Книга: Найти и обезглавить! Головы на копьях. Том 2
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

Надо ли уточнять, что после того, как Ойлу зачислили в отряд – пускай и на «половинчатых» условиях, – она стала еще выше задирать передо мной нос? Она была старше меня всего на год, но я как-то вдруг очутился единственным ребенком в отряде. Со всеми вытекающими отсюда последствиями: насмешками, оскорблениями, тычками, подзатыльниками и иными горестями детской жизни, от которых я успел в «Вентуме» малость отвыкнуть.
И вот теперь они снова вернулись ко мне, да еще в многократном размере!
Лишь дружба с кригарийцем спасала меня от по-настоящему серьезных унижений, на которые, я уверен, наемники Бурдюка тоже были способны. Не все, конечно – встречались среди них и относительно приличные люди. Но большинство их, кабы не ван Бьер, могло бы запросто избить меня до полусмерти, например, за подгоревшую кашу или расплесканное вино. Или просто за нерасторопность, с которой я, как им виделось, исполнял их распоряжения.
Что ни говори, а без работы меня не оставляли. Даже когда отряд двигался, я сидел в повозке и трудился: штопал чьи-нибудь штаны, чистил доспехи, вылавливал блох из одеял и накидок, ощипывал дичь… Ну а на привалах и вовсе носился как угорелый. Потому что спасибо мерзавцу-Баррелию – он отрекомендовал меня всем как кашевара. А поскольку доселе наемники варили еду по очереди, все они несказанно обрадовались, что теперь у них есть постоянная кухарка.
Не обрадовался только я. Раньше мне приходилось кашеварить лишь для ван Бьера, и то не каждый день. А теперь на моем попечении было аж шестьдесят семь голодных ртов! Включая таких привередливых едоков, как полковник Шемниц и курсор Гириус. И, разумеется, Ойлу. И хоть она не жаловалась на мою стряпню, зато не упускала случая обсмеять меня, когда в мой адрес летели упреки и шуточки.
Ее смешки были вдвойне обидны, потому что это напоминало предательство. Ринар из кожи вон лезла, пытаясь выглядеть ровней с наемниками. А поскольку издевки над кашеваром считались у них любимым развлечением, она без зазрения совести участвовала в этой забаве. И хотя я знал, что Ойла вовсе не такая отвратительная, какой она теперь желала казаться, мне было от этого не легче. И я, скрипя зубами, сносил ее смех молча, хотя всякий раз мне хотелось наговорить ей такого… такого!..
Отчасти ван Бьер был прав, когда загрузил меня работой. Теперь ни одна сволочь не могла назвать меня бездельником или обузой. Тем паче, что в «Вентуме» я и впрямь неплохо освоил поварское мастерство. Когда монах валялся со сломанной ногой и ему надоедала солдатская похлебка, он научил меня готовить на костре из простых продуктов более вкусные блюда. И это мне даже нравилось – до сей поры я и не подозревал, что во мне сокрыт талант повара.
Нравилось ровно до сегодняшнего дня. А теперь вот разонравилось. Потому что между неторопливой готовкой пищи для себя и готовкой в суете и спешке для толпы отпетых мерзавцев есть гигантская разница. И как бы я ни старался, как бы ни лез вон из кожи, пытаясь им угодить, все равно вместо благодарности мне доставались одни упреки и оплеухи.
Не шпыняли меня лишь трое: полковник Шемниц, курсор Гириус и… нет, не Баррелий – он тоже иногда поругивал меня или подтрунивал надо мной. Третьим человеком, от кого я не слышал насмешек и не получал тумаков был, как ни странно, одержимый ненавистник кригарийца – Ярбор Трескучий.
Казалось, он вообще не замечал меня с высоты своего роста. Когда я подносил ему еду и выпивку, он всегда смотрел куда-то мимо, не удостаивая меня даже мимолетным взглядом. Не иначе, все внимание Ярбора было сосредоточено на Баррелии, которого он сразу же люто невзлюбил. А я был для Трескучего чем-то средним между ошметком навоза и земляным червяком. Тем, кого исполин мог бы раздавить мимоходом и даже не почувствовать этого.
Ойла поступала со мной безобразно и подло, это да. Но сказать, что она при этом работала меньше меня, я не мог. Работала. Тоже каждый день и помногу. Мы пробирались лесными дорогами по вражеским тылам, и на ней лежала ответственность, чтобы мы не сбились в пути. С чем она на поверку отлично справлялась. И когда сиру Ульбаху выпадал случай окинуть с горы местность и свериться с картой, мы неизменно оказывались там, где было нужно.
Само собой, что наутро после того, как мы влились в отряд Шемница, туман стоял такой, что разбредись мы вокруг лагеря, обратно могли бы и не вернуться. Усомнившемуся в словах Ойлы Бурдюку оставалось лишь покачать головой и заметить, что девчонка-то «и в шамом деле не промах». И что если дальше ее слова тоже не будут расходиться с делом, Аррод даже станет ее уважать. Самую малость. Так, чтобы она не зазналась, и ему не пришлось брать хворостину и сбивать с нее спесь.
В общем, так мы и шли. Ван Бьер, дабы не перетруждать больную ногу, почти все время трясся в повозке, то и дело прикладываясь от скуки к бутылке. Его тележка была прицеплена сзади к той же повозке и побрякивала своим содержимым на каждом ухабе. Ойла ехала на лошади в дозоре вместе с приглядывающими за ней братьями-близнецами Гишем и Пеком – шустрыми коротышками, каждый из которых едва доставал макушкой Ярбору до пупка. Причем Ринар не только разведывала дорогу, но еще и успевала настрелять нам на ужин дичи. Которую потом ощипывал, естественно, я. С другой стороны, я был не прочь делать это, сидя в повозке, чем шагать следом за нею. Пускай мои странствия с Баррелием и приучили меня к долгим пешим переходам, удовольствия от них я все равно не испытывал.
Нас подгоняло время, поэтому отряд шел вперед от рассвета до заката, невзирая на ненастье и останавливаясь лишь на ночлег. Зима на севере Промонтории была скупа на солнце. За дождями здесь обычно следовали короткие заморозки, которые сменялись новыми дождями. И когда между ними проскакивали один-два погожих денька, это казалось настоящим праздником. Но Шемница и Бурдюка такое положение дел только радовало. Из-за непогоды грязь не успевала высыхать, и это давало им уверенность, что мы обнаружим нашу цель там, где она и застряла. То есть на полпути между Альермо и вейсарской границей.
За несколько дней Ойла освоилась среди наемников настолько, что, кажется, даже перестала горевать по отцу, а ведь не прошло и недели, как он погиб. Слыша ее звонкий смех, я с трудом верил, что она – та самая девчонка, чьи рыдания недавно разрывали мне сердце. Но никто кроме нее больше здесь так не смеялся. У трех наемниц-островитянок, что также служили у Бурдюка, голоса были грубые, и их смех мало чем отличался от лошадиного ржания.
Я думал, что злюсь на Ойлу из-за ее короткой памяти. Однако в действительности во мне всего лишь играла зависть. Потому что Ринар занималась по-настоящему мужским делом и завоевывала к себе все больше уважения. На меня же, наоборот, взвалили всю женскую работу, грязную, муторную и недостойную. За которую я не получал не то, что уважения – никто мне даже спасибо ни разу не сказал.
Лишь ван Бьер по старой дружбе иногда удостаивал меня благодарным кивком. Но на людях он относился ко мне с тем же пренебрежением, что и наемники. И не заступался за меня, когда те отвешивали мне подзатыльники.
Впрочем, насколько бы Ринар ни сроднилась со своим новым боевым братством, случай, приключившийся с ней на пятый день похода, быстро спустил ее с небес на землю.
Как обычно, Ойла, Гиш и Пек двигались верхом в полуполете стрелы впереди отряда. Где-то поблизости находилась деревня – в лесу ощущался запах печного дыма и слышался лай собак. Охотница держала ушки на макушке и вовремя заметила впереди двух детей. Мальчишку и девчонку – возможно, брата и сестру, – возрастом младше нас года на два или на три. Каждый из них тащил по вязанке с хворостом, и жили они, судя по всему, в этой же деревне.
Это были далеко не первые южане, на которых мы наткнулись в пути. Мы шли по Промонтории глухими дорогами, но особо не таились. Зачем? Опознать в нашем пестром сброде эфимский отряд было нельзя. И принять нас за бандитов – тоже, ибо те шастают по лесам, а не разъезжают по дорогам на повозках.
Мы выглядели как обычная группа наемников, коих любая война притягивала к себе сотнями – и к одной враждующей стороне, и к другой. Поэтому южане, что доселе нам встречались, просто уступали нам дорогу и все. А дабы избавить их от малейших подозрений, курсор Гириус вежливо интересовался у них, правильно ли мы держим путь на какой-нибудь из ближайших городов или поселков. После чего благословлял этих людей, и они расставались с нами, улыбаясь, как с лучшими друзьями.
То же самое ожидалось сейчас. Ойла подала знак, и святой сир вылез из повозки, придав своему лицу благодушное выражение для беседы с крестьянскими детьми. Но внезапно все пошло наперекосяк. Заметив наших дозорных, дети сей же миг побросали хворост и рванули наутек, оглашая лес испуганными криками.
Все, что случилось затем, сразу напомнило и Ринар, и мне, кто мы такие и зачем сюда пожаловали.
Ойла растерялась, зато не растерялись ее сопровождающие. Пришпорив коней, Гиш и Пек рванули в погоню за детьми. Как братья поступили бы с ними, если бы настигли их на дороге, я не знал. Но мальчишка и девчонка не будь дураками быстро свернули в лес – туда, где всадники не проехали бы, – и, очевидно, побежали в деревню напрямик.
Вот только убежали они совсем недалеко. Завидев, что беглецы уходят, Гиш и Пек без раздумий схватились за луки. И всадили каждому ребенку в спину по стреле, пока те не успели скрыться за деревьями…
– Не ошуждаю. Раж иначе было никак – значит вше правильно, – сказал Аррод близнецам, когда те погрузили два маленьких тела и вязанки хвороста в одну из повозок. Оставлять трупы здесь было недопустимо – их следовало закопать подальше от деревни. И когда детей начнут разыскивать и не найдут, все подумают, что они заблудились в лесу и сгинули. В противном случае из-за мертвых детей поднимется тревога, и по оставленному нами следу сразу же помчится погоня. А так, даже если она помчится, то в последнюю очередь, а к тому времени мы уже избавимся от улик.
Ван Бьер стоял в стороне и, скрестив руки на гуди, взирал на мертвых детей со своей извечной невозмутимостью. Наверняка это было далеко не самое ужасное, что он видел в своей жизни. Да и я, признаться, тоже, даром что недавно мне стукнуло лишь тринадцать. Меня подмывало спросить, а как бы сам кригариец поступил на месте Гиша и Пека, но я повременил задавать этот вопрос. Отложил его на потом – когда для него настанет более подходящее время.
В этот вечер смеха Ойлы было уже не слышно. Разведя в стороне свой костерок, она сидела возле него в одиночестве, задумчиво взирая на игру пламени. Да и среди наемников сегодня тоже не наблюдалось особого веселья. Нескольким из них было приказано сбросить тела детей в расщелину неподалеку и завалить их камнями. А затем Гириус отпустил грехи и детоубийцам, и могильщикам. Которым после этого, надо думать, полегчало, но явно не до конца. И теперь они своими пресными рожами вгоняли в уныние тех, кого сия грязная и скорбная работа не коснулась.
Разнеся по лагерю еду и выпивку, я, разумеется, не забыл про сидящую особняком Ринар. Не сказав ни слова, я поставил рядом с ней тарелку и кружку с водой и хотел также молча удалиться, но Ойла неожиданно со мной заговорила. И без издевки, а на удивление спокойно и, если можно так сказать, по-человечески.
– Баррелий обмолвился недавно, что тебе доводилось убивать людей. Это правда? – спросила она.
– Всего одного, – уточнил я. – Этот человек не оставил мне выбора, и я выстрелил в него из арбалета. Мог бы со страху и промазать, но повезло – все-таки попал.
Странно, что вдруг заставило Баррелия рассказать Ринар о том случае. Вероятно, ему тоже не нравилось, как она со мной обращается, и он решил таким образом приподнять в ее глазах мой авторитет. Подобное заступничество было нетипичным для ван Бьера, который равнодушно взирал на то, как мне отвешивают подзатыльники все подряд; этим он закалял мой характер и, надо отдать ему должное, небезуспешно. Но кто бы знал, что в действительности думал обо мне кригариец. И чем он руководствовался, когда все же протягивал мне изредка руку помощи.
– Он был слишком молод… ну, тот человек, которого ты убил? – вновь поинтересовалась Ойла.
– Нет, не слишком, – ответил я. – Примерно как Ярбор Трескучий. Или чуть постарше.
– Значит, тебе повезло, – заключила Ринар. – Наверняка ты чувствовал себя потом не так мерзко, как я.
– Разве ты в чем-то виновата? – удивился я. – Это ведь не ты убила тех детей.
– Но я была там, – возразила она, – и даже не попыталась остановить Гиша и Пека, когда они схватились за луки.
– А если бы попыталась, что с того? Эти двое все равно тебя не послушались бы. Бурдюк же сказал: дети рванули наутек неспроста. Похоже, им было велено бежать в деревню и поднимать тревогу, если они встретят посторонних. Но зачем им кого-то бояться? Ведь южане прогнали эфимцев обратно в Вейсарию, и здесь сегодня безопасно?
– Возможно, в этих краях орудует банда разбойников, – предположила Ойла.
– Или, как говорит Бурдюк, местных крестьян оповестили, что сюда может нагрянуть отряд подозрительных наемников. А вдруг в той деревне нас поджидало целое войско? Такое, с которым нам лучше не связываться. И если бы эти дети вернулись, и южане погнались бы за нами, кто знает, может, нас уже не было бы в живых.
– Или мы просто взяли и ни за что ни про что убили двух невинных испуганных ребятишек, – добавила Ринар и тяжко вздохнула. – Мой отец такого не допустил бы. А я вот растерялась, и теперь они оба мертвы… А что сказали об этом полковник Шемниц и курсор Гириус?
– Я не слышал. Но раз они не ругались с Арродом, значит, они согласны с тем, что сделали его люди.
– И кригариец промолчал?
– Ну да. А что он скажет, ведь он и сам далеко не безгрешен. Не знаю, убивал ли он детей в Фенуе, но народу он там перебил немало. Вообще-то, Баррелий не любит об этом вспоминать. Но однажды, когда он был пьян, он разоткровенничался и такого порассказал… Короче говоря, это – война. А на войне всякое может произойти.
– В легионе было проще, – посетовала Ринар. – Солдаты убивают только солдат, а не детей, женщин и стариков.
– Кто тебе такое сказал? – Я пожал плечами. – Вы с отцом были в обозе и не видели, что творили эфимцы на передовой. Зато ты видела горы трофеев, которые они приносили в лагерь, и скот, который они пригоняли. И что, по-твоему, станет с детьми крестьянина, у кого отобрали все имущество и единственную корову? Переживут они зиму или умрут от голода и холода? И если умрут, чем это отличается от сегодняшнего убийства?
Ойла ничего на это не ответила, а взяла миску с кашей и вяло принялась за еду.
– Но если тебе все это противно, ты всегда можешь сбежать из отряда, – понизив голос, напомнил я ей. – Отец многому тебя научил. И если ты не будешь якшаться со всякими ублюдками и совать нос куда не надо, то не пропадешь.
– А ты? – спросила она. – Тебе самому не хочется убежать от кригарийца, который всю жизнь таскается по войнам и проливает кровь? Я же прекрасно вижу – ты совсем не такой, как он. И тебя тоже с души воротит от всех этих мерзостей.
– И куда мне бежать? – кисло усмехнулся я. – Дома у меня сегодня нет, все мое наследство украдено, а из родни осталась одна лишь сестра Каймина. Но она живет далеко отсюда – в Тандерстаде, – и ей некогда возиться со мной. Да я и сам не хочу становиться для нее обузой. И вообще, как ты себе это представляешь? Каймина сбежала в столичный бордель, чтобы начать там новую жизнь. И тут вдруг спустя несколько лет к ней на порог заявляюсь я. И радую ее известием, что теперь ей придется обо мне заботиться. Нет уж, благодарю покорно! Лучше я буду кашеваром у наемников, чем полотером или мальчиком на побегушках у проституток.
Насчет последнего я преувеличил, ибо то, чем я нынче занимался, уже стояло у меня поперек горла. Но в остальном не слукавил. Ван Бьер был отвратительным другом с уймой мерзких привычек. Но после той приснопамятной битвы в Фирбуре, где я, сам того не желая, сумел отличиться, он стал относиться ко мне иначе. То есть уже не как к назойливому малолетнему попутчику, а как к малолетнему попутчику, от которого есть кое-какая польза.
– Кашеваришь ты, конечно, так себе. Но зато умеешь кое-что получше – читать и писать, – заметила Ойла. Она не спрашивала, где я постигал эту науку. Еще в «Вентуме» я наврал всем в три короба, что мне доводилось служить пажом у одного эфимского вельможи, при дворе коего меня и обучили грамоте. – Ты можешь податься в ученики к какому-нибудь счетоводу или аптекарю. А, может, даже в семинарию Капитула. Тебе не хочется быть курсором, носить блитц-жезл и быть уважаемым всеми человеком?
Мне хотелось без обиняков высказать ей все, что я думаю о лишивших меня наследства курсорах и о Капитуле Громовержца, но я сдержался. Потому что это сразу породит вопросы, отчего я на них так зол. И мне надо будет изобретать новое вранье, поскольку я не мог сказать Ойле правду.
– Терпеть не могу выбривать себе макушку, наряжаться в смешную одежду и петь гимны, – ответил я. – Да и кто будет нянчиться с кригарийцем и его больной ногой, если я сбегу? За ним же глаз да глаз нужен. Он без меня или с голодухи помрет, или сопьется от тоски. Ума не приложу, как он раньше без моего присмотра обходился!
Сидевшая доселе мрачнее тучи, на сей раз Ринар не сдержала улыбку. И улыбка эта выглядела во сто крат искреннее того наигранного смеха, которым Ойла отвечала на шутки наемников. Включая и их насмешки надо мной, разумеется.
В последние дни я копил обиду на Ойлу и считал ее чуть ни не предательницей. Но стоило ей лишь улыбнуться моей шутке, как я моментально оттаял и все ей простил. И, возможно, даже наперед. Так что если завтра она возьмется за старое, я вспомню ее сегодняшнюю улыбку и не стану принимать ее насмешки близко к сердцу.
– Не бойся. – Теперь, когда отношения между нами слегка потеплели, я решил приободрить Ринар. И плевать, что я был последним человеком в отряде, чье утешение ей требовалось. – Все равно мы не можем вернуться назад и все исправить. Так зачем теперь об этом горевать?
– Я боюсь не того, что случилось, – покачала головой Ойла. – Я боюсь того, что может случиться завтра. Ведь если у этого похода выдалось такое начало, страшно даже подумать, каким будет его конец…
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6