друг мой! Чего вы хотите? — спросила она. — Вы должны что-то сказать мне?.. Время узницы, которая приближается к свободе, — время драгоценное.

Человек с ключами ничего не ответил — он ее не понял. Он сел в углу у низкого камина и принялся ждать.

— Но что мы здесь делаем? — спросила Жанна. — Я повторяю вам свой вопрос!

— Мы дожидаемся мэтра Дуайо, — отвечал тюремщик. Жанна покачала головой.

— Признайтесь, — сказала она, — что если у мэтра Дуайо есть письма, которые он должен передать мне, то он не бережет своего времени и не пользуется аудиенц-залой… Быть того не может, чтобы мэтр Дуайо заставил меня ждать его здесь. Тут что-то другое.

Не успела она договорить, как напротив нее открылась дверь, которую она до сих пор не замечала.

Это была одна из тех закругленных опускающихся Дверей, настоящих монументов из дерева и железа, которые, отворяясь, вырисовывают в глубине, заграждавшейся ими, кабалистический круг, в центре которого персонаж или пейзаж, казалось, оживают под действием колдовских чар.

В самом деле, за этой дверью были ступеньки, ведшие в коридор, плохо освещенный, продуваемый ветром. По другую сторону коридора на мгновение, на одно лишь мгновение, быстрое, как молния, Жанна, поднявшаяся на цыпочки, увидела пространство, вроде небольшой площади; а на этом пространстве — шумную толпу мужчин и женщин со сверкающими глазами.

Но, повторяем, для Жанны это было видением, более мимолетным, нежели один-единственный взгляд; у нее даже не было времени дать себе отчет в том, что же это такое. Перед ней, на плане, куда более близком, чем эта площадь, на верхней ступеньке, появились три человека.

За этими людьми с нижних ступенек поднялись четыре белых, острых штыка, похожих на зловещие восковые свечи, если бы таковые пожелали осветить эту сцену.

Круглая дверь захлопнулась. Трое мужчин вошли в карцер, где находилась Жанна.

К Жанне обратились прежде, чем ей пришла в голову мысль заговорить самой.

Начал самый молодой. Он был одет в черное. На голове у него была шляпа, в руке он держал бумаги, свернутые наподобие античной скиталы .

— Сударыня! — заговорил незнакомец. — Вы Жанна де Сен-Реми де Валуа, супруга Мари-Антуана-Никола, графа де ла Мотт?

— Да, сударь, — отвечала Жанна.

— Вы родились в Фонтете двадцать второго июля тысяча семьсот пятьдесят шестого года?

— Да, сударь.

— Вы проживаете в Париже на улице Нев-Сен-Жиль?

— Да, сударь… Но почему вы задаете мне все эти вопросы?

— Сударыня! Я огорчен, что вы меня не узнаете, — я имею честь быть секретарем суда.

— Я вас узнаю.

— В таком случае, сударыня, могу ли я исполнить мои обязанности?

— Одну минуту, сударь. Скажите, пожалуйста, чего от вас требуют ваши обязанности?

— Прочитать вам приговор, вынесенный по вашему делу на заседании тридцать первого мая тысяча семьсот восемьдесят шестого года.

Жанна затрепетала. Она посмотрела вокруг глазами, полными ужаса и недоверия. Мы не без умысла ставим на второе место слово «недоверие», которое может показаться менее сильным, нежели первое. Жанна вздрогнула от ужаса, и глаза ее загорелись от бешенства — два глаза, страшных во мраке.

— На колени, сударыня, прошу вас.

— На колени! — воскликнула Жанна. — На колени! Я!.. Я! Член семейства Валуа — на колени?!

— Таков приказ, сударыня, — с поклоном сказал секретарь суда.

— Сударь! Люди приносят публичное покаяние лишь в соответствии с приговором, присуждающим их к позорному наказанию. А, насколько мне известно, изгнание, по французским законам, не является позорным наказанием?

— Я не сказал вам, сударыня, что вы приговорены к изгнанию, — с печальной многозначительностью возразил секретарь суда.

— В таком случае к чему же я приговорена? — крикнула Жанна.

— Именно это вы и узнаете, когда выслушаете приговор, сударыня, а чтобы его выслушать, вы начнете с того, что станете на колени. Прошу вас.

— Ни за что! Ни за что!

Секретарь суда сделал знак двум мужчинам, и эти двое приблизились так спокойно, словно они были стенобитными орудиями, приземистыми и несокрушимыми, которые устанавливают против крепостных стен во время осады.

Мужчины одной рукой схватили Жанну под мышки и потащили на середину помещения, несмотря на ее крики и вопли.

— Позвольте мне услышать приговор стоя, и я выслушаю его молча, — тяжело дыша, сказала Жанна.

— Всякий раз, как виновного приговаривают к наказанию кнутом, — отвечал секретарь суда, — наказание это, являясь позорным, влечет за собой коленопреклонение.

— Кнут! — завопила Жанна. — Кнут! Ах! Презренный негодяй!.. Кнут, вы сказали?..

Она раскричалась так, что оглушила тюремщика, секретаря суда и обоих подручных, и у них возникло желание укротить ее.

Они бросились на Жанну и повалили ее наземь, но она сопротивлялась. Они хотели заставить ее согнуть колени, но она напрягла все мускулы.

Они разделили обязанности: один из них держал ее ступни, как в тисках; двое других схватили ее за запястье; они кричали секретарю суда:

— Продолжайте, продолжайте читать приговор, господин секретарь, а то мы никогда не кончим с этой бешеной бабой!

— Я не допущу, чтобы мне читали приговор, обрекающий меня на бесчестие! — отбиваясь со сверхчеловеческой силой, кричала Жанна.

Приведя угрозу в исполнение, она заглушила голос секретаря суда такими пронзительными воплями и криками, что не услышала ни единого слова.

Чтение завершилось, и секретарь суда свернул бумаги и сунул их в карман.

Жанна, полагая, что он кончил, умолкла и попыталась собраться с силами, чтобы держаться с этими людьми все так же вызывающе. Ее вопли сменились еще более устрашающим раскатом хохота.

— Приговор будет приведен в исполнение, — безмятежно продолжал секретарь, заканчивая обычную формулу, — на площади, где исполняются приговоры, во Дворе Дворца Правосудия.

— Публично!.. — завопила несчастная. — О-о!..

— Мсье де Пари ! Передаю вам эту женщину, — закончил речь секретарь суда, обращаясь к человеку в кожаном переднике.

— Кто этот человек? — воскликнула Жанна в ужасе и ярости.

— Палач, — оправляя манжеты, с поклоном ответил секретарь суда.

Не успел секретарь вымолвить это слово, как двое подручных палача схватили Жанну и подняли ее, чтобы отнести в конец галереи, на площадку, которую она заметила. Мы вынуждены не описывать сопротивление, которое она им оказала. Женщина, которая обычно теряла сознание от царапины, теперь в течение почти целого часа выдерживала жестокие удары двух подручных; ее волокли до самой наружной двери, и она ни на мгновение не прекращала испускать ужасающие крики.

По ту сторону решетки, где выстроились солдаты, сдерживавшие толпу, был виден дворик, именуемый Двором Правосудия, и две-три тысячи зрителей, коих привлекало сюда любопытство в то время, как шли приготовления и воздвигался эшафот.

На помосте приблизительно восьми футов высотой возвышался черный столб, к которому были прикреплены железные кольца и к самому верху которого была прибита дощечка с надписью, которую секретарь суда, несомненно исполняя приказание, постарался сделать почти неудобочитаемой.

У этого помоста не было перил; поднимались на него по лестнице, у которой тоже не было перил. Единственной балюстрадой являлись штыки солдат. Они образовывали проход на помост подобно решетке со сверкающими остриями.

В толпе, увидевшей, что двери Дворца Правосудия открываются, что появляются комиссары со своими жезлами, что вышел с бумагами в руке секретарь суда, началось волнообразное движение, придававшее ей сходство с морем.

При появлении Жанны на маленькой площади раздались яростные крики: «Долой ла Мотт! Долой подделывательницу!» Но Жанна своим чистым, проникновенным, металлическим голосом бросила в толпу несколько слов, и они, как по волшебству, заставили утихнуть ропот.

— А знаете ли вы, кто я такая? — заговорила она. — Знаете ли вы, что в моих жилах течет королевская кровь? Знаете ли вы, что меня карают не как виновницу, а как соперницу, и не только как соперницу, но и как соучастницу?..

Ее прервали крики, которыми вовремя разразились наиболее сообразительные агенты де Крона.

Но она возбудила если не сочувствие, то, во всяком случае, любопытство, а любопытство народа — это жажда, которая требует утоления. Тишина, на которую Жанна обратила внимание, доказывала ей, что ее хотят выслушать.

— Да, как соучастницу! — повторила она. — В моем лице наказывают ту, которой известны тайны…

— Берегитесь! — сказал ей на ухо секретарь суда. Она обернулась. Палач уже держал в руке кнут. Жанна забыла свою речь, свою ненависть, желание обманным путем привлечь толпу на свою сторону — теперь она видела только бесчестие, теперь она боялась только боли.

— Пощадите! Пощадите! — душераздирающим голосом закричала она.

Нескончаемый свист заглушил ее мольбу. У Жанны закружилась голова. Она уцепилась за колени заплечных дел мастера и сумела схватить его за руку.

Внезапно она попятилась.

Этот человек держал в руке докрасна раскаленное железо, которое только что снял с горящих углей. Он поднял это железо, и его жар заставил Жанну с диким воплем отскочить.

— Клейменая! — воскликнула она. — Клейменая!

Весь народ ответил на ее крик устрашающим криком.

— Да! Да! — рычали три тысячи глоток.

— На помощь! На помощь! — завопила потерявшая голову от ужаса Жанна, пытаясь разорвать веревки, которыми ей только что связали руки.

Палач не смог разрезать на графине платье. Он разорвал его и, одной, дрожащей рукой отбрасывая обрывки ткани, другой попытался взять раскаленное железо, которое протягивал ему подручный.

Жанна стремительно набросилась на этого человека.

Толпа, трепещущая и уже начинавшая восхищаться силой, с какой защищалась эта женщина, задрожала от смутного нетерпения. Секретарь суда спустился с лестницы. Солдаты глазели на этот спектакль: в этом замешательстве, в этом смятении было что-то угрожающее.

— Кончайте! — крикнул голос, исходивший из первого ряда толпы.

Палач, несомненно, узнал этот повелительный голос; сильным движением повалив Жанну, он согнул ее и наклонил ее голову левой рукой.

Но она все-таки поднялась. Ее тело было горячее железа, которым ей угрожали, а ее голос покрыл шум на площади и проклятия неуклюжих палачей.

— Подлецы французы! — закричала она. — Вы не защищаете меня! Вы позволяете меня пытать!

Больше она ничего не смогла сказать, ибо на эшафот в сопровождении полицейских, заткнувших кляпом рот несчастной, устремился комиссар; они отдали ее, дрожавшую, растерзанную, мертвенно-бледную, рыдавшую, с распухшим лицом, в руки двух заплечных дел мастеров, и один из них снова согнул свою жертву, одновременно схватив железо, которое его подручный сумел ему передать.

Но Жанна воспользовалась тем, что эта рука недостаточно крепко сжимала ей затылок, извиваясь, как уж, в последний раз подскочила и, обернувшись в исступлении, подставила палачу грудь, устремив на него вызывающий взгляд. Роковое орудие, опускавшееся на ее плечо, поразило ее правую грудь, провело по ней свою дымившуюся, пожиравшую живую плоть борозду, исторгнув у жертвы, несмотря на кляп, один из тех воплей, какой едва ли способе издать человеческий голос.

Жанна лишилась сил от боли, от стыда. Она была побеждена. Уста ее уже не издавали ни звука, тело ее только дрожало. На этот раз она действительно потеряла сознание.

Палач взвалил ее на плечо и вместе со своей ношей неуверенным шагом спустился по лестнице позора.