До основания петровского парадиза дельта реки Невы была преимущественно заселена русскими и карелами – православными и ингерманландскими финнами – лютеранами. Условия жизни этого немногочисленного населения были далеко не санаторными, однако за несколько столетий жители научились уживаться со строптивым нравом местного климата. По свидетельству иностранных авторов, это был «крепкий и суровый народ». Скромная одежда из грубого шерстяного сукна, пища, состоявшая прежде всего из черного хлеба, мучной похлебки и клецок, маленькие домишки в две комнаты – таким рисовался быт жителей этого негостеприимного края. Описывая здешние места до момента основания Петербурга, Пушкин в своем бессмертном «Медном всаднике» был весьма недалек от истины:

К началу XVIII века в дельте Невы существовало не менее трех десятков небольших поселений – сел, деревень и хуторов. На Васильевском острове располагался охотничий домик Делагарди, крупного шведского магната и военного деятеля. На месте Адмиралтейства находилось безымянное шведское поселение, в устье Фонтанки – деревня Каллила, впоследствии русифицированная в Калинку, на месте Инженерного замка – мыза майора Канау с ухоженным обширным садом, позднее волею Петра превращенным в Летний сад, в районе Смольного – село Спасское.

В начале современного Литейного проспекта находилась деревня Фроловщина, на Выборгской стороне располагалось два села. По одному селу мы бы встретили в районах Новой и Старой деревень, на Крестовском острове и на реке Карповке. А на берегу Охты было 12 деревень. В разных концах будущего Петербурга существовали Сабирино и Одинцово, Кухарево и Максимово, Волково и Купчино.

Главным центром округи был город Ниен, образовавшийся под защитой крепостицы Ниеншанц, расположенной в устье реки Охты. Крепость была заложена в 1611 году и быстро привлекла к себе окрестное население. К концу XVII века Ниен сделался крупным торговым городом, ежегодно принимавшим до 100 купеческих судов. Здесь насчитывалось более 400 дворов – домов было еще больше, поскольку понятие «двор» не включало в себя казенные здания, дома дворян и духовенства. Тем не менее многолюдным этот край во времена шведского владычества так и не стал: в 1724 году власти официально насчитывали примерно 16–20 тысяч «аборигенов».

После основания Санктпитербурха демографическая картина, вкупе с культурным и этническим составом региона, в корне переменилась.

Первоначально новый город не имел постоянного населения – жили здесь прежде всего солдаты и сезонные работные люди. Оно и понятно: исход войны со шведами был неясен, и Пётр не торопился с переселением жителей. Только после Полтавской битвы царь приказал перевести со всей России в Петербург «на вечное житье» 4720 мастеровых людей: каменщиков, столяров, кузнецов, гончаров, медников, фонарщиков, портных. Эти, как их тогда называли, переведенщики и стали первым поколением петербуржцев. Собирать их в путь и снабжать всем необходимым должны были их родные села и посады. В Петербурге по указу государя для них строили дома – одну избу на две семьи. Расселяли мастеровых людей слободами по профессиональному признаку – так появились Соляная, Пушкарская, Литейная и прочие слободы. Как и следовало предполагать, строить дома для всех в срок не успевали, и поэтому многие вынуждены были заботиться о крове самостоятельно. Переведенщики получали годовое денежное и хлебное жалованье. На детей им ежемесячно выдавали муку – так называемую «хлебную дачу».

Подобные массовые переселения отнюдь не были чем-то новым в русской истории. Еще во времена Ивана III самодержавие прибегало к «перебору людишек»: вывозу жителей Новгорода и Пскова в малонаселенные, колонизируемые регионы страны. Особенно широко эту практику применял Иван Грозный. Здесь мы снова сталкиваемся с тем, что политику Петра Великого нельзя категорично противопоставлять русской традиции. Не случайно на триумфальной арке в Петербурге в победоносном 1721 году был изображен справа Иван Грозный с девизом «Incepit» («начал»), а слева – Пётр с девизом «Perfecit» («усовершенствовал»).

В 1712 году в Санктпитербурх был переведен царский двор, чуть позже – Сенат с прочими государственными учреждениями. В городе значительно увеличилось количество дворян, прежде всего придворных, военных и чиновников. Вместе с ними на Неву прибыло много дворни, слуг: свежепостроенные дворцы и усадьбы знати, а также их конюшни, сады, псарни, зверинцы требовали обслуживания.

Дворяне и купцы были вынуждены строить себе дома и заниматься благоустройством города. Так правительство обязывало наиболее состоятельные круги населения России вкладывать свои средства в строительство Петербурга. Этим оно стремилось создать в них заинтересованность в существовании и процветании новой столицы.

Французский посланник де Лави писал, что, заставляя дворян выделять деньги на постройку домов в Петербурге, Пётр I рассчитывал заинтересовать их в осуществлении своих планов не только при его жизни, но даже и после его смерти, ибо существовало опасение, что преемник Петра вновь перенесет резиденцию в Москву и вернется к старым порядкам. В 1712 году велено было «недорослей всех городских жителей и фамилий, и знатных и низких чинов, которые для наук в школах и в службу ни к каким делам не определены, выслать в Петербург на житье безсрочно».

По указу 1713 года в Петербург переселяли ямщиков, в которых город очень нуждался. Так, из «ямщиков лучших и семьянистых и лошадиных добрых и прожиточных» сложилось население петербургской Ямской слободы, расположенной у Московской дороги.

В 1714 году вышел государев указ о переселении в парадиз 350 дворян, 300 купцов и 300 «мастеровых людей всех художеств». После этого поток не прекращался до самой кончины Петра. К 1725 году население новой столицы превосходило прежнее население края: Петербург был населен примерно 40 000 жителей, еще здесь было расквартировано около 15 000 солдат.

Сам факт заселения города выходцами со всей России наглядно демонстрировал общенациональный характер петровской столицы созидаемой им империи. Здесь, как в библейском Вавилоне, впервые столкнулись друг с другом представители самых отдаленных уголков бескрайнего государства. Петербург являлся строительной площадкой всероссийского масштаба. Укоренившееся противопоставление парадиза остальной России совершенно неправильно – напротив, новый город должен был стать материальным воплощением, знаменем преображенной страны, которая однажды непременно станет жить по петербургскому образцу. Вместе с москвичами, ярославцами, новгородцами, архангелогородцами, псковитянами и многими другими выходцами из русских городов и весей город активно заселяли иноплеменники.

Довольно многочисленной была татарская община: топонимика сохранила в Петербурге на Петроградской стороне до наших дней Татарский переулок, который некогда был центром Татарской слободы Под «татарами», впрочем, понималось практически всё магометанское население: по свидетельству современников, здесь жили «сплошь татары, калмыки, казахи, турки и другие подобные народы». Здесь стояли войлочные юрты и такие крохотные домики, что их можно было «разобрать за два часа и перенести в другое место». Рядом располагался настоящий восточный базар.

Быстро росла немецкая диаспора. Это были как жители московской Немецкой слободы, так и завербованные на русскую службу выходцы из германских государств. Еще в 1709 году в Санктпитербурхе была основана немецкая школа – Петришуле (или Петершуле), которая пользовалась большим спросом и среди русского дворянства. Старейшая школа Петербурга существует и по сей день.

Много было в Петербурге английских кораблестроителей, голландских и шведских офицеров. Согласно метрическим книгам католического храма Св. Екатерины, уже в 1710-х годах в городе была польская диаспора. Существовала в Петербурге отдельная Греческая слобода, застроенная одноэтажными домами с огородами. В 1710 году появилась и Французская слобода, которую населяли французы и итальянцы.

Иностранная публика была весьма разношерстной. Не обошлось и без обыкновенных для петровской эпохи проходимцев. Так, когда на Васильевском острове была основана французская церковь, ее настоятель, некий отец Калльо, францисканец, принял титул духовника. Этот Калльо был священником, давно отрешенным от своей должности и перед отъездом из Франции обманным образом добывшим себе место духовника в армии, откуда был изгнан за порочное поведение. К. Валишевский отмечал: «Он постоянно ссорился со своей петербургской паствой. Однажды он силой ворвался в дом Франсуа Вассона, литейщика, состоявшего на службе у царя, и когда г-жа Вассон преградила ему дорогу, обозвал ее воровкой и так сильно избил, что ей пришлось слечь в постель. Он всенародно метал громы на художника Каравака, отлучил его от церкви и объявил его брак с девицей Симон недействительным, потому что церковное оглашение происходило в ином месте, а не в его часовне на Васильевском острове, приказал новобрачной уйти от мужа и на ее отказ преследовал ее сборником непристойных и позорных песен, послуживших поводом к процессу», переданному на суд французского посольства.

Жизнь в петровской столице, особенно для иностранцев и выходцев из сытой и хлебосольной Москвы, была поистине спартанской. Скромные жилища (для многих они представлялись сущим кошмаром – Берхгольц в 1721 году писал: «под моею спальнею – болото, отчего полы, несмотря на лето, никогда не были сухими»), дороговизна и вечный недостаток припасов, бесконечные поборы и повинности, бесконечная война со стихией – всё это превращало жизнь если не в совершенный ад, то по крайней мере в сплошную головную боль. Ни один дом, ни одно строение не могло возводиться по воле хозяина, так, как ему нравилось. Жители Петербурга должны были сами мостить улицы, строить набережные, тушить пожары, нести караулы. Неутомимый царь постоянно радовал петербуржцев новыми и новыми регламентами.

Так, во имя сохранности деревянных мостовых в 1715 году был издан указ: «Великий Государь указал в Санкт-Петербурге публиковать свой Великого Государя указ, чтоб с сего времени впредь скобами и гвоздями, чем сапоги мужские и женские подбивали, никто не торговал и у себя их не имел; также и никто, какого б чину кто ни был, с таким подбоем сапогов и башмаков не носил; а если у кого с таким подбоем явятся сапоги или башмаки, и те жестоко будут штрафованы, а купецкие люди, которые такие скобы и гвозди держать будут, сосланы будут на каторгу; а имение их взято будет на Его Великого Государя». Ссылать на каторгу за продажу гвоздей для обуви – как же это по-петровски!

В 1719 г. был издан указ, согласно которому «для лутчаго прекращения воров и протчих непотребных людей зделат шлахболы и при них быть во всех дворов ночному караулу». Генерал-полицмейстер Петербурга Девиер успокаивал жителей: «Иному достанетца такой караул в месяц одна ночь». Из горожан, организованных в десятки, полусотни и сотни, были созданы ночные дозоры, которые следили, чтобы «в ночи, в неуказные часы никто не ходили, кроме знатных персон, и огни в домах тушили, и никакого питья и товаров не продавали». Сторожа должны были хватать всех «гуляющих и слоняющихся людей, особливо <…> которые будут по улицам пьяные кричать, и песни петь, и в неуказные часы шататься». Всего в пикетах еженощно должны были караулить ночную тишину 1200 сторожей. Петербуржцы эту инициативу дружно саботировали, и ежегодно на охранное дело выставлялся 171 караул – 342 человека; остальные караулы восполнялись военными.

В какой-то момент государь решил выбить из горожан-жителей скверную привычку выливать помои перед домами, в реки или каналы. В регламенте Адмиралтейств-коллегии была особая должностная инструкция, по которой предписывалось смотреть, «чтобы не испражнялись мимо отхожих мест», ловить таких любителей, заставлять их самих чистить место преступления и пороть морскими кошками – многохвостной плеткой. Эти распоряжения так и остались мертвой буквой закона. В одном из своих поздних указов Пётр меланхолично отмечал: «Многое скаредство и мертвечина валяется по улицам».

В городе действовал комендантский час. В 1720 г. полиции и стражникам предписывалось «в неуказные часы никого без фонарей не пропускать, кроме знатных персон и при них служителей, також бабок повивальных, но и у тех бы были фонари, которых пропускать без задержания, но и междо теми присматривать же, не будет ли кто другие под тем видом приходить, паче же ис подлых». Из «подлых» разрешалось с фонарем пропускать «за крайней нуждой» только по одному человеку, при этом «осматривать, кто что понесет явно или тайно под полою <…> и не имеетса у них какова к воровству оружия, и к зажиганию серы, пороху или иного тому подобного».

Начиная с 1720 года Петра не покидала идея переселения основной массы горожан на Васильевский остров. Однако строгие царские указы о застройке Васильевского острова не достигали должного результата. Петру приходилось констатировать, что за местами для постройки домов «являютца немногие и места взяли под строение малое число». Тогда решено было начать беспощадную и решительную войну с ослушниками. В ход были пущены и угрозы конфискации поместий, и такие меры, как запрещение лицам, обязанным строиться на Васильевском острове, покупать себе дома в других частях города. 10 декабря 1720 г. была запрещена вообще всякая продажа домов на Васильевском острове, «дабы каждая персона по указной должности, как прежними его величества указами публиковано, строились сами». Согласно указу 14 января 1721 г. о переселении с Московской стороны у «прослушников» было приказано «в апреле месяце у всех изб кровли и потолки сломать и крыть не давать» или выселить упрямых «неволею в черные избы». Таких ослушников из числа жителей Адмиралтейского острова и Московской стороны оказалось 153 человека (среди них: князь П. М. Голицын, Я. Брюс, купцы Строгановы и др.). Как писал прусский посланник Мардефельд, «этот приказ отзывается на всех богатых купцах всех наций, которые ведут оптовую торговлю, ремесленниках всех родов, мясниках, пивных и винных торговцах, одним словом, на всех, которые заботятся о необходимости и приятности в жизни. Жители находятся в отчаянии: их лишают домов, садов, теплиц, а потом по произволу заставляют на новых местах опять селиться, а все, живущие по реке, должны строить каменные дома». Однако и эти меры разбились о пассивное сопротивление петербуржцев. В мае того же года генерал-полицмейстер донес, что многие лица выполнили царский указ формально: взяли дворовые участки на Васильевском острове, построили на них по две светлицы, а жить не переехали.

Каждая новая перепланировка города была для горожан сущим кошмаром. При их проведении Пётр никогда не считался ни с затратами казны (это решалось введением очередных поборов), ни с интересами петербургских жителей. Перенос казенных учреждений с места на место происходил постоянно. Снос и перенос домов в связи с мероприятиями по планировке города были делом самым обычным. Дома, с переносом которых на новые места медлили их владельцы, ломались полицией. При этом все расходы по переносу построек падали на самих жителей. Прусский посланник Мардефельд с возмущением сообщал в своем донесении, что барону Левенвольду приказали сначала мостить улицу около своего дома, потом с него взяли деньги на посадку деревьев у этого дома, а в заключение приказали снести самый дом, потому что это место понадобилось Петру для размещения солдат-преображенцев. «Часть этого дома Левенвольд постоянно отдавал в наймы иностранным министрам и имел от этого годовой доход в 400 рублей. Что ему за это не возвратят ни гроша, это прямо следует из основных законов этой страны, в которой всё принадлежит богу и царю».

Стоит ли удивляться тому, что первые петербуржцы при первой же возможности стремились сбежать из петровского парадиза? Пётр стремился прикрепить к новой столице всё население без оглядки на состояние и происхождение. Так, богатым помещикам было разрешено выезжать из Петербурга временно в свои имения, но не более как на 5 месяцев.

После смерти Петра началось стремительное сокращение населения города, которое особенно проявилось в правление Петра II. Город опустел настолько, что, по слухам, рядом с Адмиралтейством периодически видели волков. Анна Иоанновна вернулась к практике принудительного заселения Петербурга и возродила петровские кары за попытки покинуть столицу. Зажиточных людей обязывали строиться в Петербурге под страхом отобрания в казну всего их недвижимого имения. Репрессивный характер привлечения городского населения сохранялся и при Елизавете Петровне, при ней даже использовалась формулировка «ссылка на поселение в Петербург». 14 ноября 1744 года вышел указ, в котором было сказано: «…Непомнящих родства, а также называющих себя поляками и незаконнорожденных, являющихся в казачьи городки, ссылать в Петербург на поселение».

После полувековой борьбы замысел Петра всё-таки пересилил народное сопротивление: с екатерининского времени отношение к новой столице в корне изменилось, отныне начался стремительный рост числа петербуржцев, теперь уже безо всякого принуждения сверху.