Вы приезжаете в любой большой индийский город — пусть это будет Дели, — выходите из поезда и, если вы человек новый и непривычный, сразу теряетесь и не понимаете, что ж дальше-то делать Ваши чемоданы подхватывает кто-то с номерным знаком на ремне — ну, думаете, может быть, и впрямь носильщик, — нагромождает их себе на голову, будь их хоть десять, и убегает. Вы сразу теряете его из виду Даже не пытайтесь его разыскать, это невозможно. Он сам вас будет встречать у стоянки такси, захватив уже для вас машину, и радостно улыбнется, когда вы наконец его там обнаружите.

А вокруг на перроне кипит толпа, огромная, яркая, как движущаяся клумба или цветущий сад. Пестро, разноцветно, разнообразно. Мужчины в белом, цветастом, клетчатом, полосатом и опять в белом. Их головы или увенчаны тюрбанами, или — что чаще — обнажены, и тогда их черные волосы, смазанные особым маслом, блестят, как антрацит. А женщины одеты в сари таких оттенков, которым и названий не подберешь, — желтых, розово-лимонных, палевых, ало-синих, зелено-оранжевых. И повсюду, как тюльпаны в весенней степи, — носильщики в больших красных тюрбанах.

Кто стоит, кто бежит, кто шествует. Говорят и кричат на всех языках Индии и, конечно, на английском. Теряют и снова находят свои купе, багаж, носильщиков, детей и друг друга. Смеются, возмущаются, машут руками, торгуются с носильщиками. Все суматошно, пестро, оживленно, весело. Повсюду кричат продавцы прохладительных напитков, фруктов и сладостей, гудят паровозы, и вы, растерявшись от всей этой суеты и шума, двигаетесь куда-то, как во сне, пока толпа не выносит вас к уже упомянутой стоянке такси.

И тут вы погружаетесь в поток уличного транспорта, при взгляде на который вас в первую очередь поражают велосипеды. Это что-то неописуемое — индийские велосипеды!

Кто бы мог подумать, что велосипеду свойственны такие особенности! Я несколько раз пристально всматривалась в индийские велосипеды и решительно не видела ничего такого, чем бы они внешне отличались от других велосипедов мира. Все то же самое. Но ни один другой велосипед не согласился бы везти на себе то, что возит индийский.

В Индии очень часто можно увидеть, например, трех взрослых людей на одном велосипеде. Трое — это почти правило. А бывает и пять и шесть. Едут семьями или родственными группами, причем техника размещения всех на одной машине продумана до тонкостей.

Обычно отец сидит на седле. Перед ним на раме помещается один или два члена семьи. К рулю спереди приделана полукруглая корзинка, в которой сидит, поджав ножки, один из младших детей. На багажник, как на стул, садится мать, держа в руках самого маленького. И так семья выезжает в гости, по делам и даже на загородную прогулку.

Поражает выносливость и сила того, кто везет остальных. Ведь такой груз не легко перевозить, нажимая на педали иногда в течение двух-трех часов Работают, работают тонкие темные ноги, работают не переставая. Пирамиды людей передвигаются на двух колесах во всех направлениях под палящим солнцем

Неру как-то сказал, что Индия сейчас переживает век велосипедов. Это удивительно верно. Все городские улицы, все шоссе буквально заполнены велосипедистами.

В Пенджабе (Панджабе) молодые сикхи сушат свои длинные волосы после мытья, разъезжая на велосипедах (сикхи по предписанию своей религии никогда не должны ни бриться, ни стричься). Зрелище это весьма интересное: «чернобородые русалки» проносятся вдвоем или втроем на одном велосипеде, а за ними по ветру полощутся волнистые блестящие волосы. Не можешь не повернуть за ними голову. Оглядываешься и встречаешь мгновенную вспышку белозубых улыбок. И — мимо.

А вот впереди двигается гора корзин, из-под которой неправдоподобно тонкими и слабыми выглядят еле виднеющиеся колеса велосипеда.

Там на велосипеде везут огромный стог сена, а здесь — клетки с курами. Вот проехала конструкция совсем особого рода, состоящая из бидонов и мешков, свисающих до самой земли. Они нагромождены такой сплошной массой, что от самого велосипедиста видны только ноги на педалях да руки на руле

Я бы не удивилась, если бы увидела, что на велосипедах перевозят автомобили и железнодорожные вагоны.

Послушание и преданность этой тоненькой машины своему хозяину уму непостижимы. Она только иногда позволяет себе сломаться. И тогда ее ведут вдоль улицы и ищут глазами дерево, на ветке которого висит старая, почерневшая велосипедная шина. Это не просто шина — это реклама, это вывеска ремонтной мастерской. Тут, под деревом, на земле расположился мастер в окружении паяльной лампы, нескольких заржавленных инструментов, насоса, запасных частей и мальчишек. Он может исправить любое повреждение. Обязательный мальчишка, что дежурит тут же, накачает камеры за монетку в пятьдесят пай-сов, и благодарный за лечение велосипед снова подставит свою спину хозяину, готовый принять на себя любой груз.

Если к этому велосипеду приделать не одно, а два задних колеса и смонтировать на них коляску, то на седле уже окажется велорикша.

Велорикши собираются группами у вокзалов и автобусных станций, у рынков и на больших перекрестках. Они готовы везти кого угодно, сколько угодно и куда угодно, лишь бы заработать несколько рупий в день Сколько раз приходилось видеть, как в коляске сидят две женщины, у их ног — трое-четверо детей, позади, на оси, стоит мужчина, и все это общество везет один безропотный велорикша. На ногах от чрезмерных усилий вздуваются вены, взмокшая рубашка прилипает к лопаткам, голова в тюрбане или платке, как заводная, покачивается взад-вперед, взад-вперед. Везет иногда из одного города в другой, везет и в гору и под гору, везет под солнцем и ливнем.

К чести многих, кого я видела, должна сказать, что обычно все же пассажиры — главным образом мужчины — сходят и идут рядом, если надо въезжать в гору. Но женщины обычно себя этим не беспокоят, а уж рикша и не заикнется об этом сам, если пассажир не находит нужным облегчить его мучительный труд.

Велорикши служат основным видом транспортной связи в подавляющем большинстве индийских городов.

Правда, на улицах больших городов можно видеть и такси, и так называемые скутера — двухместные крытые кабинки, укрепленные на трехколесном мотоцикле Но в провинциальных городах такси вообще, как правило, не существует, да и скутеров или вовсе нет, или есть два-три, и поневоле приходится пользоваться услугами велорикши.

И все же насколько лучше быть велорикшей, чем просто рикшей, рикшей-бегунком Тут слов никаких не найдешь, чтобы рассказать об этом. И особенно страшно видеть, как толстые матроны в золотых браслетах норовят обязательно сесть по две в одну коляску, чтобы не истратить лишнюю монетку на двух рикш. В Дели рикш нет, но в Калькутте, например, очень много.

В этом огромном, с бесконечно запутанными улицами и нечистыми на вид домами городе, который переполнен транспортом и задыхается от смога, тысячи рикш бегают с рассвета до глубокой темноты, встраиваясь в ряды машин, затравленно оглядываясь на их скоростные колеса и металлические тела, которые готовы в любую минуту нанести смертельный удар по мягкому, беззащитному человеческому телу, бегают, заломив локти за спину и судорожно глотая зловонные выхлопные газы, бегают, чтобы заработать на семью, на себя, на жизнь. И за каждый день надо отдать пять рупий хозяину коляски — редкий рикша имеет свою, — и только то, что сможет выработать сверх того, и составит его заработок. Больно на них смотреть…

Но уж если говорить о методах передвижения, то нельзя обойти молчанием два чудесных индийских экипажа — тонгу и икку. Тонга — это две соединенные спинками скамеечки на двух колесах и под навесом. Ее везет небольшая лошадка (лошадки в Индии все небольшие и используются только для городского транспорта). Возница сидит на передке, у ног пассажиров передней скамейки, а если пассажиров только двое, то они размещаются на задней — это более респектабельно, — и он тогда по-хозяйски сам сидит на передней.

На тонге вас трясет и подбрасывает, но вы подняты над уличной толпой и вам все далеко и широко видно. Это славный трудовой экипаж, и вы бываете очень рады, когда видите тонгу и можете не пользоваться услугами велорикши.

А икка — это старинный мусульманский экипаж. Он представляет собой почти квадратную дощатую площадку на двух колесах, посередине которой тоже квадратная, немного приподнятая платформочка. По углам этой платформочки тонкие высокие столбики, несущие на себе маленькую выпуклую крышу, похожую на четырехугольный зонтик. Зачем она нужна, мне понять не удалось. Тень от нее обычно бежит где-то рядом по дороге, так что от солнца она не защищает, да и от дождя она не закрывает, так как и мала, и слишком высока. Зачем она? Кто знает.

Люди сидят на икке кучкой, тесно сбившись на платформочке, и едут под солнцем и дождями кому куда нужно. Этих икк я много видела в старых городах Северной Индии — в таких, как Аллахабад или Лакхнау, где столетиями живут мусульмане.

Тарахтят тонги и икки по мощеным и асфальтированным улицам; с дробным стрекотом катятся скутера; непрерывно звеня, маневрируют велорикши; оглушительно клаксоня, проталкиваются автомобили всех марок и выпусков; мчатся велосипедисты, не соблюдая никаких правил уличного движения (и ничего о них не зная), движется во всех направлениях густая, яркая, многоголосая толпа — такова обычная картина оживленной улицы индийского города. К тому же можно видеть и священных коров, которые то стоят в тени домов, то подбирают фруктовую кожуру, то лежат поперек улицы, то едят что-то у лотков торговцев зеленью.

На улицах вы увидите также волов и буйволов. Белые горбатые волы и черные буйволы честно тянут груженые повозки, работая с рассвета до глубокой ночи. Они отворачиваются от машин и косятся на них большими влажными глазами.

А когда на дорогах темно, их глаза загораются в свете фар как зеленые фонарики. Особенно на ночных шоссе, где густая тьма скрывает все вокруг. Вы едете, и вдруг впереди появляются голубовато-зеленые светящиеся пятнышки, которые покачиваются в воздухе и плывут вам навстречу. А потом фары на миг вырывают из мрака пару волов и повозку, и все это сразу исчезает в темноте, и снова перед машиной только серая полоса асфальта да неясные силуэты развесистых деревьев на фоне звездного неба.

Трогательно выглядят буйвол и вол, впряженные в одну повозку. Они такие разные, что и сравнивать их трудно. Волы обычно белые или с дымчатой подцветкой, как сиамские коты, с ровной шерстью, довольно высокие, с развесистыми рогами и с горбом над лопатками. Это зебу — индийский горбатый вол. А буйволы низкие, коротконогие и широкие. Они обтянуты черной блестящей кожей, как морские львы. На ней растут редкие жесткие волосы. Их рога круто загнуты к шее или закручены, как у баранов, а на лбу кудрявый хохолок, иногда белый.

Глядя, как вол и буйвол вместе тянут одну поклажу, невольно думаешь, что все же «в одну телегу впрячь» можно…

А еще на улицах городов и деревень можно видеть быков. Настоящих быков. Но они в Индии не бодаются. Они очень мирные и спокойно стоят, и никто их не боится и не обходит стороной. Они не превращены в волов только потому, что отданы богу В любой семье человек может дать обет богу Шиве, что пожертвует ему бычка за рождение сына или какое-нибудь другое радостное событие. Некогда, в глубокой арийской древности, быков забивали во время жертвоприношения, но постепенно в Индии убийство любого представителя «коровьего царства» стало считаться грехом более тяжелым, чем убийство человека.

Этому жертвенному бычку ставят на ляжку клеймо в форме трезубца — знака бога Шивы — и отпускают его на все четыре стороны.

Никто, боясь смертного греха, не осмелится превратить его в вола и использовать на работе. Всю свою жизнь этот бык бродит где хочет. Крестьяне, охраняя свои посевы, прогоняют с полей бродячий скот, и он почти весь сконцентрирован в городах. Поэтому и быки бродят по городскому асфальту, лежат на базарных улицах, дарят потомство своим бродячим подругам-коровам и, состарившись, умирают тут же, у стен какого-нибудь дома.

Вот так быки, сильные и красивые, дополняют городской пейзаж.

Предприимчивые люди, увидев, что бездомная корова ожидает теленка, берут ее к себе и посылают пастись по улицам и базарам в сопровождении своего сына или дочери. А после отела продают рупий за сто какой-нибудь семье, где нуждаются в молоке. В этой семье корову доят месяцев шесть, а когда она перестает давать молоко, отпускают ее.

Сейчас специальные рабочие молочных ферм отбирают лучших коров из числа бездомных и свозят их на фермы, где проводится специальная работа по улучшению их породности и повышению удоя. В последние десять лет говядина (впервые за последние два тысячелетия!) стала появляться в открытой продаже на рынках больших городов, таких, например, как Калькутта. И если еще совсем недавно весь поток транспорта и пешеходов протискивался мимо коровьих морд, рогов, хвостов и боков и часто можно было видеть, как велосипедисты, опираясь на корову, пережидают, пока проедет машина или повозка, то теперь скопления священных коров встречаются главным образом возле храмов или освященных традицией мест поклонения корове.

В дни весеннего праздника Холи, когда люди на улицах раскрашивают друг друга во все цвета, уличные коровы тоже превращаются в живые палитры, придавая, как принято писать, «неповторимое своеобразие» городскому пейзажу.

В Индии вообще есть обычай окрашивать скот и наряжать его в дни праздников, да и в обычные дни, просто так, в знак любви. Постоянно можно видеть волов с золочеными рогами, в вышитых шапочках, с яркими бусами на шее и с красными пятнышками на лбу.

А извозчики — хозяева тонг — любят наносить на тела своих лошадей орнамент, обычно в виде оранжевых кружков, и в тот же цвет красить им ноги до колен.

Неукрашенное как бы не существует — так, кажется, думают все жители Индии. Многоцветной росписью покрываются и коляски велорикш, и боковины тонг, и даже кабины грузовиков. Здесь можно увидеть и пейзажи, и битвы богов с демонами, и изображения разных сцен из эпоса, и цветы, и просто условный орнамент. Все ярко, пестро, все притягивает глаз.

Чем диктуется такая жадная потребность в цвете, сказать трудно. Может быть, климатом этой страны?

Я уж не говорю о деревнях Индии и ее маленьких городках, но даже в Дели многие женщины — может быть, за исключением сугубо европеизированных — наносят цветными порошками особые традиционные узоры на землю перед входом в дом или на пол дома. Эти узоры широко известны под названием «ранголи» или «альпуна». Девочки учатся этому искусству и, выходя замуж, занимаются созданием таких узоров-однодневок каждое утро до того, как в доме проснутся мужчины. Древнейшие магические рисунки сочетаются в этих орнаментах с новыми мотивами, и подробному изучению этих узоров можно было бы посвятить не одну монографию.

В новых кварталах Дели, состоящих в основном из богатых особняков с садами и садиками, это древнее народное искусство поддерживается почти исключительно служанками.

Интересно наблюдать, как быстро разрастаются эти кварталы, несмотря на почти полное отсутствие новой строительной техники.

Ходят по красным камням строительные рабочие — главным образом выходцы из Раджастхана и Харианы, соседних с Дели штатов, — ходят и мужчины в больших тюрбанах и маленьких набедренных повязках, и женщины в широких цыганских юбках и ярких шалях; ребенок при этом сидит на боку матери, а на голове она несет, поддерживая рукой, плоскую корзину с мелко наколотым камнем. Они или носят строительные материалы, или сидят на каменистых строительных площадках, вручную дробя камень, вручную складывая стены. Трудятся от рассвета до темноты. И благодаря их труду вырастают фешенебельные высокие дома и особняки, продвигаясь все дальше от Дели. И, как их аванпосты, на пустой каменистой земле возникают все новые и новые низкие хижины, крытые соломой, — временное жилье строителей, и рядом сразу же появляются аккуратно сложенные кучи камня, наколотого вручную, — побежденного камня…

Истинной приманкой для всех иностранцев, приезжающих в Дели, как и для многих его жителей, является загадочная железная колонна, стоящая здесь с IV века н. э. и до сих пор не тронутая ржавчиной. Как могли ее изготовить в та давнее время? Одни думают, что поразительные умельцы старины выковали ее из кричного железа, другие полагают, что она из сварочного железа, а есть и такие, кто считает ее валом некогда разбившегося здесь космического корабля. Чем бы она ни была, но она победила время. Распространено поверье, что сбудутся все желания того, кто, прижавшись к ней спиной, охватит ее протянутыми назад руками. Поэтому нижняя ее часть отполирована телами тысяч людей до зеркального блеска. Были там, конечно, и мы с группой других русских, и я была по-детски обрадована, когда пальцы моих рук соединились за колонной.

Почти рядом с этой удивительной колонной стоит и привлекающей всеобщее внимание и прекрасный памятник мусульманского зодчества — минарет в 72 м высоты. Он был воздвигнут в первой половине ХIII века и хранит в себе память о начале воцарения в Индии иноземных правителей. Внешняя его поверхность испещрена тонким орнаментом и изощренным рисунком надписей арабской вязью. И на этой же «строительной площадке» стоят сохранившиеся колонны индусского храма, которые тоже дышат глубокой стариной.

Так южная окраина Дели воплотила в себе повесть об истории этого города, а значит, и об истории Индии.

— Скажите, вы были когда-нибудь хоть в одном из этих двух прославленных делийских кафи-хаусов, или ти-хаусе, то есть, говоря проще, в кафе или чайной в центре города?

— Нет, не приходилось.

— Сходите. Проведите там час или полтора за чашкой кофе или чая — а он там отличный — и понаблюдайте за посетителями. Или, еще лучше, пойдите с каким-нибудь своим другом — писателем, артистом, поэтом, — и к вашему столику в течение полутора часов подсядет не меньше двадцати человек, чтобы поговорить с ним.

— О чем?

— Да обо всем. О судьбах индийского театра и кино, о новых тенденциях в живописи, о последней мушаире, на которой состязались лучшие поэты города, о текущей сессии парламента — и вообще обо всем на свете. Кафе являются теми местами, где узнаются и обсуждаются новости, создаются мнения, и отсюда они разносятся по издательствам и офисам, по отелям и гостиным. Советую посетить хоть один из кафи-хаусов.

— Пойдем сейчас?

— Да, если вы свободны.

Мы идем на стоянку такси. Издали видим в тени раскидистого дерева стайку черных машин с желтыми крышами. Возле них на плетеных лежанках и прямо на асфальте лежат и сидят таксисты. Отдыхают. Подходим. Старший по стоянке кричит, вызывая очередника. Никто не реагирует. На повторный призыв с плетеной лежанки — чарпоя, почесываясь, зевая и улыбаясь, поднимается сикх. (Почти все таксисты здесь — сикхи. Тюрбан на голове и стальной браслет на правой руке — почти у каждого водителя в Северной Индии.) Он лениво подходит к машине, распахивает дверцу и приглашает нас сесть в машину. С ужасом замечаем, что его машина, оказывается, стояла не в тени, а на солнце. Наш шофер уже проснулся окончательно и готов везти нас куда угодно. Он включил счетчик и обжег себе при этом пальцы, — на индийских такси счетчики укреплены снаружи, на радиаторе, — а затем вторично озарил нас ослепительной улыбкой и снова пригласил в машину. Ныряем в нее, как в духовку, как в пекло. Быстро подсовываем под себя газеты — иначе усидеть на раскаленном сиденье невозможно — и просим:

— Кафи-хаус, плиз.

— О’кэй.

В машине нам уже не до разговоров. В опущенные окна врывается горячий воздух, а внутри градусов под шестьдесят. Наш сикх, небрежно бросив тонкую руку' на баранку, ведет машину на прославленный манер делийских таксистов, то есть так, что мы каждую минуту замираем, видя, что уж сейчас-то столкновения никак не избежать.

Он едет по правой стороне, хотя движение левостороннее, обгоняет, будучи четвертым, там, где уже обгоняют трое, да еще перед мчащимся навстречу автобусом. Только чудо спасет нас!.. Только чудо!..

И чудо происходит. Автобус проносится в трех сантиметрах от нас, а таксист — для него это все в порядке вещей — мчит нас вперед, поминутно высовывая в окно руку и нажимая грушу своего оглушительного клаксона, который укреплен на крыше. По ходу дела он разглядывает нас в зеркало, посылая нам улыбки, поправляет на себе тюрбан, подкручивает усы, оглядывается на встречные машины, что-то кричит обгоняемым моторикшам, и мы бы не удивились, если бы при этом он еще просматривал сегодняшнюю газету.

Доехали живыми. К машине бросилось несколько вихрастых мальчишек — открыть дверцу. Тот, кто добежал первым и ухватился за ручку раньше других, приглашает вас выйти и ждет монетки, сияя глазами и зубами. Монетка дана. Платим и своему водителю три рупии — вдвое против счетчика. Он быстро прикасается деньгами ко лбу в знак благодарности и дарит нам последнюю улыбку. Зубы сверкают в черноте усов и бородки, как «серп молодого месяца в разрыве туч», и машина мигом исчезает в ревущем океане транспорта.

А мы смотрим на ту сторону улицы, на двери кафи-хауса. Но, чтобы его достичь, надо сначала перейти на ту сторону, а уже пять часов. И это значит, что по улице движется река, поток, лавина велосипедистов. Они едут по два, по пять, по восемь человек в ряд, в обнимку и просто рядом, они обгоняют друг друга, обгоняют автобусы, такси и моторикш. Они выскакивают из-под самых колес автобусов и лавируют между машинами так, что кажется, будто их велосипеды извиваются как змеи. Они едут по двое и по трое на одном велосипеде. Они все спешат домой с работы. Надо подождать, пока в этом потоке образуется прорыв. Стоим на солнце, обливаясь потом, ждем.

— Ну вот, пошли скорей!

Почти бежим, чтобы успеть. Нас слегка задевает только один из велосипедистов и, тут же остановившись, извиняете я с милой улыбкой.

— Все в порядке, — говорю я, — не беспокойтесь, пожалуйста.

Теперь скорее, прочь с солнца, под сень галереи, к дверям кафи-хауса, где прекрасный кондиционер и всегда прохладно.

Входим. Окунаемся в охлажденный воздух, как в райское озеро. Заказываем кофе-гляссе и мороженое.

— Что угодно еще?

— Ничего, спасибо. Как можно больше мороженого. И кофе-гляссе.

Сразу же из-за соседнего столика к нашему пересаживается один журналист, с которым меня познакомили на вчерашнем спектакле. Начинаем разговаривать о пьесе, артистах, авторе. Журналист кивает каким-то людям.

— Можно? — спрашивает он.

— Конечно, будем очень рады.

Его друзья тоже подсаживаются к нам, и закипает тот типично индийский, легкий и живой разговор, в котором вперемежку с шутками и взрывами хохота собеседники обмениваются своими соображениями по поводу новой танцевальной программы, последнего выступления министра финансов, открытия ежегодной выставки картин в Академии искусств и т. д. и т. п.

После кофе нас приглашают посетить выставку одного молодого художника.

Оставив деньги на столе, мы покидаем полумрак кафи-хауса и снова попадаем в раскаленный ад улицы. В первые секунды прикосновение жаркого воздуха к холодной коже кажется даже приятным, но через минуту вы уже начинаете вспоминать место, где вам было «почти холодно», и мечтать о любом крове над головой, о любой тени и хотя бы о вентиляторе-пропеллере, если уж нет кондиционера. И конечно, о стакане холодной воды с лимоном, которую вам предложат всюду, куда бы вы ни вошли. Или о бутылке ледяной кока-колы…

Десять минут в раскаленном такси, и мы у цели. Хватая горячий воздух пересохшим ртом, я вбегаю под своды выставочного зала. Вот она, вода.

— Еще стакан, пожалуйста. Благодарю вас.

Теперь можно подумать о картинах. Картин не очень много. Все они абстрактные. Это модно. Медленно идем вдоль стен. Все кажется знакомым по столь многим выставкам. Вот это как будто уже где-то было. И это тоже. Да и это. Мой спутник представляет мне художника.

— Скажите, пожалуйста, — спрашиваю я его, — как вы выбираете названия для своих картин? Почему это «Путешествие», а это «Ноктюрн»? А это «Девушка у пруда»?

— Я даю им имена, как люди дают имена своим детям.

— Да, но ведь имена детей не связаны с какими-то конкретными понятиями. Тем более с предметными. И не должны вызывать ассоциаций. Я хочу понять, почему именно это «Девушка у пруда»?

— Это нельзя объяснить. Это необъяснимо, как любовь. Это нельзя и понять.

— Вы хотите сказать, что пытаетесь передать цветовой гаммой свое восприятие того или иного явления?

— Да, пожалуй.

— Но не боитесь ли вы, что будете одиноки в своем творчестве, что оно не найдет отклика в сердцах людей? И понимания.

— Я не нуждаюсь в людях, я творю для себя.

— А для чего эта выставка? Для кого, если не для людей?

— Пусть смотрят.

— Но ведь здесь сейчас пусто. Много ли у вас было посетителей?

— Нет, немного. Я творю для избранных, для тех, кто понимает.

— Но вы только что сказали, что этого нельзя понять…

Осмотрев выставку, мы снова попали в раскаленную атмосферу улиц и площадей Дели.