Когда Хетцель вернулся в отель, Гидион Дерби сидел на кочке лиловато-черного мха в углу гостиничного сада, откуда открывался вид на Собачью слободу. Погруженный в невеселые мысли, молодой человек продолжал молчаливо хмуриться и, заметив приближение Хетцеля, ограничился неприязненным взглядом через плечо. «Не слишком располагающий к себе юноша, — подумал Хетцель. — Все же, в его положении некоторая раздражительность простительна. После такого обращения я сам, пожалуй, превратился бы в мизантропа».

Дерби спросил: «Так что же? Вы видели сэра Эстевана?»

«Да. Он не сообщил ничего нового. Я говорил также с капитаном Боу — тот, судя по всему, пребывает в неуверенности. По его словам, правонарушение, в котором вас обвиняют — не более чем мелкое хулиганство. Триархи до сих пор не подписали договор, определяющий их взаимные юридические обязательства. Ни одна из сторон не доверяет другим, и каждая применяет собственные законы в отношении тех, на кого распространяется их юрисдикция. Ойкуменическую службу безопасности выстрелы, поразившие лисса и олефракта, интересуют лишь постольку, поскольку они были сделаны на ойкуменической территории, но не в той мере, в какой они пересекли границы секторов пришельцев. Убийство гомаза до сих пор не считается незаконным актом. Таким образом, даже если стреляли вы, а не кто-нибудь другой, вас можно обвинить только в нарушении спокойствия, которое воспрепятствовало продолжению заседания. В принципе. Практически, сэр Эстеван может выдать вас лиссам или олефрактам. Хотя я почему-то сомневаюсь в том, что он это сделает. Он — непростой, даже загадочный человек. При этом он, по-видимому, в высшей степени уверен в себе».

Дерби выразил свои чувства нечленораздельным рычанием, после чего буркнул: «Они нарочно позволили мне сбежать, потому что боятся применить детектор лжи и не рискуют устроить публичный судебный процесс».

«Я еще ни в чем не уверен, — покачал головой Хетцель. — Сэр Эстеван подтвердил, что в его резиденции есть длинный коридор, выложенный белой плиткой. Кто-то заснял его, когда он шел по этому коридору, и приспособил голографический фильм так, чтобы вы могли его видеть из камеры… Я забыл его спросить, у кого могла быть возможность снять такой фильм».

«А горшок мне на башку опрокинула тоже голография?»

«Это почти наверняка не был сэр Эстеван. По сути дела, я практически уверен в том, что это сделал Казимир Вульдфаш».

Дерби поднялся на ноги и стоял, поглаживая бритый подбородок: «Если меня обвиняют всего лишь в мелком хулиганстве, почему бы не пойти в Трискелион и не заплатить штраф?»

«Все на так просто. В данном случае местную систему правосудия олицетворяет капитан Боу. Он может приговорить вас к тридцати ударам плетью, к восемнадцати годам заключения в Прозрачной тюрьме или к изгнанию на территорию лиссов. Вам лучше оставаться в „Бейранионе“, пока не прибудут юрисконсульт и ойкуменический судебный исполнитель».

«На это уйдет целый месяц — может быть, два месяца».

«Действуйте по своему усмотрению, — сказал Хетцель. — Вы хотите, чтобы я продолжал расследование?»

«Почему нет? Это ничему не помешает».

«Если вы сдадитесь властям, расследование придется прекратить. Я не могу рассчитывать на то, что вы мне заплатите после того, как вас казнят олефракты».

Дерби мрачно хмыкнул.

Хетцель глубоко вздохнул: «Пока что у нас сложилось только поверхностное представление о том, что происходит на самом деле. В данный момент, по меньшей мере, важнейшими выглядят следующие несколько вопросов. Где находится Бангхарт? Где находится Казимир Вульдфаш? Где вас содержали в заключении? Связаны ли ваши злоключения с компанией „Истагам“? И, если связаны, то каким образом?»

«Не спрашивайте меня, — огрызнулся Дерби. — Я — козел отпущения, с меня взятки гладки».

«Пользовался ли Бангхарт каким-нибудь другим именем или ойкуменическим кодом, который позволил бы его проследить?»

«Насколько мне известно, нет».

«Как он выглядит?»

Дерби почесал подбородок: «Он старше меня, коренастый, с грубым, туповатым на первый взгляд лицом, волосы черные. Он не производит особого впечатления, пока не начинает отдавать приказы, глядя на тебя в упор. Внутренне он безразлично холоден. Любит хорошо одеваться — своего рода щеголь, можно сказать. Пару раз он упоминал о каком-то месте, которое называется „Фаллорн“».

«Фаллорн — планета на другом краю Ойкумены. Что-нибудь еще?»

«Бангхарт как-то странно напевает себе под нос. Это трудно выразить словами — он будто вспоминает и пытается изобразить две мелодии одновременно, в контрапункте. Ничего больше не помню».

«Очень хорошо. Вы с ним приземлились на острове в болоте. Какая тогда была погода?»

«Обычная ясная ночь».

«Вы могли видеть звезды?»

«Не очень отчетливо. В здешнем воздухе они расплываются, а полная луна сияла вовсю, вокруг нее никаких звезд вообще не было видно».

«Как высоко луна взошла над горизонтом? Другими словами, каков был угол ее восхождения в апогее, в градусах?»

Дерби раздраженно повел плечами: «Я не заметил. Мне тогда было не до астрономических наблюдений. Дайте подумать. Кажется, луна взошла не больше, чем на сорок пять градусов — то есть в высшей точке была где-то на полпути до зенита. Про солнце лучше меня не спрашивайте, потому что я не смотрел на небо, пока брел по болоту. Кроме того, оно скрывалось за тучами».

«Хорошо, но вы помните, с какой стороны всходило солнце?»

Дерби позволил себе кислую усмешку: «На востоке».

«Совершенно верно, на востоке. А теперь, предыдущей ночью, где луна поднималась по небосклону — в северной или в южной половине неба?»

«В южной. Какое все это имеет значение?»

«Любая информация может оказаться полезной. В том помещении, где вас содержали, вы замечали смену дня и ночи? Какие-нибудь признаки наступления темноты или восхода солнца?»

«Нет».

«Но вы думаете, что провели в заключении два или три месяца?»

«Что-то в этом роде. На самом деле я не знаю, сколько меня там держали».

«Вы никогда не слышали никаких звуков, доносившихся снаружи? Какие-нибудь отзвуки разговоров?»

«Нет. Никогда».

«Если вы о чем-нибудь вспомните, не забудьте мне сообщить», — посоветовал Хетцель.

Дерби начал было говорить, но осекся. Некоторое время Хетцель внимательно смотрел на молодого человека. Возможно, чудовищная нелепость происходившего в заключении действительно исказила в нем какие-то мыслительные процессы. Его восприятие болезненно обострилось, он мог воспринимать действительность в контрастных терминах противоположностей. Все цвета могли казаться ему насыщенными, любые слова — полными глубокой истины и лжи одновременно, любые поступки — обремененными таинственным символическим значением. В каком-то смысле Дерби невозможно было считать человеком, ответственным за свои поступки. Хетцель спокойно сказал: «Помните, что вам нельзя выходить за границы территории отеля. На самом деле вам лучше всего было бы оставаться во внутренних помещениях».

Ответ Дерби подтвердил подозрения Хетцеля: «Здравый смысл не так полезен, как вы себе представляете».

«Все остальное еще бесполезнее, — парировал Хетцель. — Меня ждут кое-какие дела в Собачьей слободе, меня не будет часа два — может быть, весь вечер. Советую вам прежде всего отправить квантограмму отцу, после чего сидите тихо и не высовывайтесь. Говорите с туристами. Отдыхайте. Выспитесь. И — самое главное — не делайте ничего, за что вас могут выгнать из отеля».

С тыльной стороны отеля «Бейранион» ступени из плавленого камня круто спускались зигзагами вдоль отвесного песчаникового отрога к дороге, соединявшей космический порт с Окраиной. Хетцель еще не посещал этот район к юго-востоку от Собачьей слободы, находившийся на территории гомазов и, следовательно, за пределами ойкуменической юрисдикции. Окраина соответствовала популярному представлению о Собачьей слободе как о «городе безымянных душ». Там каждое второе здание было, по всей видимости, более или менее претенциозной гостиницей, настойчиво напоминавшей о своей жизнеспособности кричащей вывеской или плакатом, намалеванным — иногда примитивно, порой искусно — красками, оживлявшими внешний вид сооружений из желтовато-серого камня, добытого из осыпей под ближайшими утесами, из распиленной на доски местной древовидной полыни или из плит, вырезанных из наплывов на стволах чугунных деревьев.

Приближался вечер; обитатели Окраины вылезли из своих убежищ, чтобы подбодриться кружкой пива, бутылью вина или рюмкой чего-нибудь покрепче, сидя за грубо сколоченными столами, выставленными перед тавернами, или под сенью акаций, высаженных шеренгой посреди улицы. Они проводили время в одиночку или небольшими группами по два-три человека и говорили тихо, чтобы их не слышали соседи, хотя время от времени это бормотание прерывалось приступом хохота или шутливым проклятием. Каждого прохожего они провожали пристальными оценивающими взглядами. Хетцель узнавал здесь наряды и украшения из полусотни различных миров. Вот сидел человек с волосами, завитыми лакированными кудряшками — такие прически предпочитали на Арбонетте. Обрезанные мочки ушей выдавали в другом уроженца Дестринара. А этот субъект, в бархатном берете набекрень с подвеской из черных жемчужин, спускавшейся вдоль уха, вполне мог оказаться старментером из скопления Аластор — что привело его сюда из далеких глубин Галактики?

Две девушки — просто сестры или сестры-близнецы — бледнолицые, курносые, с оранжевыми волосами: как эти юные создания с Мармонфайра попали сюда, к черту на кулички? Большинство завсегдатаев таверн Окраины Собачьей слободы, однако, носили такую же одежду, как Хетцель — непримечательный наряд галактического бродяги, предпочитавшего привлекать к себе как можно меньше внимания.

Круто повернув, улица расширилась на несколько метров — здесь приютились несколько небольших лавок и продуктовых базарчиков, аптека и диспансер, магазин готового платья, заставленный вешалками со всевозможной одеждой и ящиками с сапогами, башмаками и сандалиями, газетный киоск, торговавший журналами из разных секторов Ойкумены… Хетцель почувствовал внезапный укол тревоги. Остановившись у прилавка торговца, предлагавшего поддельные удостоверения личности и пачки фальшивых денег, Хетцель украдкой взглянул назад — туда, откуда он пришел — но следивший за ним человек, если таковой действительно занимался слежкой, успел скрыться в общественном туалете.

Хетцель продолжил путь. Как правило, инстинкты его не обманывали, а в том, что за ним следили — если это было так — не было ничего удивительного. Тем не менее, Хетцелю не нравилось быть на прицеле. Заметить «хвост» где-нибудь в другом городе Ойкумены было бы любопытно; на Окраине Собачьей слободы такое внимание могло означать смертельную угрозу.

Дорога проходила под деревянной аркой — здесь Окраина превращалась в собственно Собачью слободу, где преобладали человеческие законы. Хетцель прошел к центральному скверу и снова задержался, чтобы взглянуть назад. Никого — улица почти опустела, лишь несколько редких прохожих спешили по своим делам. Хетцель прогулялся по скверу мимо туристического агентства к лавке, предлагавшей гомазские изделия из резной кости. Поравнявшись со входом в полутемную лавку, Хетцель быстро, бочком, нырнул внутрь. Ни в чем нельзя было быть уверенным, но ему показалось, что темная фигура только что скрылась в роще акаций, занимавшей центральную часть сквера.

Приблизился хозяин лавки — тщедушный старик в белом халате, с толстыми линзами, вставленными в глазницы: «Что могло бы вас заинтересовать, сударь?»

«Эти чаши — сколько они стоят?»

«Ага! Это черепа взрослых зоумов, с ободками из палладия, на ножках из палладия. Прекрасная работа, как видите. Материал тверд, как камень — и, само собой, тщательно очищен и стерилизован. Представьте, какой разговор можно завязать, предлагая гостям бульон в этих чашах! Сервиз из дюжины чаш обойдется всего лишь в полтораста СЕРСов».

«Дороговато, на мой взгляд, — поморщился Хетцель. — Неужели я не могу надругаться над лучшими чувствами гостей, не разорившись?»

«Никаких проблем, это вполне возможно. Вот эти черпаки изготовлены из черепов детенышей-вуляшей. Как вам, наверное, известно, их потешные войны не менее смертоносны, чем боевые подвиги их родителей».

Из рощи акаций никто не выходил. Хетцель ненавидел подобную неопределенность. Возможно, нездоровая атмосфера Окраины возбудила в нем чрезмерную чувствительность.

«Палочки для чесания спины из голяшек и ножных когтей молодняка — хитроумные и необычные сувениры…» — продолжал лопотать лавочник.

«Благодарю вас. Я учту ваши рекомендации», — Хетцель в последний раз проверил, не появился ли «хвост», вышел из лавки и направился в контору туристического агентства.

За прилавком стояла та самая девушка, с которой он говорил раньше. Сегодня на ней были бриджи из бежевого вельвета, подвязанные ниже колен, и темно-коричневая блуза с нашивками из золотистой парчи; окружавшая голову тонкая золотистая лента не позволяла распуститься ее черным волосам. Хетцелю показалось, что она его узнала, но девушка обратилась к нему «учрежденческим» вежливым тоном: «Чем я могла бы вам помочь, сударь?»

«У вас, случайно, нет под рукой астрономического альманаха?»

«Астрономического альманаха?»

«Какой-нибудь информации о перемещении по орбитам Маза, его солнца и его луны было бы достаточно».

«На этом маленьком календаре показаны фазы луны. Это вас устроит?»

«Боюсь, что нет, — Хетцель мельком взглянул на календарь. — Подождите-ка, дайте сообразить. Плоскость орбиты луны, по всей видимости, перпендикулярна плоскости орбиты Маза».

«Да — я слышала, что это необычное сочетание».

«Значит, — размышлял вслух Хетцель, — луна становится полной, когда пересекает плоскость орбиты Маза, находясь непосредственно за Мазом по отношению к солнцу». Просмотрев календарь, Хетцель отметил дату такого пересечения орбит. В эту ночь Гидион Дерби сидел на дереве посреди острова на болоте и видел, что луна поднялась примерно до половины южной части небосклона. Так как в этот момет лупа должна была максимально приблизиться к плоскости орбиты Маза, болотный остров должен был находиться примерно в полосе 45° северной широты, не учитывая, конечно, угол наклона плоскости эклиптики.

«У вас, случайно, не найдется какой-нибудь справочник, содержащий общую информацию о Мазе?» — спросил Хетцель.

Девушка достала брошюру: «Если бы вы объяснили, что именно вас интересует, возможно, я могла бы ответить на ваш вопрос».

«Возможно, — отозвался Хетцель, — хотя маловероятно. Посмотрим, однако. Год на Мазе состоит из 441 дня, а продолжительность местных суток в стандартных часах равна 21,74. Плоскость вращения планеты наклонена на двенадцать градусов по отношению к эклиптике…» Хетцель вернулся к календарю: «Что здесь считается серединой лета и серединой зимы?»

«У нас, на самом деле, нет ни лета, ни зимы, если вы говорите о температуре. Летом идут дожди, а зимой сухо. Теперь давно уже осень, скоро начнется зима — в этом вам повезло. Здесь дожди льют, как из ведра. В календаре используются земные названия месяцев, хотя здесь они на десять дней длиннее, чем у нас дома, на Варсилье».

«Варсилья! Мир девяти лазурных океанов, десяти тысяч остроконечных подводных гор и одиннадцати миллионов островов!»

«А также двенадцати миллиардов микромоскитов, шестнадцати миллиардов шипов стеклянной крапивы и двадцати миллиардов туристических вилл. Так вы хорошо знаете Варсилью?»

«Не сказал бы, нет».

«Вы когда-нибудь бывали в Палестрии на Камерленде?»

«Я останавливался на Варсилье только проездом и никогда не выезжал из Мейнесса».

«А жаль! Камерленд — красивый и мирный остров. Когда-то он казался мне даже слишком мирным. Но теперь я хотела бы туда вернуться. Маз мне наскучил. Так или иначе, юлиан наступает в середине лета как там, так и здесь. Хотя, конечно, месяцы на разных планетах не начинаются в одно и то же время».

Хетцель погрузился в изучение календаря. Летнее солнцестояние на Мазе наступало примерно первого юлиана. Следовательно, по всей видимости, полнолуние почти совпадало с осенним равноденствием. Так как в дополнительном прибавлении или вычитании градусов в данном случае не было необходимости, болотный остров, если можно было доверять оценке, сделанной на глаз Гидионом Дерби, действительно должен был находиться в районе 45° северной широты.

Девушка с любопытством наблюдала за Хетцелем: «Вы приняли какое-то важное решение?» Ее губы покривились в озорной усмешке.

«Вот как! — воскликнул Хетцель. — Вы считаете меня самодовольным чурбаном».

«Конечно, нет! Ни в коем случае не посмела бы использовать подобные выражения по адресу достопочтенного туриста!»

Хетцель только поднял брови: «Не могли бы вы показать мне крупномасштабную карту Маза, предпочтительно в проекции Меркатора?»

«Разумеется, — девушка пробежалась пальцами по клавиатуре; на твердой белой поверхности стены появилась карта высотой в человеческий рост и шириной метра четыре. — Этого достаточно?»

«Превосходно! Где на карте Собачья слобода?»

Девушка подошла к карте и показала пальцем: «Здесь». Обернувшись, она сказала: «Прошу меня извинить». Ей пришлось вернуться за прилавок, чтобы обслужить супружескую пару туристов в белых костюмах и широкополых белых шляпах с сувенирными значками, закрепленными на лентах.

«Где мы могли бы полюбоваться на настоящую битву воинов-гомазов? — спросил турист. — Я надеюсь сделать несколько записей для нашего видеоальбома путешествий».

Девушка вежливо улыбнулась: «С битвами все не так просто. Гомазы нам не сообщают о них заранее. Очень нелюбезно с их стороны».

«Какая жалость! — воскликнула туристка. — А мы обещали всем знакомым, что привезем фильмы. Насколько я понимаю, посещать клановые замки запрещено?»

«Боюсь, что так. Но мы переоборудовали несколько древних цитаделей — теперь это исключительно удобные загородные гостиницы, а их планировка и внешний вид типичны для архитектуры гомазов. Так мне говорили — сама я никогда не была в этих гостиницах».

«Не могли бы вы как-нибудь организовать для нас просмотр битвы? Я очень хотел бы вернуться домой с подлинной видеозаписью гомазской войны».

Продолжая улыбаться, девушка покачала головой: «Если вы подойдете к дерущимся гомазам так близко, что сможете за ними наблюдать, вас, скорее всего, убьют на месте».

«Но где, по-вашему, можно скорее всего найти первоклассную битву?»

«Не знаю, какую битву следует считать первоклассной, — ответила девушка, — или третьесортной, если уж на то пошло. Все зависит от того, насколько вам сопутствует удача — или, точнее, неудача, потому что потасовки гомазов чрезвычайно опасны».

Хетцель нашел сорок пятую северную широту. Она пересекала океаны, горы, плоскогорья и топи. В полутора тысячах километров к северу от Аксистиля река, текущая с южного нагорья, петляла по обширной равнине и, рассеявшись сотнями ручейков и проток, образовывала болото Большой Кыш-Кыч. Хетцель внимательно изучил это болото. Неподалеку от него он заметил черную точку.

Туристы ушли. Открылась дверь, соединявшая агентство с соседним управлением, и в контору заглянул грузный приземистый человек — Быррис. Сегодня на нем были модный костюм из темнозеленой саржи и черный с алыми узорами шейный платок: «Джаника, на сегодня я закончил все дела. Если будут звонить, переключай вызовы на телефон моей виллы».

«Да, висфер Быррис».

«Хорошенько закрой двери на замки. И не забудь про окно, выходящее на задний двор».

«Да, висфер Быррис, не забуду».

Быррис дружелюбно кивнул Хетцелю, хотя нельзя было сказать, узнал ли предприниматель случайного посетителя. Отступив на шаг, Быррис закрыл дверь, очевидно намереваясь воспользоваться другим выходом.

«Как он вас назвал?» — спросил девушку Хетцель.

«Джаникой».

«Вас так зовут?»

«Это скорее детская кличка, но меня так многие называют, потому что мое настоящее имя — Ллиджано — им кажется странным. Двойное „л“ произносят, прижимая язык к верхней десне. Это старое хьюлакское имя».

«Я не знал, что хьюлаки селились на Варсилье».

«Вы правы, колонии хьюлаков на Варсилье не было. Фамилия моего отца — Рейес, он наполовину мальджин и наполовину белодрастаньи. Он встретился с матерью на Фануше и привез ее к себе на Варсилью. Она из хьюлаков, но на четверть семирка, то есть я — помесь всевозможных кровей».

«Здоровая и привлекательная помесь, должен заметить».

«А вы откуда?»

«Я родился на Древней Земле. Меня зовут Майро Хетцель. Говорят, я происхожу от выродков, потому что все предприимчивые земляне давным-давно эмигрировали в другие солнечные системы».

«Вы не выглядите как выродок. Вы выглядите как самый обычный человек».

«Надеюсь, таким образом вы попытались сделать мне комплимент».

«Своего рода, — Джаника рассмеялась. — Вы нашли то, что искали?»

«Кажется, нашел. Что означают эти красные звездочки?»

«Так обозначены туристические гостиницы — насколько я знаю, все они исключительно колоритны и удобны. Я никогда ни в одной не была».

«А что отмечено этим черным кружком?»

«На карте их несколько. Это особенно причудливые развалины, среди них висфер Быррис хочет устроить новые гостиницы».

«Уже существующие гостиницы приносят достаточный доход?»

«В какой-то мере. Многие туристы непременно желают полюбоваться на гомазские войны, а мы не можем удовлетворить их запросы. Конечно, мы никогда не пытались предлагать такие услуги, но сомневаюсь, что гомазы снисходительно отнесутся к присутствию туристов».

«У гомазов нет чувства юмора. Насколько я понимаю, в вашем агентстве я могу арендовать аэромобиль?»

«В Собачьей слободе аэромобиль можно арендовать только у нас. Но вам придется получить разрешение от сэра Эстевана Триста, и вас должен будет сопровождать профессиональный гид; он проследит за тем, чтобы вы не продали гомазам оружие — или ту машину, на которой прилетели».

«Разрешение я уже получил. Кроме того, мне пришла в голову удачная мысль. Почему бы вам не сопровождать меня в качестве гида?»

«Мне? Я не смогу вас остановить, если вы намерены продавать контрабандное оружие».

«Могу вас заверить здесь и сейчас: я не контрабандист».

«Что ж… звучит заманчиво. Когда, примерно, вы хотели бы вылететь?»

«Завтра».

«Завтра я должна работать, но это, на самом деле, не проблема. Меня могут заменить. А куда вы собираетесь направиться?»

«О, еще не знаю, — Хетцель подошел к карте. — Куда-нибудь сюда, наверное — мы могли бы, например, пообедать в этой гостинице».

«Это Черноскальный замок. Говорят, там впечатляющий вид. Но он далеко, — Джаника покосилась на Хетцеля. — По сути дела, долететь туда, посмотреть на что-нибудь и вернуться за один день не получится».

«Тем лучше. Закажите пару номеров, и нам не придется торопиться. Вы в чем-то сомневаетесь? В своей квалификации? Или во мне?»

«Я не назвала бы это сомнением…» — Джаника явно нервничала, но рассмеялась.

«Чем бы вы это назвали? Осторожностью? Опасением?»

«Нет-нет, все в порядке… В конце концов, почему нет? За все то время, что я провела в Собачьей слободе, я еще не разу отсюда не выезжала. Я поеду. Висфер Быррис может меня уволить, если ему так заблагорассудится. По правде говоря, мне все равно».

«Сколько вы тут работаете?»

«Всего три месяца — и уже готова снова собрать чемоданы и вернуться на Варсилью».

«Значит, висфер Быррис чрезмерно требователен?»

«У него есть причуды, — Джаника придала своему лицу настолько целомудренное и строгое выражение, насколько это было возможно. — Кстати, вынуждена настаивать на том, чтобы вы оплатили мои расходы».

«Как вам будет угодно, — согласился Хетцель. — Единственный человек, который что-то на этом потеряет — некий сэр Айвон Просекант, а он может себе это позволить».

Хетцель вернулся на Пограничную площадь по проспекту Потерянных Душ. Начинало вечереть: бледно-зеленое небо подернулось фиолетовой дымкой. Пройдя по сумрачной площади к «Бейраниону», Хетцель нашел Гидиона Дерби в вестибюле — тот тихо сидел в большом мягком кресле и читал какой-то журнал. Подняв голову, Дерби взглянул на своего покровителя со смешанным выражением подозрительного любопытства: «Что вам удалось узнать в Собачьей слободе?»

Хетцель уклонился от ответа: «Вы никогда там не были?»

«Прилетев сюда на „Таринтии“, я провел там пару вечеров. Мне приходилось бывать в местах получше».

Хетцель кивнул: «Тем не менее, в Собачьей слободе особая атмосфера: тщеславных сожалений, несбывшихся надежд — они клубятся в воздухе, как дым».

«Если я когда-нибудь вырвусь отсюда, — пробормотал Дерби, — я вернусь в Троп, буду работать в саду у отца и собирать мушмулу. Никогда больше даже не взгляну на небо».

«Возможно, мне придется составить вам компанию, — заметил Хетцель. — Особенно в том случае, если вы не сможете заплатить за мои услуги».

«Если потребуется, я заплачу вам мушмулой», — в глазах Дерби зажглась искорка злорадного юмора, что, по мнению Хетцеля, было лучше мрачного раздражения и жалости к себе.

«Завтра я улечу в глухие места, — сообщил Хетцель. — Меня не будет дня два — вам придется самому беспокоиться о себе, пока я не вернусь».

«Можете скрывать от меня все, что хотите, — проворчал Дерби, снова угрюмый и злой. — В моем положении жаловаться не приходится».