БРИЛЛИАНТ ИЗ ВОРОВСКОЙ ОПРАВЫ

Столько народу на Хованском кладбище не видели давно. С такой помпой здесь хоронили лишь партийных секретарей в застойные времена. Ах, какая же это была благодатная пора! С размахом жили. Провожать в последний путь отправляющегося в мир иной можно было в рабочее время, но прогулом это не считалось. Более того, как положено, начислялась среднесуточная зарплата. Потом на поминках бесплатно, конечно, кормили и наливали, кто сколько выпьет. На Руси же выпить любили всегда, а на халяву и подавно. Только те годы безвозвратно канули в Лету. На дворе был сентябрь 1992-го — так сказать, первая ступенька на лестнице демократии. Пить меньше не стали, а вот халявы поубавилось.

— Кого же хоронют-то так? — спросила ни у кого и у всех сразу старушка у кладбищенских ворот.

— Начальника какого, наверное, — откликнулась ее соседка. — Важная, видать, шишка была. Столько народу попригнали…

— А машин-то! И все такие шикарные. — Первая старушка, прихорашивавшая букеты из неживых цветов, выдвинула их вперед — авось и купит кто. — Богатые, видать, все…

— Так берете или нет? — Торговка оторвала меня от праздного созерцания, вернув к действительности. — И так я вам уступила…

— Беру. — Я протянул деньги. — Вот, возьмите.

Прихватив несколько ярко-красных гвоздик, повернулся и пошел к стоявшей рядом «шкоде-форман». Около нее, открыв заднюю дверцу, копался мой приятель. Сашка укладывал в багажник два объемных венка: мы приехали навестить могилы его родителей. Мама была похоронена здесь несколько лет назад. Отец — в прошлом году. Его я знал хорошо, присматривал за ним, когда Сашка, что называется, тянул лямку очередной загранкомандировки. Классный переводчик, он в совершенстве знал два европейских языка и еще на трех изъяснялся достаточно уверенно. Потому в «совке» почти не жил, а все там, за кордоном. Увы, в застойные, социалистические, времена хорошую «капусту» можно было срубить только там.

Пока я слушал разговор старушек, основная похоронная процессия нас миновала. Теперь, видимо, через ворота следовала группа почетных друзей усопшего. Одна за другой ехали дорогие иномарки с включенными фарами. У каждой второй окна салона затемнены так, что не видно даже контуров сидящих внутри людей. Крутые тачки, это уж точно. Какой же крутизны тогда был человек, которого хоронят, если, насчитав больше трех десятков автомашин, я сбился со счета? Внимание опять переключилось на старушек и присоединившуюся к их разговору разбитную бабенку неопределенного возраста — она занимала в этом торговом ряду место самое ходовое, ближе к воротам. Около нее иногда притормаживали автомобили: из открывшегося окна высовывалась рука, протягивая деньги, и исчезала с траурным букетом. Бабенка небрежно принимала купюры, ловко пересчитывала и прятала в необъятный карман джинсовой куртки. Одновременно она гордо, с чувством, затягивалась дымом дорогой сигареты, постоянно торчавшей в ярко накрашенных губах.

— Почаще бы вот так-то. — Бабенка спрятала деньги следующего покупателя, довольно оскалившись, повернулась к соседкам. — Сегодня недельную выручку закрою.

— Стерва ты, Сонька, — беззлобно отозвалась ближняя к ней старушка. — Разве можно чужому горю радоваться?

— Ой, Семеновна, а ты чем лучше? — огрызнулась та. — Сама с этого самого горя кормишься. Аль тебя совесть мучить стала? Шла бы тогда в посудомойки.

— Тьфу на тебя!

— Ишь, расплевалась как. На больную мозоль, видать, наступила. Ладно, торчи здесь и бумажными цветочками торгуй.

— Остынь, с кем связываешься, — одернула распалившуюся было Семеновну соседка и тихо добавила: — Сонька — подстилка воровская. Забыла, как ее дружки нас гоняли, место ей расчищали.

— Не забыла.

— Ну и ладненько, — вполголоса пролепетала старушка. — Будет и на нашей улице праздник, когда другого генерала хоронить будут, а стервы энтой не будет…

— Ну да, эта свое упустит! — так же тихо отозвалась Семеновна, и более громко, видимо, чтобы слышала Сонька, добавила: — А с чего ты взяла, что генерала хоронют?

— А кого же еще? Генералы, они и живые по одному не ездют. Всегда свита…

— Не-е, тогда бы военных много было, в форме, — резюмировала Семеновна.

— И то правда. Значит — директора.

— Ой, тетки, обе не угадали, — вклинилась в разговор разбитная Сонька, ловко спрятав только что полученные деньги и воспользовавшись паузой в движении траурного кортежа. — Вора это хоронят!

— Что мелешь, Сонька?! — Ближняя старушка всплеснула руками. — Разве так бывает?

— Бывает. Все мы смертные. Вон, вишь «мерин» черный проехал?

— Какой мерин?

— Шестисотый. Ну, машина такая.

— А-а-а, понятно… — протянула Семеновна. — А то я, старая, думаю: где же лошадка черная? Одни легковушки едут. И чо тот, твой «мерин»?

— Да не мой он вовсе. Там знакомая проехала. «Парились» мы с ней на зоне вместе. Вот она и сказала, что вора в законе хоронят.

— Ну тебя, Сонька, скажешь тоже, — не унималась Семеновна. — Загнула. Разве воров хоронют? Их закапывают прямо в тюрьме, на специальном дворе. Я про то в книжке читала.

— Темная ты натура, Семеновна. Это не простой вор, а в законе! Малиной его честные арестанты звали, а в народе — Виктором Максимовичем…

Словно под гипнозом я стоял и слушал этот треп. Вот ведь как все повернулось! Еще вчера разговоры были совсем о другом. Другие были у народа кумиры. Увы, в такое время живем. А у каждой эпохи свои герои.

— Леш, поехали, — окликнул меня Сашка, он уже сидел за рулем своего «формана», на котором, кстати, приехал своим ходом откуда-то из Восточной Европы, из последней командировки. — Венки я купил. Поехали.

— Сейчас, иду. — Я еще на минуту замешкался, хотел дослушать комментарии Соньки.

Где-то я уже слышал об этом самом воре в законе Малине. Но что? Может, Сонька подскажет, разъясняя Семеновне? Но она переключилась на обслуживание очередного покупателя. Около нее притормозил темно-синий «Вольво-740».

Не без сожаления я плюхнулся на мягкое кресло «шкоды». Движок тихо рыкнул, и машина резво взяла с места. Пристроившись в хвост автомобильной очереди, мы проехали в кладбищенские ворота, свернули на нужную нам аллею и через пару минут последние машины почетного воровского эскорта остались где-то за стенами деревьев и могильных надгробий.

Недослушанный на Хованском кладбище разговор вскоре получил продолжение. Оказавшись как-то с рабочим визитом в доме на Сухаревке, я поинтересовался у знакомых спецов из ГУБОПа, из отдела по изучению воровских авторитетов, кто такой Малина. Личность эта и в самом деле оказалась неординарной. Только ошиблась немного кладбищенская разбитная бабенка. Виктор Максимович, или вор в законе Малина, на самом деле оказался Максимовым Виктором Васильевичем, 1929 года рождения. В Москве его впервые задержали за карманную кражу, когда ему было всего четырнадцать. Паренек вытащил из хозяйственной сумки какой-то работницы деньги и продовольственные карточки. Было тяжелое военное время, и вкатили ему по всей строгости, как говорится, невзирая на младые годы. И отправился Витька по этапу далеко на Восток, чтобы там проходить свои тюремные университеты. Надо сказать, что в этом он преуспел. Как значилось в губоповской картотеке, Максимов В.В. относился к законникам старой формации, так называемым нэпманским ворам. Одним из первых его наставников был не кто иной, как Вася Бриллиант.

— Только твоя бабенка что-то напутала… — Мой консультант продолжал листать досье. — У нас зафиксировано, что известный вор в законе Малина, или Максимов В.В., похоронен в 1992 году, но на Востряковском кладбище.

— Как на Востряковском?

— А так.

— Но мы были на Хованском.

— Значит, так, объясняю еще раз…

Тут мне пришлось выслушать настоящую лекцию на тему из жизни уголовных авторитетов, содержание которой сводилось к следующему. Образ любого вора в законе противоречив и многолик. В его биографии предостаточно «белых пятен» — эта категория россиян живет без прописки, без постоянного места жительства, без прочих «без» и в большинстве своем находится на нелегальном или полулегальном положении.

Чем выше уровень такого «законника», тем сложнее разобраться, какие качества присущи ему, а какими его наделила молва. Иногда та или иная информация о нем может распространяться умышленно, дабы ввести в заблуждение правоохранительные органы, врагов, конкурентов. Потому есть масса случаев, когда тот или иной уголовник умышленно изменял свои метрики. А отдельные, очень сильно наследившие, и вовсе отправлялись в мир иной с собственным паспортом безвинного человека.

— На, почитай, как, например, про твоего Малину прописали в «Опасной ставке», газете-досье на преступный мир. Очень даже любопытно. — Консультант из ГУБОПа протянул мне газетную вырезку. — Тут и про Васю Бриллианта кое-что есть…

«Маститый вор в законе Виктор Максимов по кличке Малина, — прочитал я в заметке, — скончавшийся на 63-м году жизни, имел за своими плечами одиннадцать судимостей. Малину называют первым учеником еще более легендарного вора в законе Васи Бриллианта. Об этом говорили в надгробных речах. Скупо, но с чувством, в отличие от других, высказался седой мужчина с морщинистым, как старая, высохшая картофелина, лицом.

«Мы провожаем в последний путь нашего брата, — сказал седой. — Скоро он встретится со своим учителем, встретится в другом мире. Васе Бриллианту мы не смогли оказать таких почестей. Вася погиб в «Белом лебеде». Погиб героем. Его пытались сломить, но не сломили. Тогда с ним расправились подло, тихо. Вася был найден повешенным в одиночной камере. Все списали на самоубийство. Но мы знаем, чьих рук это дело. С ним расправились те, кто его боялся, те, кому он стоял поперек дороги…»

Только ошибся седой оратор, на которого ссылался автор газетной заметки. Не исключаю, что сделано это было умышленно. Позже мне удалось познакомиться с интересным документом, который кое-что прояснил о жизни и смерти легендарного вора в законе.

Некоторые криминологи называют Васю Бриллианта едва ли не патриархом уголовного мира России, причисляя его к так называемым «нэпманским ворам», к тем кто жестко придерживается воровских традиций, в отличие от тех, кто модифицирует старые положения блатного закона и адаптирует их к современным условиям, а также к личной выгоде.

«Нэпманские», или «старые», воры обязаны были вести скромный, подчас аскетический образ жизни: они не имели права заводить семью, не могли вступать в контакты с сотрудниками правоохранительных органов. Жить должны были только на средства, добытые своими преступлениями. Им следовало заботиться не о себе, а о братстве, о братве и регулярно отчислять в воровской общак, то есть черную кассу, организовывать «грев» (передачу осужденным и подследственным продуктов, спиртного, наркотиков и пр.) зоны.

Эти и многие другие положения были закреплены в «кодексе воровской чести». Положения этого «кодекса» передавались устно от одного уголовного авторитета к другому.

На бумаге «положения» нашли свое воплощение в воровских письмах, посланиях, записках, так называемых «ксивах» и «малявах», нелегально передаваемых друг другу. Большая часть этой почты перехватывалась, иногда у начальника оперчасти исправительного учреждения — «кума» — скапливалась целая канцелярия подобных писем.

Что касается Васи Бриллианта, то для знакомства с этой легендарной личностью, стоило бы перенестись в колонию-пересылку «Белый лебедь».

Итак, «Белый лебедь», или Соликамская исправительная колония № 6, а попросту — «шестерка». Побывавшие здесь говорят о ней как о проклятой зоне, где кончалась железная дорога и начиналась советская власть. В какой-то мере это и в самом деле так. Стоит лишь взглянуть на карту, чтобы понять — это там, где холодно, где почти двенадцать месяцев зима и только остальное — лето. Что и говорить, чиновники из НКВД, а потом МВД умели выбирать места для нуждающихся в исправлении трудом.

С той поры сохранился и прямой поезд «Москва — Соликамск», правда, ходить он стал реже. Но так же за двое суток с небольшим доставит в эти места того, кто купил билет.

Прибыв на конечную станцию, пассажиры покидают вагоны не спеша, даже с каким-то нежеланием: чего суетиться, поезд пришел в тупик. Дальше дорог нет. Последний форпост цивилизации — город Пермь, — остался далеко на юге. До него около шестисот километров монотонного пути, когда за окном один и тот же пейзаж: лес, полустанок, тайга.

С железнодорожного вокзала городским транспортом можно за час-другой добраться до ИК-6. «Белый лебедь» находится на окраине этого старого, давно не растущего, периферийного городка. И вот перед вами ворота учреждения. Высоченный забор с колючкой в несколько рядов, глухие двери. Перед входом и внутри все ухожено. Большинство строений колонии — из белого силикатного кирпича. Отсюда и красивое название. Но на этом, как говорится, все приятные впечатления заканчиваются. Дальше — суровый арестантский быт, который должен согнуть в три погибели и до конца пребывания здесь не дать выпрямиться. Так по крайней мере было в «Лебеде» в 80-х, когда там находился Бриллиант. Более подробно о тамашних порядках можно прочитать в Приложении 1, в письме зека.

— Застрелили Васю Бриллианта в 1984-м, — рассказал мне сотрудник колонии. — Ему оставалось семь месяцев до конца срока. Он так и не сломался, не отрекся от воровских принципов. Да и как можно было сломать человека, который более полувека жил по понятиям — то есть законам и правилам воровского мира. За отказ от работы его изолировали в одиночку, там и порешили…

Вот появилась и еще одна версия смерти уголовного патриарха — Бриллианта не повесили, а застрелили. Правда, этот рассказ, как, собственно, и предыдущий, никакими фактами подкреплен не был. Так, своего рода рекламный ролик заведения.

Увы, по существующим порядкам уголовные дела на контингент в колониях долго не хранятся. К тому же они, как трудовая книжка или личное дело, постоянно следуют служебной почтой за своим владельцем.

Мне повезло: удалось выйти на «кума», назовем его Петрович, который, как реликвию о необычном зеке, хранил в личном архиве справку о смерти Владимира Васильевича Бабушкина, 1916 года рождения, или вора в законе Васи Бриллианта. И этот кум-ветеран рассказал много интересного.

— Промаявшись на грешной земле без малого семьдесят лет, Вася Бриллиант не был застрелен или задушен ментами, как это разносит молва, — проговорил Петрович, затягиваясь дешевенькой сигаретой. — Бриллиант умер, можно сказать, на моих глазах, своей смертью. Накануне вечером мы с ним беседовали. Чувствовал он себя нормально, даже был чем-то немного возбужден. Это сейчас я знаю причину того Васиного состояния. Тогда же ломал над этим голову. Чувствовал — что-то замышляет старый вор. Но что? В тот вечер я так и не узнал.

Было же все просто. Последнее время Бриллиант принимал зелье почти без разбору, как в идиотской присказке про алкашей — мол, без разницы, что будет водка или пулемет, лишь бы с ног валило. Накануне он получил с воли наркоту и вечером был в предвкушении предстоящего кайфа. И кайфанул он, видимо, крепко.

Утром мне доложили, что в режимном блоке ЧП. Примчался я и сразу — в камеру деда Васи. А тот лежит на нарах как полено, в одежде и обуви. По зоне Бриллиант ходил в хромовых, офицерских сапогах и френче защитного цвета, примерно такого покроя, как носил отец всех народов.

Конечно, медицина в заключении о причине смерти осужденного Бабушкина указала сердечный приступ.

Случилось это в помещении камерного типа в одной из колоний Северного Урала, Тавдинского Управления лесных исправительно-трудовых учреждений в 1986 году…

Кум поделился и личными наблюдениями. С его слов выходило, что Вася Бриллиант был неприхотлив. Одевался скромно, никогда не шиковал, хотя возможности для этого у него имелись. Все подачки, положенные ему по воровскому рангу, отдавал братве. Одно время он жил с мальчиком лет девятнадцати, отбывающим наказание в колонии. Что любопытно, уголовники не ставили его на одну ступень с «опущенными». Более того, по воровским обычаям, пожив с законником, такой мальчик потом автоматически становился вором в законе.

Из личного кумовского архива следовало, что знакомство Владимира Бабушкина с тюрьмой состоялось еще в сталинские времена. Этот первый срок был самым тяжелым. Урки учили Бабушкина жестоко. Он чистил туалеты, подбирал окурки. Это было практически падение на самое дно. Зато за ним последовал взлет почти на вершину уголовной иерархической пирамиды.

Но начинал Васька на рынке, где воришку-сумочника (одна из низших квалификаций карманников), натаскивал опытный специалист этого дела — щипач Васька Босота. Однажды, заприметив на рынке юркого паренька, он взял его в свою гоп-компанию. Щипачи работали группой в несколько человек. Один отвлекал жертву, другой подталкивал, загоняя, словно пастух корову в стойло, в неудобное положение. Тут в дело вступал основной вор-карманник. Он ловко освобождал жертву от денег и ценностей.

Возможно, именно благодаря этому первому наставнику — Ваське Босоте, за Вовкой Бабушкиным закрепилась кличка «Васька». В той среде, где он вращался, это было правилом: как звали учителя, так нарекали и учеников.

Дополнение «Бриллиант» появилось позже, когда Бабушкин в воровской иерархии прошел уже не одну ступень. Если у карманников «сумочники» или «верхушечники» — специалисты по хозяйственным и дамским сумкам — одна из низших квалификаций, то «театральные», прозванные так по месту деятельности, относятся чуть не к высшей категории — «марвихеров», воров-карманников международного класса. Но до такого уровня Вася Бриллиант не дотянул.

Зато в настойчивости по отстаиванию основных положений воровской идеологии и традиций, по исполнению воровского кодекса чести равных ему не было. Это и позволило Васе Бриллианту стать авторитетом в уголовном мире. На него равнялись. Из него делали героя-страдальца.

Именно поэтому на него всей мощью обрушилась карательная машина власти, перед которой стояла задача сломить и развенчать Бриллианта, чтобы остальные сами себя развенчали.

Так было в 50-е годы, когда власть вела решительное наступление на преступность. Центральный комитет КПСС поставил перед членами партии задачу — покончить с этим злом, «пережитком капитализма», окончательно и бесповоротно, навсегда изжив это явление из общественной жизни. Мощная пропагандистская машина, подкрепленная отлаженной системой уничтожения инакомыслящих, заработала, как никогда. С легкостью можно было схлопотать огромный срок как за горсть гвоздей, вынесенных с фабрики, так и за ведро картофеля с колхозного поля. Свои устои государство оберегало более тщательно, чем имущество граждан. А идеологи коммунизма с трибун учили, что общий карман лучше, чем свой собственный. Это на словах. На самом деле все обстояло иначе. Существовала скрытая от посторонних глаз система льгот и привилегий. Она-то и развращала в первую очередь партийную номенклатуру, а потом и государственных чиновников.

Надо сказать, что первыми на такое расслоение общества отреагировали воры в законе. Острие преступности повернулось туда, где было сытнее, богаче. Но и сами законники не миновали тех опасных тенденций, которые повсеместно набирали силу. Среди элиты преступного мира начались разногласия по понятиям и поведению, вспыхнула так называемая «сучья война». Вот тогда и появились две категории воров в законе: придерживавшиеся старых традиций, нэпманские, воры и новые законники, которые не прочь были попользоваться теми благами, что доставались им в результате преступного промысла.

Наблюдая эту крысиную возню своих собратьев, Вася Бриллиант пытался проводить в жизнь идею очищения и примирения. Он намеревался собрать общий сход, на котором и разрешить все проблемы. Не успел. Его арестовали в очередной раз. Но и из неволи авторитетный законник продолжал свою линию. И у него были сторонники и противники.

С особым пристрастием за развитием событий в уголовном мире следил КГБ. По указанию с Лубянки, малявы Бриллианта перехватывались и анализировались. В тот период — а это уже шли 60 — 70-е годы — разработкой уголовных лидеров и их развенчанием было поручено заниматься специалистам именно этого правоохранительного ведомства. Уже тогда в определенных кругах возникли опасения, что преступность, несмотря на победные реляции МВД, выходит на новый уровень и может стать опасной для общества.

Бриллианта, незадолго до его смерти, навестил в колонии сотрудник КГБ, итог работы которого отразился в докладной записке. Она тоже попала каким-то образом в личный кумовской архив. Основное содержание документа сводилось к тому, что Вася Бриллиант свою позицию объяснял так: власть боится авторитета таких воров в законе, как он, которые не дают расколоться воровскому миру и не способствуют тому, чтобы маститые уголовники давили друг друга в страшной междоусобной войне. Такой раскол, по мнению Бриллианта, кроме ослабления и вреда, ничего не мог принести как воровскому движению, так и государству. Воры в законе — это цемент российского уголовного мира. Не будет его, и все здание рухнет. Вот тогда под обломками погибнут многие, в том числе и невиновные, тогда в самом деле будет бойня, беспредел. Его допустить нельзя. Эти свои мысли дед Вася аккуратно заносил в ученическую тетрадь, свой дневник, который тоже сохранился в личном кумовском архиве.

— Не отсюда ли, с посещения колонии представителем всесильного ведомства, выросли ноги версии об убийстве Васи Бриллианта? — спросил я кума-ветерана.

— Вполне возможно, — согласился мой собеседник. — Мертвый Вася Бриллиант в тот момент устраивал многих…

А как иначе? Не случайно же был на зоне агент КГБ. Он и дал команду на уничтожение неугодного авторитета. Но тут бы хотелось добавить, что у именитого законника врагов хватало не только среди представителей правоохранительных органов. Проповедуя взгляды и традиции старой воровской школы, он, можно сказать, перекрывал кислород тем из собратьев, кто стремился жить на широкую ногу. А таких становилось в воровских рядах все больше и больше.

— Для всяких там козырных валетов Вася Бриллиант был как кость в горле, — размышлял кум-ветеран. — Особенно его ненавидели трефовые.

— А это кто такие?

— Трефовые — это грузинские воры в законе. Козырные валеты — это, можно сказать, кандидаты в воры в законе. У них ведь как? Прежде чем стать вором в законе, надо себя показать, зарекомендовать как надо. Потом заручиться поддержкой… Чтобы понятней было, можно сравнить с тем, как в партию раньше принимали.

— Не понял?

— А что тут понимать. — Петрович только хитро ухмыльнулся. — Тут вспоминать надо. Каждый желающий в коммунисты должен был заполучить от трех старших товарищей со стажем в партии не менее пяти лет письменные рекомендации-поручительства. Потом на собрании все это обсуждалось. Кандидату назначался испытательный срок. Вспомнил?

— Допустим.

— Вот и тут все примерно по такой же схеме происходило. Только рекомендовать не обязательно письменно. Достаточно высказаться на воровской сходке. На ней большинством голосов и определяли: быть тому или иному кандидатом или вором в законе.

— А почему эти самые, трефовые, Бриллианта ненавидели?

— За всех трефовых говорить не буду, но, думаю, большинство из них были далеки от той линии, которую проводили в жизнь нэпманские воры. Тут надо исходить из того, что все кавказцы — отменные торгаши. У них всегда все покупалось и продавалось. С них именно, кстати, началось то, что воровской титул стали себе покупать те, кто ни тюрьмы, ни зоны даже не нюхал. Отстегнул такой кандидат на воровскую корону тысяч сто зелеными в воровской общак — и он уже законник со всем причитающимися привилегиями.

Позже от кавказцев эта зараза и на славян перекинулась. Например, был такой вор в законе Цирюль. Очень серьезный воровской авторитет. Он одно время держал самый большой воровской общак. Сам понимаешь, что такое нечистому на руку не доверят.

— Согласен, — кивнул я.

— Только Цирюль недолго был чистым. — Мой консультант как бы подвел черту всему предыдущему разговору. — На одной из сходок кто-то из старых воров Цирюля сукой назвал. По-блатному — это все, кранты. Так только отступников клеймили, изменников.

— И чего такого Цирюль натворил?

— Коммерсантом заделался. А вор не имеет права коммерцией заниматься. Цирюль, конечно, ничего такого сам лично не допускал. Но, говорят, средства воровского общака через доверенных людей прокручивал. Прибыль, естественно, не в общак шла, а в один свойский карман.

— Да, не промах этот самый Цирюль был.

— А как же. Говорят, фигура номер два в криминальном мире России.

— А кто фигура номер один?

— Ясно кто — Япончик. Но вернемся к Цирюлю. Его главным обвинителем стал Вася Очко. Он, как и Бриллиант, был из старых воров. К началу 90-х Вася Очко вышел из колонии после очередной отсидки. Вышел и офигел: воры в коммерцию ударились! Даже казначей на общие деньги жирует, дачи себе строит, в коммерции воровские бабки крутит. На первой же сходке Очко взял слово и рассказал об этом.

— И какая была реакция?

— Одно скажу, что ни гром, ни молния на голову, посыпанную пеплом, не обрушились…

Только это уже другая история. Противостояние Цирюля и Васи того стоит.