Глава 7

Встретивший нас оскаленными зубами Годжи пожинал плоды своей глупости. И выплевывал теперь на землю эти самые зубы вместе со слюной и кровью.

Годжийцы могли отбиваться от головорезов Бурдюка, стреляя в них со стен. Но едва последние ворвались в крепость, боевой дух хозяев был сломлен. И вместо второй линии организованной обороны наемники наткнулись на толпу обыкновенных испуганных людей. Которые, однако, не хотели продавать свои жизни задарма. И сопротивлялись пусть бестолково, но отчаянно.

Меся обозную грязь, пока «Вентум» одерживал победу за победой, я был огорчен тем, что не могу наблюдать за битвами, пусть даже в последние полгода вокруг меня и так творилось сплошное насилие. И вот сегодня мое желание исполнилось. Частично, разумеется, поскольку этой битве было далеко до тех, в которых рубились многотысячные армии. Но как бы то ни было, жаловаться на недостаток впечатлений мне в Годжи было нельзя. Тем более, что я сам принимал в участие в сражении, пусть даже воюя в стороне и на подхвате.

Лучники на стенах обстреливали захватчиков и после того, как они прорвались внутрь крепости. Но это продолжалось недолго. И когда наемники сами взбежали на стены, они смогли поквитаться с теми, кто досаждал им все это время своими стрелами. Пришлось лучникам отбросить луки и взяться за мечи и топоры. Что, впрочем, не спасло многих из них от падения со стены. Не слишком высокой, да только сбрасывали их обычно вниз головой, и этого хватало, чтобы они свернули себе шеи.

Едва угроза нарваться на стрелы миновала, для ван Бьера нашлась новая работенка.

– Идем, кригариец! – окликнул его Аррод. И, указав на крепостные ворота, пояснил: – Надо перекрыть выход. Нельжя допуштить, чтобы кто-то шбежал, пока мы не жахватим Годжи.

– Вы намерены удерживать здесь даже женщин и детей? – нахмурился Пивной Бочонок.

– Женщины и дети могут раздобыть в соседних деревнях лошадей, доскакать до города или военного форпоста и вызвать сюда кавалерию южан, – ответил вместо Бурдюка сир Ульбах. – Так что да – пока мы не утрясем все наши дела, никто не должен покинуть деревню. Нам не нужна лишняя кровь, мы ведь не звери. Но если без нее не обойдется, полагаю, ты сделаешь все от тебя зависящее, чтобы не поставить под угрозу наше общее дело, не так ли?

– Как скажете, сир, – отозвался монах, хотя такой расклад был ему явно не по нутру.

Шемниц, Аррод и Гириус пришпорили коней и поскакали к воротам. Баррелий в сердцах плюнул себе под ноги, но подчинился и похромал в ту же сторону. Мы с Ойлой не получили приказов и потому, переглянувшись, не придумали ничего лучше, как последовать за кригарийцем и остальными. Ринар прихватила с собой свой лук, а я – палаш, который ван Бьер выделил мне когда-то из своих оружейных запасов. Разумеется, ни она, ни я не хотели, чтобы нам пришлось пускать наше оружие в ход. Но не иметь его под рукой во время битвы являлось недопустимо.

Остановившись возле завала, мы смогли видеть все, что творилось на стенах и внутри крепости – на площади перед воротами и отходящих от нее двух кривых улочках.

Годжийцы сражались яростно, но в битве с вояками Аррода одной лишь ярости было недостаточно. Разбившись на группы, отряд разбежался по всей деревне и в свою очередь раздробил силы хозяев. Которые, вероятно, сумели бы еще противостоять врагам, если бы сами объединились в отряд. Но сражаться так, как это делали наемники, местные охотники и землепашцы были не обучены. И неизменно гибли, орошая подножную грязь кровью или роняя на нее внутренности из вспоротых животов. И не только внутренности, но и вышибленные мозги, отрубленные головы и конечности. По которым затем топтались чьи-нибудь сапоги, перемешивая все это в мерзкую кашу, на которую грозили вскоре слететься стаи падальщиков.

Братья Гиш и Пек держали в каждой руке по сабле и, прикрывая друг другу спины, чувствовали себя на поле боя королями. Теперь это была не просто шустрая парочка, а настоящий четверорукий демон, шинкующий четырьмя клинками любого врага, что к нему приближался. Даже соратники, и те опасались находиться рядом с близнецами, боясь подвернуться им под горячую руку.

Точность и слаженность их действий была поразительной. Порой случалось так, что один из них отбивал нацеленный в него клинок, а ответный удар наносил уже его брат. Наносил и как правило попадал, так как заставал этим врага врасплох.

Подобных фортелей в запасе у Гиша и Пека было множество. Гиш ловил перекрещенными саблями меч годжийца, а Пек тем временем подныривал брату под руку и всаживал клинок в открытый вражеский бок. Или Пек уводил противника за собой, полностью отвлекая его внимание на себя, а Гиш внезапно появлялся у него за спиной и срубал ему голову. Или оба они начинали играть с противником, обрушивая на него шквал ложных и настоящих выпадов. Отчего у того разбегались глаза и он либо пускался в бегство, либо нарывался на чью-нибудь саблю.

Иными словами, братья не столько сражались, сколько развлекались, так как для них тут не находилось достойных противников.

Где был Ярбор Трескучий, когда мы перекрыли ворота, я не видел. Но он объявился сразу, как только на площадь высыпала дюжина врагов в доспехах фантериев армии Григориуса Солнечного.

Это были явно не годжийцы, а какие-то заезжие гости. Они не появлялись на стене – видимо, не хотели, чтобы наемники узнали об их присутствии в деревне, если штурм не увенчается успехом. Но когда отряд ворвался в крепость, прятаться от него стало бесполезно. И солдаты, вместо того, чтобы и дальше отсиживаться по домам, ожидая, когда их найдут и перережут, решили вступить с врагом в открытую схватку. После чего выстроились в боевой порядок – эти-то ребята, в отличие от сельчан, знали, как воевать в строю, – и решили прорываться к воротам…

…Но дошли они только до площади, где им преградил дорогу Ярбор Трескучий, чья секира была уже обагрена годжийской кровью.

Завидев новую группу южан, многие наемники ринулись было к ним, но всех их остановил грозный рык Трескучего:

– А ну назад! Эти – мои! Мои, я сказал!

И он, входя в боевой раж, трижды стукнул себя обухом секиры по нагруднику.

Возражающих не нашлось. Даже Гиш и Пек, которые тоже были не прочь схватиться с фантериями, отдали это право Ярбору и отступили назад.

Фантерии тоже поначалу замешкались и остановились. Но, увидев, что больше никто кроме гиганта не желает на них нападать, еще плотнее сомкнули щиты и нацелили на Трескучего все свои копья. После чего начали осторожно, шаг за шагом, двигаться ему навстречу.

А Ярбор, крутанув в руке секиру, продолжал стоять на месте и по-звериному скалил свои окровавленные зубы. Нижняя половина его лица была залита кровью, но на раненого он не походил – не иначе, это он успел перегрызть кому-то горло. И поскольку он после не отплевывался, значит, вкус вражеской крови ему нравился.

– Похоже на то, сир, – обратился ван Бьер к полковнику, – что большой сердитый человек запамятовал о вашем распоряжении брать всех гостей этой деревеньки живьем.

– Того, кто нас интересует, я среди них не наблюдаю, – отозвался Шемниц. – Конечно, было бы неплохо допросить и этих солдат, но как, по-твоему – они сдадутся, если мы им это предложим?

– По-моему – нет, – помотал головой Баррелий. – И я бы на их месте предпочел гибель в бою, зная, что ожидает меня в таком плену, ведь пощада им так и так не светит.

– Не светит, – согласился сир Ульбах. – Поэтому будь что будет – их судьба теперь в руках одного лишь Господа. К тому же мы обещали Ярбору дать ему сегодня отвести душу, а обещания надо выполнять…

Оторопь с южан сошла довольно быстро. Да, размеры бросившего им вызов противника внушали страх. Но как бы то ни было, а он стоял перед ними один, и численный перевес был на их стороне.

– За короля и отечество! – прокричал кто-то из фантериев, очевидно, командир. И они, издав боевой клич, дружно ринулись на Трескучего.

Я решил, что он уклонится в сторону – все-таки в него был нацелен почти десяток копий. Любитель финтов и уверток Баррелий почти наверняка так бы и сделал. Но Ярбор был не таков. Не сходя с места, он лишь развернулся полубоком и рубанул секирой по копьям за миг до того, как они бы в него вонзились.

От удара, который, небось, рассек бы пополам даже лошадь, почти половина копий сломалась, а остальные были отбиты в сторону. Несколько копейщиков при этом не удержали равновесие и упали, кто – на колено, а кто и растянулся в грязи. Их порядок расстроился, и в стене щитов, как в щербатом рту, появились опасные бреши.

Тогда-то Ярбор и бросился контратаку.

Проскочив между торчащими вперед обломками копий, он ворвался в просвет между щитами и очутился среди фантериев. И не успели те сообразить, что произошло, а секира великана уже гуляла среди них, разбрызгивая во все стороны фонтаны крови.

До сего момента я был уверен, что Трескучий заработал свое прозвище исключительно за умение громко пускать газы. Каждый раз, когда они с треском вырывались у него из задницы – неважно, на привале или в походе, – об этом сразу же узнавал весь отряд. И разражался дружным хохотом, на что Ярбор никогда не обижался, так как именно этого он и добивался. Пожалуй, это была лучшая шутка, которую я слышал из его… чуть не сказал «из его уст». Потому что обычные его шутки хоть и вызывали у соратников вежливые смешки, на самом деле мало кого веселили.

Ан нет – как оказалось, Трескучий умел трещать и по-другому! И от этого его треска уже никого не тянуло смеяться. А особенно тех, чьи доспехи, щиты и кости трещали, когда на них обрушивалась секира исполина.

Баррелий терпеть не мог двуручное оружие, считая его громоздким и медленным. Но это лишь потому что у кригарийца, при всем его опыте, не было в руках столько мощи, сколько у Ярбора. Секиру, которой он орудовал с лихостью жонглера, я с трудом оторвал бы от земли. Да и ван Бьер смотрелся бы рядом с нею коротышкой. Двух фантериев Трескучий разрубил косыми ударами от левого плеча до правого бока. Еще двух он разрубил не до конца, и их рассеченные до пояса тела, упав в грязь, напоминали уже не людей, а уродливых ползучих монстров. И все это Ярбор проделал еще до того, как остальные фантерии пришли в себя и начали оказывать ему сопротивление.

Ну или как – сопротивление… Фантерии, конечно, атаковали Трескучего яростно и изо всех сил. Вот только при столкновении с его силой и яростью они вмиг становились беспомощными, словно дети.

Уже после пяти-шести ударов Ярбор дрался, стоя по щиколотку в кишках и прочих внутренностях, что выпали наземь из расчлененных им тел. И он явно не собирался останавливаться на достигнутом. Да и просто останавливаться – тоже.

Иногда южанам удавалось приблизиться к нему настолько, что он уже не мог занести секиру. Но когда врагу оставалось лишь вытянуть руку и пронзить Трескучего мечом, вдруг выяснялось, что это невозможно – мешала какая-нибудь уважительная причина. Например, острие на тыльном конце топорища ярборовой секиры, вонзившееся фантерию в глаз. Или сапог Трескучего, что пинал подбегающего к нему противника в грудь. Или ручища Трескучего, хватающая противника за горло и с хрустом это горло разрывающая. Или все та же секира, что ударяла южанина в голову, только без замаха, а коротким тычком. Назвать который щадящим все равно язык не поворачивался – похоже, Ярбор вообще не имел понятия, что такое щадящие удары и зачем их надо наносить.

Упавших, но еще живых врагов он топтал так остервенело, что встать они уже не могли. Да кабы и могли, смысла в этом не было – все равно через мгновение они опять упали бы в грязную жижу, перемешанную с человеческими потрохами и кровью. А гигант разошелся настолько, что многие наемники вместо того, чтобы гоняться за годжийцами, стояли и таращились на него.

– Наверное, он и правда мог бы стать кригарийцем, – заметил я Баррелию. Он тоже не сводил взора с разыгранного Ярбором изуверского судилища. Разве только, в отличие от других зрителей, лицо монаха выражало не удовольствие и не азарт, а откровенную скуку.

– Мог бы, будь в его голове побольше ума, – проворчал ван Бьер, не изменившись в лице. – Жаль, но у Ярбора слишком уж тесная черепушка. И запихать в нее что-то еще сверх того, что уже туда напихано, вряд ли получится.

– А тебя, кригариец, гляжу, трудно вошхитить подобным маштерштвом, – хохотнул Бурдюк, услыхав наш разговор. – Любопытно, что же тогда, по-твоему, иштинный талант, ешли это… – Он указал на Трескучего, который только что обхватил очередного противника за шею и свернул ее одним движением. – …Ешли это по твоим меркам не то ишкушштво, что вошпевают в балладах и легендах?

– Искусство? – переспросил Пивной Бочонок. – О чем ты вообще, Бурдюк? Разве умение пускать людям кровь можно относить к искусству? Да и ремеслом его тоже не назовешь. Даже мясник выполняет более трудную и почетную работу, чем мы с тобой. Он кормит людей и знает немало премудростей, как сохранять мясо, чтобы оно было пригодно в пищу даже через полгода или год. А что делаем мы? Вспарываем нашим врагам животы и глотки и оставляем их гнить на полях сражений как последнюю падаль. Единственные, кто нам за это благодарен, это вороны. Их в смутные годы вроде нынешнего мы кормим до отвала и свежей человечиной, и тухлой мертвечиной. Впрочем, им без разницы, они не брезгливые.

– Ха! Ну ты и шкажанул! – Аррод упер руки в боки. – Тогда как же нажывается та наука, которую вы, кригарийцы, годами ижучали в швоих монаштырях? И которая в конце концов дала вам вашу легендарную шлаву?

– Да как хочешь, так и называй: хоть наукой, хоть дерьмом на палочке, – усмехнулся ему в ответ ван Бьер. – Если думаешь, будто нас обучали чему-то особенному, каким-то таинствам или магии, должен тебя огорчить – ничего подобного! Все, что я делаю, когда вынимаю меч – ищу у врага брешь в защите. И бью в это место, пока враг не нашел такое же у меня, не ударил первым, и не отправил меня прямиком в Большую Небесную Задницу… Вот и все. И где ты тут увидел искусство? Я что, при этом танцую танцы или пою песни?

– Иногда поешь, – напомнил я. – «Налей мне чарку полную, красавица Мари…», ля-ля-ля и тому подобное… Было с тобой такое. Пару раз. По пьяни.

Баррелий не ответил, но смерил меня таким взором, что, казалось, вякни я еще хоть слово, и он вобьет меня в землю по самую макушку. Я смущенно покашлял в кулак и отвернулся, как будто не имел к этому разговору никакого отношения. Ван Бьер был мне другом и никогда не бил меня за излишнюю болтовню, но в таком мрачном настроении кто его знает.

Между тем устроенное Трескучим зрелище подходило к концу.

Два последних фантерия, увидев, как он отрубил голову еще одному их соратнику, переглянулись. А потом, не сговариваясь, развернулись и бросились наутек. Неизвестно, на что они надеялись, ведь им все равно не удалось бы сбежать из Годжи. Но, кажется, гибель от рук гиганта виделась им наименее желанной, чем остальные уготованные для них смерти.

– Не тр-р-рогать! – вновь проревел Ярбор дернувшимся было вслед за беглецами наемникам. После чего вонзил секиру в землю и сам рванул вдогонку за противниками. Так сказать, налегке, если, конечно, это слово вообще применимо к бегающим громадинам вроде Трескучего.

Далеко фантерии не убежали – Ярбор нагнал их буквально в три скачка. А, нагнав, схватил обоих за шеи и саданул их лбами друг с другом. Не будь у южан шлемов, их мозги брызнули бы во все стороны. А так гигант всего лишь оглушил их, после чего они рухнули к его ногам и больше не пытались подняться.

Трескучий добил их также голыми руками, не спеша, на потеху себе и зрителям. Одного беглеца он поднял за ногу и, раскрутив вокруг себя, долбанул его головой о столб. Шлем вновь не дал черепу южанина расколоться, только его это уже не спасло. От удара его шея сломалась, и когда Ярбор отшвырнул мертвеца в грязь, его голова болталась, как у тряпичной куклы.

Убивать второго беглеца таким же способом гиганту не захотелось. Поэтому он ухватил того двумя руками и без особых усилий поднял над головой. А затем повернулся лицом к воротам, отыскал глазами Баррелия и проорал:

– Эй, ван Бьер! Я все еще вызываю тебя на бой, ублюдок! Выходи и докажи, что ты достоин называться кригарийцем, или я буду и дальше называть тебя трусом! Ну же, я жду! Слово за тобой!

Выкрикнув это, продолжающий держать фантерия на вытянутых вверх руках Ярбор подошел к коновязи – прибитому к столбикам бревну, – и уронил на нее свою последнюю жертву. Хрустнул позвоночник, и южанин, не приходя в сознание, остался висеть поперек бревна с переломанной поясницей.

– Да сбудутся однажды все твои мечты, большой человек, – проворчал ван Бьер, в который уже раз не приняв вызов Трескучего. – Жаль, не все мечты сбываются так, как нам того хочется. А некоторым лучше бы и вовсе не сбываться. Особенно тем, что втемяшиваются в горячие головы вроде твоей…