Помимо представителей коренного населения, веками живших на землях Арктиды, в ее освоении приняло участие и немало иностранцев. Открывая двери Зарубежным торговцам, высококвалифицированным специалистам и направляя на Запад на учебу русских людей, Россия начала приобщаться к передовому научному и техническому опыту. Как Рим и греческие города античности в эпоху морской цивилизации, как Япония и другие Страны Востока во времена гегемонии западных трансокеанских держав, России было жизненно необходимо освоить те достижения современного мира, которые ей были долго недоступны.

Торговое и военное соперничество с высокоразвитыми странами Западной Европы и активное использование иностранного опыта позволили России лучше раскрыть свой потенциал. За первую четверть XVIII века в стране резко возросло промышленное производство. Видный приближенный Петра I П. П. Шафиров писал, что налажено, производство таких товаров, «о которых многих и имена прежде сего в России мало слыхано». Страна, которая в начале XVIII века ввозила металл из-за рубежа, к концу Северной войны увеличила производство чугуна в четыре раза. Позже Россия стала экспортировать чугун в Швецию и Англию.

Перенос столицы в новый Санкт-Петербург означал поворот России к Западной Европе. Новый город строился по образцам западных столиц, а его прямые как стрелы проспекты и некоторые улицы, названные «линиями», отражали обретенный Россией опыт мореплавания. Россия ускоренно европеизировалась. По примеру западноевропейских государств в стране создавались светские школы, стали выходить газеты, была создана Академия наук, были открыты первые общедоступные музеи и театры. Превращение крестьянского сына и выходца из русского Поморья Михаила Ломоносова в выдающегося ученого, писателя и художника стало ярким проявлением того, как природные способности русского народа «размораживались» по мере распространения западных институтов образования и культуры.

Русские люди быстро осваивали явления непривычной им цивилизации. В лучших образцах европейской культуры они обнаруживали ответы на многие вопросы, которые-их волновали. Этому помогла и сформировавшаяся в русском национальном характере способность понимать людей иных культур. Возможно, этому способствовало общее индоевропейское происхождение, проявлявшееся и в современной культуре. Можно предположить также, что многие произведения западноевропейской культуры отражали влияние Арктиды на сознание людей, их характеры и мировосприятие. Произведения западной литературы волновали сердца русских людей, я дамы русского света XVIII века проливали слезы над страданиями героев Ричардсона и Руссо, царь Николай I требовал присылать ему из Парижа верстку последних французских романов, не дожидаясь их. выхода в свет, а в конце XIX века русские мальчики собирались сбежать в Америку, начитавшись романов Фенимора Купера и Майн-Рида.

События западноевропейской истории, легенды и мифы Запада воспринимались лучшими умами России как явления своего прошлого и своей культуры. Поэтому А. С. Пушкин писал «сцены из рыцарских времен», а П. И. Чайковский создавал «Лебединое озеро» и «Щелкунчик». Васнецов, посвятивший лучшие свои произведения прошлому и сказкам Руси, видел в работах Рембрандта непревзойденные эталоны изобразительного искусства. Такой патриот России, как Достоевский, восхищался картинами Клода Лоррейна, а ожидая своей казни, думал о том, что созданием «Дон Кихота» человечество уже оправдало свое существование на планете.

Путешествия в Западную Европу стали для многих образованных людей России духовной потребностью. Персонаж романа «Подросток» Версилов объяснял своему сыну причины, почему «русским дороги эти старые чужие камни»: «Русскому Европа так же драгоценна, как и Россия… Европа так же была отечеством нашим, как и Россия». В европейских «сокровищах наук и искусств» Версилов, как и другие мыслящие люди России, видел «осколки святых чудес».

Однако приобщение к западной цивилизации часто происходило за счет принижения ценности русской культурной традиции. Усиленно внедряя образцы западной цивилизации в России, Петр I, а также многие из его наследников и наследниц искренне радели о судьбе страны. Тогда было принято считать, что западная цивилизация является единственно возможным современным способом существования развитой культуры. Все же, отличавшееся от западных образцов, расценивалось как проявление дикости и варварства. Поэтому их насаждение сопровождалось искоренением русских обычаев и нравов, как «диких» и «отсталых». Такое отношение к своей культуре вызывало у многих русских сознание своей неполноценности.

Объясняя давление западных стандартов на сознание русских людей, Александр Герцен писал: «Мы до сих пор смотрим на европейцев и Европу в том роде, как провинциалы смотрят на столичных жителей, — с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея от своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая. Дело в том, что мы были застращены и не оправились от насмешек Петра I, от оскорблений Бирона, от высокомерия служебных немцев и воспитателей-французов».

В то же время вопреки надеждам Петра I и его последователей внедрение моделей Западной Европы вызывало не только психологический дискомфорт, но и очевидное несоответствие между зарубежными заимствованиями и русской средой. Травка для английского газона не желала расти в России: ей требовались иная почва и иной климат. Выращенные с трудом газоны зарастали одуванчиками. Солдаты обмораживались в мундирах, сшитых для климата Пруссии, а в зданиях, сооруженных по образцу итальянских дворцов, было холодно большую часть года. Правила же, безупречно выполнявшиеся в Западной Европе людьми, которые поколениями приучались к неукоснительному соблюдению феодальных законов негородского порядка, не приживались среди русских крестьян, привыкших к своему деревенскому «ладу» и полагавшихся на свою «смекалку», а не на писанные инструкции. «Табели о рангах», введенные Петром I, протокольные предписания, многочисленные службы контроля за деятельностью людей навязывали России образ жизни, рожденный в иных условиях и несвойственный укладу страны. Импортированная цивилизация имела мало общего с природой страны, характером его народа, русской цивилизацией.

Иностранное мировосприятие не «состыковалось» с русским. А. Герцен писал о том огромном ущербе, который нанесло России механическое внедрение немецкой философии в русское мышление. Он отмечал: «Немецкая наука, и это ее главный недостаток, приучилась к искусственному, тяжелому, схоластическому языку своему именно потому, что она жила в академиях, то есть в монастырях идеализма… Механическая слепка немецкого церковно-ученого диалекта была тем непростительнее, что главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легкости, с которой все выражается в нем — отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, «жизни мышья беготня», крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть… Молодые философы наши испортили себе не одни фразы, но и пониманье; отношение к жизни, к действительности сделалось школьное, книжное…» Па аналогичным причинам Иван Карамазов высмеивал книжную логику западной философии, по которой «все одно из другого выходит прямо и просто, все течет и уравновешивается», называя это «эвклидовской дичью».

«Нестыковка» западной и российской цивилизаций была связана не просто с обычными трудностями межкультурных контактов. По мере развития России эти трудности не ослабевал^, а усиливались. Искренне восхищаясь лучшими произведениями западной культуры, русские люди тяготились рамками западного образа мысли и образа жизни. Русское мышление не могло удовлетворить ни «эвклидово» плоскостное мировосприятие морских цивилизаций, ни абстрактный поиск «запредельных далей», в котором Шпенглер видел высшее проявление готического духа.

Победа России над Наполеоном способствовала духовному раскрепощению страны, выходу из-под господства западного влияния. Н. Г. Чернышевский писал: «Не русские журналы пробудили к новой жизни русскую нацию, ее пробудили славные опасности 1812 года». Эта победа развеяла миф о превосходстве Запада и необходимости России во всем следовать примеру цивилизации, которая принесла нашей стране разорение и смерть. Огромные интеллектуальные и духовные резервы страны высвобождались по мере осознания страной своего особого пути развития. Избавляясь от поверхностной имитации западной культуры и господства чужих образцов, Россия создавала новые способы восприятия мира. В XIX веке российская культура переживала подъем, схожий с тем, что происходил в культуре Западной Европы в период Возрождения. Однако в отличие от западного русское Возрождение не обращалось к погибшей культуре античности. Писатели и художники, композиторы и ученые обращались к народной традиции и непосредственно к русской природе.

Героями многих произведений культуры стали люди из народа, а объектом изображения — русская природа. Искусствовед, восторгаясь картиной Ивана Шишкина «Сосновый бор», писал: «Да это родные сосны, а не итальянские пинии, когда-то бывшие в моде. Кому не знаком и этот ручеек, выбегающий из глубины леса, с проглядывающими сквозь прозрачные струи маленькими камешками. Кому не знакомы и эти спиленные, вывернутые с корнями бурею сосны!»

Русские поэты и писатели, художники и композиторы нередко изображали родную землю сказочным краем, и их восторженные изображения русской природы и русской жизни создавали могучее поле притяжения. Русский земной рай был непохож на ветхозаветные представления, сложившиеся в землях Востока. Для его изображения художники слова, кисти и мелодии не избирали удаленную точку обзора, как их собратья по искусству из западных стран.

Русский земной рай завораживал, заставляя забывать все на свете, и притягивал к себе в самую его гущу. Деревья Жизни представляли на картине Шишкина бурелом из огромных елей, а обитатели русского земного рая были представлены грозными и одновременно добродушными медведями. А. Майков мог часами любоваться невзрачным лесным болотцем и воспевать его с таким же восторгом, с каким раньше описывал горные пейзажи Италии. Смены времен года открывали новые красоты родной земли и позволяли особенно остро воспринимать вечные проблемы жизни и смерти. Поэты и художники старались передать в своих произведениях «пышное природы увяданье», «божественную стыдливость страдания» умирающей жизни и душевный подъем человека, выступающего наперекор силам смерти (А. Майков писал: «Смерть сеет жатву свою… только я весел душой — и, как безумный пою!»). Зимний холод не был торжеством смерти, а, по словам Ф. Тютчева, лишь «сном волшебным», который «очаровывал» и «околдовывал» русский лес. Зима в стихах А. С. Пушкина и на картине И. Сурикова вызывала ощущение радости и веселья.

Обращаясь к русской жизни, творцы русской культуры открывали в ней неиссякаемые источники энергии. «Корсаков, — по словам музыковеда, — принес в свое творчество память о зеленых тихвинских лесах, дождях и радугах, о старинном русском укладе… Русская жизнь… просилась в музыку поэзией народных песен, обрядов, игр».

Живая народная речь для русских писателей стала, по словам И. Тургенева, их «поддержкой и опорой». «Выражается сильно российский народ! — писал Н. Гоголь, — Нет слова, которое было бы так замашисто, так вырывалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово». М. В. Ломоносов считал, что русский язык соединил достоинства всех западноевропейских современных и древних языков. «Великий, могучий, правдивый и свободный русский язык» стал в произведениях A. C. Пушкина основой литературной речи.

Выразительное и емкое русское слово служило средством передачи представлений о мире, сложившихся в создании писателей: умелое обращение с ним позволяло им необыкновенно точно запечатлевать самые различные стороны жизни и ее нюансы.

Гоголь разработал свой способ изображения «самых неуловимых особенностей», требовавший «сильно напрягать внимание, пока заставишь перед собою выступить все тонкие, почти невидимые черты». Этот метод воспроизведения реальности был чужд искусственной игре в образы с целью поразить читателей. «Серебряные змеи», которые, по словам Афанасия Фета, ползут через сугробы — это точное описание метели, когда снег тонкими и длинными полосами движется по земле. В мушке и живописи русские композиторы и художники искали новые средства для наиболее верного воспроизведения реальности, преобразованной человеческим сознанием. Поиск новых музыкальных средств позволил Модесту Мусоргскому перестроить оперу в соответствии с музыкой человеческого голоса. Концентрируя в себе многовековой опыт народа, словесные, музыкальные, живописные образы русской культуры становились мощными средствами осмысления окружающего мира.

С их помощью русские творцы подходили к пониманию высшего порядка, скрытого за внешним хаосом природы и в загадочной человеческой натуре. Обнаруживая такой порядок, они воссоздавали его в своих творениях. Искусствоведы отмечали, что «композиционное решение «Соснового бора» Ивана Шишкина было близко к естественному строю пейзажа, наблюдаемому в натуре». Ритм «моря» в опере Римского-Корсакова «Садко», по словам музыковедов, преобразовывал «слепую, беззаконную стихию в стройную систему, хаос — в космос». Они писали, что «Корсаков создал — и это было подлинным открытием — новый Музыкальный образ моря, дивную в своей простоте ритмическую формулу волн, бегущих на бескрайнем просторе».

Русские поэты и писатели словно предлагали своим читателям оптический прибор, с помощью которого можно точно разглядеть мелкие детали, тончайшие переходы красок, мелодий, внутреннее состояние человеческой души. Такой прибор позволял уловить внешне незаметное, обыденное, но очень существенное явление, а следовательно, лучше понять происходящее. Голая степь, через которую проехали без происшествий герои повести Чехова, превращалась им в сказочное царство, в котором жили интереснейшие люди. Психологическая установка на постоянное внимание к «тонким, почти невидимым чертам», о которых писал Н. Гоголь, стала важным элементом творческого сознания России. Слова «наблюдательность и наблюдательность», которые Иван Павлов приказал начертать на фасаде своего научного центра, определяли один из важнейших методов изучения мира учеными, писателями, композиторами, художниками России.

Вместе с тем новый инструмент познания мира обладал не только достоинствами совершенного микроскопа и фотоаппарата. Безупречно реалистичные произведения были плодами свободного творческого воображения. Наиболее обобщающие идеи русского Возрождения, как во времена аналогичного явления в Западной Европе, были изложены не в виде общественных теорий, а в художественной форме. Сюжеты литературных работ, предельно правдивых в описании социальных условий опирались не на статистически вероятное развитие событий, а на исключительный исход, возможный лишь по логике творца. Русские пейзажи, точные с точки зрения географии и ботаники, изображали сцены, которые зритель не смог бы наблюдать в натуре: верно воспроизведенные детали природы соединялись воображением творцов в захватывающие, сказочные картины.

Дотошная внимательность к реальным деталям у Гоголя органично сочеталась с безудержной фантазией. На полотнах Васнецова появлялись Илья Муромец и другие богатыри из русского эпоса, витязь, стоящий на распутье перед дорожным камнем, Иван-царевич, едущий верхом на волке. Реалистичное воспроизведение звуков моря а «Садко» служило музыкальным фоном для сцен у морского царя. Поиск жизненной правды вел к той грани, где невозможное становилось вероятным, а мечта и сказка становились былью. Непризнание границ, разделяющих мир на «допустимое для познания» и «закрытое», давало русской мысли, в том числе и научной, полную свободу для перемещения во времени и в пространстве.

Усовершенствованный способ интерпретации языка природы, в том числе и человеческой, позволил деятелям русской культуры узнать волшебное слово, открывавшее им двери в иные миры, наглухо закрытые для цивилизации, которая оторвалась от природы и народных корней. Вместе с тем способность русских мыслителей свободно перемещаться в другие человеческие миры, разгадывая их устройство и законы их конструирования, было плодом таких качеств русского народного сознания, как расовая и национальная терпимость, готовность к социальному сотрудничеству. Способность увидеть мир глазами человека иной культуры стала возможной благодаря неприятию иерархии ценностей, в соответствии с которой социальные, национальные и иные миры однозначно делились на «высшие» и «низшие», «передовые» и «отсталые». Умение входить в чужие душевные миры позволяло русским офицерам Толстому и Лермонтову, сражавшимся против народов Кавказа, видеть ситуацию глазами своих противников, понимать их «кодекс чести». Толстой, Тургенев и другие дворянские писатели могли не только правдиво описывать крестьянскую жизнь, но прочувствовать и передать боль и радость сельского жителя. Русские писатели сопоставляли судьбы «маленьких людей», таких как гоголевский Акакий Акакиевич и Евгений из «Медного всадника״, с государственными делами, и такое сопоставление заставляло задумываться о цене, которую человек должен платить за величие цивилизаций. «У нас, — говорил Версилов, — создался веками какой-то еще нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире — тип всемирного беления за всех».

Духовная «телепортация», развиваемая русской культурой, отразилась во многих открытиях и новаторских приемах выдающихся деятелей науки и искусств. Доведенное до степени сверхчувствительности умение русского этнографа Н. Миклухо-Маклая ставить себя на место людей из иного мира и иного времени позволило ученому увидеть в жителях Папуа братьев по разуму и разработать теорию, исходящую из признания общей человеческой природы различных рас. Восприятие мира глазами иного человека легло в основу системы вхождения в сценический образ, разработанной Константином Станиславским. Продолжая эти традиции в советское время, Антон Макаренко, на основе своего опыта перевоспитания юных преступников, выработал педагогику доверия к подростку.

Понимание духовных миров других людей позволило русским творцам культуры создать систему этических ценностей, противостоящею морали иерархического общества. Русские мыслители утверждали веру в победу добра над злом, правды над ложью, создавая образы людей, не обладавших ни физической силой, ни уникальными умственными способностями. Эти люди принимали решения нешаблонные, но наиболее точно отвечавшие высшим законам правды и чести, и совершали ради них неординарные поступки. В романе Пушкина «Евгений Онегин» победительницей над неотразимым мужчиной оказывается Татьяна Ларина, которая действует вопреки нормам общества, но в строгом соответствии с «правдой сердца». Герои повести «Капитанская дочка» Петр Гринев и его невеста Маша обезоруживают своей честностью и открытостью главаря крестьянского восстания Емельяна Пугачева и всесильную императрицу Екатерину II.

Русские писатели настойчиво доказывали, что власть грубой силы беспомощна против духовной мощи людей. Борьба против Наполеона, давшая России импульс для столетнего движения вперед, переосмыслялась как непринятие мира, в котором торжествует «сверхчеловек», испытывающий презрение к слабым. Пьер Безухов осознает нелепость своей борьбы против Наполеона методами насилия и, даже оказавшись в плену императора, понимает, что он остается непобежденным, потому что сохраняет внутреннюю свободу. Победа следователя Порфирия над душой Раскольникова, для которого идеалом является Наполеон, оказывается возможной потому, что. в студенте еще не угасли принципы морали, противоречащие культу вседозволенности для «сильной личности». Истинными же «суперменами» становятся Алеша Карамазов и князь Мышкин, которые обладают способностью духовно возвыситься над людскими конфликтами и искать пути примирения для ожесточившихся сердец. «Высшая русская мысль, — утверждал Эерсилов, — есть всепримирение идей».

Способность к «всепримирению идей» и умение видеть предметы исследования «изнутри» имели и практические последствия. Деятели культуры и науки России подняли «русскую смекалку» на более высокий уровень, совершая принципиально новые открытия в естественной науке. Казалось бы, страна, существенно отстававшая в промышленности и технике от ведущих стран мира, не могла быть инициатором многих выдающихся открытий в естественных науках. Однако уникальные особенности российского интеллектуального климата компенсировали нехватку производственных мощностей и лабораторий. Нежелание идти проторенными тропами и поощрение неординарных подходов позволили совершить революционные перевороты в науке создателю неэвклидовой геометрии Николаю Лобачевскому и основоположнику космонавтики Константину Циолковскому, основателю геохимии Владимиру Вернадскому и многим другим.

Однако все эти достижения русской культуры игнорировались теми, кто считал западную цивилизацию венцом человеческого развития. Зарубежные критики России писали о ее «междустилье». Отечественные критики российских порядков, вроде Петра Чаадаева, писали о «бесформенности» России. Л Д. Троцкий, возмущаясь «неразвитостью» общественных форм России, которая, по его мнению, была характерна для нее на протяжении всей ее истории, писал о «недоношенности русского феодализма, о его бесформенности» и сокрушался: «Какое жалкое дворянство наше! Где его замки? Где его турниры? Крестовые походы, оруженосцы, менестрели, пажи?» Поскольку ни турниров, ни крестовых походов, ни менестрелей, а также пажей в России Лев Давыдович не обнаруживал, он полагал, что страда представляет собой явление несозревшее. Приверженцы западной цивилизации считали, что любые отличия от западноевропейского стандарта являются свидетельством слабости в воспроизведении высших эталонов культуры, а потому не могут считаться творениями высокоразвитой цивилизации. Ограниченность их кругозора пределами западноевропейских государств, (а затем и прямоугольными границами американских штатов) не позволяла им понять, что в России иная цивилизация, сложившаяся в иной природной среде и в иных исторических условиях.

Цивилизация Западной Европы, испытывая сильное культуроформирующее влияние Арктиды, изначально складывалась под воздействием морских держав Средиземноморья. Раздел римлянами Европы способствовал тому, что северный путь перестал служить общей географической осью для разных ее частей. Страны Западной Европы формировались, осваивая моря и Мировой океан. Последующее движение немцев, шведов, литовцев, поляков на восток было связано с попытками распространить уже сложившуюся цивилизацию на земли северного пути.

Правда, позже, когда германские националисты стали доказывать свое право на «жизненное пространство» в Арктиде и свое «нордическое» происхождение, они одновременно выискивали отличия немецкой культуры от западноевропейской цивилизации; Они утверждали, что западная цивилизация была испорчена влиянием католического Рима, этрусков, сирийцев, евреев и других. Однако при всех своих отличиях от культур других стран Западной Европы германская культура была органической частью западной цивилизации. Как и другие национальные формы западной цивилизации, германская культура с трудом приживалась на «наиболее» арктических землях и плохо совмещалась с русской цивилизацией.

Различия между русской цивилизацией и западной были чрезвычайно глубокими и были порождены разными способами общественного бытия. Сложившееся в годы борьбы за национальное спасение общественное устройство России отвечало ее временным и пространственным условиям, не похожим нате, что существовали в других странах.

У России, как и у древних цивилизаций, была своя географическая ось в виде северного пути, по которому упорно двигались русские люди, покоряя землю Арктиды. У России были и свои речные оси. «Волга-матушка» стала играть такую же важную роль в хозяйственном развитии и сознании людей, какую играл Днепр во времена Киевской Руси. У России была своя точка политического и духовного притяжения — Москва, остававшаяся сердцем страны даже после переноса столицы в Петербург. В то же время для русского национального самосознания было характерно вое-приятие всей огромной русской земли как отдельного мира, где, по словам И. Никитина, «под большим шатром голубых небес» зеленели степи и стояли «великанами» «цепи гор». На кие этого мира «нивы зрелые» и «виноград в садах наливается». На его севере — «снег, что белый пух, быстро кружится».

Не отдельная точка, а вся Россия служила опорой и источником силы русскому народу. Ф. Тютчев видел в России «утес могучий», «неподвижный, неизменный, мирозданью современный», спокойно выдерживающий напор общественных потрясений морской стихии. В то же время Н. Гоголь увидел в просторах России движение «птицы-тройки», которая заставляет «другие народы и государства» уступать ей дорогу. Сознание того, что в стране соединяются устойчивость утеса и движение немыслимой скорости, свидетельствовало о том, что Россия воспринималась как целая планета со своим притяжением, совершающая полет с космической скоростью.

Сознание того, что Россия заключает в себе свойства целого мира и соединяет в себе судьбы мира, отразилось в так называемой теории «третьего Рима». Помимо того, что эта политическая доктрина, сформулированная при Василии III, отражала особую роль Москвы, она исходила из того, что «все христианские царства сошлись в Российское царство». Более того, падение Москвы, «третьего Рима», было бы равносильно концу света. Россия воспринималась как страна, занимающая полярное положение во времени и пространстве, объединяющая все страны мира и венчающая их судьбы. Сознание величия страны, мощное притяжение России подавляло социальные и классовые барьеры, как и этнические, принижало их значимость.

Существовали веские исторические причины, почему в России не развились те формы общественной организации, которые Л Д. Троцкий считал обязательными для всякой цивилизации. В Западной Европе национальное сознание складывалось в борьбе против феодальной раздробленности и развивалось по мере углубления товарно-денежных отношений. В результате этого дворянское и священническое сословия Западной Европы выступали нередко противниками общенационального единства и его «институтов».

Хотя в России существовало деление на сословия, границы между ними имели второстепенное значение по сравнению с общенациональными рубежами. В России национальное сознание сложилось входе освободительной борьбы против Золотой Орды. Центростремительные силы еще более укрепились в ходе борьбы с Речью Посполитой, ее агентурой и предателями национальных интересов страны в период Смутного времени (1605–1613). Сопротивление местных феодалов и попытки отдельных князей церкви противостоять общенациональным интересам были подавлены еще на стадии организационного оформления общерусского государства. Дворяне были верными слугами государя. Правда, по мере усиления влияния дворянского сословия ее отдельные группировки активно вмешивались в судьбы царствовавшего дома и даже пытались ограничить самодержца различными «кондициями», но эти попытки были кратковременными. Дворяне были либо военными и гражданскими служащими государственного аппарата управления, либо землевладельцами, ответственными за судьбы миллионов русских крестьян и ведение сельского хозяйства страны. Русская пословица утверждала: «На Руси дворянин, кто за многих — один״.

Русская церковь сотрудничала с царской властью, способствовала объединению трех православных народов и распространяла христианскую веру и грамотность на просторах империи. Русский православный храм, стоявший обычно на возвышении, являлся для русских людей духовным центром. Сам интерьер православной церкви, в которой иконы размещались таким образом, что верующие были обращены от ветхозаветных тем к грядущему Второму пришествию, создавал ощущение движения жизни во времени и связи отдельного человека с судьбой мироздания.

Русские купцы не были, подобно западным буржуа, борцами против существовавшего строя. Самодержавие ликвидировало самостоятельность торговых городов еще в ходе создания централизованного русского государства, а потому здесь не сложилось исторической традиции противостояния города и торговых людей земледельцам. Административные и моральные ограничения, которые накладывало общество на торговлю, порой приводили к подавлению коммерческого начала в деятельности купцов. Беседуя с писателем Максимом Горьким, купец-миллионер Бугров без труда перечислил много примеров «иррационального» поведения русских купцов, уходивших в монастыри, раздававших деньги беднякам, а то и поощрявших революционную деятельность врагов капитала — социалистов. Многие же русские капиталисты охотно использовали свои средства для улучшения жизни своих рабочих и поощряли развитие наук и искусств.

Примат государственного над местническим воспрепятствовал созданию в России барьеров, ограждавших в Западной Европе феодальные города. Городское сословие мещан не разделилось по цеховому принципу, как в средневековой Европе. Отличие внешнего вида русских городов от средневековых городов Западной Европы иллюстрировало глубокие внутренние различия в стиле их общественных устройств. За исключением Петербурга, русские города сохраняли «пейзажный» архитектурный стиль, в соответствии с которым было недопустимо загораживать зданиями вид на окружающий ландшафт. Здания городских домов были окружены садами, огородами, цветниками, и провинциальный город незаметно перерастал в деревню. В то же время специализация целых деревень на ремеслах превращала их по своей производственной направленности в города, вынесенные в сельскую местность и сохранившие деревенский общинный уклад жизни.

Коллективные работы были частью трудовой жизни крестьянской общины, или «мира». Личная и семейная собственность сочеталась с коллективной, неразделенной между ее членами. Крепостное право вводилось лишь по мере усиления связей России с Западной Европой, переживавшей в XVI веке период «вторичного закрепощения» крестьян. Крепостные порядки усиливались по мере распространения в стране торгово-денежных отношений и озападнивания России. В то же время даже крепостное право не разрушило общину, а подчинило ее власти землевладельцев. Хотя крестьяне не раз бунтовали против власти помещиков, они не воспользовались приходом Наполеона для того, чтобы избавиться от угнетения. Исторически обоснованная взаимозависимость интересов крестьян и общенационального государства проявлялась в том, что служение Царю и Отечеству почиталось таким же святым долгом, как служение Богу.

Географические условия позволяли крестьянам начать вольную жизнь на казачьей окраине. Казацкая окраина не раз поднималась против крепостнических порядков. Однако вольное казачество не пыталось отделиться от России и создать самоуправлявшиеся государства. На протяжении всей истории казаки верно несли царскую службу, охраняя границы империи.

Различные, нередко противостоящие интересы классов и сословий, всех русских людей и народов, населявших Россию, сходились как меридианы на полюсе царской власти. Восприятие России как страны, объединяющей земное пространство и историческое время, позволяло соединять понятия Бога, Царя и Отечества. Отдать жизнь за Царя означало для Ивана Сусанина пожертвовать собой за Святую Русь. Любой бунтовщик против центральной власти мог рассчитывать на успех лишь в том случае, если он умёл воспользоваться какой-либо «щелью» в существующей власти. Такими ״щелями» могли быть сомнения в законности правившего монарха.

Лишь внезапная смерть законного государя БорисаГодунова открыла польским интервентам и их ставленникам дорогу к московскому престолу. Лишь версия о спасении убитого царевича Дмитрия помогла Григорию Отрепьеву стать царем. Последовавшие за ним авантюристы пытались занять царский трон лишь под именем Дмитрия. Пугачев добился успеха во многом благодаря тому, что использовал факт убийства Петра III и объявил себя уцелевшим монархом. Декабристы пытались воспользоваться «щелью» во времени между смертью Александра I и отречением Константина от престола. После того, как войска петербургского гарнизона были приведены к присяге новому царю Николаю I, восставшие не имели ни одного шанса на успех.

Законный царь воспринимался как полюс, в котором сходились все силовые линии мощного российского поля тяготения. Вера в «народного» царя окрашивала легенды об Иване Грозном и Петре I, байки о Николае I, Александре II «Освободителе», Александре III «Миротворце». Объединяя народ, царская власть ослабляла сословные, классовые, этнические различия.

Попытки «упорядочить» Россию, разделив ее социальными и иными барьерами. лишь разрушали ее могущество, а поэтому либо отвергались ею, либо превращались в пустую формальность. Поле тяготения русской земли, увенчанное царским полюсом, оказывалось мощнее силы притяжения Мирового океана. Обретя морской и океанский флот, Россия не обрела качеств морских и океанских цивилизаций. Выйдя на просторы Мирового океана в то время, когда земли Африки, Азии и Океании без труда разбирались европейскими державами, Россия не позаботилась о создании своих заморских или заокеанских колоний.

Правда, трансокеанские державы увидели в России грозного конкурента, который может вторгнуться в «их» колонии. Поэтому, прежде чем экспедиция под руководством Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева, отправившаяся в кругосветное путешествие, подошла к берегам Австралии, в бухте Сиднея англичанами был спешно сооружен форт с целью отразить попытки русских завладеть «зеленым» континентом. На самом деле русская эскадра не имела такой задачи, но, стремясь продвинуться максимально далеко на юг, русские флотоводцы достигли Антарктики. На картах земного антипода Арктиды появились названия «Земля Александра I, «остров Петра I», «мыс Русский», «море Беллинсгаузена». Многие открытия русских людей запечатлелись в географических названиях хребтов и островов, но не привели к созданию колоний. Исследования H. H. Миклухо-Маклая в Папуа не были использованы русским правительством для подготовки колонизации этой еще «незанятой» земли, и через несколько лет берег Маклая стал частью германской колоний.

Стремление представить Среднюю Азию и Закавказье как «русские колонии» плохо обоснованы. Для этого надо предположить, что колонии могли быть не отделены от метрополии водными просторами, что население метрополии могло превышать население колоний в десятки раз, что население метрополии могло быть поставлено в колонии в такое же положение, как и местные жители. Таких колониальных империй в ту пору не было. Очевидно, что Россия не имела обычной «электронной оболочки» в виде заокеанских колоний. Не имела она и соответствующей глобальной структуры океанских торговых путей. Выход России к Балтийскому и Черному морям позволял ей участвовать в международной торговле в условиях мира. Однако в отличие от Великобритании, США, Германии, Японии, Франции и ряда других стран, Россия оказывалась полностью отрезанной от мировой торговли в случае начала военных действий в этих морских бассейнах. Начало Первой мировой войны лишило Россию 99 процентов импорта и экспорта.

Хотя Россия присоединилась к мировой сета торговых связей и ее товары поступали на рынки ряда стран Азии, роль этого товарообмена в развитии российского хозяйства была крайне мала и несопоставима с тем местом, которое занимала торговля со странами Востока в развитии стран Западной Европы. Прибыли, которые Россия извлекала от этой торговли, не позволяли говорить об «ограблении» русскими купцами народов Китая, Персии и Османской империи.

Несмотря на амбициозные планы и отдельные военные предприятия, на территории стран Востока «империализм» России был крайне слаборазвитым. Хотя Россия имела репутацию постоянно разраставшегося монстра, поглощавшего одну страну за другой, прирост ее земель постоянно убывал. Если за XVIII век площадь России выросла на одну треть, то за сто лет — с 1815 по 1914 год вновь обретенные земли (Армения, Туркмения, Кокандское ханство, Приморье, Приамурье, Сахалин и еще ряд небольших территорий) увеличили площадь империи примерно на 5 процентов. Однако после продажи Аляски площадь России сократилась более чем на 5 процентов. Таким образом за целый век общая площадь империи несколько уменьшилась. В это же время колониальные владения различных стран, кроме России, постоянно возрастали. Только с 1876 по-1914 год Великобритания, Франция, Германия, США и Япония стали обладателями новых колониальных владений общей площадью в 22,2 миллиона квадратных километров и с населением в 190 миллионов человек. Это составило 38 процентов общей площади и треть населения колониальных владений этих стран. За эти годы территория России возросла лишь за счет небольшого приращения в районе Батума и Карса, а также некоторых районов в Туркмении.

Экономический рост в странах океанской цивилизации убыстрялся примерно в том же темпе, в каком возрастали их колониальные владения. Это было не удивительно, поскольку расширение колониальных империй стимулировало экономический рост стран, зависевших от трансокеанской торговли и эксплуатации колоний. Также очевидно, что развитие России ускорялось по мере сокращения прироста ее владений. За сто лет, пока владения России увеличивались незначительно, либо даже уменьшались, в стране наблюдался устойчивый и все возраставший рост в различных отраслях экономики.

На своих землях Россия расширяла пашни, урожайность культур росла, и численность ее населения быстро увеличивалась. Если в XVIII веке население России выросло в 2,5 раза и составило 36 миллионов человек, то за XIX век примерно на той же площади страны проживало 124,6 миллиона человек, то есть в 3,5 раза больше.

Россия осваивала природные ископаемые и другие ресурсы огромного края. На огромной территории, где прежде никогда не было оседлой жизни, строились большие города, создавались центры промышленного производства. Территориальные присоединения не играли никакой роли в этом ускорявшемся хозяйственном развитии. Вряд ли можно объяснить приобретением Сахалина, Батуми и горных районов Туркмении бурный подъем, который переживала Россия во второй половине XIX века. Подъем, который начался с 1861 года, был вызван прежде всего отменой крепостного права. «Разморозив» свой человеческий потенциал, Россия получила огромные силы для «размораживания» потенциала природного.

С 1860 по 1900 год объем промышленной продукции в России вырос более, чем в 7 раз. Темп развития возрастал по мере того, как проявлялся эффект «разморозки». С 1870 по 1900 год выплавка чугуна в стране возросла в 8 раз, добыча каменного угля — в 23 раза. За 20 лет — с 1870 по 1890 год — добыча нефти в стране выросла в 140 раз. В 1900 году Россия вышла на первое место в мире по производству нефти. В 1891–1900 годы среднегодовой темп промышленного производства составил в России 8,5 процентов, что было выше, чем в других крупных странах мира (4,9 — в Германии, 3,3 — в США, 2,4 — в Англии, 1,6 — во Франции).

Новые народы и территории России присоединялись к динамичному развитию страны. За последние 15 лет XIX века площадь хлопковых плантаций на территории нынешнего Узбекистана увеличилась в 9 раз. За последнее десятилетие века добыча нефти в Баку и его окрестностях выросла в три раза. Бурное развитие промышленности и транспорта способствовало росту городов. С начала 1860-х до конца 1890-х годов городское население России, удвоилось.

В отличие от стран океанской цивилизации подъем России происходил вне связи с ростом колониальных владений и даже вопреки увеличению своей территории. Было очевидно, говоря словами российского министра иностранных дел и государственного канцлера А. М. Горчакова, что «Россия сосредоточивалась». Покорив земли Арктиды, Россия все в большей степени занималась их цивилизованным освоением. Осознание того, что русские люди и другие народы России являются хозяевами целого мира, заставляло думать о том, как можно более целесообразно использовать богатства российской планеты.

Можно предположить, что развитие цивилизации в Арктиде в силу ее природных условий требовало постоянного ослабления экстенсивного развития и усиления развития интенсивного. Те, кто сумели выжить в тяжелых условиях Арктиды, получили в свое распоряжение несметные естественные ресурсы. Богатства Арктиды требовали их последовательной к все более углубленной «разморозки». Их освоение не нуждалось в постоянном расширении торговых путей и создании колоний, но требовало все более совершенной техники. Арктида сама по себе, без посредства товарно-денежного механизма, стимулировала научно-технический прогресс.

Освоение богатств огромной страны требовало всемерного внедрения современной техники. Развитие страны требовало высокообразованных кадров, а перепись 1897 года показала, что 73 процента населения страны было неграмотным. Неграмотными была половина фабрично-заводских рабочих. Россия достигла самых высоких темпов развития во всех отраслях хозяйства, но ее доля в промышленном развитии мира составляла менее 4 процентов. Россия существенно отставала от развитых стран по производству промышленной продукции на душу населения. Не обладая природными условиями, существующими в значительной части Западной Европы, США, Японии, Австралии и других регионов мира, Россия была обречена время от времени терпеть жестокие убытки от непогоды. Периодически голод поражал страну и отдельные ее районы превращались в зоны бедствия.

Грандиозные исторические свершения России и ее огромные потенциальные возможности выглядели малоубедительными на фоне множества сложных и веками нерешаемых проблем. В рассказе Чехова «Студент», который сам автор считая своим лучшим произведением, есть такие строки: «Теперь, пожимаясь от холода, студент думал о том, что точно такой же ветер дул и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре и что при них была точно такая же лютая бедность, голод; такие же дырявые соломенные крыши, невежество, тоска, такая же пустыня кругом, мрак, чувство гнета — все эти ужасы были, есть и будут, и оттого, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше». По выражению и А. Некрасова, Русь была и «убогой», и «обильной», и «могучей», и «бессильной».

Было очевидным, что для дальнейшего развития страны необходимо дальнейшее «размораживание» ее человеческого потенциала. Однако сохранение многих сторон общественной организации, сложившейся в период борьбы за национальное выживание, не позволяло полностью использовать созидательные способности, сложившиеся в условиях Арктиды.

Как и в любой стране с многовековой традицией и ставящей стабильность общества во главу угла, в России сохранялись многие архаические порядки, мешавшие ее развитию. Несмотря на иную роль сословных различий, российское общество, разделенное на классы, сохраняло отжившие общественные отношения. Дворяне занимали руководящие посты в разраставшейся государственной бюрократии, которая, как и везде, часто представляла собой способ, паразитического существования. Ликвидация крепостного права и кризис значительной части помещичьих хозяйств превратили многих дворян из деятельных хозяев-землевладельцев в рантье, живущих за счет сдачи в аренду своих земель. К 1897 году на долю 30 тысяч дворянских семей России приходилось 70 миллионов десятин земли, в то время как 10,5 миллиона крестьянских семей (около 50 миллионов человек) обладали 75 миллионами десятин. Резкое неравенство в землевладении сдерживало развитие сельского хозяйства и являлось причиной острых социальных конфликтов в деревне.

Несмотря на быстрое развитие промышленности, Россия оставалась прежде всего сельскохозяйственной страной, в которой применялись самые простые орудия труда. Крестьянство продолжало выплачивать деньги за свое освобождение. Было подсчитано, что эти выплаты продлятся до 1956 года. В сельской местности были частыми эпидемии, уже исчезнувшие в Западной Европе и США. Здесь был высок уровень детской смертности. Темпы развития образования, особенно в деревне, были недостаточны, и при их сохранении неграмотность в стране могла быть ликвидирована лишь к концу XX века.

В то же время бурный рост капиталистических отношений в России способствовал изменению отношений внутри правящих верхов. Между тем численность купеческого сословия России практически не выросла в период наиболее бурного роста товарно-денежных отношений. (В 40-х годах XIX века купцов было 219 тысяч, в 1897 году — 225 тысяч.) Это было вызвано тем, что многие новые капиталисты не вступали в купеческое сословия. Новые буржуа отличались особенной агрессивностью и пренебрежением к сложившейся общественной морали, что характерно для нуворишей всех времен и народов. В этой среде формировался спекулятивный капитал, а на предприятиях, принадлежавших новым богачам, прибегали к особенно усиленным формам эксплуатации, что также обостряло социальные противоречия в стране.

Сложившаяся сословная система игнорировала возникновение быстро растущего рабочего класса промышленных предприятий (около 365 тысяч человек в 1860 году, около 1,5 миллиона в 1897 году, около 3,1 миллиона в 1913 году). Общая численность рабочих России, включая строительных, чернорабочих, транспортных и т. д., составила к 1914 году 17 миллионов человек. С 1897 по 1917 год деля рабочего класса выросла в составе населения с 11 до 17 процентов. Между тем условия труда в России были одними из самых тяжелых в Европе. Рабочий день в 1900 году составлял в среднем 11,2 часа, а заработная плата была в 2–3 раза ниже, чем в большинстве стран Западной Европы, и в 4 раза меньше, чем в США.

Существовавшая система игнорировала и появление слоя специалистов с высшим образованием. Среди них были представители самых разных сословий, и они трудились в разных областях. К 1897 году общее число таких специалистов составляло около 700 тысяч человек. Большинство из них являлись служащими различных административных учреждений (около 420 тысяч человек). Имелось около 147 тысяч преподавателей, в том числе частных. Врачей, фельдшеров и других медицинских работников — 49,4 тысячи. Инженеров, ветеринаров, работников транспорта и средств связи — 42 тысячи. Художников, музыкантов, актеров, ученых и литераторов — 21,5 тысячи. Дальнейший рост этого социального слоя и усиление его роли в обществе зависели от развития страны.

Русский писатель Петр Боборыкин придумал в 60-е годы XIX века для этого общественного слоя особое название — «интеллигенция». Как писал в своем «Толковом словаре» Владимир Даль, «интеллигенция» — это «разумная, образованная, умственно развитая часть жителей». Такое самоназвание ко многому обязывало, и значительная часть русской интеллигенции стремилась решать задачи, не ограничиваясь чисто профессиональными рамками. Вдохновляясь идеалами русской культуры, врачи, учителя, инженеры, люди творческого труда занимались просветительством и благотворительной деятельностью. Самоотверженно выполняя свой нравственный долг, они вместе с тем зачастую не замечали ограниченности своих возможностей. Составляя лишь 2,7 процента населения страны, интеллигенция пыталась стать выразителем мнения всего народа, очевидно, полагая остальную часть населения «умственно неразвитой». Интеллигенты хорошо понимали проблемы общества и видели очевидные нелепости сложившихся порядков, поэтому могли лучше других сформулировать суть общественных пороков. Профессиональный опыт убеждал многих из них в том, что жизнь общества может быть улучшена с помощью рациональных технических или научных методов. Они верили в просвещение и прогресс и решительно осуждали дикость и варварство. Они не сомневались в правильности своих представлений о человеческой истории, человеческой природе и обществе.

Вместе с тем, чувствуя нехватку своих профессиональных знаний Для вынесения оценок относительно России и ее судьбы, многие интеллигенты обращались к тем, кто предлагал наиболее обобщенные и четкие ответы на эти вопросы. Порой они становились пленниками «ученого, книжного понимания» общественной жизни. Иногда авторы ярких журнальных статей, не имевшие опыта ни государственной, ни хозяйственной деятельности, становились для российской интеллигенции своеобразными «гуру», подчинявшими своей воле врачей, учителей, инженеров. Зачастую соблазна стать таким «гуру» не избегали и великие писатели России. Между тем интеллигенты не замечали, что, слепо подчиняясь самозванным пастырям, они позволяли другим людям вкладывать в их сознание чужие идеи, и таким образом они утрачивали право называться «интеллигентами», поскольку это слово образовано от слова «интеллект».

В романе «Бесы» Федор Достоевский создал образ типичного вождя интеллигенции конца XIX века писателя Кармазинова, который «надменно усмехается над Россией, и ничего нет приятнее ему, как объявить банкротство России во всех отношениях перед великими умами Европы», и высмеивает тысячелетнюю историю «беспорядка и бестолковщины». Достоевский знал, как популярны подобные речи среди интеллигенции: словам Кармазинова «аплодировали чуть ли не половина залы; увлекались невиннейшие: бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?» Мнение подобных людей становилось законом для наиболее образованного слоя российского общества. Усомниться в справедливости слов «гуру» означало для членов самозванной касты подвергнуть себя остракизму и обвинениями «реакционности», или, того хуже, в «пособничестве правящему строю».

Многие интеллигенты были убеждены в том, что мировая история — это прежде всего история Западной Европы, а остальные страны лишь прозябают на ее периферии. Они попалит, что проблемы России можно будет без труда разрешить, как только будут ликвидированы ее отличия от «нормальной», то есть западной цивилизации. В качестве идеала предлагались модели хозяйственного и политического устройства стран океанской цивилизации. Обвиняя во всех бедах «дикость» и «варварство» сложившегося строя и традиционных укладов, эта часть российского общества полагала, что лишь усиленное «озападнивание» России обеспечит ей процветание. Многие из них видели в проникновении западного капитала в Россию и внедрении западных образцов жизни свидетельства приобщения России к цивилизации.

В романе Максима Горького «Жизнь Клима Самгина» маленький Клим с детства слышал в семье: «У России один путь. Европа мы или нет?» Предполагалось, что движение по этому «единственно возможному», «европейскому» пути позволяло окончательно уйти от российского прошлого. Отречение от прошлого предполагало изменение строя и свержение самодержавия. Ненависть к самодержавию воспитывалась у детей интеллигенции с раннего возраста. На вопрос маленького Клима Самгина: «Кто такой царь?» — его молодая воспитательница уверенно и однозначно отвечала ему: «Вампир», «так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей». С детства мальчик привык думать, что «царь — очень злой и хитрый, и обманул весь народ».

Решительным противником существовавшего строя выступала революционная «народническая» интеллигенция. Она живо откликнулась на социалистические идеи, привнесенные в Россию с Запада. Правда, в отличие от западных социалистов «народники» и их продолжатели «социалисты-революционеры» видели в русской крестьянской общине готовую модель социалистического общества. В самодержавии же народники видели злейшего врага России, его главного угнетателя. Они считали, что экономический подъем страны не принесет благ простому народу, а лишь обогатит паразитические верхи и будет сопровождаться разрушением крестьянской общины.

Их идейными противниками были российские марксисты, которые, как и прозападная интеллигенция, полагали, что Россия должна непременно пройти тот путь развития, который прошли страны Западной Европы. Однако в отличие от представителей прозападной части интеллигенции марксисты полагали, что развитое России неизбежно приведет ее к созданию пролетариата, который вместе с его зарубежными братьями по классу в конечном счете сбросит оковы эксплуатации и приступит к построению всемирного социалистического общества. Поэтому марксисты видели свою задачу в пропаганде теории социализма среди быстро растущего рабочего класса страны.

Реагируя на обострение политических противоречий, Александр III подчеркивал свое желание укрепить связи между престолом и народом. Он всемерно поощрял развитие промышленности, заботился о развитии русской культуры и даже сокращал расходы двора. Однако он не собирался вносить какие-либо существенные изменения в сложившийся общественный порядок и систему управления. Вместе со своим окружением царь полагал, что лишь сохранение существующего строя позволит стране уверенно и быстро решить проблемы.

Успехи России в царствование Александра III, которое позже многие советские историки называли «беспросветным периодом черной реакции», были впечатляющими. Если в 1860 году в России было лишь 1500 километров железных дорог, то в 1892 году — 31,2 тысячи километров. Завершенная в 1892 году до Иркутска Сибирская железная дорога открыла путь для людей и товаров от Балтийского моря до Байкала. Вскоре железная дорога, сооружённая вдоль значительной части древнего северного пути, достигла Тихого океана. Впоследствии, в 1892–1901 годы, протяженность железных дорог удвоилась, превысив 56 тысяч километров. Создание железных дорог, протянувшихся через всю территорию страны, свидетельствовало о том, что в конце XIX века Россия наконец по-настоящему приступила к освоению части своих богатств. В конце царствования Александра III выходец из семьи. одесских промышленников, а затем германский социал-демократ Александр Гельфанд (Парвус) предсказывал, что если в ближайшие 10–15 лет Россия сохранит темпы развития промышленности и сельского хозяйства, то она, наряду с США, превратится в могущественнейшую державу мира.

В этот «беспросветный период» успешно творили создатель теории сложных химических соединений Александр Бутлеров и автор периодической таблицы химических элементов Дмитрий Менделеев, автор труда «Рефлексы головного мозга» Иван Сеченов и его продолжатель, лауреат Нобелевской премии Иван Павлов, создатель генетического почвоведения Василий Докучаев и один из первых исследователей природы фотосинтеза растений Климентий Тимирязев, а также многие другие выдающиеся ученые России. В течение этих 13-и лет, названных впоследствии «периодом упадка и подавленности», появились такие произведения, как «Спящая красавица», «Щелкунчик», «Иоланта» Петра Чайковского, оперы Николая Римского-Корсакова «Снегурочка» и «Майская ночь», лучшие картины самых знаменитых художников России Ильи Репина и Василия Сурикова.

Большая часть произведений Антона Чехова, многие произведения Льва Толстого, Ивана Тургенева, Александра Островского, Николая Лескова были созданы в эти годы. Эти и другие выдающиеся писатели России, творившие в «годы реакции», не восторгались окружающей жизнью, но искали решения в духовном преображении человека, а не в свержении «деспотического строя». Именно по этой причине их произведения до сих пор привлекают читателей, а не только историков, изучающих это время. Произведения, созданные мастерами литературы и искусств России при Александре III, до сих пор составляют наиболее ценную часть культурных сокровищ страны. Памятники поэтам и национальным героям, воздвигнутые в эти годы, по сей день украшают улицы Москвы, Киева и других городов. Имена ученых, которые творили в годы Александра III, являются предметом гордости России.

При жизни царя значительная часть русского народа не воспринимала Александра III как живое воплощение мрачного и жестокого режима. В своих усилиях царь опирался на прочные узы, связывавшие его с народами России. Как и во времена Ивана Грозного и Петра I самодержец России оставался для миллионов своих подданных центром притяжения их сил. Находясь в эмиграции в Париже, русский писатель Александр Куприн в своей автобиографической повести, в которой вывел себя в образе юнкера Александрова, так вспоминал торжественную встречу населения столицы с царем-батюшкой Александром III в 1888 году: «Вся Москва кричит и звонит от радости. Вся огромная многолюдная, крепкая старая царева Москва… Царь все ближе к Александрову… Спокойная, великая радость, как густой золотой поток, льется из его глаз. Какие блаженные, какие возвышенные, навеки незабываемые секунды! Александрова точно нет. Он растворился, как пылинка, в общем многомиллионном чувстве. И в то же время он постигает, что вся его жизнь и воля всей многомиллионной родины собралась и получила непоколебимое, единственное, жёлезное утверждение».

Казалось, что как и в прежние времена российский утес остается незыблемым. Между тем противостояние революционных и охранительных настроений, прозападной и пророссийской ориентаций не могло не стать источником острых конфликтов. Хотя каждое из направлений общественной мысли исходило из пожелания России процветания, они были диаметрально противоположными. В начале XX века Россия оказалась на распутье. Страна не сумела подняться до «высшей русской мысли — всепримирения идей» — и свести прямо противоположные направления в полюсе национальной идеи.

Противоречия, раздиравшие страну, умножались на национальной периферии России. «Русификаторская» политика Александра III противоречила интересам быстро развивавшейся национальной буржуазии и национальной интеллигенции ряда народов, населявших Россию. Их не удовлетворяли отношения равноправия, существовавшие на уровне трудящихся России вне зависимости от их национального происхождения. Их не устраивали и существовавшие условия для социального продвижения в российском обществе и широкие возможности для развития национальных культур. Если значительная часть русской интеллигенции стремилась повернуть Россию на запад, то влиятельные силы интеллигенции и буржуазии национальных меньшинств, не дожидаясь такого поворота, стремились оторвать свои народы от России и установить прямые связи с капиталистическим Западом. В этой среде рождались планы отделения от России. На окраинах империи сложились значительные центробежные силы, грозившие отторжением от нее значительных и богатых земель, в том числе и населенных потомками Киевской Руси. Эти планы получали все возраставшую поддержку на Западе, особенно со стороны стран, стремившихся к переделу России.

Даже союзники России, искавшие ее поддержки для реализации своих внешнеполитических планов, не желали видеть ее сильной. Александр III с горечью констатировал, что у России есть лишь два союзника — армия и флот. Внутри же страны царь вынужден был все в большей степени полагаться на двух других союзников — полицию и жандармерию — по мере усиления центробежных тенденций на периферии страны и в ее центре.

Подобно тому, как поражение России в Крымской войне продемонстрировало необходимость крестьянской реформы, поражения русских войск в войне с Японией явились для значительной части общества доказательством необходимости глубоких общественных перемен. Российская цивилизация вступила в период грандиозных общественных потрясений.