ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ. ПОСЛАННИК СО СВЯТОГО ЛАВРЕНТИЯ

Жизнь в городе продолжалась своим чередом. Каждое утро шестеро ловких парней относили Карбонеля в канцелярию суда. Его осаждали шутками различного рода, он же отвечал на них угрюмым молчанием. Но больше всего потешались над прокурором. Он так боялся пожара, всю зиму только и говорил об этом и в конце концов сам оказался поджигателем! Никола Карбонель не мог этого отрицать. Он видел собственными глазами, как прокурор отбросил свой горящий парик на крыши домов квартала Су-ле-Фор. Сам секретарь предпочитал молчать об этом, но другие тоже все видели, свидетелей было достаточно.

Поползли слухи, что в семье прокурора состоялся довольно резкий разговор.

— Вы сделали меня посмешищем всего города, — кричала Беранжер, она была вне себя. — От меня либо отворачиваются, либо смеются мне в лицо. И в этом виноваты только вы. Я знала, что вы глупы, но не до такой же степени! Как вам пришло в голову отправляться на подобное задание в мантии и парике, с факелами для освещения…

— Я устал повторять вам, что не факелы были причиной пожара, — орал Тардье де ла Водьер, — они были там просто необходимы, в этих злосчастных притонах всегда ужасная темень. Мой парик задел за горящую лампу.

— Но зачем вы явились в этот притон? И почему вечером?

Он молчал, с мрачным видом трогая повязку на своей ране.

— Так я вам скажу, я! Ваши шпионы доложили вам, что там находится госпожа де Пейрак. И вы решили застать ее врасплох — молчите! — арестовать ее заодно с колдуном, припомнив ей старые споры по поводу колдовства — нет, дайте мне сказать! — и все это для того, чтобы, причинив ей зло, поразить человека, которого вы ненавидите, но боитесь с ним сражаться в открытую — графа де Пейрака!

— Мадам, вы ведете себя с этим человеком самым бесстыдным образом, — Ноаль Тардье побелел от гнева, — по его милости я ношу рога!

— Увы, нет. И в этом мое несчастье! — парировала Беранжер. — Увы! Вы не рогоносец, и я сожалею об этом. Но все еще впереди… И если я этого добьюсь, то это будет моя месть вам!

На месте разрушенного квартала граф де Пейрак велел построить небольшой бастион, который будет охранять дом Виль д'Аврэя. Днем и ночью там несли караул его люди. Их бдительность усиливалась присутствием собаки, которая своими беспорядочными прыжками сможет предупредить о начинающемся пожаре.

Но пламя, разрушившее целый квартал, казалось, выдохлось, и, глядя на спокойно спящую собаку Банистера, все понимали, что опасность более не угрожает городу.

Анжелика рассказала мужу об опасениях епископа и о суждениях по этому поводу колдуна, жизнь которого оборвалась так трагично.

Без него им будет трудно угадать, кто в следующем месяце передаст епископу разоблачительные документы.

Предстояло хорошенько обдумать предположение колдуна, что посланник получит донесение из Европы на юге страны и предпримет довольно опасное путешествие по Святому Лаврентию. Но нельзя было исключать возможность того, что бумаги уже в Квебеке, в руках одного из приближенных отца д'Оржеваля, и он не замедлит их вручить , как только истечет срок, назначенный иезуитом.

— Может быть, это отец де Геранд? — спросила Анжелика. — Он так враждебно к нам относится.

— Я поговорю с Мобежом, — сказал граф.

Первое известие пришло из совершенно неожиданного источника. От г-на Лубетта. Это был довольно старый человек, прикованный к постели: он был в курсе всех событий, потому что к нему часто приходили навестить и справиться о здоровье его старые приятели по службе, более молодые, будучи проездом в Квебеке, и дамы из «Святого Семейства». Все его посетители служили для него прекрасным источником информации.

Он не доверял церковнослужителям, те говорили лишь то, что хотели сказать. В первую же неделю их пребывания в Квебеке Виль д'Аврэй представил Анжелику Пьеру Лубетту. Она часто навещала его, и он привык к ней и рассказывал различные истории из прошлого, ведь это интересовало ее.

— Я принесла вам табак, — говорила ему Анжелика, нанося очередной визит.

— Я не могу больше курить.

— Но вы можете его просто жевать, это улучшает настроение.

Благодаря ее снадобьям он меньше кашлял. И время от времени, когда она приходила, он закуривал свою знаменитую трубку, набив ее табаком из Вирджинии, который приносила Анжелика.

— Вы мне нравитесь, — объявил он ей однажды. — Поэтому я вам расскажу, куда отправился Пасифик Жюссеран.

— А кто это такой?

Старик устроился поудобнее на своих подушках и затянулся трубкой.

— Это один из преданных людей отца д'Оржеваля.

Анжелика насторожилась и села к изголовью старика. Она догадывалась, что сейчас узнает что-то очень важное. Имя Пасифик Жюссеран ни о чем не говорило ей.

— Вы его знаете, — сказал старик, — вы ухаживали за ним и вылечили его, в прошлом году, в Вапассу.

Теперь она вспомнила его. В разгаре зимы он появился в форте, он принес графу Ломени-Шамбор письмо от отца д'Оржеваля. Погода была ясная, и солнце, отражаясь от белого снега, едва не лишило его зрения. Она лечила его отваром из сосновых почек. Это был молодой дикарь, чурающийся людей, до конца преданный своему хозяину-миссионеру.

— Он отправился к югу, к тем берегам, где море не замерзает всю зиму. Корабли причаливают там отовсюду: из Америки, Новой Англии. Там он встретится с курьером из Франции, который передает что-то для отца д'Оржеваля. Это «что-то» содержит неприятные вещи для вас и вашего мужа.

— Но откуда вы узнали об этом?

— Он пришел навестить меня накануне отъезда. Когда-то мы бывали с ним в разных переделках. Но потом он полностью посвятил, себя отцу д'Оржевалю и его миссии.

— Когда он должен вернуться?

— Вряд ли он, сумеет достичь Квебека до оттепели. При условии, что ожидаемый корабль уже прибыл. Это могут быть голландцы или англичане, они рискуют выходить зимой в открытое море…

— Что же может конкретно причинить нам вред?

— Об этом я ничего не знаю. Но Пасифик утверждал, что сведения эти подобны взрыву. Они уничтожат вас, врагов его хозяина-иезуита. Я сказал ему, что он сошел с ума, не нужно во все это вмешиваться. Но он всегда был немного безумен. Абенаки прозвали его «Упрямый чудак», а те, кто не любил его, — «Сумасшедший чудак». Достаточно иезуиту посмотреть ему в глаза, и он готов целовать его следы.

Продолжением откровенного рассказа Пьера Дубетта послужил совет, на который собрались Барсемпью, д'Урвиль, Пиксаретт, Элуа Маколле и Никез Эртебиз: все они знали слугу отца д'Оржеваля.

Красный Плут в своих рассуждениях оказался прав. Но сможет ли Пасифик Жюссеран в погоне за разоблачающими бумагами добраться до цели? Даже для выносливого и фанатичного человека столь длительное путешествие таит немало опасностей. Шансов на успех остается очень мало. Его может застигнуть буря и сбить его с тропы, либо он не перенесет жестоких морозов и заживо обледенеет. А найти себе попутчика в это время года очень трудно.

Пиксаретт не произнес ни слова. По возвращении из окрестностей Лоретты он казался немного рассеянным. Он сидел на земле и курил свою трубку. Табачный дым окутал всех собравшихся. Граф де Пейрак и граф д'Урвиль курили сигары, остальные — трубки, и это никому не мешало, кроме Анжелики, которая к концу собрания почувствовала, что ее грудь забита табачным дымом, а сама она плыла в голубоватом облаке. Дело Пасифика Жюссерана омрачало ее настроение. Кроме того, перед глазами все время стоял Пиксаретт, он долгое время сопровождал иезуита в его войнах. В последнее время ей стало казаться, что они по каким-то причинам отдаляются друг от друга. Что-то нарушилось в их сообществе. В этот момент веселый лучик блеснул в глазах индейца, к нему вернулся его довольный вид; казалось, что он сейчас закричит: «Я нашел! Я знаю, что делать!»

Он игриво подмигнул Анжелике.

По какой дороге придет Пасифик Жюссеран? С какого конца он войдет в город?

В Леви у него был маленький участок земли и домик. Элуа Маколле предположил, что он остановится в нем, если войдет в город с юга. Поэтому он решил навестить своего сына и невестку, которые жили по соседству с Пасификом, и попросить их последить за его жилищем.

Маколле был в ссоре со своей семьей, и попытка примирения ни к чему ни привела. Жена его сына, Сидони, была женщиной суровой и скандальной. Она захлопнула дверь перед носом своего свекра, когда он однажды заночевал у своей старинной приятельницы. Дело осложнилось тем, что вскоре одна из дочерей этой приятельницы забеременела, не будучи замужем. Сидони тут же распустила слух, что все это проделки ее свекра. Элуа Маколле качал головой; «Я ведь ухаживаю за мамашей!»

Сейчас Маколле постарался отогнать это неприятное воспоминание.

— Ничего, покричит и перестанет! Ох уж эта Сидони! Ей придется слушаться меня. Не могу же я все время караулить его там, когда он может появиться с другой стороны.

Он отправился в Леви, поспорил со своей невесткой, порыскал в окрестностях дома Жюссерана и, дав задание сыну и невестке, вернулся в Квебек. Преследователи развернули широкую сеть, чтобы не пропустить посланника и не дать ему появиться в Квебеке. Огромное число сыщиков, знавших его в лицо, рыскали по городу, преграждая подступы к епископу.

Под наблюдением находились все дома, подвалы которых сообщались с подвалами семинарии.

Несколько дней спустя напряжение спало. Сильнейший снегопад как бы отрезал их от внешнего мира. Белая пустыня захлопнулась на замок. Индейские охотники привезли в Отель-Дье своих обессилевших от холода стариков. Сами они устроились на подступах к городу, продолжать охоту они не могли. Деревне грозил голод. Приближалась Пасха.

Когда наступила страстная пятница, интендант Карлон в сопровождении нескольких членов Совета появился в Отель-Дье, чтобы раздать бульон больным и вымыть ноги беднякам.

Это была очень трогательная церемония; ее истоки восходили к старинным временам, когда императоры раз в год преклонялись перед теми, кому Господь оказывал предпочтение: перед бедными. Поскольку последние дни Великого поста были ознаменованы злобными выходками и крючкотворством, то ровное, спокойное поведение г-жи де Кастель-Моржа служило для остальных назиданием.

— Сабина просто ангел, — говорили дамы из «Святого Семейства», — и как только ей хватает сил!

За ее сдержанной улыбкой скрывалась невыразимая радость. Подруги завидовали ей. Иногда, когда она была одна в своих апартаментах в замке Сен-Луи, она брала в ладони маленькую чашу из золота, выполненную в форме ракушки, а в основании ее были чудесно выгравированные черепаха и ящерица из зеленого нефрита.

Она любовалась этим восхитительным предметом, целовала его, держала в руках и прижимала к щеке; в нем заключалась вся ее сила, помогавшая ей все преодолеть, все пережить.

Несколько дней спустя после их встречи с г-ном де Пейраком ей принесли эту итальянскую, довольно дорогую безделушку. Она лежала в шкатулке, отделанной бархатом, там же она нашла и открытку. На ней значилось: «Для госпожи де Кастель-Моржа». Слезы Сабины упали на чистое золото. Что мог означать этот жест? В чем был скрытый смысл этой чаши? Прощение? Прощание?

Она сохранила и открытку, но потом сожгла ее, так как она юудила в ней беспочвенные надежды и причиняла ей боль.

Наступил апрель. Слежка не прекращалась, о посланнике не было никаких новостей.

Второе упоминание о Пасифике Жюссеране произошло при совершенно неожиданных обстоятельствах. Одна женщина из Нижнего города, следуя обычаю своих предков, утром и вечером подметала порог своего дома, чтобы прогнать духов. Однажды она вылила на снег ведро воды. Маркиз Виль д'Аврэй, проходя мимо, поскользнулся на этом катке, упал и не смог встать. Срочно вызвали Анжелику. Она обнаружила маркиза в трактире «Корабль Франции» в окружении своих друзей, которых он собрал со всего города. Там были все, даже ворчун, лейтенант полиции Гарро д'Антремон.

Виль д'Аврэй с бранью набросился на него.

— Посмотрите, что происходит из-за того, что вы не следите за выполнением ваших приказов. Толпа шалопаев и озорников сбивает вас с ног!

— Вас сбили?

— Нет! Но могли сбить!

При появлении Анжелики все с уважением и почтением расступились перед ней, как будто она владела волшебной палочкой, способной поставить на ноги любого.

Во время своего визита в резиденцию судьи Анжелика решила, что лейтенант полиции недоволен ее врачебной деятельностью. Именно поэтому присутствие Гарро д'Антремона расстроило ее.

— Вы разрешите мне осмотреть его, господин лейтенант? — спросила она.

— Ну конечно! Почему нет? Напротив, — пробормотал д'Антремон, удивленный таким началом.

В этот момент Анжелика вспомнила, что причина ее вызова к лейтенанту была совершенно иной. Но было уже поздно загладить неловкость. Бедный Гарро не понимал, почему так враждебно отнеслась к нему госпожа де Пейрак. В городе было мало женщин, которых бы он уважал так, как ее, кроме того, он тоже преклонялся перед ее красотой. Конечно, он был убежден, что она лгала ему в тех вопросах, что были связаны с делом Варанжа; все эти гасконцы — авантюристы, считают, что закон для них не писан. Но это к делу не относилось.

— Вы огорчили его, — сказал Виль д'Аврэй. — Какая муха вас укусила? Ах, моя дорогая, я так страдаю! Наверное, я сломал лодыжку.

Оказалось, что он ее просто вывихнул.

В течение всего осмотра Виль д'Аврэй стонал, плакал, хватался руками за своих друзей, желавших подбодрить его в столь тяжелые минуты. Анжелика убедилась сама и убедила его, что у него все цело.

Она рекомендовала ему две-три недели полного покоя, бинтовать ногу и класть ее на подушку.

— Я останусь здесь, — решил Виль д'Аврэй. — Для меня всегда найдется компания. Вы не против, Жанин? — обратился он к хозяйке трактира.

Все закончилось благополучно, и Анжелика призналась себе, что не очень расстроилась из-за того, что Виль д'Аврэй вынужден остаться в Нижнем городе прикованным к постели. Маркиз был чересчур любвеобилен, он любил пококетничать с женщинами, хотя предпочтение отдавал молодым юношам. Милая и умная Анжелика внушила ему такую страсть, что он забыл о всех, своих прежних привязанностях. Когда ее не было рядом, он скучал. Как и Никола де Бардане, он искал ее по всему Квебеку, хотел быть в курсе всех ее дел.

Теперь же положение изменилось, он будет не так непоседлив, как раньше, и она сможет видеться с ним тогда, когда сама этого захочет, и покинуть его всякий раз, как он покажется ей невыносимым. Виль д'Аврэй не был простофилей и все понял. Сначала он обвинил ее в жестокости, но потом вынужден был смириться. Теперь он был беззащитен и боялся, что она совсем забудет про него, откажется ухаживать за ним, а то и вовсе отдаст его в лапы этого корабельного хирурга Рагно, который называл себя врачом, но ничего, кроме вреда, не мог ему принести.

— Ах, как я люблю, когда ваша рука касается моей кожи! У вас такие нежные пальчики. Желая по меньшей мере хоть изредка ощущать прикосновение ее руки, он смирился и готов был на любые жертвы, Он тяжело переживал свое бездействие. Лишенный всех своих любовных похождений, он почувствовал в сердце необъяснимую пустоту.

Г-н Дажне, его священник, навещал маркиза и читал ему, но Виль д'Аврэй прогнал его: чем чаще он его видел, тем ярче были воспоминания о том, что он покинул его именно в тот момент, когда демоны угрожали его жизни.

Припомнив все пережитое прошлым летом, маркиз затосковал по молодому Александру де Росни, сопровождавшему его в начале путешествия и отказавшемуся вернуться в Квебек.

— О, дорогая Анжелика, — умолял он. — Говорят, что вы обладаете даром призывать к себе людей на расстоянии. Пожалуйста, заставьте вернуться моего Александра…

Два дня спустя Александр де Росни появился в большом зале «Корабля Франции». Поначалу никто не обратил особого внимания на этого путешественника с обмороженным носом и скулами, но, когда он сбросил свои меховые одежды, радости не было конца. Все узнали молодого красавчика с надутыми губками, которыми всегда любовался маркиз. Казалось невероятным, что он смог в это время года добраться сюда из Акадии, однако он был здесь. Он принес новости со всего побережья и своим приходом прорубил брешь в кольце зимы.

Сияющий маркиз благодарил Анжелику, она же убеждала его, что совершенно ни при чем. Не мог же он за два дня добраться до них, он должен был пуститься в дорогу по меньшей мере несколько недель, а то и месяцев назад.

Она усадила молодого человека на табурет и смазала бальзамом ожоги на его лице, потом с любовью взъерошила его светлые волосы. Этот милый храбрец был из той же породы, что и Филипп дю Плесси-Бельер, который с четырнадцати лет сражался на войне в кружевном воротничке.

Столь опасное путешествие сделало молодого человека более разговорчивым и поубавило его высокомерие.

Он рассказал, что многие районы обезлюдели, а в индейских вигвамах, где он думал найти прибежище, он находил мертвых жителей, скончавшихся от холода или голода, или того и другого одновременно.

— Это сумасшествие! — вздыхал маркиз. — Ты не должен был пускаться в эту авантюру, даже ради того, чтобы увидеть меня.

Александр пожал плечами. Ведь он был не одинок. Были и другие, которые рискнули одолеть огромную белую пустыню.

И он произнес имя Пасифика Жюссерана, «преданного» отца д'Оржеваля, которого он встретил в миссии Святого Франциска; он также направлялся в Квебек.

Ему также пришлось преодолеть тяжелые перевалы. Казалось, силы его на исходе, но он безумно жаждал продолжить путь. Он остановился в миссии на несколько дней, чтобы найти себе другую пару обуви, и в конце концов решил сшить ее сам. Он носил с собой сумку, с которой никогда не расставался, даже спал с ней. Его проводник-индеец отказался следовать за ним дальше. Пасифик долго наблюдал за Александром, затем сел рядом с ним на скамью и предложил ему закончить путешествие вдвоем. Он знал самые лучшие и самые короткие тропы, и они быстро доберутся до цели, а кроме того, опасно путешествовать одному в это время года.

Александр сделал вид, что согласен. Но утром, когда Пасифик был на иезуитской мессе — а он не мог ее пропустить, он был фанатично религиозен, — молодой человек покинув миссию и пошел по своей дороге. Он всегда путешествовал один, дабы избежать предательства своего попутчика.

— Хоть раз в жизни ты поступил разумно, — сказал Виль д'Аврэй. — Ты правильно сделал, что не пошел с ним. Я уверен, что он хотел убить тебя или того хуже!

— Во всяком случае, теперь он недалеко и должен вот-вот появиться, — высчитал Элуа Маколле, как только узнал все эти новости, — он придет со стороны Леви, как я и предполагал, остановится на ночь в своем жилище, потом пересечет Святой Лаврентий и направится прямо к епископу. Возможно, он ни о чем не догадывается… а может, и догадывается, у него дьявольское чутье… Ведь именно поэтому он хотел, чтобы Александр пошел с ним… он не хотел допускать, чтобы тот появился в Квебеке раньше его и все рассказал… И скорее всего он убил бы его… Для него это раз плюнуть… Это хитрое, мстительное животное, признающее только своего хозяина… и послушное этому хозяину даже на расстоянии…

Это предупреждение всех поставило на ноги, хотя и без того в поле зрения сыщиков находился каждый квадратик земли. Элуа Маколле вновь посетил Леви, чтобы еще раз предупредить своего сына и невестку быть более бдительными.

Так как внимание значительной части обитателей Квебека было приковано к появлению Пасифика Жюссерана, то это позволило не заметить другой зарождавшийся тайный заговор. Первой его жертвой стал Элуа Маколле. Он возвращался из Леви после своего второго визита. Ночь была тихой, сияла луна. Маколле пересекал реку по тропе, размеченной вехами, как вдруг внезапное предчувствие заставило его выбросить вперед свою палку, окованную железом, и ударить ею по льду. Он остановился как вкопанный. На него смотрел глаз змеи. Круглый и блестящий, отражавший в глубине своего черного зрачка дрожащий блеск звезды, он завораживал, притягивал, манил в пропасть… Вода…

Элуа не мог даже пошевелиться. Он бросил взгляд на окружавшую его бескрайнюю белую долину и осознал всю хрупкость своего тела. Его уши наполнились гулким шумом, холод сменился жарой. Началась оттепель. Неподвижный человек посреди реки, ледяной покров которой покрылся трещинами, он поднял глаза к небу, усыпанному звездами.

— Святая Анна, спаси меня! — закричал он.

Как он добрался до берега? Он не помнил. Первое, что он сделал, это отправился к скульптору ле Бассеру.

— Ты закончил гравюры с изображением Святой Анны? Я хочу взять десять книг в позолоченном переплете. Я неверующий, но эта добрая святая спасла мне жизнь.

Тем временем Святой Лаврентий испытывал жестокие муки, которые принесла ему оттепель. Огромный водяной змей пробуждался ото сна. Скоро он потеряет свою ледяную кожу, сквозь вздыбленные обломки льда проступит его новая кожа, темно-голубая с зеленоватым отливом.

За три дня природа полностью изменилась. Однако зима не спешила уходить. Земля еще была укрыта снегом, но с деревьев уже капало.

Остров Орлеан вернул себе свою обычную темную масть с рыжеватыми прожилками вдоль хребта кленовых зарослей с облинявшими ветками.

Однажды утром какая-то женщина подошла к дому Виль д'Аврэя и принялась яростно стучать в дверь медным молотком. Напрасно ей кричали из окон, чтобы она вошла со двора, она ничего не желала слышать и оставалась на месте, около двух Атлантов.

Чтобы впустить ее, потребовалось найти ключ, разбаррикадировать дверь, отодвинуть засов и маленькую щеколду.

— Он здесь, этот висельник? — спросила она с надменным видом.

Она представилась: оказалось, что это гневная невестка Элуа Маколле, Сидони.

Это была невысокая женщина с замкнутым лицом. Ее отец был булочником-эмигрантом, а когда получил свое поместье, заделался коммерсантом и фермером.

Анжелика с любопытством разглядывала свою гостью. У нее не было детей, что наверняка раздражало ее. Свой брак она расценивала как неудачный и больше была похожа на вдову. Но зачем же она выходила замуж, если не любила?

— Мы видели его, вашего хорька, Пасифика Жюссерана, — сказала она, обращаясь к своему свекру. — Как вы нас и предупредили, он появился ночью, рыскал вокруг своего дома, но не решился войти, поостерегся. Потом он исчез.

— Кто видел его?

— Я, — ответила она.

Ее засыпали вопросами. Она рассказала, что дежурила несколько ночей в охотничьем укрытии. Однажды ночью она увидела этого человека, он выходил из леса. Он еле-еле передвигал ноги. В нескольких шагах от дока он остановился и принюхался, затем передумал и вновь скрылся в лесу.

— Он все чует, как лисица, — проворчал Маколле, вставая и одеваясь.

Чего он боится? Что ценное несет он с собой, что так страшится потерять? Перешел ли он через реку? Он не мог этого сделать, иначе его бы заметили.

— А сегодня это очень рискованно, как никогда, — сказала женщина. — Подводные течения и треснувший лед быстро затащат вас вниз.

— А вы-то как добрались? — спросил старик, бросив да нее острый взгляд из-под мохнатых ресниц.

— На лодке старого Антуана, такого же ненормального, как и вы. — Хотя непонятно, плыли ли они или, как блохи, прыгали с одной глыбы льда на другую.

— Так недолго было лишиться своей шкуры, — резко произнес он.

— Ну, вам-то это доставило бы удовольствие, — возразила она.

Анжелика хотела удержать ее у себя, пригласила на обед, но та отказалась и пошла к двери, запахнувшись в шаль. Ее белый чепец, завязанный под подбородком, не полностью покрывал ее светло-каштановые волосы с проблесками седых нитей. Хотя ей вряд ли было больше тридцати пяти. Анжелика проводила ее до двери.

— Я рада, что познакомилась с вами, Сидони, и я благодарю вас. Вы не рассказали старому Антуану о вашем поручении, прежде чем отправились в опасный путь?

— Свекор велел мне ни с кем не болтать, он сказал, что об этом должны знать только мы.

Она посмотрела на Анжелику оценивающим взглядом, в котором не было и намека на нежность.

— Так это вы Дама с Серебряного Озера? Как вам удалось заманить в ваши сети этого старика?

— Он вовсе не старик, — возразила Анжелика, которая любила Элуа. — И я не понимаю, почему вы хотите заставить его жить по-стариковски. Он сильный и здоровый мужчина, осенью он убил ножом огромного медведя. Он мог бы дать сто очков вперед некоторым молодым.

Сидони с горечью добавила:

— С ним, по крайней мере, можно иметь ребенка.

Предводитель абенаков Пиксаретт сидел на стене, окружавшей фруктовый сад м-зель д'Уредан. Он смотрел вдаль, на север. Ночь наполнялась шумом вскрывающейся реки. Луна еще не взошла. Небо было темно-голубое с металлическим оттенком, и в сиянии звезд присутствовала эта голубизна, чистая и ясная.

На Пиксаретте была его огромная медвежья шкура, которая делала его похожим на античного героя. Из слухового окна за ним наблюдала прислуга — англичанка. Она вспомнила своих пропавших детей, своего малыша, который стал добычей индейца, такого же абенака, как и этот; бедное дитя вырвали у нее из рук и привязали к дереву.

Она решила почитать Библию. В последнее время она погружалась в Священное писание с огромным удовольствием, и это пугало ее, как и то, что она любила слушать французские любовные истории. Этажом ниже за индейцем наблюдала м-зель д'Уредан.

«Что происходит? Чего он боится? Он разукрасил свое лицо знаками войны. Однако сейчас не время для маневров ирокезов».

Она записала несколько слов в своем дневнике, а когда подняла голову, силуэт героя исчез.

Открыв глаза, Кантор увидел у своего изголовья индейца, разукрашенного перьями, которые касались деревянных балок на потолке.

— Тот, кто приносит беду, приближается, — прошептал он. — Выходи, только тихо, а я пойду за твоим братом. Он испарился, как призрак. Кантор сел, ощупью нашел свои ботинки, оделся.

Когда он бесшумными шагами проходил через гостиную, с сундука соскочил Элуа Маколле.

— Эй, в чем дело? — прошептал он. — Эта красная лисица в побрякушках решила выбросить меня на свалку именно тогда, когда начинается охота? Нет, черт подери! Я сам не промах…

М-зель д'Уредан увидела всех троих, когда они проходили мимо. Они спускались по Фабричной улице. На полдороге Пиксаретт свернул на соседнюю улочку, дав знак своим попутчикам подождать его.

— Эти скрытные индейцы любят напустить туману, так и прибил бы их за это,

— шептал в нетерпении Маколле. — Но им нужно верить, мой мальчик, у них есть чутье. Природа одарила их. Смотри, вон он уже где.

Пиксаретт бесшумно залез на крышу, не потревожив ни одной сосульки, не смахнув снега, добрался до слухового окна и постучал в окно, затянутое промасленной бумагой. Флоримон спал, но сон его был чутким, и он тут же вскочил с кровати, где рядом с ним была милая дочка галантерейщика. Она даже не открыла своих голубых глаз. Когда он постучал к ней в начале ночи, она впустила его без сопротивления. Возможно, завтра она будет рыдать на исповеди, но сейчас она спала глубоким сном, какой бывает только в молодости.

Флоримон тихо встал. Кто бы это мог быть? Еще один возлюбленный красавицы? Забавная будет встреча!

Перед ним предстало разрисованное лицо Пиксаретта. Тот жестом позвал его:

— Иди!

На перекрестке, им встретился Анн-Франсуа де Кастель-Моржа, который то ли прогуливался в одиночестве, то ли возвращался, как и его друг, с любовного свидания. Он пошел с ними.

— Куда мы идем и что тебе известно, капитан? — спросил у абенака Элуа Маколле.

— Он приближается! Это все, что я знаю, — задумчиво ответил Пиксаретт. — Но он очень хитер. Для начала спустимся в порт.

Они вышли на площадь рядом с небольшой бухтой и увидели Жанин Гонфарель, которая из окна беседовала с каким-то индейцем.

— Дай мне, мамаша, немного водки, — умолял индеец.

— Господь меня сохрани, какая я тебе мамаша, — сопротивлялась Жанин, — и ты прекрасно знаешь, что епископ запретил продавать вам водку.

Обычно в таких случаях индейцы предлагали трактирщице шкурки своих трофеев, разную дичь, пойманную в лесу, и получали взамен полрюмки, маленький наперсток вина. Но сейчас ему нечего было предложить, и женщина была неприступна.

— Не хватало еще, чтобы меня отлучили от церкви. Этажом выше за всем происходящим наблюдал Александр де Росни. Как только он увидел компанию, сопровождавшую Пиксаретта, он спустился, чтобы присоединиться к ним.

— Если вы к реке, я с вами.

— Кого вы ищете? — спросила Полька.

Пиксаретт с отвращением посмотрел на реку. Под слоем льда слышно ее бурное течение, а чуть дальше глубоководные потоки сталкивали ледяные глыбы и несли их вперед. Не могло быть и речи пешком дойти до Леви, а путь на лодке представлялся не менее гибельным.

— Мы ищем Пасифика Жюссерана, — вполголоса сказал Маколле.

— Его здесь никто не видел. Его бы сразу узнали, хоть днем, хоть ночью.

— Мамаша, дай мне немного водки, и я скажу тебе, где человек, которого ты ищешь. — К ним приблизился индеец. Она налила ему его порцию.

— Он на острове Орлеан.

Элуа Маколле ударил себя кулаком по лбу.

— На острове Орлеан! Как я раньше не догадался! Пасифик Жюссеран родился там, там же живет его мать, на северном побережье. У них своя ферма, они отстроила ее пятнадцать лет назад, после нападения ирокезов. Кровавая бойня миновала их, потому что именно в этот день они отправились в Квебек исповедоваться.

Он вспомнил также, что в этот день Пасифик увидал перст Божий, указующий на него. И он решил посвятить всего себя служению Господу и миссионерам.

Они посмотрели в направлении острова Орлеан, вздымавшегося темной глыбой вдали.

— Смотрите, лодка! — сказал кто-то. — Это была большая весельная шлюпка.

— Неужели это он?

Это было сомнительно. Осторожность заставила Пасифика скрыться на острове Орлеан, чтобы преследователи потеряли его след; эта же осторожность не позволила бы ему войти в Квебек через порт.

К группе присоединились Базиль и Поль-ле-Фолле. Они заметили из своего дома приближающуюся лодку.

Как только лодка коснулась берега, все увидели, что из нее выходят Мопертюи и его сын Пьер-Жозеф, там же был молодой любовник Колдуньи Гильометы.

Ока прислала их, чтобы передать, что Пасифик Жюссеран находится у своей матери на острове. За их домом следили, но она думает, что сегодня ночью он попытается по проливу добраться до Бопре. Там еще снег был довольно прочный, кроме того, он знал течение реки как свои пять пальцев.

Элуа Маколле решил вернуться к г-ну де Пейраку и предупредить его, а затем послать людей, чтобы они следили за побережьем и встречали всех смельчаков, рискнувших пересечь пролив этой ночью. Возможно, одним из них будет Пасифик.

Другие отправятся на лодке на остров, вдруг им удастся поймать его до того, как он пустится в путь.

— Садись, — сказал Базиль своему приятелю, — ты тоже можешь понадобиться.

Бедный парижанин бросил безнадежный взгляд на скопище льда и бурных течений.

— Я умею обращаться с разным оружием: рапирой, кинжалом, ножом; могу набросить веревку на шею, но скакать по твоей сумасшедшей реке! Ах, Базиль, я вспоминаю Сену, какая она кроткая, милая подружка…

Но он все же сел в лодку. Был еще один человек, который не слишком радовался. Это был Пиксаретт.

— Этот Безумный чудак и я, мы вместе воевали против еретиков.

В низком каменном доме на северном побережье острова Орлеан мать Пасифика Жюссерана смотрела на своего сына.

Она взяла со скамьи, на которой стояли перевернутые ведра, железную лампу и хотела зажечь, но сын остановил ее.

— Еще совсем светло. Я не хочу, чтобы видели, как я выхожу из дома.

— Кто может тебя увидеть? Никому до нас нет дела. Никто даже не знает, что ты здесь. С тех пор как ты дома, ты все время дрожишь от страха.

— Они следят за мной… Я знаю, что они следят за мной. Они хотят помешать мне встретиться с епископом.

— Ты просто сошел с ума за время своего долгого путешествия. Тебе везде видятся враги.

— Ты ничего не знаешь. Прядешь свою шерсть, собираешь яблоки, готовишь сыр…

— Который ты так любишь.

Пасифик Жюссеран пожал плечами. Проведя много лет рядом с отцом д'Оржевалем, он перенял у него удивительный дар предчувствия опасности. У индейцев он научился животному нюху, и сейчас он ясно понимал, что за ним следят.

— Ты так любишь мой сыр, когда ты возвращаешься домой, пройдя огромный путь и не имея ничего во рту, кроме твоего кожаного ремня, — продолжала рассерженная старуха.

Он похлопал ее по плечу, чтобы успокоить. Лучше ничего не говорить ей. Рядом с этой спокойной работящей женщиной он обретал удивительный покой. С женщинами опасно иметь дело, они приносят зло, и только мать — воплощение мира и добра.

Ей он показался худым и больным, ей даже захотелось упрекнуть его за это. У нее никого не было кроме него, и она мечтала, что он вернется домой и будет помогать на ферме или же займется своим участком в Леви. Но всегда она вспоминала, что Бог спас их обоих в тот страшный день от ирокезов; тогда она целовала распятие и смирялась со своей судьбой.

Он спросил у нее, знает ли она, где сейчас отец д'Оржеваль. В Квебеке? Она ответила, что не интересуется тем, что происходит на материке.

Когда пятнадцать лет назад ирокезы напали на их деревню, она потеряла все, и все нужно было начинать с нуля: строить дом, распахивать землю, покупать скот. Ей помогали соседи, хотя поначалу из соседей остались только колдунья и дети, спасшиеся чудом: они собирали травы на холмах.

Она решила проводить своего сына, но он отказался. Он не хотел, чтобы его узнали, когда он покажется на освещенном пороге. Он покинет дом через дыру в погребе, ведущую в амбар. Оттуда он проползет по борозде и скроется в кленовых зарослях, которые тянутся до самого берега. Он колебался, брать ли с собой мушкет, но в конце концов оставил его дома.

Он повесил на плечо сумку на ремне, куда положил пакет, полученный от голландского моряка хмурым дождливым вечером. С каждым днем его сума казалась ему все более тяжелой и напичканной злыми духами.

Луна была в зените, когда большая шлюпка достигла берега острова Орлеан, недалеко от дома Гильометы.

Колдунья уже поджидала их, рыская по берегу со всеми своими обитателями: здесь были дети, индейцы, прекрасная Элеонора де Сен-Дамьен, ее сын от первого брака и ее третий муж. Но уж она-то не собиралась прыгать по льдинам, как Гильомета, с нее хватит!

Гильомета жадно вглядывалась в рокочущую долину Святого Лаврентия.

— Ночью еще подмораживает, так что можно пройти.

На ней были короткие юбки и высокие резиновые сапоги; если понадобится, она побежит по льду.

— Если он увидит меня, то задрожит от страха. Он всегда меня боялся.

Прибежал сынишка одного из жителей острова и предупредил ее, что Пасифик Жюссеран собирается покинуть дом своей матери.

— Я пойду поговорю с ним, — сказал Пиксаретт. — Мы ведь вместе воевали на стороне отца д'Оржеваля. Он послушает меня.

Они разговаривали в кленовой роще. Было темно, только белел снег, да восходящая луна освещала противоположный берег Бопре.

— Предатель! — прошептал Пасифик, когда узнал силуэт Пискарета. — Я знал, что идешь за мной следом, ты хочешь помешать мне встретиться с епископом, хотя меня обязал сделать это наш святой отец. Почему ты мешаешь мне, Пиксаретт?

— Потому что ты защищаешь несправедливость. Ты несешь беду. Она в твоей вонючей сумке. Я чувствую это, и «жонглер» предупредил меня. Отдай мне сумку и то, что в ней, и можешь идти к священнику.

— Я иду к нему именно для того, чтобы передать ему это, и я никому не позволю завладеть моей ношей. Нет, ты не сделаешь из меня предателя, подобного тебе. Ты предал нашего наставника, когда сбежал с белой женщиной.

— Не темни и не старайся меня разжалобить. Я знаю, что делаю. Я свободный человек, и я сам себе судья.

Пасифик Жюссеран почувствовал, что разозлил индейца, и это обрадовало его. Он всегда завидовал тому, как Себастьян д'Оржеваль с уважением относился к нему.

— Я всегда знал, что рано или поздно ты предашь его, — с ненавистью произнес он. — Где он теперь? Если в Квебеке, то он должен был предупредить меня условным знаком около моего жилища в Леви. Я не видел этого знака. Я почувствовал ловушку… Его нет в Квебеке. Что с ним сделали? Что сделали с моим отцом?

— Он отправился к ирокезам проповедовать им слово Божье.

— Проклятие! Его враги обрекли его на смерть, а его друзья приложили к этому руку. И вот сейчас в городе царит эта ужасная женщина, и ты тоже, Пиксаретт, не устоял перед ней.

— Ты забыл, что эта женщина вылечила тебя от слепоты.

— Она вылечила и нашего врага, ирокеза Уттаке.

— И тем самым сохранила жизнь многим французам!

— Ты рассуждаешь, как женщина. Мы можем достичь блаженства, лишь уничтожив врагов Добра.

— У тебя в голове все перепуталось. Добро не может победить Добро, и если Добро прибегает к мщению, оно превращается в Зло.

— Ты хочешь сказать, что наш святой отец совершил Зло?

— Я знаю, какой демон завладел разумом нашего святого отца, но я не хочу, чтобы ты, друг, стал жертвой его безумия.

— Это богохульство! — прошептал Пасифик Жюссеран. — Как можешь ты говорить о нем так? Ведь ты сам был свидетелем его благодеяний, его добродетели.

— Даже самый мудрый и добродетельный человек может стать жертвой демонов. Ибо сказано в Писании: «Бодрствуйте! ибо не знаете вы ни часа, ни дня». Может, он потерял контроль над своим сердцем и своими мыслями?

— Проклятие! — закричал Пасифик. — Ты покинул его. Его все покинули… Отойди от меня, Сатана!

Он бросил томагавк в Пиксаретта, но тот отпрыгнул в сторону. Он не хотел вступать в бой с этим сумасшедшим.

Слуга отца д'Оржеваля устремился к берегу и вскоре добежал до речных бакенов. Пиксаретт не станет следовать за ним по льду. Он вырос на юге, в лесах, а чтобы преодолеть Святой Лаврентий во время оттепели, нужно родиться здесь, под Квебеком.

Он был один, и он был слаб, ведь он потерял отца. Продвигаясь вперед, он с надеждой смотрел на противоположный берег. Белая пустыня не пугала его, он хорошо изучил ее, и он пройдет.

Вдруг ему показалось, что от берега острова отделились легкие тени, слегка освещенные луной, они бежали по льду, и он понял: это злые ангелы!

Страх овладел им. Его предупреждали, что в Квебеке его ждут злые ангелы. «Бойся их, скрывайся от них! Красота обманчива, это Дьявол может создать ее. Я вижу этих злых ангелов. Они пытаются преградить тебе дорогу. Ускользни от них. Если ты доберешься до епископа и передашь ему конверт, ты выполнишь свою миссию».

Он видел, как они бежали и прыгали с одной льдины на другую, молодые парни, гибкие, ловкие, злые ангелы, слишком красивые и погрязшие в грехе. Точно такого же он встретил недавно в миссии Святого Франциска. Он сразу же почувствовал зло, исходившее от этого молодого человека, Слишком красивого и очень смелого, не побоявшегося путешествовать по белой пустыне. Он знал его, это был Александр де Росни, он видел его в Квебеке и плюнул ему вслед. Пасифик Жюссеран решил навязаться ему в попутчики до конца путешествия, а потом, когда он будет спать, убить его, ведь чем меньше на земле носителей зла и разврата, тем преданнее его служение Всевышнему. Молодой человек дал ему согласие, а утром следующего дня исчез.

Может, и он был там, среди них, и он вместе со всеми бегал, останавливался, осматривал реку? Они искали его, Пасифика Жюссерана, но он ускользнет от них. Вместо того, чтобы идти в Квебек, он направится к Бурному мысу. На этом пути нет бакенов, но лед здесь более прочный.

Он отправился дальше по реке. Показалась первая прорубь, он хотел перепрыгнуть через нее, как вдруг темная масса вынырнула из воды, и какое-то животное скользнуло по льду перед ним. Пасифик Жюссеран отскочил в сторону. Блеск глаз и зубов животного наводил на мысль о дьяволе. Он перекрестился. Золотистый свет луны отразился от гладких боков зверя, это была нерпа.

Пасифик осторожно обошел его, животное глазами следило за ним и помахало хвостом, с которого слетали капельки воды. На мгновение он замер, ему показалось, это огромная выдра плывет навстречу ему. Он посмотрел на северное побережье острова, возвышавшееся как темная крепость и отбрасывавшее огромную тень. Быть может, там, забравшись на дерево, за ним следит индеец? Чуть выше, по направлению к своему дому, он увидел красноватый огонек лампы, или ему это показалось. Наверное, это его мать услышала крики и догадалась, что ее сын в опасности. Он не скрывал от нее, что враги Господа попытаются помешать ему добраться до Квебека.

Его охватило чувство тоски по дому, захотелось вернуться, но он продолжал идти вперед. Светящиеся тени молодых людей остановились в нерешительности. Его искали. Они шли вдоль берега. Ну что ж, он побежит так, как бегают индейцы.

«Нужно увидеть епископа», — внушал ему внутренний голос. «А если и епископ предал тебя?» — отвечал он ему. «Что мне делать, если все отвернутся от меня? Когда Добро нападет на Добро, оно становится Злом… Почему? Я клялся быть послушным вам, мой святой отец. Но почему, почему вы желаете смерти женщине, вылечившей мои глаза?»

Он не должен сомневаться. Мысль эта, как тяжелая хватка, стянула ему горло, он не мог дышать. Не сомневаться никогда… Иначе он попадет в ад. Тут же все его прежние размышления испарились. Самое страшное для него — это сомнения. Только слепое послушание приведет его в рай. «Простите меня, отец мой, я выполняю свою миссию». Он опередит этих злых ангелов.

В тот же момент он увидел далеко на севере, у побережья, лодку, которую спускали на воду. Немного погодя ее пассажиры выпрыгнули из нее и поволокли ее по льду, затем, обнаружив новый канал, опять поплыли. Он понял, что конечной целью всех этих действий было схватить его.

Он не должен был более терять ни секунды. Из-за высокого мыса показался Базиль. Он был довольно тяжелый, но он очень ловко умел ходить по льду. Он не бежал, но ступал так легко, как по яичной скорлупе.

— Пасифик, — крикнул он. — Кончай это дело, парень. В замке Ришье тебя тоже поджидают. Тебе не пройти к епископу. Давай твою сумку и возвращайся к себе.

Человек озирался, как загнанный зверь, в поисках выхода. Чувствуя, что он на грани гибели, он позвал свою мать, которая на вершине холма высоко подняла фонарь, чтобы указать ему путь. Не понимая, она наблюдала, как люди, похожие на молчаливых волков, следили за ее сыном, и ничем не могла ему помочь.

Пасифик Жюссеран посмотрел в сторону Бурного мыса. Может, туда, в лес… Справа его преследователи тянули свою лодку, иногда спуская ее на воду; с юга за ним шли пешие, но они пока не смогли добраться до него, слишком опасной была река.

Но он тоже хорошо знал эту реку, и он достаточно силен… Он кинул в Базиля индейский нож и бросился вперед. Молодой голос долетел до него.

— Пасифик Жюссеран! Пасифик Жюссеран!

Голос приближался, но непонятно било, кому он принадлежал.

— Стойте! Отдайте нам донесение, которое вы несете, Пасифик Жюссеран! Вы спасете себе жизнь!

Он рассмеялся. Он не уступит этим злым ангелам. Он найдет самый верный, самый прочный путь и побежит, не останавливаясь.

Но вдруг он снова застыл на месте, онемев от страха…

Впереди возникла колдунья, она как будто поднялась из воды, волосы ее развевались на ветру.

— Проклятье! Брось сумку, в которой ты несешь беду! Брось, или ты погибнешь!

Он попытался снять ремень, но тот запутался в воротничке его рубашки. Сумка тяжелым грузом повисла на нем, тянула его к земле. Человек хотел освободиться от нее, как от кандалов. Изо всех сил он потянул ее и бросил Гильомете, потом попытался восстановить равновесие, так как льдина под ним закачалась, и послышался плеск воды. Он перепрыгнул не другой ледяной плот и пустился бежать к Бурному мысу. Скорее туда, в лес! Им не удастся схватить его. Он бежал как безумный, повторяя: «Злые ангелы… злые ангелы…»

Он чувствовал, что они летели за ним, прекрасные и соблазнительные, они хотели его погибели. Он бежал, перепрыгивая через полыньи. Снег таял, потрескивая под его ногами. На середине реки он слишком тяжело опустился на ледяную плитку, гладкую, как зеркало. Это была ловушка. Льдина закачалась, перевернулась, человек страшно закричал и исчез под водой навсегда.

В своем замке Гильомета де Монсарра-Беар угощала всех участников погони обжигающим глинтвейном.

Во время оттепели любые вылазки на реку были чреваты тяжелыми последствиями. Редко кому удавалось ни разу не оступиться и не почувствовать под своей ногой трескающийся лед.

Самые удачливые просто попадали в маленькие полыньи, другим везло, меньше, их ждал холодный ледяной плен, сковывающий дыхание и проникающий насквозь. Но всегда рядом оказывалась верная рука друга, она вытаскивала вас за воротник на поверхность либо в лодку.

Поль-ле-Фолле, не успев пройти и нескольких шагов за Базилем, очутился в воде. Его быстро вынесли на берег, а затем и в замок Гильометы, где он и находился, завернутый в теплые одеяла, перед камином, в ожидании всей остальной компании.

Что же касается молодых и легких парней, индейцев, а также опытных мужчин, живущих на острове, то для них все завершилось лишь промокшими ногами и ботинками, полными воды. Они переодевались, разговаривая и смеясь; всем хотелось пить, от жажды губы горели, как в лихорадке.

Все стояли вокруг большого стола и согревали руки, держа дымящиеся чашки с восхитительным напитком, приготовленным по старинному рецепту.

Все знали, что этот напиток — лучшее средство, чтобы разгорячить кровь, и пили его, как дети, большими глотками.

Затем подали хлеб с сыром, настоящим круглым острым сыром, приготовленным на острове.

Сумка Пасифика Жюссерана была брошена посреди стола, и все разглядывали ее, неимоверно раздувшуюся, содержащую плоды ненависти и нетерпимости.

— Это касается вас, мои мальчики, — сказала колдунья, обращаясь к Флоримону и Кантору де Пейракам. Но Флоримон решил увильнуть.

— Я прошу вас, мадам, пожалуйста, откройте вы сами.

Все согласились с молодым человеком, так как знали, что только руки Гильометы, умевшие обращаться с ловушками и капканами, смогут открыть эту сумку, которая стоила жизни одному человеку и принесла столько забот и волнений другим.

Присутствующие с вниманием следили за тем, как г-жа де Монсарра-Беар развязывала ремни охотничьей сумки, как будто она занималась приготовлением лечебных настоев или готовилась к заклинаниям.

Она вытащила большой пакет, завернутый в прорезиненную ткань, и острым ножом перерезала промасленные тесемки. Показался тяжелый рулон из пергаментных листов, обмотанный красной муаровой лентой, концы которой скрепляла внушительная восковая печать. На печати все узнали изображение парижского герба.

— Прошу вас, мадам, сорвите печать, — попросил Флоримон.

Гильомета сделала это и развернула листы, исписанные убористым почерком. Прежде чем прочитать, она отложила их в сторону и надела очки. Затем она положила свиток перед собой, разглаживая его рукой, а он сопротивлялся, как бы не желая выдавать свои секреты. Она начала читать. Вдруг она откинулась назад и закрыла лицо своими прозрачными дрожащими руками.

— Они не изменились! Все по-прежнему! Те же слова, те же вопли…

Ее молодой любовник подошел и обнял ее за плечи. Он обожал ее, ведь она воспитала его, заменила ему родителей. Он видел ее слабой только в их спальне, когда она покорялась его энергии и молодой силе.

— Не надо так дрожать, родная! — прошептал он. — Я сумею тебя защитить, что бы ни случилось.

— О, да! Защити меня! Защити меня от инквизиторов! — рыдала она.

Все оцепенели, не зная, что делать, как помочь этой женщине, которая никогда не сгибалась под ударами судьбы. Скрученный рулон так и остался лежать на столе. Кантор взял его и поднес к глазам, но, едва начав читать, отбросил его назад, как будто обжегшись. Настала очередь Флоримона. Он склонил над листами свое смуглое лицо, его длинные волосы рассыпались по щекам, и у него был вид прилежного ученика. Он одолел первую страницу, затем еще несколько, аккуратно свернул и положил обратно в пакет.

— Это касается нашего отца, — сказал он, обращаясь к Кантору, — мы должны отнести это ему.

— А не лучше ли будет все это сжечь, прямо сейчас? — спросил Кантор.

— Я думаю, отцу будет интересно прочитать эти бумаги, а потом он сам решит, сжигать их или нет.

— Да, ты так похож на него! — со смесью восхищения и упрека воскликнул его брат.

Непринужденность Флоримона и то хладнокровие, с которым он изучал отвратительную писанину, немного разрядили обстановку.

А где же Базиль?

Поль-ле-Фолле, как ужаленный, вскочил с кровати. Все бросились на улицу и встретили Пиксаретта, который тащил на спине Базиля, раненного ножом. Рана была на виске, к счастью, не очень опасная, но он был еще без сознания. Опять пошли в ход горячительные напитки. Как только кровотечение удалось остановить, Базиль пришел в себя.

Молочный рассвет проникал в окна, и некоторые из мальчишек начали широко зевать. Но не могло быть и речи о том, чтобы улечься спать, ведь предстояло еще отвезти в Квебек сыновей графа де Пейрака, Базиля и его приятеля, а это означало снова пуститься в опасную дорогу по льду и по воде, то плывя на лодке, то проталкивая ее между ледяных глыб.

Пиксаретт оставался на острове. Его независимость всем была хорошо известна, и друзья не волновались на его счет. Кроме того, он был из южных индейцев, которые отличались необычайной ловкостью в лесах, на запутанных тропах, на опасных порогах бурных рек, но их пугал этот ледяной северный монстр: Святой Лаврентий. Пиксаретт был сыт им по горло, поэтому он вернется тогда, когда захочет.

Нужно было поторапливаться и доставить трофей в Квебек.

— Я успокоюсь только тогда, когда сгорят эти проклятые листки, — сказал Кантор.

— Я тоже, — призналась Гильомета. — Лучше бы они утонули!

— Но тогда мы бы ничего не узнали! — возразил Флоримон. — Нет! Нужно знать, какое оружие в руках наших врагов!

Он застегнул сумку и весело повесил ее на плечо.

— Будь осторожен, бумаги должны оказаться у твоего отца, — наставляла Гильомета. — Если они попадут 6 другие руки, это навлечет больше несчастий, чем эпидемия чумы.

Флоримон похлопал по разбухшей сумке и улыбнулся.

— Не бойтесь, если понадобится, я утону вместе с ней.

Когда Анжелика была у г-жи де Меркувиль, за ней пришел человек от графа де Пейрака; тот просил ее прийти в замок Монтиньи. Она не замедлила явиться туда и обнаружила там еще Кантора с Флоримоном.

По столу были разбросаны листы бумаги. Пробежав глазами некоторые из них, она поняла, что перед ней лежит протокол судебного процесса о колдовстве, тщательно зафиксированные вопросы и ответы, буквально по минутам, день за днем. Это происходило пятнадцать лет назад в Париже, во Дворце правосудия, а обвиняемым был Жоффрей де Пейрак.

Это был последний язычок пламени в огне беспощадной битвы, разгоревшейся вокруг них, но они не дали ему обрести силу и послужить причиной нового пожара.

Граф де Пейрак без отвращения перечитывал досье старого процесса. Сколько воды утекло с тех пор, думала Анжелика. Хотя нельзя отказать в ловкости отцу д'Оржевалю, он совершенно точно рассчитал время и место, где можно бросить в них камень и подвергнуть их новым пыткам.

То, что растворилось бы в потоках прогрессивно мыслящего правосудия, здесь, в Канаде, не породило бы ничего, кроме страха и замешательства. Людовик XIV всегда был сдержанным в проявлении своих чувств, когда речь заходила о религиозном фанатизме. Для него гораздо важнее было послушание его подданных. В начале своего царствования он допустил, чтобы несправедливый судебный процесс избавил его от очень могущественного вассала, но обвинения в колдовстве так мало трогали его, что он помиловал обвиняемого при условии, что тот покинет Францию. Неужели сегодня подобная история могла бы повториться?

Не привлекая излишнего шума к делам подобного рода, король постепенно, шаг за шагом, издавал небольшие запреты, уничтожил инквизицию и свел на нет судейские прерогативы епископов. Он распустил Союз Святого Причастия, хотя это не помешало ему продолжать свою деятельность втайне от короля и привлекать на свою сторону новых приверженцев.

Все течет, все изменяется…

Они долго еще беседовали, сидя у очага, и ночь застигла всех четверых в замке Монтиньи, когда они составляли планы на будущее и обсуждали возможность возвращения во Францию. Флоримон считал это вполне реальным. Кантор сомневался. Даже здесь, в Квебеке, говорил он, нельзя предугадать, как все обернется для них.

— Отец, умоляю вас, сожгите эти бумаги. Они таят в себе опасность, которой могут заразить даже самых свободомыслящих людей. Лишь огонь очистит и уничтожит все следы.

Один за другим Жоффрей де Пейрак начал бросать листы в огонь. Толстый пергамент потрескивал, загорался медленно. Анжелика почувствовала себя спокойнее, видя, как исчезают в огне проклятые бумаги.

Конечно, мир меняется, и просвещенные умы пытаются найти разумные объяснения тайнам, древнейшим заклинаниям, страхам, порожденным незнанием элементарных вещей.

Но обвинение в колдовстве еще долго будет опасным и губительным, каким бы мимолетным и бессмысленным оно ни было. Колдовство — это «зло, порождающее ужас», страх перед дьяволом, всемогущественным Богом Зла.

Его Высокопреосвященство де Лаваль поступил очень благоразумно, не пожелав узнать, о чем идет речь в этих бумагах. А если бы он прочел их, то, возможно, его уверенность была бы поколеблена и он не взял бы на себя ответственности замалчивать о тех обвиняющих фактах, которые содержатся в этом документе.

В последующие дни тягостное дело графа де Варанжа достигло своего накала.

Гарро д'Антремон задержал наконец солдата Ла Тура, которого выдал индеец за четвертушку водки. Солдата обвинили в колдовской деятельности и подвергли допросу, для которого нужно еще было найти палача.

— Я пойду, — сказал Гонфарель, закатывая рукава. — Ради такого случая я охотно вспомню старое!

— А я помогу тебе, — сказал ему Поль-ле-Фолле, приказчик Базиля.

Когда солдата уложили на козлы, он начал кричать, что это она, она его выдала, он предупреждал Банистера, нужно было остерегаться. Ему напомнили о событиях, происходивших в первые дни октября в доме г-на де Варанжа, и о его участии в них.

Он кричал, что он никого не убивал, а в остальном они не имеют права обвинять его, уж он-то знает новые законы против инквизиции.

Лейтенант полиции держался прекрасно. После того как солдату тяжелыми ботинками раздробили ноги, тот сломался. Он признал, что был в доме Варанжа, но ничего не делал, ни в чем не участвовал. Все злодеяния совершал граф по советам колдуна Красного Плута.

Вопрос: А за что заплатили ему?

Ответ: За то, что он принес распятие.

Вопрос: Он признает, что присутствовал при дьявольской церемонии?

Ответ: Да.

Вопрос: Что он видел? Слышал?

Ответ: …!

Его еще долго пытали. Солдат не знал, чего он боялся больше — мести демонов или же наказания судей. Наконец он признал все: колдовские заклинания, которые граф де Варанж обращал к могущественным адским силам, поруганных детей, собаку, с которой содрали шкуру и кровь которой текла на распятие, черное зеркало, в котором появилось окровавленное женское лицо, призрак.

Вопрос: Что он еще видел в магическом зеркале?

Ответ: Корабли.

Вопрос: Под каким флагом? / Ответ: Он не знает.

Вопрос: Что сказал призрак?

Ответ: Он произнес имя, Вопрос: Какое имя?

Ответ: Он не знает.

Его снова начали топтать башмаками.

Он рычал и стонал и в конце концов назвал имя, а также имя еще одного горожанина, присутствовавшего на шабаше. Но эти имена не вышли за пределы стен тюрьмы. Людское любопытство не было удовлетворено, и по городу ползли самые фантастические и ужасные слухи. Все следили за Гарро Д'Антремоном, но не решались заговорить с ним; он же ходил хмурый и неприступный от здания суда до замка Сен-Луи, затем в семинарию и обратно. Одни утверждали, что у лейтенанта полиции всегда такой хмурый вид, и нет ничего серьезного в этом деле, все лишь сплетни, которые не нуждаются в правосудии. Другие же не находили себе места и подкупали церковного сторожа, чтобы достать ладан и сжечь его у себя дома.

Короче говоря, солдат признался во всем, и его признания записал ле Бассер, заменивший Гонфареля в канцелярии. Его рука дрожала от страха, а по лицу струился пот.

Гарро д'Антремон выудил у задержанного все, что мог.

Вопрос: Знал ли он, куда отправился граф де Варанж?

Ответ: Он не знал.

Вопрос: Знал ли он, что они сделали с распятием?

Ответ: Он не знал.

Вопрос: А с черным камнем?

Ответ: Они зарыли его в погребе.

Тогда откопали кусок гладкого блестящего антрацита, к которому никто не осмелился приблизиться. Землекопов, приглашенных для работы, как ветром сдуло, как только камень вытащили на поверхность.

Чтобы произвести над камнем заклинание злых духов, позвали Дидаса Морилло. Тот появился с ритуальной книгой в руке, произнес несколько молитв, дабы в дальнейшем камень никому не причинил вреда. Нашли и распятие, в пригороде, под кучей навоза на маленьком дворике. Доброволец, обнаруживший его, счел себя проклятым, собрал свои пожитки и скрылся в лесу.

На этот раз за реликвией явился сам архиепископ с двумя священниками. »…Эта история принесла столько страданий архиепископу, — писала м-ль д'Уредан. — Он чахнет на глазах…»

Распятие досталось сестрам милосердия из Отель-Дье. Они решили своими молитвами и слезами смыть с него нечистоты колдовства и надругательства.

Солдата повесили на Мон-Кармель, а тело его склевали вороны.

Никто больше не желал ничего слышать об этой истории. Разговоры о колдунах и отравителях больше подходят парижанам, королевскому двору и его завсегдатаям. Канада же отличалась слишком тяжелым климатом, и жизнь здесь была более суровая, несовместимая с подобными пугающими играми.

В очаге замка Монтиньи листы пергамента, излагавшие судебный процесс пятнадцатилетней давности, ссохлись, как осенние листья, и рассыпались в прах, а Пасифик Жюссеран, посланник со Святого Лаврентия, преданный слуга отца д'Оржеваля, пополнил ряды забытых мертвецов.

Лишь Гильомета де Монсарра-Беар противостояла матери Пасифика; матери долго помнят. Быть может, эти две женщины, долго еще будут мстить друг другу и передадут эту месть другому поколению. А может, их проклятия и крики ярости утихнут, и они найдут успокоение для себя и поймут друг друга.

Тогда колдунья, знаток всех лекарств и снадобий, утоляющих боль, безбожница, посоветует другой, набожной: «Молись… Молись за сына… Если хочешь спасти его душу, не приноси зла… Доверься мне! Молись! Я скажу тебе, когда он будет в раю».

Анжелика была единственной, кто знал имя, которое произнесла женщина в магическом зеркале. Однажды, после религиозной службы в честь Архангела Михаила, Гарро д'Антремон встретил Анжелику и по секрету сообщил ей эту тайну. На очередном допросе солдат уже не в силах был лгать и выкручиваться, и он рассказал все, что видел и слышал во время дьявольской церемонии.

Раненая умирающая женщина произнесла лишь одно имя, но вложила в него всю свою ярость и ненависть:

Пейрак.

Анжелика почувствовала дрожь в затылке, так вот каким образом сатана явил окровавленное лицо женщины мужчине, который был ее любовником в Париже и который ждал ее, сгорал от страсти, зажженной в его крови ее рукой. Дальше все легко можно было объяснить. Граф де Варанж отправился на север, не предупредив никого.

Старый влюбленный Фауст, отдавшийся чувству мести, он все дальше и дальше продвигался по туманному Святому Лаврентию. Он шел навстречу флоту этого проклятого графа де Пейрака, и он исчез.

Г-н д'Антремон доверительно сообщил Анжелике, что его поразила любопытная находка: в доме старого графа он обнаружил листы с подделанными почерком и подписью г-на Фронтенака, губернатора. По-видимому, граф де Варанж упражнялся в подделке, чтобы научиться писать как господин губернатор. Среди листов, сгоревших не до конца, лейтенант полиции разобрал несколько фраз, из которых понял, что послание было адресовано графу де Пейраку. Нашли также и обломки печати, явной копии печати губернатора. Это было уже гораздо серьезнее, значит, обманщику удалось завладеть ею, хотя она очень строго охранялась.

Из всего этого лейтенант полиции сделал вывод, что г-н де Варанж хотел заманить графа де Пейрака в ловушку, используя поддельное письмо от губернатора, но, по-видимому, сам угодил в нее.

Маленькие глазки Гарро в упор смотрели на Анжелику.

— Их видели в Тадуссаке, — добавил он, — его и его слугу, незадолго до того, как ваш флот прибыл туда; свидетели подтвердили, что Варанж и его слуга сели в лодку и поплыли вниз по реке. Но с тех пор они исчезли.

— Я знаю, что произошло, — внезапно заявила Анжелика. Она посмотрела на ночное небо. — Их взяли в плен лодки «речных разбойников». Помните, как раз в это время пришло предупреждение, что они появились недалеко от Квебека.

Ночь околдовала ее своим таинственным светом, льющимся с небес. Мириады звезд совершали свой неповторимей ход, увлекая за собой колдунов и охотников, иезуитов и безбожников, солдат и торговцев, индейцев, святых и проклятых богом. Она представила себе их всех, всех путников этой жизни, которых забросило, как сверкающие кометы, в Новый Свет, слуг короля Франции…

Гарро д'Антремон открыл рот, затем, увидев, что она, как зачарованная, смотрит в небо, он покачал головой, как старый дед-ворчун, и решил помолчать.

Анжелике снился король. Она видела его в своем кабинете, сидящим за столом, с растерянным видом. Она говорила ему: «Почему ты оттолкнул нас? Как ты допустил, чтобы нас унизили, уничтожили? Мы смогли бы защитить тебя от хищников, окруживших тебя со всех сторон…» Когда она проснулась, то больше всего ее удивило то, что во сне она обращалась к королю на «ты». Это было немыслимо, даже непристойно. Она прекрасно помнила, что у короля никогда не бывает подавленного вида, где бы он ни находился: в своем кабинете или же на исповеди. Он был прекрасным актером и никогда не снимал маску.

В нем чувствовалась сила и непоколебимость. Версаль научил его не быть слабым и нежным ни при каких обстоятельствах.

Она вовремя напомнила себе об этом, чтобы не предаваться иллюзиям и не рассчитывать на снисхождение, когда придет весна. Ведь именно весной их судьба должна быть решена, король простит их; мысль эта прочно завоевывала их умы сердца.

Откинувшись на подушки, Анжелика вновь и вновь вспоминала Версаль и его теперешнего хозяина, человека, которого она очень хорошо изучила. От него можно всего ожидать, его стиль — это увертки и двусмысленности, смесь обещаний и завуалированных угроз, что ставит вас в ложное положение.

Самой большой его страстью было править страной. И он правил.

— Ну, ничего, сир, уж я-то сумею справиться с тобой, — вполголоса произнесла она, как женщина, имевшая все права, обращается к мужчине, который захотел устранить ее со своего пути.

«А если бы он не был королем, смогла бы я полюбить его?» — подумала она.

Затем она снова заснула с улыбкой на устах. А Святой Лаврентий, проснувшийся после долгой зимы, величественный и всемогущий, прокладывал себе дорогу, сметая со своего пути все северные легенды и тайны.