Добраться из Наргуйса в Масмодо на Янус-Амахе оказалось труднее, чем до Наргуйса из Дистля на другой планете. Хетцель вылетел на юг в аэробусе, приземлившемся в Джондере, в истоках Большой Рыбной реки, после чего пересел в местный аэробус поменьше, приземлявшийся в каждом небольшом поселке вдоль Малабарской литорали. В конце концов Хетцель вышел из аэробуса на набережной в Кейп-Яуне, откуда океанский экранолет отвез его в Паунт на острове Клеттерера.

На запад, до самого горизонта и далеко за горизонт, тянулись извилистой цепочкой Торпельтины: архипелаг скалистых осыпей под остроконечными пиками, с узкими полосками пляжей по берегам, переходившими в полукилометровые заросли ганджи, шпругга, малинового чая, кустарникового кардениля и кокосовых пальм — последние неоднократно завозили с Древней Земли различные группы мигрантов. Лишь немногие из Торпельтин были населены людьми. Примерно половину островов объявили заповедными резервациями туземных пламенеонов; на других людей ничто не привлекало, так как в прибрежных водах водились морские скелеты, угри-торпеды, костодавы и рыбороги, а на пляжах кишели крабы-топотуны, меч-мухи, клещи-буравчики и попрыгнусы.

В Паунте Хетцель арендовал аэромобиль и пролетел семьсот пятьдесят километров на юг вдоль Торпельтинского архипелага до Янус-Амахи. Масмодо, главный населенный пункт острова, мог похвастаться гостиницей, тремя тавернами, несколькими лавками и складами, маленьким госпиталем или лазаретом, парой административных учреждений, мастерской, где чинили лодки, и разрозненными жилищами. В небольшую гавань выступали шаткие, скрипучие, покосившиеся причалы; к ним были пришвартованы рыбацкие плоскодонки. Улицы дремали в тени огромных черных махорочных деревьев; такие же деревья были высажены вдоль набережной.

Хетцель приземлился рядом с местной почтой и зарезервировал номер в скромной «Великозападной» гостинице. В синеватолиловом небе Звезда Джингкенса, уже на полпути к горизонту, изнуряла послеполуденной жарой песчаные улицы; от листвы махорочных деревьев, лохматой и тонкой, как папиросная бумага, исходил щекочущий ноздри смолистый запах. Бегающие отражения солнечных лучей ослепительно блестели на гребнях ленивых волн, завершавших свой далекий путь тихим хлюпаньем под причалами.

С веранды гостиницы Хетцель внимательно рассмотрел длинную главную улицу, тянувшуюся от набережной мимо городского управления, находившегося напротив гостиницы, вверх по склону до лазарета с приютившимся на склоне напротив коттеджем доктора Льювиля.

Поразмышляв минут десять, Хетцель прошелся к причалам. Несколько человек возились с рыбацкими принадлежностями; другие сидели на песке по-турецки, поджав короткие кривые ноги, и неподвижно смотрели в море. «Непривлекательный народ!» — подумал Хетцель. Коренастые и приземистые, с узкими лбами, массивными подбородками и челюстями, носатые и лопоухие — таковы были арши, предки которых, сбежав из исправительного учреждения на Пресвятом острове, скрылись в джунглях Янус-Амахи. Прожив на острове в полной изоляции несколько столетий, арши сформировали немногочисленную популяцию с отчетливыми расовыми признаками.

Хетцель прогулялся к «Таверне Донгга», находившейся на обращенном к морю конце скрипучего причала. В таверне было просторно и прохладно; стены, плетеные из «морской древесины», то есть из одеревеневших стеблей океанских водорослей, пропускали зайчики солнечного света, образуя филигранный узор на дощатом полу. Три арша, носивших только свободные набедренные повязки и шляпы с круто загнутыми полями и вмятыми сверху коническими тульями, горбились над стойкой, поглощая пиво из огромных горшков. Покосившись через плечо на новоприбывшего с выражением, показавшимся Хетцелю презрительным, они отвернулись и продолжили гортанную беседу.

Хетцель уселся за столом; через некоторое время к нему подошла официантка — молодая полногрудая блондинка с широкими бедрами и физиономией скорее непроницаемой, нежели неприветливой.

«Чего пожелаете, сударь?»

«Чего-нибудь прохладного и легкого. Что бы вы порекомендовали?»

«Мы делаем превосходный пунш с ромом, кабинчем, едкогубовым соком и лимонной тыквой».

«Прекрасно!»

Сохраняя величественное достоинство, официантка принесла зеленовато-желтую смесь, приятно удивившую Хетцеля терпким привкусом. «Неплохой напиток!» — похвалил он.

Официантка ответила морозным кивком. У нее было круглое лицо — такое же, как у медсестры доктора Льювиля — еще недавно, наверное, она была очень миловидна.

Хетцель спросил: «Здесь, в Масмодо, всегда так тепло?»

«Почти круглый год. Прохладнее только в сезон дождей».

Хетцель решил, что медсестра была определенно привлекательнее официантки, выпуклости которой опасно граничили с ожирением, даже со скидкой на разницу в возрасте, составлявшую, на взгляд, лет пять. «Вы не здешняя?» — спросил он.

Официантка ограничилась кислой усмешкой и отвернулась, чтобы обслужить другого посетителя. Хетцель задумчиво допил свой пунш, после чего, улучив момент, заказал еще один: «Не хотите ли тоже освежиться?»

«Спасибо, я не пью».

Через некоторое время она принесла ромовый пунш. Хетцель спросил ее: «Как тут у вас развлекаются?»

«Можно тут сидеть, пить и слушать, как плещут волны. Иногда арши рассказывают грязные сплетни или убивают друг друга. Вот, примерно, и все, чем тут можно развлечься».

«По меньшей мере, если вы заболеете, больница под рукой. Кто местный врач?»

«Врач на пенсии — он больше не принимает».

«В самом деле? Мне показалось, что я видел, как в коттедж заходила медсестра. Кстати, она чем-то на вас похожа».

«Медсестра? — официантка приподняла почти незаметные брови, удивленная неспособностью посетителя разбираться в простейших житейских ситуациях. Она там просто убирает. И ухаживает за отцом, если это можно так назвать. Вы действительно думаете, что она на меня похожа?» — последний вопрос был задан с презрительным вызовом.

«Не могу сказать с уверенностью, но она тоже блондинка. В вас заметны характер и стиль — если позволите сделать такой комплимент».

«Хмф! Здесь вся моя жизнь идет насмарку».

«Почему вы не хотите со мной выпить?»

«Я не прикасаюсь к спиртному. От него у меня вся кожа покрывается прыщами».

«Это, конечно, недопустимо! — решительно согласился Хетцель. — Кстати, когда я заглянул в местный телефонный справочник, я обнаружил, что в Масмодо есть еще один врач. Может быть, конечно, это устаревший справочник». Хетцель вопросительно взглянул на официантку.

«Наверное, устаревший», — она отвернулась.

Хетцель вернулся на веранду гостиницы, надел увеличительные очки и сидел, наблюдая за лазаретом. Ближе к вечеру медсестра или сиделка — если она была таковой — вышла на крыльцо, чтобы обменяться парой слов с водителем фургона из продуктовой лавки. Еще через полчаса на верхнюю террасу у коттеджа вышел согбенный пожилой человек с тросточкой, усевшийся под пляжным зонтом. Под аршской шляпой с загнутыми полями и конической тульей Хетцель заметил влажные седые локоны, бледность лица и длинный, уныло висящий нос. Ему удалось мельком взглянуть прямо в мутно-серые глаза старика. Доктор Льювиль — если это был он — поглядывал вокруг, не останавливая взор ни на чем определенном. Хетцель подозревал, что с возрастом врач потерял остроту зрения.

Хетцель снял увеличительные очки, спустился с веранды и прошелся вверх к коттеджу доктора Льювиля. Доктор мог принять или не принять его — так или иначе, для каких-либо ухищрений или задержек не было основательных причин.

Доктор Льювиль не пожелал принять Хетцеля. Заметив приближение незнакомца, врач поднялся на ноги, раздраженно покачал головой и, хватаясь за перила и косяки, вернулся к себе в коттедж. Когда Хетцель нажал кнопку дверного звонка, в двери открылось небольшое смотровое окно — выглянула сиделка: «Доктор Льювиль вышел на пенсию. Он больше не принимает пациентов».

«Я не пациент, — возразил Хетцель. — Меня всего лишь интересуют несколько фактов, касающихся бывшего сотрудника доктора Льювиля, а именно Форенса Дакра».

«Доктор Льювиль никого не принимает, сударь».

«Просто передайте ему мои слова. Я подожду».

Сиделка закрыла окошко и через некоторое время вернулась: «Доктор Льювиль не желает обсуждать доктора Дакра».

«Скажите ему, что Дакра ожидают большие неприятности, и что сведения, которые может предоставить доктор Льювиль, могут иметь большое значение для решения этого вопроса».

Сиделка отрицательно трясла головой — ее светлые кудрявые локоны раскачивались и подпрыгивали: «Ничего я ему не скажу, потому что ему нельзя волноваться. Он ни в коем случае не станет обсуждать доктора Дакра — от этого он только заболеет». Она начала закрывать окошко, но Хетцель придержал его в полуоткрытом положении: «Неужели? Он в самом деле так плохо себя чувствует?»

Сиделка неожиданно улыбнулась, на ее круглом лице появились веселые ямочки. Хетцель подумал, что в таком настроении она довольно-таки привлекательна: «Он думает, что болен. В конце концов, разве это не одно и то же?»

«Не знаю, — пожал плечами Хетцель. — Будьте добры, передайте ему мое сообщение и попросите его подумать. Завтра я вернусь».

«Можете не беспокоиться», — окошко захлопнулось.

«Странно!» — подумал Хетцель. Вернувшись в гостиницу, он сел на веранде и стал наблюдать за тем, как Звезда Джингкенса погружалась во Всемирный океан.

В ресторане гостиницы зажглись огни; Хетцель спустился туда, чтобы поужинать. Официантка в ресторане явно страдала ожирением. У нее была очень бледная кожа; каскад белокурых кудрей спускался на ее массивные плечи. У нее были пухлые щеки, ягодицы выпирали, бедра опасно растягивали вишневую ткань ее панталон. Пока она ходила туда-сюда, выполняя свои обязанности, складки жира дрожали и колебались при каждом ее движении. Официантка в «Таверне Донгга» демонстрировала желчный, черствый цинизм; сиделка доктора Льювиля держалась, главным образом, холодно и отстраненно. Эта официантка казалась дружелюбной и нерасчетливой. Она порекомендовала Хетцелю некоторые блюда из не слишком разнообразного меню и предложила попробовать, вместо мутного пива мышастого оттенка, гораздо более приятный на вкус сублюмовый сидр, о крепости которого, однако, она советовала не забывать. Когда Хетцель поинтересовался, не пожелает ли она распить вместе с ним кварту сидра — или выпить чего-нибудь еще, что ей больше нравится — она тут же согласилась. Уже через пять минут, обслужив последнего постояльца, она уселась рядом с Хетцелем, облегченно крякнув, и принялась жадно глотать сидр. Хетцель немедленно заплатил за еще две кварты того же напитка: «Вы пьете с удовольствием и со знанием дела — мне это нравится».

Официантка повернулась в сторону кухни: «Фрайцке! Обслуживай столы! У меня деловой разговор с этим господином!»

Молоденькая блондинка, еще почти подросток, но уже щедро одаренная присущими ее полу округлостями и выпуклостями, молча занялась подачей блюд и уборкой использованной посуды.

«Ваша сестра?» — догадался Хетцель.

«Конечно, она моя сестра. Нет, вы только посмотрите на эту дурочку — неужели она никогда ничему не научится? Фрайцке, тарелки расставляют, подходя к стульям справа, а не слева!»

«Какая разница? — проворчала Фрайцке. — За этим столом все равно никого нет».

«Нужно, чтобы выработалась привычка — как еще ты научишься работать?» Официантка снова повернулась к Хетцелю: «Бедняжка Фрайцке! У нас в семье все левши: и отец, и мать — увы, матушка скончалась! — и все мы, девочки. Но Фрайцке не только держится за все левой рукой, она и думает шиворот-навыворот! И все-таки она хорошая девушка, хотя и подверженная приступам безрассудного упрямства».

«Официантка в „Таверне Донгга“ — тоже ваша родственница?»

«Еще одна сестра».

«Еще есть домохозяйка доктора Льювиля — или его сиделка?»

«Интриганка-вертихвостка! Да, она тоже наша сестра. У нас как в математической таблице. Каждая из сестер на пять лет старше следующей. Первой была я, Оттилия, за мной — Импи из „Таверны Донгга“, третья — Зерпетта, она работает в коттедже, и последняя — Фрайцке, у нас в кухне. Но мы не слишком интересуемся одна другой. Это у нас в крови. Отец нынче — затворник, он терпит только Зерпетту, а та надеется унаследовать его имущество».

«Не сомневаюсь, что вы помните доктора Дакра».

Оттилия расхохоталась: «Еще бы я его не помнила! Он лишил меня невинности! Клялся, что любовь Форенса и Оттилии станет легендарной, как связь принца Вортимера с Шелковистой Феей или, если меня это больше устраивало, Маселлино Брунта и Коры Бесонг. Никогда ни один мужчина не пел мне такие восторженные оды! „Возьми меня! — сказала я ему. — Познакомь меня со сказочными фейерверками страсти!“ Но его обязанности всему помешали. Они с отцом никогда не ладили. Отец был осторожен — Форенс дерзал. Отец прописал бы успокоительную мазь — Форенс пристегивал пациента в одном из своих дорогостоящих аппаратов и выполнял какую-нибудь неслыханную операцию. „Облегчай!“ — был лозунг моего отца; „Режь!“ — провозглашал Форенс. Так продолжались дела почти четыре года, после чего между ними случилась ужасная ссора. Отец выгнал Форенса, но оставил себе все его чудесные аппараты, чтобы возместить то, что Форенс ему задолжал, а он задолжал немало. Когда я узнала о происходящем, я страшно огорчилась и пошла собираться в дорогу — в то время я была еще привязана к отцу и не хотела уезжать из Масмодо. Я принарядилась, как могла, вынесла багаж на улицу, стояла и ждала. Но в конце концов Импи прибежала и сообщила, что Форенс уехал без меня».

«Пренеприятнейшая ситуация!»

«Еще бы. Форенс был сукин сын, каких мало».

«И куда он подевался после этого?»

«Попытал счастья на Скалькемонде. Даже я могла бы ему посоветовать не испытывать судьбу на третьей планете — ведь для скальков важнее всего соблюдение приличий и порядок. У них все нужно делать именно так, а не как-нибудь иначе — а это как раз то, на что Форенс совершенно неспособен. Не прошло и двух лет, как он устроил там чудовищный скандал, его выгнали со Скалькемонда и запретили возвращаться. Что ему оставалось? Он взял и вернулся сюда, такой же довольный собой и наглый, как всегда! Я напомнила ему о нашей „священной любви“, но он только промолчал и отвернулся. Увы, к тому времени я заметно прибавила в весе. Форенс обратился к моему отцу — он хотел выкупить свою аппаратуру за полцены, но отец и слышать об этом не хотел. Поэтому Форенсу пришлось заняться местной практикой, чтобы заработать деньги — и кого он выбрал сожительницей? Не меня, а потаскуху Импи! Похоже на то, что она с самого начала имела на него виды, распутница! А, что об этом говорить? Теперь ей не лучше, чем мне».

Хетцель почувствовал, что от него ожидается какая-то реакция, и заметил: «Ей, пожалуй, еще хуже. По меньшей мере вы сохранили достоинство!»

Оттилия кивнула с такой решительностью, что все ее светлые кудри взметнулись: «Ей приходится обслуживать всякую сволочь. Я, хотя бы, имею дело с достойными людьми».

Хетцель предположил, что рюмка-другая сублюмового коньяка неплохо сочеталась бы с сидром, изготовленным из того же фрукта; Оттилия всецело поддержала его гипотезу.

«На мой взгляд, — задумчиво сказал Хетцель, — в Масмодо недостаточно клиентуры для того, чтобы поддерживать существование двух врачей».

«Совершенно верно! Хотя здесь больше пациентов, чем может показаться на первый взгляд — все побережье заселено аршами и „собачьими бородами“, а выше по склонам горы Йоко живут садоводы, поставляющие сублюм. Примерно к тому времени отец заболел и отошел от дел. Все пациенты стали обращаться к Форенсу — несколько лет он и эта мегера Импи были самыми занятыми людьми в Масмодо. И днем, и ночью, разумеется. Так или иначе, Форенс выплатил долг моему отцу и забрал свою драгоценную аппаратуру, а в придачу стал заведовать лазаретом. Он хотел заполучить и коттедж, но отец наотрез отказался переезжать. Теперь за ним ухаживала Зерпетта, и он чувствовал себя вполне комфортабельно среди всех своих сувениров — почему бы он стал причинять себе такое неудобство?»

«Почему бы, действительно? — Хетцель поднес бутыль к бокалу собеседницы. — Попробуйте этот превосходный коньяк».

«С удовольствием!»

Хетцель щедро наполнил бокал: «Пожалуйста, не прерывайте рассказ — он чрезвычайно занимателен».

«Мне еще есть о чем рассказать. Форенс начал делать удивительные вещи — буквально творить чудеса. Один из аршей — как его звали? — Сабин Крю — выпал из лодки. На него набросился морской скелет и растрепал его, как лепестки ромашки. Его вытащили в корзине для белья — от бедняги Сабина не осталось ничего, за что можно было бы ухватиться. Но Форенс им занялся с пристрастием. И добился успеха — по меньшей мере, сохранил жизнь Сабину, после чего все арши и даже собачьи бороды стали обращаться с недугами к доктору Дакру, хотя некоторых останавливали слухи».

«Какие слухи?»

Оттилия осторожно посмотрела по сторонам: «Кто знает, правда это или нет? Можно ли поверить в то, что у доктора Дакра есть секретная лаборатория дальше по берегу, у „Бара Тинкума“, где он ставит странные эксперименты и пытается скрестить собачью бороду с пламенеоном?»

«В это трудно поверить, — заверил Оттилию Хетцель. — Тем более, что я представления не имею о том, кто такие собачьи бороды и кто такие пламенеоны».

«Собачьи бороды — безнадежный народ, бродяги, живущие на пляжах, главным образом в нашей, южной части архипелага. Вы говорите, что никогда не видели пламенеона?»

«Никогда».

«О, тогда вас ожидает своего рода потрясение! Пламенеоны — важнейшие аборигены Гитерсмонда, двуногие перистые твари. Они питаются фруктами — у них невероятно яркая, причудливая окраска: роскошные розовые и лиловые хохолки, оранжевые пушистые шары по бокам и золотистые рога. С какой стати Форенс решил бы скрещивать людей с расфуфыренными туземными чудищами, не могу себе представить. Любой разумный человек понимает, что это невозможно. Тем не менее, кто-то донес на Форенса — все считают, что это сделал отец. Срочно прибыл медицинский инспектор, и скандалу не было конца — даже если Форенс не делал ничего плохого в лаборатории у „Бара Тинкума“, он здорово провинился в чем-то еще. Ему пришлось закрыть практику, он уехал из Масмодо и больше не возвращался».

«Когда это было?»

«Примерно два года тому назад, точно не помню».

«И куда он направился в этот раз?»

Оттилия пожала обширными плечами: «Может быть, Импи знает. Она надела лучшее платье, упаковала багаж, вынесла чемоданы на улицу и стала ждать — но Форенс, как прежде, так и не появился. Через некоторое время она отнесла багаж домой и переоделась в обычное тряпье. Теперь Импи отказывается даже словом помянуть Форенса Дакра, хотя время от времени я пытаюсь разговорить ее и вспомнить былое».

«Надо сказать, этот Форенс Дакр — человек изменчивого характера».

«По этому поводу, по крайней мере, Импи со мной полностью согласна».

«Может быть, ваш отец знает, где теперь находится Форенс Дакр?»

Оттилия с сожалением покачала головой — ее сожаление явно относилось к неспособности Хетцеля понимать простейшие вещи: «Мой отец ненавидит одного человека больше всех людей Ойкумены. Этого человека зовут Форенс Дакр. Но гордость не позволяет отцу упоминать о Дакре — он не выносит даже, когда имя Дакра произносят в его присутствии».

«А что случилось с дорогостоящей аппаратурой Дакра?»

«Она все еще в лазарете. Хотите на нее полюбоваться?»

«Конечно! Вы рассказали невероятную историю — она возбудила во мне любопытство».

«И что-нибудь еще?» — Оттилия шаловливо покосилась на нового знакомого.

«Но разве это возможно? — спросил Хетцель. — Я говорю, конечно, о посещении лазарета».

«Конечно, возможно, — отозвалась Оттилия, — потому что ключ от лазарета у меня».

«Доктор Льювиль не станет возражать?»

«Даже если бы он стал возражать, что с того? Это не его дело».