Дюпри посветил фонариком в кусты, луч выхватил бретельки белого лифчика и парня, вздернувшего штаны. Алан хотел уйти, позволив юной парочке успешно завершить игровую комбинацию, – судя по степени раздетости игроков и собственным юношеским воспоминаниям, финал предыгровой разминки был близок, – но его уже заметили. Набожные детки попались и теперь смиренно ожидали кары. Оправляя одежду, прелюбодеи вышли из кустов: девушка опустила взгляд долу, парень возился с ремнем.

– Для этого есть места получше, – сказал Дюпри.

– Мы тут просто кое-что потеряли, – промямлил мальчишка.

– Я знаю, что вы потеряли. – Дюпри направил фонарик парню в лицо. Лет четырнадцать. Девчонке тоже. – Возвращайтесь на концерт.

К счастью, действо шло неподалеку – на травянистой поляне Прибрежного парка, под старой часовой башней железнодорожного узла. Выступал ансамбль «Хлеб и рыба»; опешившему Дюпри устроитель представил его как «фундаменталистскую христианскую рэп-панк-группу с элементами ска».

Алан проводил срамников до края опушки, и те нырнули в толпу человек в триста, вскидывавшую руки и потрясавшую кулаками. По автомобильной платформе, ставшей импровизированной сценой, метался солист с блондинистыми дредами. Дюпри вынул беруши и, напрягшись, с трудом разобрал слова: «Еврей и язычник… Каин, брат Авеля… Корчи грешников в небесном огне». Алан вернул затычки на место, но тут ожила рация и пришлось вновь открыть одно ухо. За грохотом музыки голос в рации был едва слышен:

– Дэвид четыре вызывает Дэвида один. Прием.

Келвин Тиг, чернокожий толстяк в очках. За месяц в патрульной службе Дюпри понял, что Тиг – самый толковый полицейский в его смене. Он сунул наушник в ухо и ответил:

– Что случилось, Тиг? Христиане бузят?

– Нет, сэр. Но я вот подумал: если положить конец их страданиям, это не сочтут превышением самообороны?

– Думаю, нас оправдают.

– Невыносимо. Это какая-то антимузыка. Может, они прекратят, если разок-другой пальнуть по сцене? Я постараюсь никого не задеть.

Дюпри глянул на часы:

– Десять минут. Потерпи десять минут. Потом прочешем парк и разойдемся.

– Ладно, но если они еще хоть раз заверещат про Бога, я стану атеистом, а вам придется объясняться с моей матушкой.

Дюпри прицепил фонарик к ремню. Он уже привык снова быть в форме и чувствовать надежную тяжесть кобуры на ремне. В отличие от цивильной одежды детектива, ремень как будто наделял моральным правом безапелляционно решать, что хорошо, а что плохо. Конечно, я хороший. На мне же ремень.

Дюпри сел на скамейку. В ухе сипел голос Лига:

– Какая церковь поощряет это дерьмо?

– Без понятия.

– Уж лучше бы раздали отравленную кислоту, и дело с концом.

– Давай не засорять эфир, Тиг.

– Вот в Библии сказано: «Пойте Ему, бряцайте Ему; поведайте о всех чудесах Его» – так?

– Я не знаю, честно.

– Я к тому, что тут дело не в расе, верно? Может, я чего не понимаю? Может, это такие… госпелы для белых?

– Да нет, вряд ли.

– Противно думать, что на небесах этих хмырей поселят вместе с Элом Грином.

Дюпри откинулся на спинку скамьи:

– Не засоряй эфир, Тиг.

Концерт завершился панк-версией «О благодать», а затем солист предложил всем жаждущим спасения подойти к сцене. Толпа расступилась, человек двадцать, вскинув руки, вышли вперед. Панк-концерт превратился в духовное пробуждение: взмокший солист в кожаных штанах скинул кожаную куртку и, опустившись на колени, стал поочередно возлагать руки на головы своей паствы, каждому что-то бормоча. Народ, пришедший ради музыки, потихоньку разбредался, но большая часть осталась и, взявшись за руки, внимала молитве: …И наконец, Господи, просим, чтобы дух, снизошедший на нашу группу, обитал в каждом из наших зрителей…

Подошел Тиг:

– Эта фигня еще долго от меня не отвяжется.

Когда группа упаковала оборудование и толпа рассосалась, патрульные еще раз обошли парк. Тиг все не мог успокоиться:

– Прям не укладывается в голове. Все равно как увидеть курицу за рулем. Скажем, я – Бог и слышу эту муру: какой-то мудак с кольцом в носу чего-то там про меня поет. Разражу молнией. Нашлю саранчу. Мор и чуму.

В западной оконечности парка они спустились к реке и вышли к пешеходному мосту, на который три месяца назад Каролина загнала Ленни Райана и Паленого. Ленни стоял на мосту, Паленый полетел в воду, а Каролина вот тут принимала решение. Дюпри десятки раз мысленно прокручивал эту картину, словно упустил какой-то ключевой момент. Но ничего не возникало. Просто выбор, три вершины треугольника, три перемещающиеся точки. Каролина здесь. Ленни Райан вон там. Паленый в реке. И все. Дюпри встал на самый край берега. Река превратилась в ручеек, обнажились черные камни водопада, смахивавшие на декорацию ужастика, за плотиной – тихое мелкое озеро. Сейчас-то ничего страшного.

Подошел Лиг:

– Говорят, барыгу того наконец-то выловили. Слыхали?

– Да, слышал.

– Мальчишки наткнулись на его труп в Длинном озере.

– Угу.

– Как по-вашему, парень, который его скинул, – тот, который убивает шлюх, – он все еще в городе?

В полицейском управлении не было секретов, и Лиг беспрестанно расспрашивал Дюпри о его прежней работе, выпытывая самые жуткие подробности типа результатов вскрытия, которыми за кружкой кофе можно ошарашить коллег. Как всегда, Дюпри его отшил:

– Об этом лучше спросить детектива Спайви.

– Паршиво, если он еще не слинял. Прям такой киношный робот-убийца, да?

Дюпри не ответил. Тиг наконец смолк и, покачав головой, уставился на речное дно под мостом. Оба долго смотрели, как вода просачивается сквозь камни и хлипким ручейком течет по руслу, где еще недавно ревел бешеный поток, заглушавший любые разговоры.

– Терпеть не могу утопленников, – сказал Тиг.

– Да.

Они вернулись к своим машинам у входа в парк. Тиг спросил, не желает ли Дюпри убить последние минуты смены за чашкой латте в новой кофейне. Алан о ней даже не слышал.

– Рядом с участком, – сказал Тиг. – Старый кирпичный дом на Монро-стрит напротив поручительской конторы. Там ошиваются эти… пирсинг, гвоздичные сигареты… Потеха смотреть, как они шарят заначку в карманах.

– Езжай вперед, – ответил Дюпри.

Тиг отъехал, Алан завел мотор и вслед за напарником доложился диспетчеру.

Свет уличных фонарей заглядывал в машину, когда он медленно ехал по городу, минуя бары, которые через четыре с лишним часа закроются, выпустив ядовитое облако из домашних извергов, пьяных водителей, насильников с клофелином, вандалов и кое-кого похуже. Сейчас те накачивались спиртным, набирая форму. Вечерняя смена заканчивалась в девять тридцать, и когда пьяный сброд повалит на улицы, Дюпри уже будет смотреть спортивный канал в своей квартирке и ждать оповещения микроволновки о готовности замороженного буррито.

На светофоре он встал рядом с «форд-эскортом», в котором хохотала компания юнцов. Заметив Дюпри, молодежь мгновенно протрезвела, посерьезнела и уставилась прямо перед собой. Пару кварталов он ехал следом за фордом, но потом ему надоело и он свернул на Спрейг.

После тоннеля под железной дорогой улица распрощалась с добропорядочными заведениями и явила обшарпанные фасады порномагазинов и баров – район, с незапамятных времен бывший центром городской проституции. Нынче улица оказалась странно пуста, лишь пара-тройка машин возле баров, однако ни следа девиц, обычно фланировавших по тротуарам или маячивших на автобусных остановках, все как одна в коротких маечках, на которых не хватало лишь таблички «Открыто». Подобное уже бывало – страх выметал шлюх с улицы. Лет двенадцать-тринадцать назад в Спокане объявились лос-анджелесские банды, которые начали войну за территорию, распространившуюся и на сутенерский бизнес. Профессиональные шлюхи стали надомницами, принимали клиентов в барах и дешевых мотелях или переместились в Уэст-Сентрал – район, где работали их коллеги низшего разряда: сбежавшие из дома соплячки, жиголо, бомжи и слабоумные.

Но сейчас было пусто по-другому. Тогда все понимали, что заваруха временна: молодчики с пушками будут стрелять друг в друга и шлюх, пока все не утрясется, а затем девочки вернутся на свои маршруты и автобусные остановки. Но Ленин Райан ускользал от полиции, и это все меняло. О нем говорили так, будто он призрак, нечто потустороннее. Дюпри вспомнил свое первое впечатление о Райане – природное явление, сгусток зла, мрака и прочей дряни.

За перекрестком с Напа-стрит на улицу возвращался легальный бизнес – отражение города, в душе предпочитавшего подержанные машины компьютерам и передвижные дома кондоминиумам. Спокан был, так сказать, старомоден, причем для одних «старомодность» означала неискушенность, для других – низший средний класс, для третьих – белую шваль.

Дюпри послушал рацию. Ничего особенного не происходило. Он свернул на Фрея-стрит и стал взбираться на крутой Южный холм. Этот район противоречил общепринятому мнению о Спокане как трейлерной площадке тихоокеанского Северо-Запада. Старые денежные мешки и нувориши, независимо от возраста их состояния, в основном обитали на Южном холме между Двенадцатой и Пятьдесят седьмой улицами. С каждым годом низший средний класс поднимался все выше по склону, и тогда богачи поползли вниз по другому скату холма, на север, где возник район домов со встроенными гаражами для жилых автофургонов и улицами под престижными британскими названиями: Ланкастер-сёркл, Ноттингем-плейс. Впрочем, пронумерованные улицы – все еще престижный район. Для Дебби было важно поселиться на Южном холме и отдать детей в тамошние школы, невзирая на мужнино полицейское жалованье и свою зарплату логопеда на полставки. Следуя железному правилу рынка недвижимости, они купили плохонький домишко в хорошем районе и, чуток забрав к востоку стали обитателями Южного холма, насколько им было по карману

Если в западных окрестностях района преобладали ремесленный и викторианский стили, то на их улице стояли фермерские и калифорнийские разноуровневые дома, поновее, бело-коричневые. Баскетбольные кольца и велосипеды в палисадниках извещали о возрасте хозяйских ребятишек. Шесть лет назад все это казалось идеальным демографическим центром, в котором супруги Дюпри приживутся навсегда.

Их дом (так, наверное, еще можно сказать, пока не оформлен развод) был чуть меньше соседних и стоял в середине квартала. Белая штукатурка, один этаж, мансарда и погреб, гараж на одну машину. В остальных домах на улице гаражи на две. Дюпри остановился. Свет в доме погашен. На подъездной дорожке нет чужих машин. Во дворе не валяются игрушки и велосипеды. Дюпри заехал на стоянку, выключил мотор и прислушался. Вокруг тишина. Глянул на часы – начало одиннадцатого, официально его смена закончилась. Возвращаться в холостяцкую квартиру невмоготу. Дюпри представил Марка в постели: простыни сбиты, весь извернулся, ноги свесились с кровати. А вот Стейси всегда спала так тихо, что порой хотелось поднести ладонь к ее губам – дышит ли?

Дюпри выключил рацию и, затаившись в темной машине, смотрел на дом. Вечер среды. Наверное, Дебби ушла на собрание книголюбов. Что сейчас они читают? Помнится, на ее тумбочке лежало что-то вроде «Сестричек Йа-Йа». Перед самым его уходом. Наверняка книголюбы уже обсудили эту книгу и перешли к следующей. Вдруг ужасно захотелось узнать, о чем эти «Сестрички Йо-Йо». Скорее всего, какие-нибудь бабские излияния о самопомощи или просто предлог поговорить о сексе. Дюпри раскусил этот кружок книголюбов, возникший именно потому, что женщинам нужен повод для разговора о сексе. Оттого-то все эти опросы в журналах – «Оцени своего любовника!». Вопреки репутации не-болтунов, мужчины говорят о сексе когда и где угодно – на футболе, у писсуара, на похоронах, – а вот женщинам нужно, чтобы тему поднял кто-нибудь другой. Дюпри даже слегка возбуждался, представляя Дебби на собрании добропорядочных жен и мамочек, которые под предлогом обсуждения книги говорят о сексе. Забавно, что самой волнующей деталью была именно книга. Он-то не книгочей, не хватало терпения, но его всегда тянуло к начитанным женщинам, и в его увлечении Дебби немалую роль сыграла ее любовь к книгам. Она читала не для того, чтобы убить время или выглядеть умной, – она и вправду любила книги. Ну и конечно, потому, что это нравилось ему. Однажды Дебби сказала, что он так на нее смотрит, словно она единственная на свете умеет читать. Но оба понимали, что в этой шутке есть доля истины, отражающей суть их отношении, этакий индикатор, с годами потускневший, но готовый вспыхнуть, когда из замученных бытом родителей они вновь превращались в похотливых первокурсников. Дюпри не сумел бы объяснить, как его преклонение перед читающей женой вписывалось в их кувырканье в постели, но оно совершенно точно присутствовало между раздеванием в темноте и тем моментом, когда, задыхаясь и кусая губы, они распадались на простынях.

Но с годами иные ценности возобладали над всем, включая его восхищение начитанной женой. Теперь они редко говорили о книгах, прочитанных Дебби. Похоже, началось это восемь лет назад на рождественской вечеринке – еще до убийства дебошира, до ночи с Каролиной и перевода в убойный отдел, – когда Дебби настояла, чтобы он пригласил на стаканчик всю свою патрульную смену. Но разве копы обойдутся стаканчиком? Засиделись допоздна, Каролина и Дебби вели натужную беседу, рядом топтались Дюпри и Каролинин кавалер, ее одноклассник-придурок, ахавший над книгами на стеллажах Дебби. Расплескивая пиво на ковер, захмелевшая Каролина рассказывала, что в колледже изучала поэзию. «Поэзия… и уголовное право. Представляете? Все равно как учиться на таксидермиста и ветеринара. – Она рассмеялась. – Мой руководитель решил, что я сбрендила». Дебби перехватила его взгляд на Каролину, такую молодую, живую, хмельную и начитанную, и вот тогда-то, наверное, в ней вспыхнула ревность. А может, лишь тогда он заметил. В глазах Дебби читались обвинение и понимание. Дюпри уткнул взгляд в залитый выпивкой ковер.

Смешно. Двенадцать лет он мечтал, что будет свободен и соединится с Каролиной, и вот теперь наконец ушел от жены и ничего не сказал Каролине. Словно ждал чего-то. Чего? Может, дело в Джоэле? Может, после той встречи в баре понял, что парень тоже старается быть честным и приличным человеком. Может, дает Джоэлу шанс преуспеть в том, в чем сам оплошал. А может, считает, что не достоин Каролины, раз его выперли из группы. Или просто чувствует вину перед Дебби и детьми. А может, а может, а может…

Дюпри заметил, что венецианское окно гостиной не закрыто шторами. Странно. Дебби всегда на ночь задергивала шторы. Ну почти всегда. По пальцам пересчитаешь случаи, когда он приезжал домой и видел незашторенное окно, потому что Дебби уснула над книгой или перед телевизором. Может, и сейчас задремала? Дюпри оглядел окрестности. Место тихое, спокойное – рядом никаких приютов для отсидевших и излечившихся или роскошных особняков, интересных для взломщиков всякой масти, нет баров, изрыгающих пьяниц. Для детей самое безопасное место.

Но незашторенное окно тревожило. Один домушник, Тёрнер, выбирал поживу, заглядывая в голые окна. Дюпри чуть не стошнило, когда он представил, как такой же урод пялится на телевизор и стерео в его гостиной. Он отстегнул ремень и откинулся на сиденье. Вот так бы и сидеть каждую ночь, просто молча, не вникая, охранять своих домашних. Утром дети увидят его машину и отведут глаза, а он тихонько поедет следом. Удостоверится, что ребята благополучно сели в школьный автобус. Можно включить мигалку, только без сирены. Постепенно дети и их друзья привыкнут, что их сопровождает патрульная машина, когда они гоняют на великах. Даже не вспомнить, когда последний раз Марк смотрел ему в глаза. Связь с сыном оборвалась, словно после ухода из семьи Дюпри перестал существовать вовсе. Нет, было бы здорово жить в машине, смотреть, как подрастают дети, и не думать о том, какую травму он им нанес.