IV
Как лечились

Окружающий мир для русского человека начала XVIII века казался полным опасностей. Землю часто посещали неурожаи, а на города обрушивались болезни. Медицинское знание неспешно, но весьма настойчиво пробивало себе дорогу в новом мире, отряхивающемся от средневековья. «У русских во всей… стране всего… три доктора; лечат они ото всех болезней, и прибегают к ним все, как больные, так и здоровые: первый доктор – это… баня… второй – водка, которую пьют, как воду или пиво, почти все, кому позволяют средства, и третий – чеснок, который русские употребляют не только как приправу ко всем кушаньям, но и едят сырым среди дня», – писал Юст Юль в 1709 году.

На Руси были довольно широко распространены лечебники и травники. С 1672 года получила хождение книга «Прохладный вертоград», переведенная с немецкого языка и повествующая «о различных врачевских вещах ко здравию человеческому пристоящих». В сборнике есть разделы «о знаменах морового поветрия» (т. е. о симптомах чумы), «о зачатии человеческом», «о насморку», «очная болесть всякая», «чтобы чисто и гладко лице было». Встречаются указания, вызывающие улыбку: «брови и власы сделать черными», «чтоб пьяну не быть», «добрый сон навести». При Петре переписывались даже ветеринарные справочники! Так, «аптека обозовая или служивая» 1708 года предназначалась для «людей и их коней, которые, егда лекаря нет, могут сами себе помочи дать во всех своих и конских немощех». При головной боли лечебник советует взять уксус, смешать его с яичными белками и камфарой, вымочить в получившейся смеси полотенце и обвязать вокруг головы. Сильный кашель лечили отваром из репы, которую протирали через сито и подслащали сахаром. Другой справочник носил название «Книга глаголемая лечебник старых мудрых Еллинских дохтуров».

Большинство рукописей, конечно, были переводными и довольно бессистемными. Раздел «о вылазении зубном» соседствовал с разделом «которая жена мужа не любит». На страницах лечебников петровской поры часто встречаются откровенные суеверия. Необычен один из способов проверки женского целомудрия. «Испытати девицу: положи зерно житное в воду, не намокнет – нечиста, намокнет – чиста». Подобные книжки исследователи называли «товаром для площади». Магазины и сейчас завалены многочисленными пособиями по народной медицине с отчетливым налетом желтизны.

Л. Ф. Змеев, изучавший древнерусскую медицину в XIX веке, говорил, что не всякие термины из ранних лечебников были понятны народу. Он делится случаем из собственной практики. «На вопрос: „болит ли живот“ отвечают – нет. А надавите над пупком, кричат от боли. Это-то и подало повод нашему учителю… постоянно твердить нам: „Не спрашивайте, что болит, а укажи, где болит…“ Где живот – женщина никогда не укажет, взрослый мужчина редко обходясь большею частью словом брюхо». И если подобные случаи происходили в девятнадцатом столетии, то о петровских временах и говорить нечего.

Органом, который способствовал распространению специальных медицинских знаний, был возникший в 1620-е годы Аптекарский приказ. Характерно, что им руководили преимущественно знатные люди и ближние бояре. Дело в том, что Аптекарский приказ должен был беречь царя от «лихого зелья» и колдовства. Когда государю подносили лекарство, первым делом его пробовал сам врач и руководитель приказа. «А лекарство де накушивали прежде доктор, потом я, холоп твой», – писал Артамон Матвеев в 1676 году Федору Алексеевичу.

В 1654 году появляется специальная лекарская школа, набранная из «стрелецких детей». В документах XVII столетия упоминаются цирюльники, алхимисты, аптекари, травники, зелейники, кровопуски, мастера очных дел, доктора и лекари. Разница между двумя последними специальностями описывалась просто: «…дохтур совет дает и приказывает, а сам тому неискусен. А лекарь прикладывает и лекарством лечит, и сам ненаучен». Цирюльники вправляли кости, занимались хирургическими операциями. Среди медицинских инструментов в конце XVII века встречаются «ножницы двойные, что раны разрезывают» и «пилы, что зубы трут». Результаты врачебного осмотра в допетровской Руси назывались «дохтурскими сказками». И. Ф. Кильбургер свидетельствовал, что в 1674 году в Москве имелись хирург и пять лекарей. На верность Петру в составе Аптекарского приказа присягали 6 докторов, 5 иноземных и 14 русских лекарей, 27 учеников лекарей, один костоправ. К началу XVIII века в Москве было восемь аптек, хотя Кильбургер четвертью века ранее упоминает лишь две. Отношение к медицине в народной среде оставалось настороженным – так, в 1682 году восставшие стрельцы казнили доктора Гадена. Они уверяли, что медик «уморил царя Федора Алексеевича, он чернокнижник… в его доме нашли сушеных змей, и за это надобно его казнить смертию».

Знакомство с европейскими новинками способствовало появлению в России профессиональных медиков. В 1692 году в Падую послали стряпчего Петра Посникова, и он вернулся из-за моря с дипломом доктора медицины и философии. В 1707 году была основана школа при Московском госпитале, располагавшемся «за Яузою рекою, против Немецкой слободы, в пристойном месте». Историки писали: «Это был первообраз русского, не существовавшего еще университета, правда, с одним медицинским факультетом». За два-три года здесь давали звание подлекаря, а еще через два-три года устраивали «генеральный» экзамен, когда ученик мог получить диплом лекаря. Твердого срока пребывания в учебном заведении не существовало, обычно студенты находились в его стенах 5–10 лет. Школой заведовал Николай Бидлоо, голландский доктор, получивший образование в Лейденском университете. Большую часть учебного материала воспитанники получали на практике, в анатомическом театре. В госпиталь за Яузой стали доставлять найденные трупы «подлых людей». Атласов и учебников не хватало, поэтому практиковалась диктовка лекций под запись. Для постижения премудростей медицинской науки требовалось знание латыни, поэтому Бидлоо ходатайствовал о зачислении в новую школу вскормленников Славяно-греко-латинской академии. Кое-кого учеба тяготила. Судьба первых 50 учеников типична для всех учебных заведений XVIII века: «…осталось 33, 6 умерло, 8 сбежали, 2 по указу взяты в школу, 1 за невоздержание отдан в солдаты». Бидлоо был заинтересован в увеличении количества учеников, ведь за каждого успешно сдавшего экзамены российского врача ему платили по 50–100 рублей. Первые выпускники госпитальной школы отправились на Балтийский флот. Молодых врачей иностранцы признавали неохотно, и государь требовал, чтобы никто из зарубежных медиков новичкам «никакой обиды в чести или в повышении чина… являть не дерзал».

Петр Великий испытывал к медицине живейший интерес. Во время первого путешествия по Европе он заглядывал в анатомический театр Фредерика Рюйша, где учился препарировать тела. Петр, как и всегда, с головой ушел в новую для себя сферу. Н. Богоявленский пишет: «Уже в январе 1699 г. он организует в Москве настоящий курс лекций для бояр по анатомии с демонстрациями на трупах». О медицинских увлечениях Петра писал еще Голиков: «Со временем приобрел он в том столько навыку, что весьма искусно умел анатомировать тело, пускать кровь, вырывал зубы и делал то с великою охотою».

В 1710 году в России появляется звание зубного врача. В XVIII веке активно практиковались пломбы из свинца и золота. Начинали заботиться о гигиене полости рта – Петр лично смотрел на смывы ротовой полости в микроскоп Левенгука, увиденное императору, видимо, не очень понравилось, поэтому он старался, чтобы подданные чистили зубы толченым мелом. В коллекции Кунсткамеры хранится «Реестр зубам, дерганным императором Петром I у разных людей». Император лично вырвал порядка 60–70 зубов. Есть свидетельства, что временами царь «покушался» и на здоровые зубы. Это объясняется тем, что Петр вырывал те зубы, на которые указывал сам больной, не утруждая себя диагностикой. Среди пациентов великого стоматолога есть как птицы не очень высокого полета (конюхи, портные, стряпчие), так и приближенные – Ф. М. Апраксин и жена Меншикова. В 1722 году, во время похода на Персию, Петр лично регламентировал состояние здоровья солдат. В особом наставлении было подробно описано, какие продукты употреблять в пищу, а какие нет. Император требовал, чтобы солдаты в жаркие дни не ходили без головных уборов.

В управлении медицинской отраслью некоторое время сохранялось двурушничество – в Москве находился Аптекарский приказ, а в Петербурге – Аптекарская канцелярия. Вскоре была создана единая Медицинская канцелярия, и реорганизованной структуре передали для выращивания лекарственных растений Вороний остров на окраине Петербурга. Там же в 1718 году была основана «инструментальная изба», первая в стране мастерская по производству хирургических инструментов.

Растет число госпиталей, они открываются не только в Москве, но и в Петербурге, Кронштадте, Казани, Астрахани, Ревеле. Были разрешены частные аптеки. Церковь создавала «странноприемницы и лазареты» для людей «престарелых и здравия весьма лишенных». Медицинская канцелярия старалась бороться с шарлатанами – по России слонялось немало «бродячих лекарей», которые гарантировали своим клиентам чудодейственное избавление от всех болезней. С 1721 года каждый врач должен был проходить освидетельствование в Медицинской канцелярии.

Доктор Эрскин (Арескин), заведовавший в России медицинской частью, в 1710-е годы принял ряд мер для поиска минеральных источников. На Кавказе нашли воды, оказавшиеся «весьма целительными во многих болезнях». Врач Шобер назвал их Петровскими. Под Петербургом, в имении графа Кушелева-Безбородко, обнаружился источник с высоким содержанием железа, воды которого «полезны слабонервным». Воды в Карелии были открыты благодаря заводскому уряднику Ивану Рябову. Он «первый вылечился этими водами от тяжкой болезни» и в награду «за объявление сего, что первый знак лечения на нем означился», был освобожден от податей. Кончезерские марциальные (железные) воды в Олонецкой губернии использовал сам Петр и его приближенные. Чуть позже опубликовали специальное «дохтурское определение», разъяснявшее правила использования минеральной воды. Всякий, кто прибывал на первый российский курорт, должен был несколько дней отдыхать, параллельно принимая воду и лекарства, «как лекарь рассудит», и сочетать лечение с пешими прогулками. Часа через три после приема воды больному полагался обильный обед с чаркой анисовой водки или двумя рюмками бургундского вина. Отдыхающим советовали не экспериментировать с квасом, кислыми щами и брагой, но для утоления жажды «легкого самого пива пить по малу не запрещается». В первой четверти XVIII века в Олонце поправляли здоровье россияне самого простого звания. О солдате Семене Лихачеве писали, что он «…18 дней оной воды пил и получил себе совершенное здравие». После смерти Петра марциальные воды постепенно стали забываться.

В XIX веке вся русская богема ездила на курорты, но начало этой традиции, похоже, положил первый император. В 1717 году Петр поправлял здоровье в Спа: «Хотя его величество пользовался в прежние времена водами в других местах, но нигде не нашел таких, которые бы ему принесли столько пользы». В память о своем пребывании в Спа император приказал изготовить мемориальную доску.

Петр сделал российскую медицину весьма прогрессивной: создавались учебные заведения, выписывались врачи из-за границы, появились первые дипломированные медики российского происхождения. Но реформы, инициируемые сверху, доходили до населения с большим опозданием. Даже в середине XVIII века в империи были заняты только 26 мест городских лекарей из 56. Жители некоторых городов ходатайствовали об упразднении должности, потому что не видели в ней надобности. Основными средствами лечения оставались жарко натопленные бани, заговоры, травы и настои. Недоверие к официальной медицине сопровождалось суевериями и относительно благоприятными условиями для распространения эпидемий и инфекционных болезней.

Санитарное состояние русского города в первой половине XVIII века оставалось далеким от идеала. «…Какая грязь в домах, площади которых огромны, а дворы грязные болота», – сокрушалась Екатерина Великая уже на исходе восемнадцатого века, осматривая Москву. Впрочем, во время правления Петра Великого было выпущено несколько указов, посвященных борьбе с мусором. В 1709 году жителей Москвы предупреждали, «…чтоб они с дворов своих навозу и мертвечины и всякаго помету в улицах и в переулках не метали, и во всех улицах и в переулках навоз и мертвечину и всякой помет отчистили б, и возили б за Земляной город, от слобод в дальныя места, и засыпали землею». В марте 1712 года власти стали требовать, чтобы от каждых 10 московских дворов избирался специальный человек «для надзора за чистотою на больших улицах и по проезжим переулкам». Мусор полагалось вывозить «за Земляной город в поля вдаль».

Грозные слова о чистоте приходилось периодически повторять. В 1722 году выходит «Инструкция Московской полицмейстерской канцелярии». Жителям Первопрестольной указывали «на реках на Неглинной и Яузе никакого помету и сору бросать не велеть и того смотреть накрепко, и чтоб на улицах никакого помету и мертвечины не было». Горожанам полагалось убирать мусор и чинить булыжные мостовые «утром рано, покамест люди по улицам не будут ходить, или ввечеру». Нарушителей собирались штрафовать и бить батогами. Внимание было приковано и к уличным торговцам: «Носили бы белый мундир и наблюдали бы во всем чистоту».

Эпидемии в довольно скученном и тесном городе распространялись очень быстро. Упоминавшаяся выше инструкция призывает жителей «объявить, ежели у кого в домах от чего Боже сохрани, моровая язва и прочая прилипчивая болезнь явится». Для осмотра больных посылались врачи, «дабы те болезни не размножились». Волна «морового поветрия» обычно начиналась на Балканах или в Восточной Европе, а потом попадала в центральную Россию. Не последнюю роль играло участие России в военных конфликтах – так, после Полтавской битвы чума вспыхнула в Польше, затем переместилась в Скандинавию, и Петр в лице болезни нашел врага «опаснейшего, нежели шведские армии». Часть русских войск затем отправилась в Прибалтику, где болезнь выкашивала население Риги и Ревеля. Сообщения о чуме часто попадали на страницы газеты «Ведомости». В 1705 году россиянам сообщали, что «в Ярославле сто пятьдесят человек в одной ночи умерли». В 1710–1711 гг. чума фиксируется в Киеве, Чернигове, Пскове. Власти реагировали довольно оперативно: армейские части располагали на достаточном расстоянии друг от друга, а в городах (в том числе Москве, Коломне, Калуге, Туле и Твери) учредили заставы. Всякий путник должен был показывать документы и подорожную, а если путешественник следовал из города, где свирепствовал мор, то его не пропускали вообще. «А кто тайно проедут, и таких имать и вешать». Письма из «чумных» мест полагалось несколько часов держать «на ветре», а затем окуривать можжевеловым дымом. Болезнь затем возвращалась в южные губернии в 1718–1719 годах. С началом эпидемии полагалось учреждать круглосуточные заставы на въезде в города, а дома, куда проникла болезнь и где не осталось никого живого, сжигать вместе с вещами («со всем, что в оных есть, и с лошадьми и с скотом, и со всякой рухлядью»). Самая страшная волна чумы придет в Москву в 1770-е годы. Чувство страшной растерянности от ожидания болезни передал Пушкин:

Оспа тоже не щадила людей. От нее в 1719 году умер Петр Петрович, сын первого императора от Екатерины I. Ему едва стукнуло три года. Оспа в 1730 году забрала жизнь Петра II, последнего мужского представителя династии Романовых по прямой линии. Прививки получили распространение только с конца 1760-х годов, при Екатерине Великой. Оспа чрезвычайно уродовала спасшегося человека. Оноре де Бальзак в «Герцогине де Ланже» приводит слова одной из героинь: «…Оспа для нас, женщин, та же битва при Ватерлоо. Только тут мы узнаем, кто нас истинно любит». От болезни пытались спастись с помощью довольно странных обрядов. Детей наряжали в праздничную одежду, отправляли их к больному, заставляли кланяться и приговаривать, обращаясь к невидимой женщине: «Оспица-матушка, прости нас, грешных!» Затем больного полагалось три раза целовать. Интересный способ избавления от эпидемий приводит Лажечников в романе «Ледяной дом», посвященном, правда, уже 1740-м годам: «Девки запахивают нить кругом слободы; где сойдется эта нитка, там зарывают черного петуха и черную кошку живых. Впереди идут две беременные бабы, одна, дескать, тяжела мальчиком, а другая – девочкою. Немочь будто не смеет пройти через нить». Малярию (ее называли «трясухой», «лихоманкой») в XVIII веке лечили хиной, но снадобье было дорогим, и пользоваться таким лекарством могли только представители высших слоев. Простой народ практиковал обряды и заговоры. На севере подходили к осине со словами: «Осина, осина, возьми мою трясину».

Из опасных болезней в петровской Руси было распространено бешенство. С. Н. Шубинский пишет о ранней истории Петербурга, что «окрестные села изобиловали волками, дерзость которых доходила до того, что, например, в 1714 году они заели двух солдат, стоявших на часах у Литейного дворца, а немного спустя, на Васильевском острове, у самых ворот дома князя Меншикова, загрызли одну из его прислуг». В бумагах времен Анны Иоанновны находим, что «множество непотребных собак в городе бегают и бесятся».