Глава 19

Ойла не мигая смотрела на меня угасающим взором, а кровь ручьем хлестала из широкого разреза у нее на горле. Я же истошно кричал, бился в истерике и ничем не мог ей помочь…

Я вздрогнул, открыл глаза и понял, что это был всего лишь сон. И в то же время это был не сон, ведь именно так погибла Ойла Ринар. Погибла минувшей ночью прямо у меня на глазах от меча полковника Шемница. А я, как и в моем сне, был не в силах ему помешать.

Ни я, ни кригариец, который тоже при этом присутствовал.

Разлепив опухшие от слез веки, я осмотрелся. Меня заковали в кандалы и посадили в повозку к Баррелию еще затемно, а теперь над горами взошло солнце. Это сколько же, получается, я проспал? И как вообще сумел уснуть после всего пережитого ночью?

Наша повозка двигалась в самом конце каравана и была загружена ящиками с золотом лишь на две трети. Остальное место в ней отвели под тюрьму для кригарийца, чьи кандалы продели в железные кольца, закрепленные на каркасе повозки. А идущие следом за нею Энца и Кирса не спускали с пленника глаз и были готовы пресечь его малейшее сопротивление.

– Он все равно убил бы ее. Я сразу понял это. Прочел у него в глазах. Шемниц мог говорить о чем угодно, но его глаза не лгали, – подал голос ван Бьер, увидев, что я не сплю. В руке у него была полупустая бутылка с вином, которым его продолжали вволю угощать. И от которого этот пьяница не желал отказываться, даже осознавая, что враги нарочно спаивают его, лишая сил.

– Прочел в глазах? – Видимо, я кричал во сне, а иначе с чего бы Баррелий заговорил о Ринар, едва я пробудился. – И поэтому ты не встал на колени и не умолял Шемница пощадить Ойлу?

– Все верно, парень. Это ей ничем бы не помогло, – согласился Пивной Бочонок. – Ойла тоже сразу догадалась, что ей уготовано. И не стала унижаться, выпрашивая себе помилование. Она ведь была охотница. А охотники понимают, что на уме у хищника, лишь по выражению его глаз. И если хищник собрался убивать, отговаривать его уже бессмысленно.

– Господи, какую ерунду ты несешь! – Я зажмурился и закрыл лицо ладонями, не желая никого видеть. – У нас был шанс спасти Ринар, и мы его упустили! Нам надо было продолжать умолять Шемница или Гириуса, но мы не сделали этого. Мы виноваты в том, что Ойла погибла! Мы и больше никто!

– Я разве сказал, что мы ни при чем? – Судя по бульканью, ван Бьер снова приложился к бутылке. – В этой истории нет невиновных. Все мы нагородили кучу ошибок, в том числе сама Ринар. Но никому из нас не дано прожить эту ночь дважды, чтобы попытаться все исправить. Наступил новый день, Ойлы больше нет с нами, и это прискорбно. Но мы-то с тобой все еще живы, не забывай об этом.

– А кое-кто не только жив, но и пьян в стельку! Уж лучше бы мы тоже издохли вчера, чем жить дальше с таким позором! – Я снова открыл глаза. Отгородиться от мрачных воспоминаний, просто зажмурившись, у меня не вышло.

– Если хочешь помянуть Ойлу, я не возражаю, – пожал плечами кригариец и протянул мне бутылку. – Бери, не бойся. Это не бренди, а простое вино. Оно не жжется.

Упомянув про бренди, он поневоле напомнил мне о том, как Ринар глотнула однажды из его бутылки и поперхнулась, и из глаз моих вновь потекли слезы. Однако, поколебавшись, я все же взял бутылку и отпил из нее немного.

Вино оказалось кислым, что неудивительно – никто бы не стал угощать пленника хорошей выпивкой. От нескольких глотков, что я сделал, кригариец даже не захмелел бы. Но я в силу юного возраста сразу окосел: в голове у меня зашумело, взор помутнел, а по телу растеклась слабость. Вот только легче мне от этого не стало. Наоборот, теперь мрачные думы намертво застыли в моей голове, и изгнать их оттуда стало невозможно.

– Ойла глядела на меня перед смертью так, словно я ее предал, – тяжко вздохнул я. – Ты выторговал лишь одно помилование – для меня. Но она гораздо больше его заслуживала. Если бы я вновь не повстречал Ринар, у меня никогда не хватило бы смелости вернуться. Я хотел бросить тебя, а она не бросила. Ойла была храбрее меня. И умнее. И опытнее. И проворнее. И честнее. И… и… Она должна сейчас ехать в этой повозке, а не я. Зачем ты спас меня, если Ойла была во всем лучше, чем я? Зачем, а?… Дай мне еще вина, а то оно мне что-то не помогает!

– Не дам, – отрезал монах. – Я думал, ты опьянеешь и снова уснешь. А вместо этого ты сидишь и наматываешь сопли на кулак, как будто мне без твоих причитаний не тошно.

– Жмот! Глаза бы мои на тебя не смотрели! – огрызнулся я. И, нахохлившись, отвернулся в сторону.

Однако сидеть в молчании, наблюдать за пьяницей и слушать крики наемников было еще муторнее. И я, обиженно посопев, решил возобновить наш разговор в более спокойном тоне.

– Ты поклялся, что Шемниц ответит за смерть Ойлы, – напомнил я. – И когда это случится?

– Не помню, чтобы я такое говорил. – Бренча кандалами, ван Бьер поскреб макушку. – Видимо, в тот раз ты меня плохо расслышал. Или неправильно понял.

– Но как же так! – растерялся я. – Ты сказал, что если полковник убьет Ойлу, никто и ничто не спасет его после этого. Разве это была не клятва отомстить?

– А, вон ты о чем… Вообще-то, я имел в виду кару, которую обрушит на Шемница Громовержец, – Он покосился на Энцу и Кирсу, которые прислушивались к нашему разговору. – Вряд ли бог одобрит то, что натворил полковник. А я… Хм… Не хочу огорчать тебя, парень, да ты и сам все прекрасно видишь: я уже ни на что не способен. По нужде и то еле-еле выползаю и нога больная почти отнялась, а ты мне про какие-то клятвы толкуешь.

– Да уж, вижу, – презрительно скривился я. – Зато хлебать вино силы остались! Видел бы ты себя со стороны! Совсем в развалину превратился. Тебя нарочно спаивают, чтобы ты на ногах не стоял и не мог удержать оружие. А ты и рад дармовой выпивке! Как будто только и ждал, когда тебя посадят на цепь и сделают конченным пьяницей.

Увы, спокойного разговора опять не получалось. Но сегодня Баррелия не злило мое ворчание, за которое раньше он устроил бы мне выволочку. Вместо этого он лишь устало покивал и заметил в свое оправдание:

– Ну, выбор у меня невелик: или броситься на копья этих красоток, или пожить еще чуток и покутить перед приездом в Феную. А там хоть трава не расти. По крайней мере буду знать, что погулял напоследок. Хоть дерьмово, но погулял, и на том спасибо.

И он подкрепил свои слова очередным глотком вина.

– Ты допил, кригариец? – поинтересовалась Энца, заметив, как пленник вытряхивает из бутылки на язык последние капли.

– В точности так, моя радость, – отозвался Пивной Бочонок. – Ты на редкость наблюдательна… Впрочем, я это тебе уже говорил.

– И не однажды, дырявая твоя башка! – рыкнула копейщица. – А теперь, раз допил, делай что положено!

– Как прикажешь, моя госпожа! – Монах взял бутылку двумя пальцами за горлышко и перебросил ее через задний борт повозки, а Энца пнула упавшую бутылку на обочину. Иными словами, избавилась от опасного предмета, который ван Бьер мог бы использовать в качестве оружия.

Мог бы, да только не использовал. Ибо, как он сказал, ему хотелось пожить и покутить еще немного, прежде чем его отведут на эшафот.

– Подкинуть тебе еще бутылочку? – осведомилась Кирса. – А может, сразу две?

– Спасибо, моя прелесть! Ты очень добра, но – не сейчас, – отказался ван Бьер. – Проклятое солнце едва взошло, а меня уже развезло. Так что я, пожалуй, вздремну, если никто не возражает.

И он, улегшись спиной на лавку, тут же храпел так, что его, наверное, слышали аж дозорные…

Чтобы добраться до объездной дороги, ведущей к Фенуе через Азурит, отряд вернулся на развилку, которую он миновал вчера в полдень. На это у нас ушел почти весь день. А назавтра наш путь лежал в такие места, куда нормальные люди по доброй воле уже не совались.

Дорога на Азурит была заброшенной и заросла травой, а кое-где даже кустарником. Что ни говори, зловещая слава этого города отпугивала от него путников и караванщиков. Но кое в чем отряд все же выиграл. Теперь обвалы были нам не страшны, так как новый путь пролегал по долине, тянущейся до самого моря, а оттуда и до Фенуи было рукой подать. И кабы не раскинувшийся в центре долины Азурит, который не получалось обогнуть, Шемниц и Бурдюк свернули бы сюда не раздумывая еще вчера. Несмотря на бравады главаря наемников, эти места все равно его пугали. А тех, кто здесь не бывал – и подавно.

Минуло еще три дня прежде чем мы увидели Азурит во всем его нынешнем мрачном великолепии. Три дня, которые показались мне бесконечными. Все, чем я занимался, сидя в повозке – таращился на не просыхающего кригарийца и на стерегущих нас Энцу и Кирсу. Иногда они выводили нас по нужде, и я служил для ван Бьера подпоркой. Почти как в те дни, когда он прыгал в Фирбуре со сломанной ногой. Разве что тогда мы с ним не были закованы в цепи, и мне не хотелось размозжить ему голову камнем – настолько он меня сегодня злил.

Я продолжал думать о Ринар, чье тело даже не было похоронено. Наемники швырнули его в пропасть будто хлам, который они выбросили из повозок в Скорбящем лесу. А еще меня терзали кошмарные сны, в которых полковник Шемниц раз за разом рассекал Ойле горло своим мечом. Однако, при всей моей злости на ван Бьера, в одном он оказался прав. С каждым днем я все больше задумывался о своей участи и все меньше о том, что безвозвратно осталось позади.

Я ненавидел кригарийца за то, что он раскрыл наемникам правду обо мне. И все же этим он спас мою жизнь. Или, правильнее сказать, оттянул мою смерть на неопределенный срок. Я чувствовал себя ничтожеством, по чьей вине погибла Ойла, но мне не хотелось из-за этого сводить счеты с собственной жизнью. Это лишний раз доказывало, что я трус. Но в жизни меня так часто им называли, что я давно перестал делать из этого личную трагедию. Да, трус, ну и что? Зато у меня нет нужды всякий раз доказывать кому-то свою отвагу, ввязываясь в драки и иное безрассудство.

Азурит открылся нам с возвышенности, где наемники разбили свой последний лагерь перед входом в город. Куда караван должен был отправиться лишь завтра утром.

При всей уверенности Бурдюка, что сегодня здесь безопасно, он отказался пересекать Азурит в темноте. Зато выступив на рассвете, к вечеру мы наверняка выберемся из города, даже если в пути случится задержка или поломка. Не фатальная, разумеется. А чтобы снизить их вероятность, Аррод приказал своим людям посвятить остаток дня ремонту неисправностей. Тех, которыми наемникам было некогда заниматься в пути и на ночных привалах.

Когда стражницы вывели меня и ван Бьера до ветру, в лагере, как на стройке, стоял шум топоров, молотков и пил. Некоторые повозки пришлось сначала разгрузить, а потом чинить, сняв с них борта и перевернув вверх колесами. Нас, само собой, к работе не привлекли – даже прогуляться по лагерю, и то не дали. Но пока мы справляли нужду, нам удалось взглянуть на Азурит. И составить представление о том, что всех нас завтра ждет.

Полвека назад это действительно был крупнейший город Промонтории. Да и сегодня, когда он обезлюдел и лежал в руинах, можно было оценить его былые размеры. Но уже приблизительно, так как половина Азурита сгинула в гигантском провале, разверзшемся с его восточной стороны. Откуда затем повылезло на свет столько гномьего отродья, что уцелевшие горожане в панике бежали прочь. И с тех пор в Азурите властвовали чудовища: громорбы, себуры и криджи. Изгонять которых не имело смысла, ибо закупорить провал было немногим проще, чем жерло вулкана.

Я видел торчащие над уцелевшей частью города башни замков и крепостей. Полуразрушенные, они напоминали клыки других чудовищ – древних исполинов, что топтали мир сразу после его сотворения. Я видел сотни зданий, что не канули под землю и теперь медленно рассыпались в запустении. А также видел каменные мосты, коими был славен Азурит, некогда стоявший на девяти холмах и четырех реках.

Некоторые из мостов уцелели и до сих пор соединяли речные берега. Неизвестно, можно ли было сегодня по ним проехать, особенно с таким грузом золота. Но раз они все еще не рухнули от собственной тяжести, значит, вероятно, не рухнут и под колесами наших повозок.

– А ну хватит валять дурака, вы, двое! – рявкнула на нас с Баррелием Кирса. – Живо натягивайте штаны и марш обратно, пока древком по голым задницам не отлупила!

Дабы подольше поглазеть на Азурит, я и кригариец тянули время, делая вид, что все еще справляем нужду. Увы, копейщицы догадались о том, что мы водим их за нос, и пресекли наше притворство.

– Эй, ребята! – неожиданно окликнул монах наемников, что возились с нашей повозкой. На первый взгляд она не требовала ремонта, но проверить ее все равно было нелишне. – Слышь, ребята! Вы уж постарайтесь, чтобы у нас в Азурите колесо не отлетело. А то, сдается мне, Бурдюк вас обманывает, и денек завтра ожидается горячий.

– С чего ты это взял, кригариец? – спросил у него наемник по прозвищу Костыль.

– Да вот взглянул на город и даже отсюда заметил нескольких громорбов, – ответил Пивной Бочонок. – И это при свете дня! Боюсь даже подумать, как много их кишит там по ночам. Вы уверены, что выбрали безопасное место для ночлега?

– Умолкни, пьяница! – приказала Кирса. – Забыл что ли: тебе не велено болтать без разрешения.

– Не затыкай ему рот, Кирса! Пускай говорит! – неожиданно вступился за Баррелия один из приятелей Костыля. – Кого ты еще разглядел сверху, кригариец?

– Лучше спроси, кого я не разглядел, Виррби, – поправил его ван Бьер. И, не дожидаясь вопроса, ответил: – Беглых рабов! А ведь по словам Бурдюка, сегодня они сбегаются в Азурит со всей Промонтории. И куда же они подевались, вот вопрос! Сбежали из города или их сожрало отродье?

– Я сказала, заткнись и полезай на место! – распорядилась стражница. И, уперев Баррелию между лопаток копье, подтолкнула его к повозке. Несильно, но приятного в этом тоже было мало.

– Ты делаешь мне больно, женщина, – заметил монах, но не стал сопротивляться и заковыляв в нужную сторону. – Все, что я хотел, это перекинуться с ребятами парой слов и только. Тем более, что они тоже были не прочь поболтать.

– Плевать, что им хотелось. Еще раз выкинешь нечто подобное – мы надолго лишим тебя речи, – пригрозила Кирса. – До самой Фенуи будешь ехать в наморднике и с тряпкой во рту, тогда как мог бы и дальше помалкивать да сосать вино в свое удовольствие.

– Хм… твоя правда, – вмиг присмирел Баррелий. – Ладно, считай, что мы договорились. Отныне буду вести себя как рыба: молчать и пить, пока фенуйцы не насадят меня на крючок…

– Ты что, и правда видел громорбов? – громким шепотом поинтересовался я у ван Бьера, пока стражницы сматывали нашу «прогулочную» цепь.

– Видел, не видел – какая разница, – вполголоса пробормотал тот, пристраивая на скамье свою плохо гнущуюся ногу. – Главное, чтобы мои слова облетели отряд и дошли до Аррода.

– Ну, дойдут – и что дальше?

– Как что? Ты разве не слышал Кирсу? Бурдюк прикажет заткнуть мне рот.

– Так ты, выходит, этого добивался?

– Ага.

– Но зачем? Неужто тебе надоело пьянствовать?

– А с чего ты взял, что я пьянствую? – произнес он еще тише и украдкой мне подмигнул.

На какое-то мгновение его взор прояснился, и мне почудилось, что я вижу прежнего Баррелия – хладнокровного, собранного и готового к бою. Но стоило мне моргнуть, и передо мной вновь сидел полусонный кряхтящий пьяница с мутными глазами.

Видимо, мне и впрямь померещилось.

– Не было там никаких громорбов, – сказал я. – И вообще, похоже, ты рехнулся от выпивки – мелешь какой-то вздор.

– Как знать, может, ты и прав, – ответствовал ван Бьер. – Я столько дерьма навидался и нахлебался в жизни, что давно впору рехнуться. И почему бы не сегодня? По-моему, самый подходящий для этого день…