Венецианец, парижанин и баск уходили под утро. Колен Патюрель знаком подозвал Анжелику.

– Я останусь со стариком, – сказал он, – его нельзя унести и нельзя оставить. Надо ждать! Другие пойдут, чтобы поспеть на встречу с Раби Байдораном. Они предупредят его и решат, как нам следует действовать. Вы хотите идти с ними или задержитесь здесь?

– Я поступлю так, как вы мне прикажете.

– Думаю, вам лучше остаться. Без вас они пойдут быстрее, а время не ждет.

Анжелика склонила голову и отвернулась, будто хотела отойти к убогому ложу раненого. Колен Патюрель удержал ее, видимо пожалев, что ему снова не хватило обходительности.

– Я считаю также, – добавил он, – что старый Колоэнс нуждается в вас, чтобы умереть. Но если вы предпочитаете уйти…

– Я остаюсь!

Поделили провизию и последние стрелы, Колен Патюрель оставил себе лук, колчан, дубину, буссоль и шпагу маркиза де Кермева.

Покидая стоянку, трое мужчин на мгновение остановились у свежей могилы бретонского дворянина.

Старый Колоэнс все больше слабел, бредил по-фламандски, хватаясь за руку Анжелики с судорожной цепкостью умирающего. Но сила этого старого стойкого тела внезапно вернулась, когда после лихорадочной ночи и мучительного дня он поднялся во весь рост. Потребовалась вся мощь Колена Патюреля, чтобы удержать его. Раненый боролся с ним, как боролся со смертью: с дикой энергией.

– Ты меня не возьмешь! – твердил он. – Не возьмешь!

Вдруг он узнал лицо того, кто стоял перед ним:

– А, Колен, мой мальчик, – сказал он ласково, – мне пора уходить, как ты считаешь?

– Да, друг, пора! Иди! – приказал неторопливый голос Колена.

И старый Колоэнс с доверчивостью ребенка забылся на руках нормандца.

Потрясенная этой ужасной агонией, Анжелика заплакала. Сквозь слезы она глядела на сухонького старика с седой облезшей головой, лежащего в объятиях вожака как на сыновней груди. Колен Патюрель закрыл Колоэнсу глаза, сложил руки.

– Помогите мне его перенести, – попросил он. – Могила уже выкопана. Надо действовать быстро. Потом и мы отправимся.

Они положил умершего рядом с маркизом де Кермевом, торопливо забросав землей. Анжелика хотела вырезать два креста.

– Никаких крестов! – сказал нормандец. – Мавры, которые пройдут здесь, живо сообразят, что христиане похоронены недавно и бросятся за нами в погоню.

И снова был изнурительный переход по горам, гребни которых в сиянии луны отливали металлическим блеском. Отдохнув за эти два дня, Анжелика дала себе слово, что Колен Патюрель не сможет упрекнуть ее в медлительности. Но сколько она ни старалась, ей было не угнаться за ним. Она вся напряглась и раздражалась, видя, что он ее ждет, часто оглядываясь, останавливается, возвышаясь в лунном свете, как статуя с дубиной на плече. Ей очень хотелось поскорее догнать других беглецов. Те, ругаясь, ворча и стеная, шли, по крайней мере, как простые смертные, а не строили из себя мифологических героев, не подверженных земным слабостям. Да что он, никогда не устает, что ли, этот чертов Колен Патюрель? Никогда не боится? Неужели он не доступен никаким страданиям, душевным или телесным? В сущности, он просто животное! Она и раньше так считала, но переход вдвоем укрепил ее в таком мнении.

Тем не менее они продвигались так успешно, что на следующий день к вечеру достигли опушки дубового леса, где должна была состояться встреча с Раби. Вот впереди виднеется перекресток дорог, проложенных по песку, где пробковые дубы глубоко пустили свои мощные корни.

Колен Патюрель остановился. Глаза его сощурились, и Она удивилась, видя, что он смотрит на небо. Анжелика взглянула в том же направлении, и ей показалось, будто солнце внезапно померкло от тучи грифов, медленно поднимавшихся с деревьев. Должно быть, их приход потревожил птиц. Покружившись в воздухе, грифы вновь опустились, вытягивая голые шеи в сторону большого дуба, ветви которого простирались до перекрестка. Только сейчас Анжелика наконец увидела то, что их так привлекало.

– Там висят двое, – сказала она приглушенно.

Он еще раньше заметил их.

– Это два еврея, судя по черным одеждам. Оставайтесь здесь. Я проберусь ползком, обогнув лес. Что бы ни произошло, не шевелитесь.