ГЛАВА 1
МИФОЛОГИЯ ПРЕДЫСТОРИИ
Так вот, зрение, по моему понятию, — источник высочайшего блага для нас, ибо и слова из нынешнего рассуждения о вселенной нельзя было бы сказать, если бы мы не видели звезд, солнца и неба. Ведь наблюдение за сменой дней и ночей, месяцев и лет, равноденствия и солнцестояния привело к изобретению числа, подарило нам понятие времени и побудило нас к изучению природы мира, которое породило всю нашу философию, и никогда не было и не будет большего блага, ниспосланного небом смертным.
Платон. «Тимей»
I
Впервые приступив к изучению истории империи Инков, я удивился, узнав, что она просуществовала менее века до своего полного уничтожения испанскими конкистадорами. Еще поразительнее оказались поистине необычные обстоятельства исчезновения этого южноамериканского государства, построенного в результате военных завоеваний и протянувшегося по хребту Анд от нынешней Колумбии до юга Чили и от побережья Тихого океана до восточных предгорий Анд. В 1532 году в центре этого могущественного государства высадился испанский экспедиционный корпус, состоявший из 170 авантюристов и сумевший покорить империю с почти 6 миллионами подданных.
Если бы эта история была выдумкой, ее бы посчитали плодом причудливого воображения. Предводительствовал испанцами Франсиско Писарро — к тому времени уже закаленный искатель приключений, оставивший в четырнадцатилетнем возрасте холодные и бесплодные плато родной Эстрамадуры и отправившийся на поиски золота. Подобно своему предводителю, его люди были обедневшими идальго, потомками воинов, слишком гордыми, чтобы заниматься обычным трудом, и слишком темными, чтобы поступить на королевскую службу, людьми, чьи не столь далекие предки были сущим наказанием для сарацинов. Это были знаменитые испанские терции, наводившие ужас на Европу. Гордые, дерзкие, закованные в легкие стальные кольчуги, верхом на огромных боевых конях, вооруженные мечами из закаленной толедской стали, они были бесстрашными, отважными, безжалостными — и бедными — Ангелами Ада для Европы.
Писарро знал своих людей. Высадившись в конце концов после нескольких неудачных экспедиций на севере Перу и потратив несколько недель на бесплодные стычки и рейды, принесшие кое-какие золотые безделушки и намеки на богатства, накопленные в горной империи, Писарро понял, что у него нет иного выхода, как броситься очертя голову в неизвестность. Его люди не боялись тяжких физических испытаний, не ведали страха и колебаний перед ожидавшими их опасностями, но не потерпели бы нерешительности. Известный историк Уильям Прескот, говоря о конкистадорах, замечал, что невозможно оценить по достоинству роль испанцев в завоевании Перу, не поняв, что испанцы отнюдь не были лицемерами. Они по-своему стремились к Богу, золоту и славе.
Ведомые такими побуждениями, 120 конных и 50 пеших воинов начали подъем на Андский массив. Они даже не подозревали, что в это время высоко над ними шла решающая битва большой гражданской войны. На протяжении нескольких лет братья Уаскар и Атауальпа, сыновья последнего великого инки Уайна Капака, умершего от оспы, которая выкосила коренное население от Карибского моря до самого юга, вели изнурительную войну за. престолонаследие. Сторонники Уаскара сосредоточились в столичном городе Куско в южном Перу, а последователи Атауальпы пришли из Кито — города, построенного и любимого скончавшимся в нем Капаком.
За продвижением испанцев следили с самого момента их высадки на северном побережье. Поглощенный гражданской войной, Атауальпа уже через несколько недель отправил своего посла к Писарро. Посол предложил Писарро встретиться с вождем инков в Кахамарке, недалеко от маршрута следования испанцев. Писарро согласился. Испанцы карабкались по Тропе Инков, столь крутой и изгибистой, что их могли уничтожить несколько раз на этом пути, поскольку кони там не давали им никакого преимущества. Но они поднялись в горы беспрепятственно.
Во второй половине дня 15 ноября 1532 года люди Писарро вступили на плодородную землю широкой долины Кахамарка. Весь накопленный ими опыт со времени прибытия в Новый Свет не мог подготовить их к испытанному ими шоку. В миле справа от них раскинулся лагерь сорокатысячной армии.
Спасти испанцев могла только дерзость. Они проникли в небольшой, обнесенный стеной городок с «обителью» Дев Солнца и отправили своих эмиссаров к Великому Инке. Первыми двумя европейцами, увидевшими Сына Солнца, стали Эрнандо Де Сото и брат предводителя Эрнандо Писарро. Верхом на конях они отважно въехали в центр стоявшего лагерем войска, бесстрашно отклонили проявление гостеприимства со стороны Инки и пригласили его встретиться на следующий день с Франсиско Писарро. Атауальпа дал согласие, и оба Эрнандо ускакали.
Наступила ночь, полная отчаяния, — испанцы понимали, что единственная надежда на спасение — это пленение Инки. Когда он появится, они пригласят его отобедать. Если он откажется, испанцы нападут на него. По трем стенам огороженного поселка Кахамарка проходили галереи, служившие укрытием для коней, ворота в четвертой стене выходили на равнину, а в центре просторной площади высился сруб. Писарро приказал установить в нем пушки. При необходимости они должны были подать сигнал к атаке.
Мало кто спал в ту ночь. Многие исповедовались. Другие писали прощальные письма домой или завещания. Кто-то убивал время в азартных играх. Кто-то ухитрился заснуть. С рассветом напряжение достигло пика, потянулись бесконечные утренние часы, но Инка не появлялся. Вскоре после полудня равнина стала заполняться войском инков. Это длилось несколько часов, и у испанцев было время взвесить свои шансы. Наконец появился Великий Инка, которого несли на паланкине. Эскорт из шести тысяч невооруженных воинов влился через ворота на площадь. В этот момент, как было условлено заранее, навстречу Инке вышел испанский священник и зачитал инквизиторский вариант «предупреждения Миранды»: если Бог-король подчинится королю Испании и Святой римской церкви, ему не будет причинен вред.
Инка заявил, что испанцы обязаны вернуть все награбленное и съеденное ими с момента высадки. Вместо ответа священник протянул ему Библию. Атауальпа с интересом осмотрел ее, явно пораженный тем, что не может стереть со страницы напечатанное, император пришел в ярость, почувствовав, вероятно, что его царственное самообладание подорвано тем впечатлением, которое произвела на него Священная книга, и швырнул ее на землю. Священник вскричал: «Это — Антихрист!», Писарро подал знак пушкарям, и они произвели два выстрела.
И тут из трех галерей на площадь вынеслись огромные, не знающие страха испанские боевые кони. К их хвостам были привязаны погремушки. Ветер свистел в звенящих стальных кольчугах. С боевым кличем «Бей их!» идальго обрушились на пораженную безоружную почетную гвардию, пробиваясь к императору.
Через пять минут Великий Инка был пленен. Множество аристократов-инков, пытавшихся защитить императора, пали, сраженные стальными клинками. Когда испанцы схватили императора, среди оставшихся в живых его воинов возникла такая паника, что они бросились бежать сломя голову к единственному узкому выходу, и саманная стена в шесть футов толщиной не выдержала веса их тел и обрушилась. Перед стоявшей в поле армией инков открылась картина ада. Их товарищи по оружию спасались бегством, преследуемые 120 всадниками, кони которых перепрыгивали через груды поверженных тел. Вся армия инков смешалась и обратилась в бегство. Испанцы преследовали ее по всей долине Кахамарка и убивали инков, пока не стемнело. По примерным оценкам были убиты семь тысяч инков и тяжело ранены еще десять тысяч.
За Великого Инку потребовали выкуп золотом. После этого испанцам сопутствовала удача в сочетании с решимостью и вероломством. В течение нескольких лет с помощью прибывавших из Панамы алчных до золота подкреплений испанцы полностью подавили всякое сопротивление. Самая могущественная из империй Западного полушария пала перед менее чем двумя сотнями людей.
Помню, впервые прочитав о тех далеких событиях в «Завоевании инков» Хемминга, я подумал: «Как такое могло случиться?» В то время я мысленно пожал плечами, не надеясь найти когда-либо ответ на свой вопрос. На уме у меня были иные проблемы.
II
С раннего детства меня влекло к прошлому. Отчасти это каким-то образом связано с опытом, общим для поколения, рожденного под тенью Хиросимы — события, окрасившего даже самое банальное из детских устремлений. Попытка смастерить лук и стрелы давала повод для мечтаний и вопросов. Откуда американские аборигены знали, какое дерево выбрать, как изготовить наконечник, как укрепить его на древке? Усевшись под высоким дубом, я грезил о том, что ухоженные газоны моего родного городка вновь превратились в девственные, как в древние времена, леса. Где они разбивали свой лагерь? Где брали воду? Как изготавливали орудия труда, с помощью которых изготавливали другие орудия? Ведь стоит только вообразить, как по-летнему сонный пригород покрывается дикими зарослями, и ты уже воспринимаешь будущее как прошлое. Дороги зарастают деревьями. Никаких заводов. Никакого водопровода. Такое ведь может случиться. Я задавался вопросом, сумеет ли кто-либо из соседей сделать тетиву из жилы оленя. И я был слишком юн, чтобы посмеяться над подобной перспективой. Ирония — это современное искусство выживания, доступное лишь взрослым. Звенели цикады, и высоко в кронах дубов верещали белки. У них, казалось, была твердая точка опоры в этом мире. Все, что им следовало знать, они несли в своей плоти. Люди же, в отличие от них, пребывали в опасности.
Пройдет много лет, и я наконец пойму, что мифология непосредственно соотносится с подобным восприятием. Человеческая культура неестественна, и установившиеся за тысячелетия огромными усилиями истины внезапно могут стать хрупкими, как орхидеи в снегу. То, что я видел глазами ребенка, было предметами материальной культуры — холодильники, автомобили, поливальные машины, бульдозеры… Они вызывали у меня беспокойство — ты можешь пользоваться ими, но не можешь изготовить их сам. Поэтому я мысленно общался с воображаемым мудрым взрослым, который — несмотря на то, что я его рядил в штаны из оленьей кожи с бахромой и вышивкой бисером, — знал, что к чему.
Мифология — это судно, спроектированное и приспособленное перевозить самое необходимое. На его борту нет места для мякины и отбросов, ибо человеческая память конечна, а мифы передаются из уст в уста. Миф — это ковчег, строители которого заботились только об одном — о благополучии грядущих поколений. То были зрелые люди, принимавшие То, что китайцы назвали «интересными временами», такими, какими они и были, и готовившиеся к потопу. Они стремились измениться, стряхнуть с себя оболочку старых времен прежде, чем она задушит внутренний источник, каковым было знание того, как оставаться человеком. Они смастерили мифологический ковчег ради спасения этого знания от потопа Времени. И они хорошо знали, что такое риск.
Мифы о конце света вездесущи. Традиция создания и разрушения сменяющих друг друга «миров» призвана поведать нам что-то о прошлом и обосновать интуитивное понимание, что временами условия обыденного существования несут в себе срочное послание. Эта древняя традиция сменяющих друг друга эпох признает существование тех редких моментов в тысячелетиях, когда погибают целые образы жизни и возникают новые миры. В такие моменты в воздухе чувствуется напряжение. Давно знакомое борется с тем, что еще предстоит задумать, на поле человеческого сердца. Отсюда изобилие мрачных образов, спроецированных на экране сознания: этакая Кали, богиня созидания и разрушения, благодетельная Мать Земля с ожерельем из черепов. Лес рубят — щепки летят.
В такие времена факты могут неожиданно приобрести новую силу и, сталкиваясь подобно элементарным частицам, высвобождать энергию и порождать новые события:
— В США примерно 80 процентов тех, кто обращается к врачам, болеют только потому, что их иммунитет ослаблен стрессами.
— Карл Юнг выразил озабоченность тем обстоятельством, что американцы совершенно не отдают себе отчета о присутствии в их коллективном подсознании наследия аборигенов.
— Число ныне живущих превосходит число всех людей, живших во все времена и умерших до сих пор, а через сорок лет нас станет девять миллиардов.
— Несколько раз за текущее столетие люди обнаруживали независимо друг от друга, что неграмотные барды в медвежьих углах до сих пор распевают практически дословно большие пассажи из таких эпических поэм как «Легенда о Гильгамеше» или «Илиада», то есть передают, не прибегая к письменным источникам, идеи пятитысячелетней давности.
— В пограничной области изучения поведения животных в среде обитания и человеческой психологии сейчас уже установлено, что из всех высших организмов человеческие существа проявляют наибольшую сопротивляемость к переменам, предпочитая снова и снова повторять поступки, приводящие к нежелательным результатам.
Настоящая книга — продукт своего времени. Она не могла быть написана еще тридцать лет назад — слишком уж она зависит от новой информации и новейшей информатики. Она также связана с особым эмоциональным восприятием, которое, как я полагаю, само является продуктом интересных времен. Это включает и граничащее с тревогой ощущение утраты в связи с проявляемым современным миром безразличием к прошлому. В этом восприятии чувствуется некое едва уловимое давление прошлого: «Не теряйте нас, не забывайте нас, тех, кто ушел раньше, не потому, что мы. нуждаемся в вас (хотя это, может, и так), а потому, что сейчас вы нуждаетесь в нас». И этот призыв подразумевает обещание: где-то, в какой-то области прошлое должно быть доступно потому, что этого пожелали бы ушедшие до нас.
Настоящая книга никогда не была бы написана, если бы в 1974 году один мой приятель не подарил мне две другие книги. Содержавшаяся в них информация вновь пробудила во мне это долго дремавшее ощущение прошлого, как и неуемное любопытство.
Первая из них — «Корни цивилизации» Александера Маршака — представляет из себя исследование, наводящее на совершенно неожиданное толкование определенного рода останков материальной культуры ледникового периода. Представленная в книге Маршака история эволюции поучительна сама по себе, как и сделанные в ней открытия.
Национальное аэрокосмическое агентство США (НАСА) поручило научному обозревателю Маршаку рассказать, как человечество пришло к высадке на Луне… Маршак испытал немалые трудности при написании нескольких страниц первой главы, в которой он намеревался проследить зарождение у человечества интереса к Луне, поскольку, как он сам признался, столкнулся со множеством «неожиданностей» в связи с появлением в археологических анналах по Шумеру, Египту и Индии сложнейших солнечно-лунно-звездных календарей, имевших прямое отношение к сельскому хозяйству. По его разумению, их подготовка заняла тысячелетия.
Из изучения имевшейся литературы Маршак извлек только одно обобщение: за всеми этими календарями стояла еще более давняя традиция составления календарей на основе фаз Луны.
Поскольку поджимали сроки, а ему никак не удавалось написать удовлетворительный вариант первой главы, Маршак подобрал наугад статью из «Сайнтифик Америкэн» о кости с насечками, найденной в Ишанго, что в истоках Нила, и датированной примерно серединой седьмого тысячелетия. Автор статьи пришел к заключению, что насечки могли представлять собой некую «арифметическую игру», связанную, быть может, с умножением на два. Найдя такое объяснение неудовлетворительным, поскольку оно не предполагало цели таких отметин, Маршак предположил, не могли ли эти отметины служить своеобразной летописью, своего рода «легендарным значением». Рассуждая таким образом, он отложил в сторону рукопись о Луне для НАСА и решил проверить, не имеет ли рисунок насечек какого-либо сходства с фазами Луны. Уже через пятнадцать минут он понял, что его гипотеза вполне может оказаться верной и что ее никак нельзя исключать.
Маршаку понадобились годы исследований в музеях по всей Европе, прежде чем он смог опубликовать свои выводы, подтверждавшие его первоначальную догадку. «Корни цивилизации» свидетельствуют, что со времени возникновения нашего генотипа — Гомо сапиенс около сорока тысячелетий назад люди уделяли измерению временных периодов, обозначаемых движением небесных тел, не менее пристальное внимание, чем добыванию пропитания и изготовлению орудий труда.
III
Второй из этих книг была «Мельница Гамлета» Джиорджио де Сантильяны — профессора истории науки Массачусетского технологического института и Герты фон Дехенд — историка науки университета Вольфганга Гете во Франкфурте. Гвоздем этой книги было утверждение, что миф представлял собой то, что авторы назвали «техническим языком», выработанным для записи и передачи астрономических наблюдений величайшей сложности, в частности связанных с прецессиями. На деле это исследование — названное авторами «первой разведкой» древней философской системы, основанной на особого рода астрономических знаниях, распространенных по всем районам «высокой культуры» на планете, — вроде бы описывает именно эти знания, утрату которых примерно во времена Платона оплакивал Аристотель.
Это исследование заслуживает того, чтобы о нем рассказали. Открытия были сделаны Дехенд. Будучи выпускницей Франкфуртского университета по специальности «история наук», она пожелала узнать побольше о деус фабер — творце, или боге-созидателе, присутствовавшем во многих культурах в качестве гения ремесел. Особый интерес она проявила к полинезийской мифологии и после прочтения десятка тысяч страниц основного материала пришла к единственному и непреложному выводу, а именно: что не поняла ничего из прочитанного.
В то время Дехенд меньше всего занимала астрономия. В самом деле, ко времени подготовки ею дипломной работы уже было предпринято несколько научных попыток объяснить мифологию астрономическими терминами. Например, «солнечная гипотеза» Макса Мюллера, стремившегося «объяснить» веды (священные книги индусов) с точки зрения всеобъемлющих схем солнечной астрономии, была поначалу весьма популярна, но вскоре получила дурную славу, как только стало очевидным, что подобное построение не в состоянии выдержать полновесное богатство текстов Вед. Затем последовала работа Альфреда Джеремии (1929 год). Хотя Джеремия продемонстрировал сверхъестественную проницательность в понимании мифов на астрономическом уровне, его живой темперамент в сочетании со склонностью выдавать за факты предположения, с которыми не могла согласиться археология, обусловил разочарование не только в его труде, но и в самой идее о том, что существует какая-либо связь между мифом и астрономией.
Вот в такой обстановке и с искренним намерением не связываться никоим образом с астрономией Дехенд упорно продолжала заниматься полинезийским материалом. Теперь она погрузилась в изучение вторичных источников в поисках чего-либо — чего угодно, — что дало бы ей возможность проникнуть в полинезийский образ мышления. И наступил день, когда она попыталась понять второстепенную загадку полинезийской археологии: почему два острова, разделенные тремя тысячами миль водного пространства, оказались заполненными десятками «храмов», архитектура которых ни на что не похожа. Она обратилась к атласу и заметила то, что'раньше никто не замечал, вернее не замечал на протяжении весьма долгого времени: один остров находится на тропике Рака, а другой — на тропике Козерога. И тогда с явной неохотой она воскликнула про себя: «А, астрономия!» Послание было получено.
Последующая работа привела ее к открытию необычайно широкого распространения в цивилизациях всего мира особого набора словесных условностей, призванных зашифровать астрономические наблюдения в рамках мифологии. Она обнаружила, что внимание мифов сосредоточено на феномене, известном под названием «прецессия». Прецессия — это медленное движение оси вращения Земли по круговому конусу, которое вызывает медленное, но неуклонное изменение ориентации Земли среди неподвижных звезд. Это движение весьма напоминает действие гироскопа, который, постоянно вращаясь, начинает через некоторое время смещаться на своей оси. Период полного прецессионного оборота земной оси составляет 26 тысяч лет.
Дабы иметь представление о том, какой прецессия видится невооруженным глазом, вообразите, что некий путешественник взялся во времени фотографировать звезды, восходящие на востоке перед самым восходом солнца во время весеннего равноденствия в Иерусалиме, год за годом, начиная с Рождества Христова и до настоящего времени. Если разложить эти фотографии последовательно друг за другом, то получится картина движения созвездия Рыб, заходящего на востоке, за ним «опускается» созвездие Водолея, которое также смещается на восток, чтобы занять место Рыб. И отмечать весеннее равноденствие (смотри рисунки 1.1а и 1.1b). Итак, «это заря эры Водолея».
Возможно, наиболее важный вклад «Мельницы Гамлета» состоит в объяснении условностей технического языка, посредством которого мифология передает информацию о прецессионном движении. Это три простых правила. Во-первых, животные — это звезды. (Наше слово «зодиак» происходит от греческого слова, означающего «циферблат животных».) Во-вторых, боги — это планеты. И, наконец, топографические упоминания представляют собой метафоры для обозначения местоположения — обычно солнца — на небесной сфере.
Даже сама «земля», как мы убедимся позже, расположена среди звезд между тропиками Рака и Козерога. И многие тысячелетия мифы всего мира, рассказывающие о разрушении этого мира наводнением, огнем, землетрясением и т. п., свидетельствуют вовсе не о незнании геологических процессов, а «излагают» солнечный год на языке «разрушения» (через течение прецессионного времени) старых звезд, отмечавших солнцестояния и равноденствия, а также «создание» нового «мира», параметры которого определяются теперь новыми звездами или «столпами», поддерживающими «землю» во время солнцестояний и равноденствий. Эта «земля», разумеется, опять-таки оказывается «плоской», и дело тут не в невежестве, а в терминологии, в средстве описания идеальной плоскости, эклиптики, «поддерживаемой» четырьмя «столпами». И все «животные» в Ноевом ковчеге, которые пережили «потоп», высадившись на Арарате, «высочайшей горе земли», составляют термин, описывающий особое положение солнца на небесной сфере.
IV
Идеи «Мельницы Гамлета» ошеломили меня. Книга поставила с ног на голову обычное понимание «предыстории». С практической точки зрения определение предыстории как времени «до описанных событий» всегда зиждилось на понятии письменной летописи. Предыстория означает «предзапись». Такое определение исключает возможность любого иного, кроме летописи, способа передачи важной информации из прошлого и тем самым создает впечатление, будто подобная передача не являлась приоритетной для наших предков. «Мельница Гамлета» содержала поразительное утверждение о том, что кажущийся разрыв между историей и предысторией — всего лишь плод современного воображения, отсутствие веры в давно почивших, продукт «неоправданных надежд нашего времени».
Для меня эта книга оказалась своеобразной духовной пищей, вскармливавшей почти забытое со времени моего детства интуитивное восприятие связи между прошлым и настоящим. Более того, я почувствовал себя так, словно рассматривал через стекло на музейных стендах набор инструментов, те болты и гайки, которые «доисторическое» человечество использовало для моделирования важнейшего составного элемента человеческого самосознания и передачи его в чистом виде в далекое будущее. Значение «Мельницы Гамлета» показалось мне поистине революционным:
— Мифология содержит столь же точные астрономические наблюдения, как и датирование радиоуглеродным методом, и тем самым позволяет исследователям сравнивать датированное таким образом содержание мифов с археологическими данными.
— Возможно ли, что мифология призвана показать нам, как пользоваться «аппаратным обеспечением», предоставляемым древними астрономическими памятниками?
— Можно ли и далее употреблять в неверном значении термин «предыстория», если оказывается, что словесная традиция обладала средством передачи не только плодотворных философских идей человеческого рода, но и определенных состояний небес (читай: времени), вдохновлявших эти идеи?
— И как следствие, не напрасно ли пылится невостребованной в библиотеках всего мира совершенно неожиданная история человеческого рода в форме записанных мифов древних и современных «доисторических» (необразованных) людей?
Я просто обязан был понять, верны ли эти идеи.
Занявшись поисками, я был разочарован, хотя и не удивлен, когда узнал, что указанные труды, опубликованные в 1972 (Маршак) и 1969 (Сантильяна) годах, фактически не оказали влияния на ученое сообщество. Это не означает, что они были раскритикованы. Даже такой признанный авторитет, как покойный Мирси Элиад, похвалил обе работы, но что-то в самом характере эпохи не было готово к их восприятию. Так, например, для историков науки по-прежнему остается «истиной», что Гиппарх открыл прецессию около 125 года до н. э., работая с письменными источниками.
В конце 1970-х годов имел место инцидент, свидетельствовавший отчасти о неправильном современном подходе к использованию мифологии и изрядно позабавивший Дехенд: советские власти выразили резкий протест против планировавшейся американской экспедиции на поиски Ноева ковчега на гору Арарат, что в Турции, вблизи от границы с советской Арменией. Полагая, что никто не может быть тупым до такой степени, Советы посчитали, что экспедиция послужит прикрытием для установки поста электронного подслушивания.
Одним из таких электронных подслушивающих постов, сооруженных в семидесятые, был гигантский параболический радиотелескоп шириной более полумили, построенный на склоне горы в Аресибо, Пуэрто-Рико. Сконструированная для мониторинга радиоволн из глубокого космоса, антенна Аресибо использовалась — кроме всего прочего — для сканирования небес с целью поиска признаков разумной жизни.
С современной точки зрения Аресибо дает богатую почву для иронии. Например, предположение, что любой источник передачи, на поиски которого затрачиваются немалые деньги, должен излучать волны извне нашей Солнечной системы. Всякий, кто способен достичь нас таким способом, должен быть «передовым». Разумеется, сами эти мнимые источники должны находиться в далеком прошлом, в тысячах световых лет от нас, но только не в нашем собственном прошлом. Чего доброго, они взывают к нам о помощи. Подобное использование антенны в Аресибо обнаруживает обескураживающее, но редко оспариваемое современное предположение о том, что прошлое некой группы неизвестных нам инопланетян может оказаться для нас полезнее нашего собственного прошлого. В соответствии с такой точкой зрения, Мудрость, этот ангел, плясавший у ног Господа, так никогда и не проявила особого интереса к Земле.
Аресибо, кстати сказать, получило свое название от имени вождя индейского племени, жившего на месте нынешнего города. Те из его народа, кто не умерли от европейских болезней, погибли вместе со своим вождем на каторжных работах, на которые их обрекли испанцы, жаждавшие соединить дорогой места их проживания с остальной частью острова. Никто никогда не спрашивал, и мы никогда не узнаем чего-либо большего об этой группе людей, кроме общего замечания Колумба о том, что люди с этих больших островов были самыми счастливыми, самыми здоровыми, самыми богатыми и самыми щедрыми из всех им встреченных до той поры.
Позже, в 1611 году, Аресибо было присоединено испанским губернатором, назвавшим его Сан-Фелипе-де-Аресибо по имени апостола Филиппа, фигурирующего в «Гностическом Евангелии» из текстов Нэга Хэммэди. До находки этих текстов в 1945 году единственный сохранившийся отрывок этого «Евангелия», найденный у Епифания, содержал инструкции для душ умерших: «Господь открыл мне, что должна говорить душа, возносящаяся на небо, и как она должна отвечать на вопросы всевышних сил». Итак, холмы Аресибо, где радиоантенна ждет послания с какой-то далекой планеты, кишат призраками послания из нашего собственного прошлого, которого нам никогда не получить.
V
Настоящая книга — это история эксперимента, развертывания — если хотите — антенны, сконструированной для перехвата передачи из «предыстории». Я предпочел сфокусировать это сооружение на андской цивилизации по нескольким причинам. Прежде всего, насколько известно, в Андах не существовало письменности ни во времена империи Инков, ни до нее. Андская цивилизация была классической «доисторической» цивилизацией, полагавшейся на традицию устной передачи знаний.
Во-вторых, эти знания сохранялись нетронутыми до сравнительно недавнего времени. Хотя испанцы и считали свою цивилизацию выше, они, тем не менее, проявили немалый интерес ко всем аспектам жизни инков. Первые священники, воины и правители, представлявшие испанскую корону, записали по разным — будь то профессиональным или частным — соображениям информацию о Бронзовом веке империи, сохранявшемся значительную часть XVI века. Эти документы известны под собирательным названием «Испанские хроники» и содержат много мифов.
В-третьих, лично я жаждал узнать, можно ли установить контакт с прошлым с помощью средств, подсказанных «Мельницей Гамлета». Поскольку в этой книге утверждается, что технический язык мифологии можно обнаружить повсеместно в «полосе высокой культуры», Анды определенно представлялись идеальным, хоть и несколько суровым, местом для апробирования этих идей.
Хотя выдвигаемые в настоящей книге идеи относительно андской цивилизации в целом и динамики развития империи Инков в частности не встретишь где-либо еще, они все же не противоречат уже известным фактам. Например, приводимые повсеместно в этой книге астрономические определения основаны не только на собранных мною этно-астрономических данных в Перу и Боливии в конце 1970-х годов, но и на ранних исследованиях Пухера, Уртона и Зуидемы. Данные ниже описания небесных тел теперь общеприняты. Мои находки оказались в основном идентичными открытиям других. Однако настоящая работа отличается от обычной литературы тем предположением, что указанные небесные тела использовались при проведении более широких и глубоких астрономических наблюдений, нежели связанные с годовым сельскохозяйственным и ритуальным календарем — наблюдений, призванных скорее контролировать течение времени на великой шкале прецессии.
Зашифрованные в андской мифологии даты прецессионных событий не оспаривают принятые археологическую хронологию и интерпретацию. Напротив, проникновение в мифы на астрономическом уровне придает дополнительное измерение интерпретации, которое обогащает археологические данные и в то же время подтверждается ими. И все же я считаю, что было бы опрометчиво не предупредить, что весь настрой этой книги отличается коренным образом от нынешнего общего представления об андской позднеинкской цивилизации хотя бы потому, что в ней в самой сути андского социального, интеллектуального, политического и религиозного восприятия выявляется влияние комплексной астрономической космологии, существование которой у всякого народа еще подлежит признанию какой-либо академической дисциплиной.
Многое из написанного мною в настоящей книге отличается такой расстановкой акцентов от общепринятого в научной литературе. Идеи о том, что андская мифология пересказывает значительные прецессионные события (глава 2), или о том, что три мира в андской космологии понимались на одном уровне как местоположения в небесной сфере, соединенные Млечным Путем (глава 3), которые существуют в Андах достаточно давно, оказываются новыми для западных ученых. Точно так же, мысль о том, что андские народы не только имели названия для всех видимых невооруженным глазом планет, но и связывали их с важными божествами (главы 4 и 5), совершенно не соответствует ортодоксальной точке зрения, согласно которой они не дали названий ни одной планете, кроме Венеры.
В главах с 6 по 8 рассказывается о том, как идеи этой неизвестной андской космологии стали одной из движущих сил истории Анд. Через эти главы красной нитью проходит также отсутствующая в научной литературе мысль о том, каким образом андская мифология регистрировала изменения, происходившие одновременно в социальной и небесной сферах, и каким образом их синхронность может быть подтверждена археологическими находками, с одной стороны, и обработанной на компьютере планетарной и археоастрономической информацией — с другой. Этот метод исторической «триангуляции» позволяет точно увидеть, как в течение тысячелетий андские народы стремились обосновать свою социальную действительность определенными небесными сочетаниями.
Главы 9 и 10 повествуют о том, как эта система мышления, уже достаточно древняя к началу XV века, по праву становится отдельной реальностью — основным оправданием и определяющей силой развития империи Инков. Название книги содержит намек на главную миссию, которую инки считали себя обязанными выполнить. По моему мнению, эти открытия, касающиеся тайного предначертания империи Инков, способны привлечь к себе наибольшее внимание, но также и вызвать наибольшую озабоченность. В техническом языке андской мифологии отображены истоки не только величия инков, но и их всесторонней уязвимости, вследствие которой судьба огромной империи оказалась отданной в руки менее двухсот интервентов.
Настоящая книга — это прежде всего исторический труд, она охватывает многие дисциплины, но всегда с точки зрения неразрывного исторического вопроса: «Что произошло?» Из предположений, позволивших в настоящем исследовании напрочь отказаться от общепринятого восприятия «доисторического» андского мира, наиважнейшим является представление о том, что андская мифология была призвана передавать информацию о прошлом в настоящее. Я полагаю, что это предположение вполне оправдало себя, и поэтому пришел к выводу, что наше современное понятие «предыстории» устарело.
Значение этого вывода настолько важно, что им продиктована вся форма написания данной книги. Я описал, каким образом я узнал то, что узнал. Как убедится читатель, весь этот процесс стал возможен потому, что со временем я осознал, что мифы построены таким образом, чтобы дать ответы на ими же поставленные вопросы. Снова и снова я обнаруживал, что кажущиеся нелогичными элементы мифов вставлены специально для постановки новых вопросов. Каждая новая трудность в понимании мифов сверхъестественным образом становится дверью в новое знание. Собственный опыт работы с мифами убеждает меня, что за их составлением стоит некое весьма необычное духовное восприятие, для которого характерно глубокое проникновение в функционирование человеческого мозга.
Жаль будет, если любителю мифов покажется, будто настоящий труд стремится низвести мифологию до уровня одной из отраслей астрономического наблюдения. Нет, это не входит в мои намерения. По моему разумению, на определенном уровне некоторые мифы служат для кодирования сложных астрономических наблюдений. Астрономический уровень мифологии предстает, как мне кажется, в виде нотной гаммы в полифонической партитуре. В следующих главах я попытался показать, как в андской мифологии небесные, общественные, политические, религиозные и духовные элементы сплетаются в обезоруживающе простенькие и очаровательные истории. Тем не менее я был бы неискренен, если бы стал утверждать, будто астрономический смысл играет в андской мифологии решающую роль, хотя небесный «подтекст» и составляет важный элемент всех драматических событий андской истории.
Насколько я могу судить, настоящий труд является первой глубокой монографией, в которой внимание сосредоточено на единственной в Новом Свете цивилизации, подтверждающей существование технического языка мифологии. Нет такого учебника, который подсказал бы, как это следует делать, и читатель вправе отнестись скептически к труду, в котором содержатся такие огульные утверждения, как в настоящей книге. В конце концов почему бы читателю не принять за окончательный вердикт коллективное молчание научного сообщества относительно технического языка мифологии?
На этом вопросе я подробно останавливаюсь в главе 7, в которой попытался описать, как и почему антропология и археология — две науки, занимающиеся главным образом толкованием «предыстории», — по вполне понятным причинам исторически сохраняли свойственное им неприятие представления о широкой распространенности важных идей, если только подобные идеи не считаются «всеобщими» и «возникшими независимо друг от друга». Как станет ясно читателю, технический язык мифологии слишком своеобразен, чтобы его раз за разом изобретали заново. Поэтому, если признать существование технического языка мифологии, тогда следует признать и то, что антропология и археология систематически недооценивали масштабы и значение взаимодействия людей по всей планете на протяжении по крайней мере последних шести тысяч лет.
VI
Написание предлагаемой читателю книги стало настоящим приключением, начавшимся и закончившимся одним и тем же мифом. Из двух его сохранившихся вариантов приведу записанный около 1573 года испанским священником Кристобалем де Молиной:
«В провинции Анкасмарка, что в пяти лигах от Куско, индейцы рассказывали следующую басню.
За месяц до потопа их овцы (ламы) закручинились, днем они ничего не ели, а ночью следили за звездами. В конце — концов пастух поинтересовался, что их беспокоило, и они ответили, что расположение звезд предсказывает гибель мира от воды. Услышав это, пастух посоветовался со своими шестью детьми, и вместе они приняли решение собрать сколько можно пищи и овец и подняться на вершину очень высокой горы под названием Анкасмарка. Они говорят, что по мере подъема уровня воды, гора становилась все выше, и потому потоп так и не смог накрыть ее полностью, а когда вода спала, гора тоже уменьшилась. Таким образом, шесть детей того пастуха вновь заселили тот район. Рассказывают и другие подобные истории, которые я не привожу здесь во избежание многословия. Главный источник подобных басен — это незнание Бога, идолопоклонство и пороки этих людишек. Если бы они умели писать, то не были бы столь тупыми и слепыми».
Свойственная западным людям склонность рассматривать мифологию и устную традицию как поле для произвольного воображения имеет длинную историю.
В ходе своего исследования я снова и снова возвращался к этой истории, каждый раз понимая ее по-новому. Чем больше поднимала она вопросов, тем поразительнее оказывались подсказываемые ею ответы. Я стал осознавать, что Сантильяна и Дехенд написали действительно очень умную книгу, но даже по мере осознания этого я уносился через телескоп в индейскую версию местной истории, которая началась с основ андской земледельческой цивилизации, а завершилась трагическим свершением пророчества, которое вдохновляло формирование Инкской империи даже тогда, когда предрекало ее падение.
Другая, более пространная версия мифа является частью собрания мифов, известных сегодня под названием «Боги и люди Уарочири». Эта хроника была написана испанским священником Франсиско де Авилой, который пожелал собрать на кечуа, родном языке местных жителей, мифы той области, куда он был прислан, чтобы впоследствии использовать эту информацию как разведывательные данные с целью искоренения андской религии. «Боги и люди Уарочири» — это единственный и наиболее полный из всех записанных циклов мифов андских народов. Вот перевод версии о великом потопе в пересказе и записи одного неизвестного местного крестьянина, обученного Авилой транскрибировать кечуа с помощью испанского алфавита:
«В далекие времена этот мир оказался перед угрозой исчезновения. Самец ламы, пасшийся на холме с сочной травой, узнал, что Мать-Море решила выйти из берегов и разлиться, подобно водопаду. Этот самец впал в горькую печаль; он все мычал «ин, ин» и ничего не ел. Хозяин ламы, рассердившись, ударил его кукурузным початком. «Ешь, собака! — крикнул он. — Ведь ты находишься на лучших пастбищах». Тогда лама, заговорив, словно была человеком, поведала пастуху: «Выслушай меня внимательно и хорошенько запомни, что я тебе скажу. Через пять дней здесь будет огромный океан, и весь мир будет затоплен». И пастух встревожился; он поверил ему [ламе]. «Мы уйдем куда-нибудь и спасемся. Позволь нам пойти на гору Вилькакото; там мы, должно быть, спасемся; захватите еды на пять дней», — приказал он [?]. И с этого момента он начал восхождение со своей семьей и с ламой. Когда он находился уже у самой вершины горы Вилькакото, он обнаружил, что там собрались все звери: пума, лиса, гуанако, кондор — все виды животных. Едва добрался человек до вершины, как в реки начала падать вода; и так они сидели на Вилькакото, сгрудившись на крошечном пятачке, на самой вершине, где не достала бы их вода. Но вода все же достигла хвоста лисы и намочила его, отчего и по сей день хвост у лисы черный. А через пять дней вода стала убывать. Высохшая часть начала покрываться растительностью. Море отступало все дальше, а когда оно ушло и положение дел прояснилось, то оказалось, что оно погубило всех людей. Только тот, кто остался в живых на горе, и с ним остальная часть людей [семья?] снова стали размножаться, и благодаря ему род человеческий существует и поныне».
VII
В конце концов ключом, открывшим мне смысл этих и других андских мифов, было одно простое предположение: что в мифологии заложены возможность и намерение поведать
о великих водоворотах времени. Последующие страницы содержат версию об андском прошлом и о появлении европейцев, которая никогда еще не публиковалась. Я полагаю, что эта версия представляет собой значительное приближение к восприятию андским мышлением конкисты Нового Света. И если главы об инках дают трагические и неустоявшиеся выводы, то они, возможно, послужат вполне обоснованным альтернативным взглядом на события в Кахамарке.
Путь к заключительным главам был продолжителен, поскольку являлся не чем иным, как обучением чтению в мифологии всей саги об андских народах в процессе их восхождения от рассеянных групп охотников до обладателей одной из наиболее необходимых Земле экосистем. Чтобы читатель мог не просто проследовать этим путем, но и лучше оценить его масштабы, скажу несколько напутственных слов.
Я пытался последовательно и применительно к контексту употреблять термины «андский» и «инкский». Для обозначения той земледельческой цивилизации, которая, как обнаружили археологические исследования, составляла доминирующий уклад жизни в нагорьях Анд примерно со II столетия до Рождества Христова, не существует иного общего понятия, кроме «андской». Основой этой цивилизации — как подтверждает и миф — было единство в многообразии. При наличии множества племен, языков и обычаев внутри андской эйкумены имелось, как я попытаюсь показать, объединяющее религиозное представление, покоившееся на общем, основанном на астрономии космологическом мировоззрении. Именно к этой цивилизации — а она была цивилизацией в любом смысле данного слова — относится понятие «андская». Инки стали силой в андской жизни лишь после 1400 года. Тем не менее они были, наряду с другими племенами Анд, прямыми наследниками андской традиции. Поэтому, используя в книге время от времени термин «инкский», я подразумеваю под ним характеристики испанских хроник, относящиеся непосредственно к инкам, которые, однако, являются также и характеристиками андской традиции в целом, неотъемлемой частью которой были и инки.
В первых же абзацах главы 2 я попытался дать читателю некоторое представление о времени и о драме истории андской культуры, начиная с современности и идя назад во времени. На основе этих предпосылок можно будет лучше оценить значение и древность мифов о ламе и потопе, которые составляют канву главы. Как мы увидим, «мир», погибший в том потопе, завершился почти на тысячелетие раньше, чем первый инкский император вступил на путь завоеваний. Миф о ламе и потопе описывает небесные события, которые происходили в VII столетии нашей эры.
В развертывании сюжетно-тематической нити данной книги для меня выделяется один момент. Я размышлял, почему во второй версии мифа о великом потопе лама была определена самцом.
Без какой-либо видимой причины я вспомнил, что знал кечуанское слово для обозначения самца альпаки, подвида семейства лам, ценного своей прекрасной шерстью. Это слово — пако. Тогда наступило замешательство, ибо я никогда прежде не замечал, что это слово и слово для обозначения «шамана» — одно и то же. Пако, или самец альпаки, в мифе был шаманом. Когда меня осенила мысль о значении этой догадки; в моей памяти всплыл отрывок из хроник, который подробно описывал поведение андского жреца-астронома:
«Его жизнь была религиозной и полной воздержаний; он никогда не ел мяса, а только травы и коренья, наряду с обычным хлебом из кукурузы. Его дом находился в сельской местности и очень редко в городе; говорил он мало; его платье было обыкновенным, простым, шерстяным, но скромным, до колен… а поверх него очень длинная мантия серого, черного или пурпурного цвета; он не пил вина, но всегда только воду. Проживание в деревне давало ему возможность лучше разглядывать звезды и свободнее размышлять о звездах, которые, согласно представлениям своей религии, он почитал за богов».
Это описание шамана было фактически таким же, как и поведение ла/со/альпаки в мифе: проживание в сельской местности, умеренное употребление в пищу трав и воды, одетый в шерсть и всю ночь вглядывающийся в звезды. От этой находки я испытал незабываемое ощущение, будто удар током. Я вновь обратился к мифу и перечитал его елова, прямую речь андского жреца-астронома, передаваемую беспрерывно через промежуток более чем в 1300 лет: «…лама, заговорив, словно была человеком, поведала пастуху: «Выслушай меня внимательно и хорошенько запомни, что я тебе скажу…»
