Торговцы и ремесленники в конечном итоге стали теми людьми, в чьи руки перешел прямой и косвенный контроль над финансовыми средствами, ответственными за рост национальной экономики. Они позволяли нации жить и функционировать, в то время как военные кланы продолжали держаться за свои территориальные империи — даже после того, как от них почти ничего не осталось. В заключительной части периода правления Токутава гражданские организации, вплотную приблизившиеся к кормилу центральной власти, уже готовому выскользнуть из рук военного истеблишмента, начали перенимать у него дух исключительного превосходства, типичный для воинского сословия. Вполне естественно, такая ассимиляция имела место лишь в самых верхних слоях затронутых ею классов — так, например, богатые торговцы искали расположения у представителей военного правительства, зачастую открыто их покупая, в то время как последние все больше и больше полагались на финансовые и организационные способности молодых, энергичных людей из дза.

Хотя гражданские организации появлялись на свет для противостояния военному истеблишменту и его повсеместному доминированию, в конечном итоге они начали делать для буси то, что воины больше не могли делать для себя. Как мы уже видели, «отцы» некогда мятежных мати-якко были зачислены в хатамото и поддерживали порядок на своих территориях. Дегенеративное воздействие затянувшейся феодальной эпохи в конце концов стало приносить свои плоды: гордых, независимых городских жителей, принимавших самое активное участие в формировании национальной культуры на протяжении пятнадцатого и шестнадцатого веков, сменили послушные и податливые марионетки, беспрекословно подчиняющиеся чужой воле и исполняющие решения своих старых хозяев и их новых вассалов в соответствии с той военной традицией, которую они в конечном итоге начали считать своей собственной.

Наконец мы подошли к той многочисленной категории населения, чье непосредственное участие в поддержании или нарушении законов страны являлось для них одним из главных стимулов к развитию, применению и передаче методов и стилей боевых единоборств. В феодальной Японии они были представлены различными полицейскими силами и их вечными противниками из преступного мира. В отдельную группу, близкую к последним по своему полному пренебрежению к закону и социальным условностям, мы должны выделить знаменитых пиратов Ямато.

С самых древних времен каждый военный клан в провинции имел собственный отряд полиции, чья основная задача состояла в поддержании закона и порядка в границах территории клана. К числу находившихся под их опекой поднадзорных лиц относились не только простолюдины — крестьяне, торговцы и ремесленники, принадлежащие к клану, а также чужаки, оказавшиеся на его землях, но и воины клана. В скором времени эти местные отряды превратились в своего рода полицейские силы, которые в мирное время контролировали вверенную им территорию, стараясь предупредить или нейтрализовать любые формы преступного поведения. Все деревни, районы и города либо находились под юрисдикцией организованных полицейских сил и их военного начальства, либо организовывали свои собственные органы охраны правопорядка, которые в любом случае напрямую подчинялись замку даймё и представителям клана. Так, например, в древней столице Хэйан порядок поддерживали полицейские управы, расположенные в каждом районе города, которые подчинялись городским судам и в конечном итоге императорскому двору.

Но когда культура Хэйан начала переживать стадию упадка и отряды воинов устремились к центру из провинций, возникла необходимость в создании новой государственной структуры, которая могла бы уравновесить все враждующие стороны. Схема, согласно которой различные общественные классы получали право формировать собственные силы охраны правопорядка под руководством одного или нескольких официальных чиновников, вскоре прочно вошла в традицию. Ее эффективность усиливал принцип коллективной ответственности, подразумевающий, что за проступок одного человека должен понести наказание каждый, кто связан с ним круговой порукой.

Однако именно Иэясу Токугава, как выразился Рейсхауэр, принадлежит «сомнительная слава» человека, который реорганизовал полицейские силы и поднял их на недостижимый ранее уровень эффективности и вездесущности. Как мы уже отмечали в разделе, посвященном структуре японского общества периода Токугава, обширная и сложная сеть полицейского контроля постепенно распространялась по всей Японии, начиная с Эдо, военной столицы страны, где когорты хатамото и гокэнин, а вместе с ними и гарнизоны провинциальных воинов были готовы исполнить волю сёгуна, и местные органы самой разнообразной природы помогали друг другу поддерживать закон и порядок при помощи профилактического надзора или быстрой реакции на то, что в то время расценивалось как «преступное поведение».

Изучая систему военной диктатуры, подобной той, которую установил Токугава, бывает очень трудно провести четкое разграничение между военным законом и гражданским законом, между институциональными средствами усиления первого и теми особыми мерами, которые были направлены на усиление последнего. Провести такое разграничение почти невозможно, к тому же в большинстве случаев в этом нет никакой необходимости, поскольку в деспотическом обществе, в котором центральное правительство обладает всей полнотой власти над людьми, всякое преступление, даже самое мелкое и незначительное, рассматривается как прямой вызов этой власти, охватывающей и определяющей каждый аспект национальной жизни. Следует помнить о том, что законы Токугава, самого могущественного из военных кланов, по сути, представляли собой «военное право» (Embree 1, 18). Как таковые, они были «крайне репрессивными по своей природе», поскольку доводили до крайней степени диктат любого закона, направленного на сохранение определенных правовых и социальных форм, установленных в данное время и на данном историческом этапе. Гибкость закона в переходные фазы развития и его более широкая интерпретация на новых стадиях эволюции общества глубоко претили военным традициям, которые, по определению, всегда были жесткими и конкретными. Необходимо добавить, что последние являлись реакцией на ужасы нестабильной эпохи гражданских войн (1336–1600), истощивших нацию. С другой стороны, они, по всей видимости, как нельзя лучше подходили к той концепции норм человеческого поведения, которая была импортирована из Китая и доведена в Японии до своей самой экстремальной формы. Согласно этой интерпретации мораль по своей природе является понятием сугубо общественным, а не индивидуальным или приватным. Таким образом, любое действие гражданина касается общества, а следовательно, государства, и если власть в стране принадлежит военной диктатуре, — его военным представителям.

Эдо полнилось когортами воинов и гражданских чиновников, призванных исполнять полицейские функции. Гарнизоны прямых вассалов сёгуна, хатсшото, были стратегически рассредоточены в Киото и его окрестностях. Как сообщает Ядзаки, в Эдо насчитывалось 669 наблюдательных постов хатамото, созданных бакуфу и провинциальными правителями, которые имели там свои резиденции. В определенной степени они контролировали друг друга и, кроме того, осуществляли совместный контроль над тысячью наблюдательных постов, расположенных в кварталах простолюдинов. Эти сторожевые посты находились под у правлением гражданских чиновников, назначавшихся корпорациями и гильдиями каждого квартала. Эти чиновники подразделялись на три основные категории в соответствии со своим социальным статусом, доходом и служебными обязанностями. Стражники (ерики), полицейские (досин) и патрульные (окаппики) формировали отряды вооруженных людей, которые несли службу возле каждого входа в квартал и, под надзором военных, у всех городских ворот. Они, согласно традиции, обычно подразделялись на пять групп людей, сферы влияния которых становились все более четкими и определенными по мере закрепления системы. Под этими группами мы находим наемных работников (тэсаки) и помощников, привлекавшихся в основном из социального слоя отверженных, эта. Ввиду присущего буддистам глубокого отвращения к контакту с кровью (что достаточно парадоксально для культуры, породившей культ меча), такие работы, как убой животных, выделка их шкур и производство кожаных изделий, стали монопольным правом эта, имевших с них неплохой доход. Кроме того, эта служили «в качестве тюремщиков, стражников людей, осужденных на публичное наказание, а также исполняли роль палачей» (Yazaki, 218).

Группы эта, вместе с их помощниками (тэдаи), часто использовались для ареста или уничтожения установленных преступников. Более сложные задачи, связанные с задержанием преступников, обладающих более высоким статусом или боевым мастерством, исполнялись ими совместно с группами ёрики, досин и окаппики или под их прямым руководством.

Совсем не удивительно, что такой вездесущий и громоздкий полицейский аппарат был замечен в злоупотреблениях самого различного рода. Так, например, досин, окаппики и их подчиненные, тэсаки, часто обвинялись в вымогательстве. Ядзаки рассказывает об арестах невинных граждан «по ложным обвинениям с целью сбора с них штрафов, которые превратились в дополнительный источник доходов» (Yazaki, 218). В некоторых случаях реакция горожан, особенно когда подобные злоупотребления сочетались с повышением налогового бремени или нехваткой продовольствия, могла породить искру, необходимую для того, чтобы недовольство переросло в открытое восстание. Однако армии воинов, маячившие за спинами этих полицейских чиновников и окружавшие Эдо со всех сторон, гарантировали, что любая подобная реакция, если она вообще произойдет, будет иметь ограниченный и кратковременный характер.

В мирное время открытый надзор над полицейским аппаратом, при помощи аппарата гражданских и военных чиновников, осуществляли городские судьи (мати-бугё). Более скрытный надзор над полицией вели цензоры (мэцукэ), которые держали под контролем как гражданских, так и военных чиновников при помощи «обширной, тщательно продуманной и необычайно эффективной разведывательной организации — предшественника тайной полиции наших времен» (Kennedy, 125). Их излюбленным инструментом были профессиональные шпионы, ниндзя, о которых будет рассказано в части 2.

Существуют многочисленные доказательства того, что в феодальной Японии полицейские и их помощники тратили немало времени и усилий на развитие специального оружия и технических приемов, предназначенных для нейтрализации преступников, которые по большей части были вооружены и (принимая во внимания суровость наказания за любое правонарушение) оказывали при аресте отчаянное сопротивление. Кроме необходимости защитить себя от агрессивной реакции вооруженного преступника, желающего любой ценой избежать пленения, полицейские часто были вынуждены решать другую малоприятную задачу — арест высокопоставленного лица без нанесения ему физического ущерба. В определенных случаях преступника требовалось во что бы то ни стало захватить живым ввиду его большой ценности для мэцукэ в качестве источника информации о замышляющихся мятежах, заговорах и т. д. Поэтому среди оружия полицейских сил феодальной Японии мы находим кинжал-трезубец (дзиттэ), который позволял нейтрализовать острый как бритва меч; шест с крючьями (содэгарами), имеющий близкое сходство с боевым посохом, но использовавшийся в основном для сковывания движений вооруженного человека при помощи захвата рукавов или других частей его одежды; крюк с цепью (манрикику-сари), изобретателем которого считается Данносин Тосимицу, начальник стражи у ворот замка в Эдо; и другие разновидности оружия с цепью, использовавшиеся на манер лассо или бола, главным образом доя того, чтобы парализовать и усмирить правонарушителя. Полицейские также внесли определенный вклад в развитие систем рукопашного боя без оружия. Так, например, в японских хрониках периода Токугава упоминается Ямамото Тамидзаэмон, знаменитый полицейский офицер из Осака, который считается основателем школы дзюдзюцу Синно Синто. Искусство рукопашного поединка многим обязано этим людям, в том числе и париям, таким, как эта, которые модифицировали многие старинные, а также создали некоторые новые специализации (дзюцу) боевых единоборств как с оружием, так и без. И даже официальные хроники букё неохотно упоминают подобных мастеров, лишь косвенно признавая их вклад в искусство владения копьем, мечом, коротким трезубцем или веером.

У внешних границ законности и далеко за их пределами полицейским силам феодальной Японии противостояли профессиональные игроки, мошенники, воры, грабители — все те, из кого состоял преступный мир городов или банды, бесчинствовавшие в сельской местности. В своей организационной структуре эти преступные группы также следовали иерархическому образцу, перенятому у военного сословия: они были организованы вертикально, с «отцом» во главе и многочисленными лейтенантами, исполнявшими его приказы. Эти банды имели свои территориальные границы, которые они яростно защищали против вторжений любого рода, тем самым создавая для официальных властей сложные, порой неразрешимые проблемы на протяжении всего периода Токугава.

В ранние периоды японской феодальной истории сельская местность была благодатной почвой для формирования крупных банд преступников и разбойников, которые терроризировали и облагали поборами близлежащие деревни, пока наконец военные лидеры не перешли к решительным действиям, взявшись за изгнание преступников со своих земель, что привело к резкому сокращению их численности. Спад бандитизма (который процветал с одиннадцатого по семнадцатый век) совпал по времени с ростом городской преступности в период Токугава, когда в конце феодальной эпохи произошло увеличение численности торговцев и ремесленников. На самом деле, преступники, профессиональные игроки и лица, скрывавшиеся от закона, благодаря своим навыкам в обращении с оружием и репутации опытных уличных бойцов часто принимались на службу в качестве личных телохранителей лидеров дза.

Дзирото Симидзу, «главный босс Токайдо» на закате эпохи Токугава, в начале своей карьеры был профессиональным игроком, и свои исключительные лидерские качества он развил, ускользая из многочисленных ловушек, расставлявшихся на него полицией и конкурирующими бандами. В конце концов сопротивление ему было почти полностью прекращено и он даже достиг полуофициального статуса в территориальной цепочке власти своей провинции. Подобно многим другим лидерам неофициальных сообществ, корпораций и гильдий, он также начал делать для буси, которые номинально находились у власти, то, что больше не могли делать для себя — то есть поддерживать и защищать разрушающийся общественный строй от атак новых обычаев и устремлений, провозглашавших зарю новой эры в истории Японии.

Бунтарский дух таких преступников был неукротим. Они не только заставляли заплатить за свою жизнь или свободу дорогой ценой (которая многократно оправдывала жалованье полицейских), но даже перед лицом неминуемой смерти часто демонстрировали свое глубокое презрение к полицейским и их функциям. В феодальной Японии было принято проверять остроту и прочность новых мечей, предназначавшихся для воинов высших категорий и рангов, на телах казненных преступников. В отдельных случаях, когда меч хотел приобрести влиятельный человек, способный себе это позволить, испытание проводились на живых телах. Рассказывают, что как-то раз вор, приговоренный к отсечению головы, заметил среди полицейских официального испытателя мечей и спросил его: «Ты собираешься проверить этот клинок на мне?» — «Да, — последовал ответ. — Я хочу рассечь твое тело от плеча вниз по диагонали». — «Очень жаль, что я не узнал об этом раньше, — сказал осужденный с мрачным юмором. — А то бы я проглотил пару больших камней, и ты бы сломал о них свой драгоценный меч».

И, наконец, данный обзор значимости вклада различных слоев общества в развитие новых видов оружия и методов рукопашного боя не был бы полным без упоминания пиратов, которые терроризировали прибрежные города Кореи и Японии, начиная с самых ранних периодов японской истории. Упоминания этих отчаянных морских бродяг можно встретить не только в японских исторических документах, но и в более древних китайских хрониках, где они носят имя «дети (сыновья) Японии» (вако; ва — древнекитайское название Японии). Родиной пиратов были в основном западные провинции Хонсю, Кюсю и Сикоку, и «подобно тому, как это происходило в елизаветинской Англии, японских флибустьеров нередко финансировали самые влиятельные семьи страны, не гнушавшиеся получать свою долю от их добычи» (Kennedy, 75).

Корабли японских пиратов появлялись у берегов Филиппин, Таиланда, Явы и даже Индии, где, согласно Уильямсу, им «ни в одном порту не разрешали сходить на берег… с оружием, поскольку в любом месте, где бы они ни появлялись, за ними следовала репутация дерзких и отчаянных головорезов» (Williams, 30).

Вако основывали свои колонии даже в глубине материка. Так, например, в Нанкине они на протяжении нескольких веков отражали рейды кораблей китайского и японского флотов, которые безуспешно пытались их обуздать. Особенно активные в течение четырнадцатого, пятнадцатого и шестнадцатого веков, они были практически полностью уничтожены Хидэёси и диктаторами из клана Токугава, которые наложили запрет на любые контакты японцев с внешним миром. Всем японцам было строго запрещено покидать страну, а те, кто ее уже покинул, не могли вернуться назад (под страхом смертной казни), и это буквально лишило вако их баз, откуда они отправлялись на поиски сокровищ и куда затем возвращались со своею добычей. Но прежде чем их многовековой активности был положен конец, они успели прославиться по всей Азии за свои «исключительные боевые качества и полное равнодушие к смерти» (Kennedy, 101) — качества, которые европейские державы, перенеся арену своей хищнической борьбы на азиатский театр, умело эксплуатировали, используя этих пиратов в качестве наемников. Вероятно, именно благодаря средневековым вако будзюцу позаимствовало чужеземные методы рукопашного боя, которые до эпохи Токугава распространились по всей Японии. В любом случае нет никакого сомнения в том, что они были превосходными бойцами, сражавшимися необычайно хорошо против превосходящих сил противника независимо от качества направленного против них оружия. Нет также сомнений и в том, что, независимо от своего происхождения, они, как и большинство их соотечественников, обладали качеством, общим для всех членов японских родовых кланов, готовностью принять смерть в случае поражения.

В 1604 году два английских корабля, бороздивших моря под флагом святого Георгия, встретили у побережья Бинтанга, возле Сингапура, «японскую джонку, на мачте которой развевался флаг Хатимана… бога войны» (Williams, 30). Столкновение между «английскими морскими бродягами и японскими пиратами» превратилось в «необычайно кровавое» морское сражение, в ходе которого низкорослые и коренастые вако пытались захватить английские корабли, <Тигр» и «Тигренок», но сумели лишь убить капитана первого судна, прежде чем им пришлось отступить под натиском превосходящих сил английских флибустьеров и огневой мощи их корабельных! орудий. Даже несмотря на то что заряды крупной картечи пробили огромные пробоины в корпусе их судна и почти полностью снесли палубную надстройку, японские пираты продолжали сражаться до самого конца, и лишь один из них был взят в плен живым. Его продержали в трюме всю ночь, а утром вытащили на палубу, чтобы вздернуть на рее. По словам свидетелей, «этот японец разорвал веревку и прыгнул в море. Я не могу сказать, доплыл он до земли или нет» (Williams, 30).

Японские пираты сражаются с английскими флибустьерами.

Существование специфических видов оружия, а также прямые и косвенные упоминания в исторических хрониках конкретных технических приемов, стилей и методов их использования в бою — все это предполагает наличие центров систематической подготовки (как самых примитивных, так и наиболее изощренных), где адепты будзюцу имели возможность познакомиться с теорией и практикой рукопашного боя. В этих центрах студентов учили справляться с бесчисленными непредсказуемыми ситуациями, с которыми они могли столкнуться в реальном бою. В записях, составлявшихся писцами военных кланов начиная с одиннадцатого столетия, и особенно в хрониках периода Эдо, эти центры обычно упоминаются как «школы боевых искусств» (будзюцу рю). Вполне естественно, такое определение применялось в основном к центрам боевой подготовки, которые посещали профессиональные бойцы феодальной Японии — воины (буси), поскольку именно они занимали доминирующее положение в обществе в этот исторический период.

Таким образом, по определению, рю представляли собой школы, в которых общепризнанный эксперт обучал нескольких учеников стратегии использования определенного вида оружия, в определенном стиле и в соответствии с определенной концепцией. Основным предназначением боевых рю было образование в смысле передачи систематических знаний в области специализаций будзюцу специалистами-учителями, которые считались способными подготовить специалистов-бойцов. Как это видно из таблицы 11, каждая школа обычно идентифицировалась по фамилии ее основателя или родоначальника определенного боевого стиля, преподаваемого в этой школе; по названию клана, под эгидой которого рю получило официальное признание; по образным названиям, ассоциировавшимся с характерными для данной школы стратегиями и техническими приемами; по конкретному эзотерическому принципу, считавшемуся дидактической основой или характерной особенностью этого учения.

Милитаристская культура феодальной Японии внесла огромный вклад в быстрое распространение самых разнообразных боевых рю. Эпоха непрерывных войн, продолжавшаяся с девятого по семнадцатый век, создавала благодатную почву для изобретения, тестирования и дальнейшего совершенствования оружия, стилей стратегий и технических приемов рукопашного боя, а также для систематического обучения этим предметам. Однако, судя по всему, в доктрине будзюцу доминировали шесть основных типов рю. По прихоти времени, места и обстоятельств эти шесть типов часто смешивались и перекрывали друг друга.

Первый тип боевых школ можно охарактеризовать как оригинальные, то есть это такие школы, где обучение проводили сами основатели боевого стиля или их собственные ученики под прямым наблюдением наставника. Вторым типом были вторичные школы, которыми руководили инструкторы и учителя, обучавшиеся у других мастеров данного стиля, прежде чем они открыли собственные центры подготовки. Не существует жесткого критерия, который можно было бы использовать для оценки степени оригинальности той или иной школы, поскольку все они разделяли общую традицию, и, кроме того, как это видно из биографий многих выдающихся учителей, почти обо всех них можно смело сказать, что они разработали собственные стили, стратегии, технические приемы (и даже новые виды боевого оружия), после того как прошли обучение у лучших мастеров различных боевых искусств своего времени. Очевидно, что эти люди стремились приобрести самый широкий опыт в будзюцу, прежде чем заняться собственной стратегической интерпретацией накопленных знаний.

Третий тип школ боевых искусств представляли наследственные рю — школы, которые действовали под управлением одной семьи учителей, где передача накопленного опыта в области будзюцу происходила напрямую, от отца к сыну, на протяжении многих поколений. В тех случаях, когда учитель не имел сыновей, которым он мог бы передать традиции наследственного рю, или же его собственные дети по какой-то причине были непригодны к обучению, общепринятым выходом из ситуации являлось усыновление талантливого ученика. Этому усыновленному наследнику передавались бумаги школы, ее дидактические традиции, а также имя учителя.

Прямой противоположностью данного типа школ боевых искусств были ненаследственные рю, которые в доктрине будзюцу часто упоминаются как рю-ха (Draeger, 84). Однако они, по всей видимости, были распространены значительно меньше — вероятно, потому, что традиции ненаследственных школ оберегались не так тщательно (и, следовательно, были недолговечными), как в школах наследственного типа.

Пятый тип был представлен общественными школами, которые имели официальное разрешение властей проводить обучение в определенном месте и получали гарантированный доход либо в виде продукции с закрепленного за ними участка земли, либо чаще всего в виде содержания, выплачиваемого рисом. 1< шестому типу относились частные школы, действовавшие без официального разрешения на территории феодальных владений. Такие школы не получали содержания, поскольку они игнорировались властями, если не находились под прямым запретом.

Общее количество таких центров боевой подготовки варьировалось от периода к периоду, и цифры, которые приводятся в хрониках феодальной Японии, следует рассматривать с определенной долей скептицизма, поскольку до эпохи Токугава было просто невозможно провести точную перепись боевых рю. Даже позднее, когда по соображениям политической целесообразности и ради самосохранения баку фу Эдо начало вести свой собственный учет боевых рю, официальный перечень ограничился школами, избирательно одобренными центральными властями, а это были в основном школы первого и четвертого типов. Таким образом, в списки не попали полулегальные школы, чье существование власти терпели только потому, что они действовали на территории отдаленных феодальных поместий, не говоря уже о подпольных школах боевых искусств, полностью находившихся за чертой закона.

Так, например, в классическом справочнике 1843 года «Будзюцу рюсо-року», цитируемом Доре, перечислено 159 основных школ боевых искусств. Далее они подразделяются в порядке их «относительной важности» на восемь главных специализаций будзюцу: шестьдесят одна школа фехтования на мечах и еще пять, специализирующихся в иайдзюцу (искусство быстрого и координированного выхватывания меча); двадцать девять школ фехтования на копьях, вероятно, яридзюцу, поскольку тот же самый автор называет еще две школы, специализировавшихся в использовании алебарды (нагината); девятнадцать школ стрельбы из огнестрельного оружия; двадцать школ единоборства без оружия, вероятно, дзюдзюцу, средневекового предшественника дзюдо; четырнадцать школ стрельбы из лука и девять верховой езды. В список также были включены второстепенные школы, где обучали плаванию с лошадью и без, а также игре на барабане и морской раковине, которые использовались как «средства подачи боевых сигналов» (Dore 2, 149).

Там также упоминаются и другие второстепенные школы, например, такие, где учили захватывать преступников живьем, по всей видимости, возникавшие в ответ на специфические потребности периода Токугава, в течение которого обязанности воинского сословия древних времен постепенно переходили к полиции.

Что касается местоположения, то рю можно было найти повсюду. Каждый военный клан феодальной Японии имел собственные центры специализированной боевой подготовки на территории, находившейся под его юрисдикцией. Начиная от самого мелкого клана, располагавшего лишь одной главной резиденцией, до самого крупного, владевшего несколькими, все они выделяли в них достаточно места для стрельбищ и тренировочных залов, где студенты могли практиковаться в использовании различных видов оружия, овладевая боевыми навыками под руководством опытных наставников, пока их не признавали готовыми встретить врага на поле боя (или где-то еще). Особняки, принадлежавшие буке (а еще раньше аристократическим семьям эпохи Хэйан), всегда имели на своей территории большие площади, специально отведенные для практических занятий различными специализациями будзюцу, такими, как стрельба из лука, верховая езда, фехтование на копьях и фехтование на мечах. Вполне естественно, что в этих тренировочных залах особое внимание уделяли лидерам и высокопоставленным членам клана, в то время как более многочисленные вассалы низших рангов получали ту подготовку, которая считалась соответствующей их положению.

Как указывает Доре, в девятнадцатом столетии даже самый скромный военный клан содержал отдельного учителя по каждой боевой специализации. Такой учитель получал в свое распоряжение собственный тренировочный зал либо помещение, которое он делил с мастером другой боевой специализации, «проводя занятия через день» (Dore 2, 149). Более состоятельные кланы могли позволить себе содержать сразу «нескольких учителей по каждой из специализаций, причем принадлежащих к различным рю», которые проводили занятия в собственных домах или же приходили на дом к воинам высших категорий и рангов. Частные школы, где единственный специалист обучал избранных учеников какому-то конкретному боевому стилю, были настолько многочисленны, что некоторые авторы выдвинули теорию, согласно которой все боевые школы, существовавшие в различных феодальных поместьях, по своему происхождению являлись простыми частными школами. В качестве дополнительного аргумента в пользу этой теории ее сторонники ссылаются на тот факт, что большинство воинов лично обучали собственных детей, по крайней мере наиболее традиционным видам боевых искусств. Если в данном контексте определение «частная» используется в смысле, противоположном понятию «общественная» в отношении школы, которая не принадлежала к единообразной национальной системе, то такая теория имеет право на существование. Но поскольку школы в феодальных поместьях обычно основывались по инициативе лидеров клана ради их собственных воинов, определение «частная школа» приобретает более широкое и пространное значение, чем в случае со школой, в которой единственный наставник обучает отобранных им учеников. По нашему мнению, название «частная школа» более правильно употреблять в отношении этого последнего типа школ.

Как уже отмечалось ранее, секты воинственных жрецов и монахов имели свои собственные, зачастую весьма активные центры боевой подготовки, которые в конце эпохи Хэйан, как и в периоды, предшествовавшие приходу к власти Токугава, находились в зданиях, соседствовавших с их главными храмами и часовнями, или же были расположены)з отдаленных горных районах. Некоторые из таких центров посещали не только монахи с воинственными наклонностями, но и представители других общественных классов, среди которых не последнее место занимали сами воины. Большинство этих школ были безжалостно уничтожены букё в «смутное время» (продолжавшееся, по сути, с конца эпохи Хэйан до прихода к власти Токугава), и Они уже больше никогда не поднимались до своего прежнего положения тренировочных центров, где происходила вербовка и подготовка армий искусных бойцов в религиозных облачениях. Тем не менее те из них, которые продолжили свое существование под строгим надзором властей, даже при сёгунате Токугава, по-прежнему пользовались у воинов с пытливым умом репутацией хранилищ бесценных теоретических знаний.

До эпохи Токугава обучением крестьян боевым искусствам занимались их непосредственные начальники — либо воин из того клана, к которому они принадлежали, либо староста их родной деревни (оба типа лидеров обычно принадлежали к низшим рангам букё). Но после того как крестьяне были разоружены Хидэёси и более чем на два века привязаны указом Иэясу к своим деревням и рисовым полям, у них, по всей видимости, уже не было времени и тем более возможностей для систематических занятий теми боевыми искусствами, которые буси начали считать своей исключительной прерогативой. И все же в хрониках периода Эдо мы читаем о представителях крестьянского сословия, чья репутация была настолько высока, что их детям разрешали посещать школы для воинов и даже носить мечи, а также о крестьянах, занимавшихся боевыми искусствами под руководством странствующего воина, чаще всего ронина, который расплачивался за гостеприимство уроками фехтования на копьях или мечах.

Хотя после шестнадцатого века крестьяне почти полностью утратили свои навыки в традиционных специализациях будзюцу, которые до периода Токугава находились на самом высоком уровне, они оставались мастерами нетрадиционных, но не менее смертоносных стилей и методов рукопашного боя, в чем не раз имели возможность удостовериться бусы (хотя порою слишком поздно), когда их накрывало волной крестьянского восстания. И, конечно же, японские земледельцы превосходно владели теми средствами ведения партизанской войны, к которым при необходимости прибегали крестьяне всего мира, то есть системами рукопашного боя, основанными на использовании таких сельскохозяйственных орудий, как серп, коса, шест и различные сочетании веревок и петель (эти системы всегда были представлены наиболее естественными формами боевого наследия, связанного с использованием таких инструментов, которые являлись частью повседневной жизни крестьян).

Ответственность за обучение боевым приемам с использованием сельскохозяйственных орудий обычно возлагалась на главу семьи или равного ему в деревенской иерархии. Чаще всего этим нетрадиционным боевым искусствам своих односельчан обучал деревенский мастер, чья семья из поколения в поколение передавала секреты какого-то конкретного метода рукопашного боя, или тот, кто получил свои знания из рук странствующего воина.

В городах ремесленники и торговцы, их корпорации, гильдии и союзы тоже основывали собственные центры боевой подготовки, решая таким образом на местном уровне проблему насилия и беспорядка в обществе. Вполне естественно, значимость этих центров значительно возрастала во времена социальных волнений и массовых беспорядков, как, например, на закате Хэйанской культуры и в период, предшествовавший приходу к власти Токугава, когда многие города феодальной Японии пережили на себе ужасы войны, подвергаясь атакам воинов, монахов и разношерстных банд преступников. Хотя их главным предназначением было воспитание бойцов для защиты городского района в беспокойные времена, во многих случаях они значительно расширяли эти границы вплоть до подготовки целых армий, которые пытались проводить экспансионистскую политику богатых торговцев и ремесленников. Такие центры подготовки, конечно же, вызывали на себя гнев букё и либо были полностью разрушены, либо им разрешали продолжать обучение только в рамках местной и индивидуальной самозащиты. Так, например, в период Токугава создание конюшен и стрельбищ для массового обучения простолюдинов традиционным японским искусствам стрельбы из лука и верховой езды было чем-то немыслимым. Контроль правительства и его широкой сети тайных осведомителей делал любые подобные попытки не только тщетными, но и крайне опасными. Однако в поместьях некоторых богатых торговцев с военными (а следовательно, и политическими) амбициями было достаточно места, чтобы переоборудовать свободные помещения для (зачастую нелегальных) занятий такими боевыми искусствами, как фехтование на мечах и копьях под руководством частного учителя, принадлежащего к признанному рю будзюцу. Судя по всему, в городах и крупных населенных пунктах особенно активно действовали центры обучения методам рукопашного боя без оружия — основная причина этого заключалась в том, что закон запрещал простолюдинам носить оружие, и они представляли собой легкую мишень для буйных выходок со стороны вооруженных людей. Те простолюдины, которые получили знание какого-то боевого метода по наследству от предков, принимавших участие в сражениях так называемого «смутного времени», во многих случаях бережно сохраняли. Они также могли получить такие знания за плату от мастера, готового и способного их обучать, будь то связанный с каким-то кланом воин или самурай без хозяина (ронин). Более того, полицейские силы городов имели свои собственные центры обучения методам рукопашного боя без оружия, которые были открыты для простолюдинов, чтобы они могли обучаться там приемам самообороны. На существование различных стилей единоборства без оружия, варьировавшихся от места к месту, ясно указывают встречающиеся в хрониках будзюцу упоминания технических особенностей, которые, к примеру, отличали бойца из Осака от бойца из Киото.

В структурном отношении основу каждой школы составляли две главные категории ее членов: учитель и его ассистенты, с одной стороны, и ученики — с другой. Как и все остальные социальные группы феодальной Японии, от семьи до клана, от общественного класса до нации, рю имели вертикальную структуру, и в их микрокосме отражались все основные черты первобытного, патриархального клана: жесткая иерархия во главе с патриархом, который удерживал в своих руках все бразды правления, прямое подчинение каждого члена школы своему непосредственному начальник), острое чувство преданности организации (в лучших школах сопровождавшееся таким же острым чувством ответственности за младших и подчиненных в пределах внутренней иерархии), и, наконец, узы тайны и взаимовыручки, предназначавшиеся для защиты и сохранения практического опыта, идей и самих членов рю от посторонних. Это тесное совпадение внутренних связей, которое создавало динамичное напряжение в каждой школе и в то же самое время помогало ей сохранять свою целостность среди всех остальных социальных групп феодальной Японии, существовало во всех школах боевых искусств, от самых больших и богатых до самых маленьких и бедных.

В школы независимого типа ученики почти всегда принимались по рекомендации людей, пользовавшихся доверием учителя. В школы, связанные с военными кланами, ученики набирались преимущественно из того клана, который финансировал школу. Ученики обычно подразделялись на две большие категории. К первой из них относились те ученики, которые не только были преисполнены решимости достигнуть высшей степени мастерства в какой-то боевой дисциплине, но и сами собирались стать профессиональными учителями. Им разрешалось «Принимать пищу вместе с учителем — точно так же, как подмастерье мог питаться за одним столом с мастером» (Dore 2, 72), а также жить в помещениях самой школы, где они постоянно тренировались и помогали вести хозяйство, как это де-дали в своих монастырях буддистские монахи, чей жизненный стиль и преданность боевым искусствам часто пытались имитировать ученики. Тесная и долговременная связь между драматическими, насильственными аспектами японской культуры феодальных времен и религиозными элементами, которые использовались для того, чтобы подкрепить и оправдать ее воинственную направленность, нашла свое отражение в общепринятом названии тренировочного зала боевых рю. Этот зал обычно упоминается под названием дадзё, которое было позаимствовано у буддистских монахов. Такие залы, предназначавшиеся для медитации и других духовных упражнений, были почти в каждом монастыре. Следуя обычаю, принятому у торговцев и ремесленников периода Эдо, постоянно проживавших в школе учеников из первой группы называли подмастерьями (ути-дэси).

Ученики из второй группы просто посещали занятия, а затем возвращались в свои дома, но все они тренировались до тех пор, пока учитель не признавал их уровень мастерства в избранной боевой специализации удовлетворительным. После этого учитель выдавал своим воспитанникам подтверждающие их квалификацию аттестаты (мэнкё), заверенные печатью школы. В исключительных случаях некоторые наставники выдавали особо одаренному ученику «полную лицензию» (мокуроку), где говорилось, что «учитель научил своего ученика всему, что он знал» (Dore 2, 152).

В данном контексте интересно сравнить эти формальные дипломы древних и феодальных рю будзюцу с практикой, принятой в современных школах боевых искусств. Хотя большинство этих школ было основано в девятнадцатом веке, они претендуют на наследство боевых традиций будзюцу, часто связывая себя с боевыми рю древнего происхождения. В современных школах дзюдо, карате, айкидо, кэндо, кюдо и т. д. ученикам, в зависимости от их опыта и умения, присваиваются различные категории и ранги, проиллюстрированные в таблице 12. Каждый из рангов обычно можно определить по цвету пояса (оби), который ученики носят поверх тренировочного костюма (ги). Чаще всего используются такие цвета, как белый, желтый, зеленый, коричневый, черный, красный и пурпурный.

По мнению некоторых авторов, эта современная система, основанная на таком понятии, как дан (степень, присваиваемая ученику, получившему черный пояс), не только представляет собой модификацию древней системы (известной как система мэнкё), разработанную в ответ на новые требования времени и культуры, но в то же время является дегенеративным искажением простого и ясного принципа оценки боевой квалификации, который сменила сложная система категорий и рангов, связанная скорее с институционным формализмом и организационными требованиями, чем с основным критерием боевого мастерства — совершенством техники. Хотя кажется вполне справедливым, что чрезмерная увлеченность поясами и рангами часто может повредить той цели, ради которой эти ранги вводились, тем не менее есть свидетельства, указывающие на то, что в некоторых феодальных рю ученикам также присваивали «до девяти степеней отличия». Кроме того, идея использовать цветные пояса для идентификации рангов уходит своими корнями в бюрократическую систему Хэйанской культуры, которая «в подражание китайской династии Суй» ввела калейдоскопические цвета при дворе.

Что касается боевого обучения, то программа каждого рю с самого начала включала в себя не только практические аспекты конкретной боевой специализации, такие, как стойки и смещения, которые подготавливали почву для проведения эффективных приемов рукопашного боя в соответствии с определенными образцами стратегий атаки, контратаки и защиты против одного или нескольких противников. В программу входили также специальные упражнения для развития таких факторов, как психический контроль, сила воли, решимость и полная концентрация на конкретных стратегиях и целях в точные моменты конфронтации. Подобный тип всесторонней программы боевой подготовки, судя по всему, предпочитали рю, действовавшие в «беспокойную эпоху» до периода Токугава, когда идеалом бойца, независимо от его классовой принадлежности, считался человек, способный сражаться на поле боя любым доступным для него оружием (начиная от собственного лука, копья или меча до оружия, отобранного у противника), и невозмутимо встречать любую проблему, которую могла поставить перед ним драматичная и жестокая реальность того времени. Таким образом, можно сказать, что в древних боевых рю подход к обучению был значительно шире по охвату и глубине, чем в более поздние периоды, поскольку он пытался предусмотреть все возможные варианты развития боевой ситуации, с которыми всесторонне развитая личность должна была справляться стильно и эффективно.

Однако в период Токугава такой всесторонний подход к изучению будзюцу, судя по всему, использовался все реже, и в конце концов его почти полностью заменил другой, в значительной степени ограниченный, но и более специализированный подход, который, возможно, развивал меньшее количество боевых качеств у студентов, но при этом доводил их до высочайшей степени эффективности и технического совершенства. Те рю, главная цель которых заключалась в подготовке воинов, судя по всему, исходили из того, что, поскольку возможности человека не безграничны, никому не по силам полностью реализовать свои способности во всех видах единоборств, и поэтому они концентрировали свое внимание на развитии базы узкоспециальных теоретических и практических знаний в каждом из направлений будзюцу. Эта тенденция, находившаяся в зачаточном состоянии в предыдущие исторические периоды (поскольку даже несмотря на то, что в те времена бойцы были универсалами, каждый все равно отдавал предпочтение тем видам оружия и техническим приемам, которые лучше всего подходили его темпераменту), стала нормой в эпоху Токугава, когда рю для буси начали выпускать превосходных мастеров копья, неловких в обращении с мечом, и наоборот. Такой узкоспециальный подход оказал свое влияние и на различные стили, методики и стратегии, существовавшие в каждом из боевых искусств. Как было отмечено ранее, в феодальной Японии было достаточно много рю, специализировавшихся на владении копьем, и все они отличались (часто весьма радикально) друг от друга в тактических методах использования данного оружия. Рю фехтования на мечах различались еще больше в своем конкретном подходе к стойкам, техническим приемам и стратегиям использования меча в бою. Наконец, этот упор на специализацию стал оказывать такое заметное влияние на общую программу подготовки, что многие рю подверглись острой критике за то, что они уделяют внимание только внешним техническим аспектам боевого искусства (стойки, перемещения, приемы, стратегии и т. д.), совершенно забывая про внутренние факторы, которые делают технику эффективной (развитие психического контроля, силы воли, концентрации, решимости и т. д.). Вполне естественно, некоторые рю обвиняли в совершенно противоположной тенденции.

По мнению некоторых авторов, проблема узкой специализации боевых рю в период Токугава была основным источником того особого соперничества, которое проявлялось не в безобидных схоластических дебатах, а в ожесточенных столкновениях (вооруженных и невооруженных) между учениками различных школ, вспыхивавших всякий раз, когда они встречались. Подобная взаимная вражда часто продолжалась многие годы, зародившись еще до эпохи Токугава, когда жизнь ценилась очень дешево, а дуэли со смертельным исходом были частью повседневной жизни. Эти кровавые поединки смешивались с бесчисленными междоусобными конфликтами, которые сотрясали японское общество в так называемое «смутное время». Однако диктаторы Токугава не собирались терпеть беспорядки любого рода, особенно если они могли спровоцировать более крупные социальные взрывы. Таким образом, в период Эдо «были предприняты попытки погасить этот дух нездорового соперничества между боевыми рю» (Dore 2, 151). Власти изолировали каждую школу в пределах ее тренировочного лагеря, чтобы держать всех ее учеников под пристальным наблюдением, и, кроме того, в самих школах практика некогда смертоносных боевых искусств постепенно модифицировалась в сторону повышения безопасности для всех последователей того или иного рю. Те бойцы, которые создавали или поддерживали свою репутацию за счет смертельных поединков с другими мастерами боевых искусств, были вынуждены отвечать за неповиновение законам и указам, за-прощающим дуэли, либо устраивать такие поединки как можно дальше от зоны юрисдикции Эдо.

Знаменитая дуэль между двумя величайшими мастерами меча своего времени, Миямото Мусаси и Сасаки Кодзиро, состоялась на маленьком безлюдном островке в проливе Каммон, хотя на исход этого поединка тайно делали ставки управляющий провинцией и другие влиятельные люди.

Характерной особенностью обучения в боевых рю раннефеодальной Японии, которая вызывает большой интерес у исследователей будзюцу, была атмосфера секретности, доминировавшая почти в каждой школе. Обязательным предварительным условием принятия в школу была клятва хранить тайну, которую давал каждый ученик, отдавая себя на попечение учителя. Эти добровольно принимаемые узы абсолютной секретности являлись средством сохранения тайны не только в боевых искусствах или полувоенных школах различных единоборств, укоренившихся в японской культуре. «В Японии, — пишет Ямасита, — люди постоянно слышат о хидэн («тайные традиции»), окуги («тайные искусства») и хидзуцу («внутренние тайны») всевозможных направлений» (Yamashita, 265).

На самом деле, узы секретности имели в Японии самое широкое распространение — каждая ветвь этой своеобразной культуры, независимо от своей природы и функций, была организована по клановому образцу и создавала вокруг себя атмосферу замкнутости и таинственности. Так, например, решив записать народные пьесы (кёгэн), полученные в наследство от отца (пьесы, передававшиеся «из поколения в поколение посредством устной традиции»), Тораки извиняется за то, что он, в определенной степени, раскрывает профессиональные секреты, которые каждая театральная труппа или семья передавала только своим верным членам, и никогда посторонним. Даже математике (считавшейся «редким и отчасти эзотерическим искусством») обучали в специальных школах, каждая их которых практиковала свой метод обучения предмету, использовала особые «термины и символы» и, конечно же, «имела собственные «тайны», которые не печатались в книгах, а передавались посредством устного общения наиболее одаренным ученикам» (Dore 2, 147).

Эти «секретные» учения различных рю, «при близком рассмотрении которых, — по мнению Ямасита, — нельзя было найти ничего таинственного или сверхъестественного» (Yamashita, 265), судя по всему, состояли из конкретных способов или методов делать что-то в манере, отличающейся от общепринятой и поэтому «неожиданной». Выдающийся драматург, режиссер и актер средневекового театра «Но» Сэами Мотокиё (1363–1443) выразил эту фундаментальную идею наиболее ясно, когда, обсуждая основной элемент театральной постановки (кульминацию пьесы), он сказал, что самое главное — вызвать у публики эмоции, которые являются для нее неожиданными. Согласно Ямасита, эзотерическая аура таинственности и оккультных сил, типичная для любой примитивной, анимистической культуры, быстро рассеивается при близком и тщательном анализе. «Некоторые хидэн цветочной аранжировки просто объясняют конкретные способы, при помощи которых цветы долгое время могут оставаться свежими. Хидэн в фехтовании часто не более чем определенные ловкие движения меча, отобранные в результате длительного опыта как наиболее эффективные» (Yamashita, 265). Хотя существование такого большого количества секретов в японской культуре многие японские авторы объясняют тем, что «недостаток печатных прессов порождал необходимость в индивидуальном обучении, и, кроме того, учителя не получали никакой денежной выгоды, когда доверяли секреты своим ученикам» (Yamashita, 265), все же, следует добавить, что эти стратегические хидэн порой имели большое практическое значение, особенно в будзюцу, поскольку от них нередко зависела сама жизнь воина в феодальной Японии. Став всеобщим достоянием, секретные методы использования того или иного оружия в любой из специализаций боевых искусств в значительной мере утрачивали эффект неожиданности. Это, в свою очередь, предъявляло дополнительные требования к мастерству воина, когда и если он встречался в бою с противником, который владел теми же секретами и был хорошо обучен их практическому использованию.

Но следует помнить также и о том, что существовало четкое различие между ловкачом, который (подобно ниндзя) постоянно изобретал новые тактики и уловки, и мастером, способным продемонстрировать исключительную технику, стиль и эффективность даже в пределах общепринятых и самых строгих правил своей боевой специализации. Что касается последнего, то он мало думал о том, как ему перехитрить противника при помощи тайной стратегии, то есть извлечь для себя выгоду из его невежества и, следовательно, связанной с ним слабости (хотя в глазах многих грязная игра приравнивалась к хорошей стратегии). Скорее можно сказать, что настоящий мастер искренне стремился превзойти противника в том искусстве, в котором они оба достигли совершенства. Вполне естественно, те, кто исповедовал такую модель поведения, находились в меньшинстве, на что указывает обилие так называемых секретных приемов, предназначенных для того, чтобы удивить противника и победить его, застав врасплох. Это объяснялось не только тем, что по-настоящему преданные и честные люди (в западном смысле преданности личным принципам или этическим нормам, радикально отличающейся от слепой преданности господину) всегда были большой редкостью, но также и тем, что человеку могла потребоваться целая жизнь на то, чтобы овладеть всеми «физическими» и эзотерическими методами боя, в то время как, с другой стороны, вызов на смертельный поединок мог быть брошен ему неожиданно, в любой момент.

Одной из самых характерных особенностей древних систем боевой подготовки, который до сих пор сохраняется в большинстве школ, где изучают и практикуют древние боевые искусства и современные модификации будзюцу, по всей видимости, является вертикальный тип абсолютного доминирования главного инструктора или учителя над его учениками и всеми остальными инструкторами в школе. Отдавая дань времени и в соответствии с позаимствованными у западной культуры более демократичными идеями, особенно теми, что связаны с методами обучения, такие крупные институты, как Кодокан в Токио и Будоквэй в Лондоне, попытались обеспечить более коллегиальный и горизонтальный вклад в процесс обучения для лучших инструкторов дзюдо, которые, в идеале, должны принимать совместное участие в развитии своей боевой дисциплины. Время и быстрое развитие средств коммуникации, от печатной продукции до путешествий, также внесли свой вклад в значительное изменение секретного характера многих специализаций будзюцу, заставив тех, кто до сих пор придерживается полной закрытости, выглядеть печальным анахронизмом в глазах современников. Как заметил Ямасита, древняя идея «эксклюзивности» эпохи примитивных кланов, члены которых, судя по всему, были разбиты на маленькие закрытые группы подозрительных посвященных, замкнутых на самих себе, уступила место широкому восприятию «человеческой культуры» и мирового опыта, чьи бесчисленные образцы и методы «наряду с современными возможностями для печати и постоянно растущее количество книг по техническим предметам… были выставлены на дневной свет и добавлены в общую копилку знаний» (Yamashita, 265).

Как уже было отмечено ранее, качество подготовки в боевых рю варьировалось в зависимости от времени и, конечно же, обстоятельств. Если на основании сохранившихся записей в эволюционном развитии будзюцу и можно выделить какую-то тенденцию, то мы бы в первую очередь отметили две основные качественные фазы, по всей видимости, характеризующие процесс обучения в крупных центрах боевой подготовки: первая, позитивная и реальная, когда боевые искусства являлись жизненной необходимостью для человека, который был вынужден приспосабливаться к жестокой реальности своего существования, используя различные специализации будзюцу; вторая, негативная и формальная, когда будзюцу, как средство выживания, постепенно теряло свое прежнее значение и в конечном итоге превратилось в романтическую традицию, основным средством выражения которой стали ритуалистические демонстрации. Этот цикл можно проследить на примере Хэйанской культуры, где военные доблести и навыки аристократических кланов, пытавшихся в архаическую эпоху установить баланс сил в царстве Ва (получая за это регалии и знаки отличия), превратились со временем в пустые звания, которых сторонились многие вельможи. «Получить должность в военном министерстве, — пишет один ученый в своей работе, посвященной придворной жизни в Древней Японии, — считалось самым неудачным вариантом развития карьеры придворного» (Morris, 97). Даже отряды дворцовой охраны в Нара, Нагаока и, наконец, Киото «уже во времена Мурасаки… исполняли чисто церемониальные функции».

Этот цикл проявил себя и в военной культуре феодальной Японии, где практика будзюцу (а следовательно, и сами школы, обучавшие всем его стилям и специализациям) находилась на высочайшем уровне в течение нескольких веков «смутного времени», как и в начале периода Токугава, но постепенно пришла в упадок к концу правления Токугава. На протяжении этого длительного периода, пока нация жила в мире под бдительным присмотром когорт сёгуна в Эдо (так же как и в провинциях), когда открытые дуэли или состязания между студентами различных рю были строго запрещены, а каждая школа изолирована в пределах своего тренировочного лагеря, произошло заметное снижение среднего уровня мастерства, и в некогда живом, бурлящем мире будзюцу начало распространяться пассивное, почти безразличное отношение к обучению боевым искусствам. Поединки с использованием настоящего оружия или его заменителей «случались все реже и реже», а упражнения с мечом и копьем, по словам Доре, «стали напоминать формальную гимнастику или хореографические этюды — одним словом, как сказал Фудзита Токо, превратились в детскую забаву» (Dore 2,151).

Соответственно процесс обучения, как отмечали в своих записях критики будзюцу, стал «невыносимо скучным и, кроме того, почти бессмысленным» (Dore 2,152). Ситуация ухудшилась настолько сильно, что бакуфу Эдо, обеспокоенное угрозами со стороны западных наций и их военных посланников, которые осадили Японию в девятнадцатом веке, запоздало сменило свой прежний курс, пытаясь остановить падение качества обучения будзюцу в школах, доступных для воинов новой индустриальной эпохи. Управляющие провинциями «начали поощрять дуэли как разновидность тренировки» (Dore 2,173), и первой характерной особенностью обучения будзюцу, которая была подвергнута острой критике со стороны властей, стала именно «скрытная замкнутость различных рю», что теперь расценивалось как «препятствие для развития полезных навыков». Школы боевых искусств призывали «тренироваться вместе», и некоторые военные кланы стали предпринимать собственные попытки оживить боевой дух, сильно разбавленный правительственным контролем и пустым формализмом. Любой неизвестный мастер фехтования на мечах или копьях, претендующий на должность учителя в рю феодального владения, должен был продемонстрировать свое искусство на практике, «одержав победу по меньшей мере в шести поединках из десяти с претендентами на роль наставника из других рю» (Dore 2,173), и та школа, которая не сумела подготовить мастера, способного победить в шести дуэлях, «подлежала закрытию».

Однако к началу девятнадцатого столетия качественный уровень преподавания будзюцу упал слишком низко, и даже отчаянные усилия военных властей исправить ситуацию, которую они сами же помогали создать, оказались бесплодными. Здоровая конкуренция и вместе с ней процесс отбора среди активных центров боевой подготовки, широко распространенные в беспокойном, но сравнительно свободном японском обществе до периода Токугава, не могли быть восстановлены искусственно за короткий промежуток времени после продолжительного парализующего воздействия правительственного контроля. К концу периода Токугава традиционное будзюцу, так же как и центры боевой подготовки, утратило свое прежнее значение и отошло в область обрядов и обычаев, которые нация сохраняет в качестве напоминания о своем славном прошлом. В то же самое время в японском обществе начали зарождаться новые порядки и обычаи для учреждения новых центров ориентации и новых школ, способных соответствовать уровню эпохи, историческое содержание которой требовало почти полного преобразования уже сильно разбавленных военных традиций. Использование таких терминов, как «боевая этика» или «боевые пути» (будо) вместо «боевые искусства» (будзюцу), на самом деле имеет давнюю историю, поскольку их можно встретить в хрониках начала периода Эдо. Но это почти стало правилом к концу периода Токугава и позднее, когда многие школы, связанные с системами единоборств, ведущими свое происхождение от феодального будзюцу, называли их специализациями будо, тем самым как бы подчеркивая, что они представляют собой общеобразовательные методы достижения целей, отличных от тех, которые преследовали древние рю будзюцу.

В самом сердце рю мы находим загадочную фигуру, от которой зависело само существование будзюцу, а также сохранение и развитие его теории и практики. Такой фигурой был мастер боевых искусств, эксперт по оружию, учитель — сэнсэй. В этой точке предмет боевой подготовки перемещался с коллективного измерения рю на индивидуальное измерение распространителя знания. Таким образом, в этом разделе объектами нашего внимания будет сэнсэй как важный субъект будзюцу и его роль в становлении, сохранении и передаче теории и практики боевых искусств на систематической основе.

Где бы им ни суждено было найти свое применение, на поле боя или же в индивидуальном поединке, различные специализации будзюцу, как и история боевых искусств в целом, всегда находились в большом долгу перед сэнсэем — тем человеком, который, следуя своим естественным наклонностям и спонтанному интересу к боевым искусствам или знаниям из других областей человеческой деятельности, которые помогают решать проблемы вооруженной и невооруженной конфронтации, посвящал большую часть своей жизни изучению будзюцу. Он экспериментировал с оружием, проверял технические приемы и стратегии различных специализаций в реальном бою и разрабатывал новые стили или способы, помогающие эффективно справиться с огромным количеством тех опасных ситуаций, в которых человек мог легко потерять свою жизнь. Кроме того, он учил своим методам других. Такие учителя занимали видное положение в доктрине будзюцу, согласно древним канонам историографии, по которым значимость исторических событий определялась участием в них героев и лидеров. Не преуменьшая, несомненно, важнейшую роль в истории будзюцу бесчисленной массы воинов всех классов и рангов, которые часто прокладывали путь и создавали благоприятный климат для появления знаменитых учителей, именно последние предпринимали целенаправленные усилия для создания четко определенных боевых систем, основывали школы, набирали учеников и передавали им записи собственного опыта, чтобы сохранить свои идеи и практические знания для последующих эпох.

Нам очень мало известно о том, какие критерии использовались при оценке кандидата на должность преподавателя боевых искусств. Можно предположить, что (по крайней мере первоначально) ее получали наиболее одаренные члены клана, имеющие природную склонность к упражнениям с оружием. В китайской культуре назначение на ту или иную должность почти полностью зависело от индивидуальных качеств, которые оценивались по результатам публичных экзаменов, и постоянного наблюдения за достижениями кандидата на протяжении всей его официальной карьеры. Однако в Японии официальные должности имели в основном наследственный характер и, следовательно, передавались от отца к его родному или усыновленному сыну. Таким образом, если китайские военные хроники наполнены именами бойцов, лично прославившихся своими достижениями в различных специализациях боевого искусства, то в Японии мы читаем в основном про «школы» и «семьи» мастеров будзюцу, гордившихся своей принадлежностью к известной династии многих поколений профессионалов, чьим письменным или устным инструкциям они собирались следовать достаточно близко.

Вполне естественно, что период политической нестабильности, последовавший за крахом Хэйанской культуры и ассоциировавшийся с началом военной эпохи, разорвал традиционные связи с прошлым. В течение этой эпохи, особенно на фоне социальных волнений периодов Камакура, Асикага и Момояма, кланы начали готовить новых людей, которых со временем стали называть профессиональными бойцами. По-видимому, именно в это время традиционные боевые искусства достигли высочайшего уровня оное го развития. Эти новые люди, в свою очередь, стали родоначальниками новых семей инструкторов, которые выражали традиционную признательность тому или иному правителю, главе клана, чтобы получить официальную должность учителя будзюцу в школе для его воинов. К тому времени, когда правители из дома Токугава сосредоточили в своих руках всю власть в стране, древняя традиция принадлежности учителя боевых искусств к какому-то клану была прочно восстановлена и даже усилена еще более ярко выраженным военным характером.

Будущий наставник обычно начинал свою карьеру как студент конкретной специализации будзюцу, либо поступив в рю и тренируясь там под строгим руководством сэнсэя, либо родившись в семье инструкторов будзюцу. Затем он проходил через те стадии развития, которые выбрал для него учитель или были намечены им самостоятельно. После этого он продолжал совершенствоваться в своей специализации и, наконец, становился инструктором в школе своего учителя или получал разрешение открыть собственное додзё в другом месте. Часто он заканчивал курс обучения в нескольких рю по различным специализациям будзюцу и разрабатывал свой собственный синкретический метод, чтобы открыть собственную независимую школу.

Приближаясь к рассмотрению этой ключевой фигуры в практике будзюцу, необходимо провести четкое разграничение между учителями из воинского сословия и теми, кто принадлежал к другим классам. Наставников из первой категории, вполне естественно, было большинство, как и должно было быть в культуре, насквозь пропитанной боевым духом. Эта категория включала (в порядке важности) специалистов в стрельбе из лука, фехтовании на копьях, фехтовании на мечах, общей стратегии и нескольких подчиненных систем рукопашного боя без оружия, таких, как дзюдзюцу и айкидзюцу, использовавшихся в сочетании с традиционными боевыми специализациями воинского сословия. Среди них специалисты в конной стрельбе из лука, которой увлекались древние аристократы (куге), занимали почетное место, поскольку их специализация была связана с древнейшими периодами японской истории. За ними, в порядке престижности, следовали учителя фехтования на мечах, ставшие особенно популярными в период Токугава, когда крупномасштабные боевые действия велись очень редко, в то время как стычки между вассалами различных кланов или самураями и простолюдинами постепенно становились все более распространенными. Последние имели своих собственных учителей, которых они набирали из рядов буси, изменивших свои отношения с военным истеблишментом, или из числа представителей их собственного класса, ставших квалифицированными мастерами. Такие учителя составляли меньшинство, поскольку эти люди обычно специализировались в боевых искусствах, которыми можно было заниматься, не привлекая к себе внимания военных властей. Среди них мы находим специалистов различных стилей рукопашного боя без оружия или тех, что были основаны на использовании специальных инструментов, распространенных среди представителей различных классов, таких, как посох, веер, железные курительные трубки и всевозможные орудия с цепью.

Общие закономерности развития боевой культуры позволяют нам предположить, что повышение социальной значимости этих инструкторов в продолжительный период мира, навязанного Токугава, несколько понизило роль традиционных видов оружия в качестве основного фактора при разрешении конфликтов; но в то же время нельзя сказать, что они достигли того уровня престижности, который имел в феодальной Японии сэнсэй, обучавший традиционным формам будзюцу. Интересно отметить, что даже сегодня, среди создателей новых систем рукопашного боя, основанных на японском будзюцу, те из них, которые достигли определенной степени известности в западном и восточном полушариях, как правило, на какой-то стадии своей карьеры изучали традиционные виды боевых единоборств, такие, как фехтование на копьях и мечах. Этим они создают вокруг своих методологий определенную ауру, присущую японским боевым искусствам, и отдают сегодня дань признательности специализациям и искусствам, зародившимся много веков назад.

Степень социальной значимости того или иного учителя находила свое отражение в ранге и должности, которые он получал в клановой иерархии. Их услуги обычно оценивались достаточно высоко, как до периода Токугава, так и в самом его начале, особенно когда среди их учеников были лидеры клана, которым, вполне естественно, уделялось особое внимание. Как уже отмечалось ранее, многие богатые кланы содержали отдельного учителя по каждой из основных специализаций будзюцу, получивших признание у буке) некоторые кланы даже нанимали сразу нескольких учителей по одной специализации. В таких случаях обилие инструкторов объяснялось не только тем обстоятельством, что им приходилось тренировать вассалов разного ранга, но также и вполне понятным желанием воинов клана (особенно высоких рангов) овладеть самым широким диапазоном знаний и навыков в боевых искусствах.

Второе разграничение, которое следует провести при рассмотрении учителей, основано на том, принимали ли они непосредственное участие в создании новых боевых стилей или же просто передавали эти стили из одного поколения в другое. В этом контексте мы должны делать различие между наставниками, которые создали новые стили будзюцу и, следовательно, основали собственные школы (рю), и теми, кто всего лишь присоединился к какой-то школе или унаследовал ее от другого мастера и обучал там стилю будзюцу, перенятому от основателя этой школы. В феодальной Японии инструкторы второй категории составляли подавляющее большинство, их ряды постоянно пополняли, поколение за поколением, наследники, потомки и ученики наставников первого типа, которых, будь то изобретатели новых, видов оружия, приемов, стратегий или стилей будзюцу. всегда было сравнительно немного. На самом деле, сэнсэй такого типа обычно был человеком, который создал себе репутацию не только как изобретатель нового оружия или учитель, улучшивший традиционное, но и как мастер, разработавший новые методы эффективного использования этого оружия на поле боя, в смертельных дуэлях или в публичных демонстрациях и состязаниях. Однако, как уже говорилось ранее, известность того или иного учителя часто была обусловлена его умением объяснять тонкости своего метода другим людям или способностью воспитывать целые группы учеников, одинаково готовых успешно противостоять жестокой реальности боя. По тому, как сэнсэй обращался с оружием или использовал собственное тело в системах рукопашного боя без оружия, его можно было безошибочно отличить от другого учителя или бойца, считавшегося экспертом в той же самой или схожей специализации будзюцу. Но сэнсэем, в истинном смысле этого слова, он становился в первую очередь благодаря своей способности передавать другим суть своего конкретного стиля и умению распространить его достаточно широко, чтобы он не оказался потерянным для последующих поколений. Эта способность отличала его от тех мастеров будзюцу, которые могли сражаться с непревзойденной эффективностью, но которые не сумели или не захотели передать собственные методы другим и унесли свои секреты с собою в могилу, не оставив после себя ни школы, ни учеников.

Особый характер того стиля, которому обучал сэнсэй, составлял основу его репутации как наставника и его школы, как активно действующего центра боевой подготовки. С увеличением числа учеников, посещающих школу того или иного учителя, и с течением времени такая репутация начинала приобретать черты священной традиции, которые, как мы уже отмечали ранее, добавляли веса и выразительности и без того достаточно высокой практической привлекательности его учения.

Учителя второй категории были наследниками, преемниками, администраторами, которые укрепляли славу основателей рю и сохраняли их в качестве действующих центров боевой подготовки после их смерти. Сэнсэй такого типа был, и должен был быть, человеком другого типа, поскольку его основная задача заключалась в том, чтобы сохранить конкретный метод рукопашного боя в неизменном виде или по меньшей мере как можно ближе к оригинальной концепции основателя. Поэтому он не должен был обладать творческими наклонностями, как тот человек, от которого он получил свои знания и полномочия учителя. Кроме того, рассуждая логически, можно предположить, что родоначальник боевого стиля в качестве своего преемника скорее выберет такого человека, который будет строго придерживаться канонов, заложенных им в основу нового метода или новой школы. Несмотря на присущий им недостаток оригинальности, именно учителям второго типа будзюцу обязано тем, что до наших дней из глубины веков дошли некоторые важные послания, которые в противном случае были бы для нас безвозвратно потеряны. И, несмотря на естественную для человека тенденцию усовершенствовать унаследованный метод, адаптируя его технику и стратегию к различным обстоятельствам времени, места и культуры, а также улучшать, а следовательно, и менять этот метод, многие учителя второго типа сохраняли верность избранному ими стилю даже после того, как он терял свою свежесть и новизну в непрерывно изменяющемся мире. Передавая различные методы другим или записывая их технические особенности в свитках и манускриптах, эти учителя помогают будзюцу прослеживать свое собственное историческое развитие и определять ценность каждого метода с точки зрения его вклада в теорию и практику боевых искусств.

Учителя первой категории появлялись из всех рангов и слоев японского общества в период ожесточенной борьбы феодалов за верховную власть, продолжавшийся с десятого по шестнадцатый век, когда было значительно легче, чем в древнюю Хэйанскую эпоху или в период Токугава, преодолевать барьеры, установленные властями, чтобы запереть каждого члена общества в его социальной ячейке. На самом деле, эта беспокойная эра японской истории породила немало выдающихся личностей, которые упоминаются в доктрине будзюцу как родоначальники боевых специализаций или как изобретатели новых стилей и методов использования в бою, как нового, так и традиционного оружия с исключительной эффективностью. Но даже в условиях жестко стратифицированного общества эпохи Хэйанами периода Токугава личный талант все равно продолжал проявлять себя независимо от социальных условностей, политической строгости и наследственных барьеров. Обе эпохи знали немало примеров знаменитых бойцов и выдающихся учителей, появлявшихся из рядов простолюдинов, которых аристократы древнего кугё в Киото, а позднее феодальные бароны букё из Эдо пытались всячески репрессировать или путем не менее болезненных маневров принять в свой собственный клан, часто повысив их до уровня полноправных вассалов. Однако такие исключительные люди находились в явном меньшинстве, поскольку обе культуры были основаны на конституциональной концепции наследственных прав, официально зарегистрированных в архиве клана и передававшихся исключительно от отца к сыну и от предков к потомкам по вертикальной линии, гарантируя последним незыблемость ранга и общественного положения, дарованных им от рождения.

Таким образом, здесь следует провести еще одно разграничение: между учителями, принадлежавшими к какому-то клану, и учителями, которые содержали свою школу на независимой или полузависимой основе.

Вполне естественно, что в культуре, неукоснительно следующей вертикальной модели патриархального клана, учителя первой категории составляли подавляющее большинство. Они могли быть связаны с этим основным социальным элементом либо от рождения, либо по выбору — последний мог быть добровольным, как в случае с сэнсэем без хозяина, претендующим на должность инструктора боевых искусств в клане феодального правителя или навязанным сверху, когда сэнсэй, уже принадлежащий к какому-то клану, получал приказ от своего господина присягнуть на верность другому хозяину. После того как клятва верности была принесена, они получали разрешение открыть свою школу на территории клана, в архив которого заносилось их имя. Им назначалось определенное содержание, размер которого зависел от их репутации и положения в клановой иерархии. Они имели свои собственные тренировочные залы и жилые помещения, расположенные в непосредственной близости от особняка феодального правителя или непосредственно в его замке, когда они тренировали самого правителя и вассалов высшего ранга, либо в месте, легко доступном для воинов клана, которых они должны были обучать. Если учитель принадлежал к какому-то клану, то индивидуальная природа его стиля и методов боя приобретала ярко выраженный характер. Следует помнить, что каждый клан представлял собой замкнутую социальную группу, территориально независимую и крайне ревностно относящуюся к своим прерогативам, традициям и могуществу, которые сохранялись и усиливались при помощи будзюцу. Само его существование среди многих других кланов зависело от твердой убежденности в исключительности своей миссии и чувства собственной значимости для судьбы всей нации. Таким образом, сэнсэй, находившийся на службе у военного клана, старался сохранять свои методы будзюцу в секрете, раскрывая их только полноправным членам клана или тем, кто имел официальное разрешение главы клана посещать занятия в его школе.

Как уже отмечалось ранее, основателем какого-то конкретного стиля будзюцу мог быть сэнсэй, который родился и вырос в военном клане или был принят в клан в качестве полноправного члена по указанию его лидера и занял определенное место во внутренней иерархии. Укрепившись в своем положении, эти учителя передавали секреты своего боевого стиля наследникам — должность учителя, как и все остальные должности в японском феодальном обществе, были почти полностью наследственными и передавались по прямой, вертикальной линии. Когда у учителя не было прямого наследника по родственной линии, он мог усыновить его, сделав свой выбор среди лучших (и обычно самых консервативных) студентов своего додзё, таким образом позаботившись о том, чтобы его метод, а также его имя и школа оставались в клане. Соответственно такие учителя были основателями династий инструкторов, большинство из которых сохраняли свою верность клану и семье его лидеров на протяжении многих поколений.

Однако некоторые наставники, такие, как «человек-волна» (ронин), не были связаны узами верности с каким-либо кланом. Они могли просто получить разрешение от властей клана проживать на определенной территории, а затем обучать будзюцу воинов клана или всех тех, кто хотел учиться и имел возможность платить за обучение. Вполне естественно, таких людей было меньшинство, как и странствующих учителей, которые в сопровождении своих учеников посещали цитадели разных кланов, одну за другой, демонстрировали там свое искусство и какое-то время обучали воинов тех кланов, лидеры которых официально обращались к ним с такой просьбой. Так, например, знаменитый учитель кэндзюцу, Цукахара Бокудэн, путешествовал по стране в сопровождении более сотни студентов, страстно желающих обучаться у него.

И, наконец, образцом полной независимости был странствующий мастер, который, несмотря на свое исключительное боевое мастерство, не стал основателем собственного рю, чья личная репутация была движущей силой, заставлявшей его снова и снова проверять свое мастерство в индивидуальных поединках (особенно с другими мастерами будзюцу, включая и знаменитых учителей).

В своем додзё сэнсэй занимал положение, сравнимое по налету таинственности с положением императора в Киото, а по реальной власти с положением сёгуна в Эдо или даймё в собственном феодальном владении — то есть положение верховной власти и неоспоримого престижа. Каждый сэнсэй представлял собой центр социального микрокосма, рю, построенного по образцу клана (как все остальные социальные группы в феодальной Японии). В данном контексте было много написано об авторитарной природе японского лидера, который был поставлен своей собственной культурой на позицию абсолютного контроля над отдельными личностями и, соответственно, полной ответственности за них. Этот тип лидерства, который требовал от учеников безусловной преданности и полного послушания, представлял собой, на высших уровнях, смелую попытку учителей взять на себя бремя заботы о своих учениках в подходящей для них манере. Достаточно часто эта забота перерастала в странную форму безответного деспотизма, порождавшего с противоположной стороны общую инертность и пассивность. Основной недостаток подобного рода взаимоотношений (которые также поощряли слепое послушание и стерильное подражание) заключался в том, что они служили препятствием для развития уверенности в своих силах и не учили последователей сэнсэя брать на себя ответственность в критических ситуациях. Сами японские историки отмечают данную особенность своей культуры феодального периода и признают, что она продолжает оказывать свое влияние на японскую культуру даже сегодня. Западные историки, оценивая ситуацию со своей точки зрения, приходят к такому же заключению. Так, например, во время Второй мировой войны один из тактических принципов, применявшихся силами союзников на тихоокеанском театре боевых действий против сил императорской Японии, состоял в целенаправленном уничтожении японских офицеров, что приводило к нейтрализации дезориентированных войск. Можно сказать, что в любой военной организации устранение офицеров противника как основной координирующей и направляющей силы является одним из основных тактических принципов. Однако следует отметить, что именно против японцев этот принцип использовался наиболее широко и с самым заметным успехом.

Таким образом, можно сказать, что господство учителя будзюцу в собственном додзё было чертой характера, которую он унаследовал от японской культуры феодальных времен, впитывая ее в себя с каждым вдохом. Будучи составной частью социальной системы, требовавшей, чтобы он полностью и безоговорочно принимал свою роль, сэнсэй лишь изредка осознавал, какие опасности таит в себе такое безоговорочное принятие. Следует помнить, что его воспитание начиналось с момента рождения и это воздействие еще более усиливалось, когда он начинал изучать будзюцу под руководством своего первого наставника.

Фудзиока Сакутаро описал основные последствия воздействия такой системы на взаимоотношения между учителем и его учеником: «Ученик должен был держаться «в семи футах позади своего наставника, чтобы не наступить на его тень». Учитель показывал путь, а ученик мог лишь следовать за ним. Точно так же ученику не дозволялось ни на шаг отступать от инструкций наставника: ему разрешалось воспроизводить, но запрещалось улучшать. Поэтому совсем не удивительно, что по мере роста ученика учитель все более скупо делился с ним своими знаниями или пытался возвеличить свое искусство, окружив его ореолом мифических традиций. Если ученик проявлял независимый склад ума и пытался добавить что-то свое к тому, что было в него заложено, он навлекал на себя гнев учителя и даже мог быть подвергнут «отлучению» (Okuma, 449).

В своем ценном исследовании, посвященном образованию в Японии в эпоху Токугава, Доре отмечает поразительную разницу в положении японского учителя и его двойника в китайском обществе. Взяв в качестве конкретного примера учителя литературы, он далее поясняет, что если огромное уважение, которым пользовались японские учителя, объяснялось главным образом «дисциплинированностью» японцев, то на положении китайских литераторов сказывались «власть, престиж и сравнительное богатство», поскольку сами японские ученые периода Эдо «редко обладали властью и обычно жили очень скромно. Уважение — это все, что они могли потребовать, и совсем не удивительно, как ревностно они относились к своей единственной привилегии» (Dore 2, 183).

Сопутствующей чертой взаимоотношений между студентом будзюцу и его учителем являлся персональный характер этой связи. Студент, поступивший в какое-то конкретное рю, становился учеником мастера, который принимал его к себе в качестве личного воспитанника. «Скорее индивидуальное обучение, чем институциональное членство» (Dore 2, 73), было основано на прямом контакте между учеником и учителем боевого рю, который принимал его клятву, создававшую между ними главное связующее звено, и эта связь часто выходила далеко за пределы обычных педагогических взаимоотношений. Во многих случаях она сильно напоминала отношения строгого отца и послушного сына, соответствующие патриархальной концепции восточной семьи, в которой сын полностью подчинялся авторитету своего отца. Было подмечено, что даже сегодня редко где еще можно встретить более ярко выраженную форму уважения, порой почти неотличимую от подобострастия, чем ту, которую выражают мастеру любого вида искусства его японские студенты. По всей видимости, в данном случае проявляют себя архаичные и аморфные, но во многом определяющие чувства, проистекающие от поклонения предкам и почитания традиций прошлого, которые как бы олицетворяет собой учитель. Эти чувства стоят за многими особенностями японской культуры, не поддающимся любым попыткам рационального или аналитического объяснения. Интересно отметить, что было предпринято немало попыток трансплантировать принятый в Японии тип отношений между учеником и учителем на Запад (в определенные школы дзюдо, карате, айкидо, кэндо и т. д.). Результатом чаще всего было отчаяние и глубокое разочарование как японского инструктора, так и его западных студентов. Все дело в том, что на Западе почти полностью отсутствуют необходимые культурные предпосылки для такой трансплантации. Например, за пределами Востока редко можно встретить полную преданность одного человека другому, даже если последний наделен своим обществом верховной властью. Кроме того, на Западе отсутствуют условия, которые позволяли бы японскому учителю выполнять свои традиционные обязательства по отношению к студенту, то есть ответственность, в том числе и за личное благосостояние ученика, которая на Востоке намного превосходит по глубине и содержанию ответственность западного учителя перед своим учеником.

Вертикальная иерархическая система, характерная для общественных рю, связанных с каким-либо кланом, применялась также и в независимых школах будзюцу, где инструктор, не имеющий хозяина (то есть потомственные военный или мастер, который отказался от своего военного наследия), обучал студентов своему методу рукопашного боя за определенную плату — потенциальные студенты обычно обращались к учителю через его друзей или знакомых. Таких частных школ было достаточно много, особенно в начале периода Токугава, когда тысячи обездоленных воинов, чьи кланы были уничтожены или распущены, бродили по стране и зарабатывали себе на жизнь, как могли. В большинстве случаев эти школы открывали большие мастера рукопашного боя с оружием и без, которым приходилось доказывать свое искусство каждому, кто бросит им вызов, поскольку они не находились под защитой какого-либо клана. В таких школах абсолютное доминирование мастера, который считался (и считал себя сам) единственным источником власти и знаний, было общепризнанным фактом. С другой стороны, в структуре клана власть учителя, хотя порой достаточно значительная, всегда была уравновешена властью организации, которой он присягнул на верность, внутренними законами, которым он был обязан подчиняться, и теми лидерами, перед которыми он был в ответе за любое действие, способное причинить ущерб жизни и благополучию доверенных ему студентов.

В хрониках будзюцу (которые охватывают несколько столетий) трудно найти сколько-нибудь значительный пример образовательного учреждения, где процесс преподавания был бы построен не по вертикальному принципу — то есть в соответствии с горизонтальной и коллективной системой, которая позволяет студенту получать знания сразу от нескольких опытных инструкторов, работающих совместно над его развитием, каждый в своей специализации будзюцу, а не исповедующих, как это часто бывало, противоположные, взаимоисключающие взгляды на процесс обучения. Военные власти конца периода Эдо пытались как-то исправить эту ситуацию, но их усилия оказались запоздалыми и не принесли ощутимых результатов. На протяжении большей части периода Токугава студент, твердо решивший приобрести знания и практический опыт в области боевых искусств, был вынужден подчиниться жесткой дисциплине рю и преподававшего там сэнсэя. Таким образом, он мог обучаться по нескольку лет в каждой из боевых школ, и поэтому требовалось потратить целую жизнь на то, чтобы пройти через руки всех выдающихся мастеров, говоря лишь о самых популярных специализациях традиционного будзюцу в течение периода Токугава.

Как уже отмечалось ранее, большие кланы могли позволить себе содержать для своих воинов высших рангов сразу нескольких инструкторов под одной крышей, причем нередко по одной и той же специализации будзюцу. Однако последнее соглашение не всегда гарантировало удовлетворительный результат. Дело в том, что в этот исторический период должность инструктора боевых искусств в японском клане можно было получить не только за личные заслуги, но и по наследству или в силу старых обязательств, от которых чиновники клана обычно не желали отказываться в пользу «постороннего» мастера. Поэтому студент будзюцу (связанный с кланом), которого не устраивало качество, диапазон и глубина преподавания боевых искусств в школе клана, в конечном итоге мог попросить своего непосредственного начальника (чтобы тот обратился с соответствующей рекомендацией к властям клана) позволить ему совершить паломничество с целью обучения воинскому мастерству (муса-сугё). Если желаемое разрешение было получено, студент отправлялся в странствие по городам и весям Японии, от школы к школе и от инструктора к инструктору, имея при себе рекомендательное письмо, которое открывало для него многие (если не все) двери.

Одна из главных движущих сил будзюцу в феодальной Японии, сила, обеспечивавшая его развитие и обновление, была воплощена в этих странствующих воинах. В значительной степени именно странствующие духи, а не признанные мастера, прочно обосновавшиеся на должности официального инструктора клана или уединившиеся за стенами своей частной школы, были двигателями прогресса боевых искусств в феодальной Японии. Они поддерживали открытыми каналы коммуникации и обмена опытом для всех, кто интересовался воинскими искусствами. Официальные инструкторы обычно старались перекрыть эти каналы. Они уклонялись от вызовов на поединок, при этом часто намекая на то, что достигли в своей боевой специализации высшего уровня мастерства, превзойти который просто невозможно. Настоящие мастера, появлявшиеся здесь и там, продолжали учиться и совершенствоваться нередко на основании своего прямого опыта, даже вызывая на поединки тех, кто заявлял, будто бы они научились всему, чему только можно научиться. В истории будзюцу известны случаи, когда знаменитый учитель был публично опозорен (если не убит на месте) безвестным странствующим буси, который однажды появлялся из ниоткуда, чтобы вызвать его на поединок (даже в стенах собственной школы учителя), а затем снова растворялся в тумане.

Основная заслуга признанных учителей (как связанных с кланами, так и нет) заключалась в организованной и систематической передаче древних боевых систем из поколения в поколение как посредством устного и прямого общения, так и через рукописи, записи, манускрипты, свитки и прочие письменные руководства. Такие люди спасали будзюцу от забвения и поддерживали в нем жизнь, благодаря чему новым поколениям не приходилось каждый раз начинать все заново. Многие современные японские семьи, ведущие свое происхождение от древних военных кланов, по-прежнему бережно хранят такие записи (часто составленные на архаичном и эзотерическом языке), которые дошли до них по длинной цепочке мастеров будзюцу.

Воинственное духовенство, существовавшее до периода Токугава, обычно обучалось тонкости будзюцу у удалившихся от мира воинов, которые, как и знаменитый военачальник Такэда Сингэн, по всей видимости, не находили ничего необычного в том, чтобы удовлетворять их воинственные потребности даже после принятия духовного сана. Очевидно, тишина и изолированное местоположение монастырей (заставлявшее самураев больше думать в сравнении с их прежним занятием, в первую очередь побуждавшее их действовать) часто позволяли воинам постичь новые технические возможности будзюцу, которые они могли проверять и совершенствовать на досуге. Даже после прихода к власти Токугава слава некоторых учителей, обитавших где-то в глуши, притягивала многих воинов в их монастыри, храмы и горные убежища. Известны случаи, когда самураи тратили целые годы на изучение необычных, эзотерических методов рукопашного боя, разработанных такими учителями, одновременно получая пользу от аскетического режима, естественного для жизни отшельника вдали от многочисленных соблазнов городов и замков. Благодаря этому примеру более замкнутой формы обучения (продемонстрированного древними мастерами-аскетами) идея тренировок на лесистых склонах, в лесах или высоко в горах сохранила свою привлекательность для многих адептов современных форм будзюцу, уходящих своими корнями в феодальное прошлое Японии.