Рассуждая о петровской Москве, Н. М. Карамзин, конечно, смотрит на XVII век глазами сентиментального последователя идей Просвещения. Например, великому историографу не нравится, что русские не замечали в то время прелестей природы. Натура, или природа, – одно из ключевых понятий последней четверти XVIII века. По мнению Карамзина, бояре «…гуляли только в своих огородах, где, сидя под тенью черемхи, пивали холодный мед из стоп оловянных; не имели даже и цветников». Карамзин пишет, что русскому дворянину той поры было стыдно выехать из столицы, он постоянно находился при государе. Только в эпоху Петра стали появляться летние «резиденции» российской аристократии. Говоря слащавым языком карамзинской эпохи, настало время, «когда Москва совершенно пустеет летом; когда всякий дворянин, насытившись зимою городскими удовольствиями, при начале весны спешит в село, слышать первый голос жаворонка или соловья!» Берхгольц, оставивший дневниковые записи о Москве 1720-х годов, вторит представителю русского Просвещения: «Москва со всех сторон окружена прекраснейшими рощами и вообще имеет одно из живописнейших местоположений в свете». Берхгольц называет «приятными» и Семеновскую рощу, и Измайловскую, описывает прогулку до современного Перова.

Карамзин – лишь самый яркий представитель той эпохи. Благодаря преобразованиям Петра и его последователей российское дворянство получило возможность пожить в «золотом веке», окружить Москву кольцом усадеб, завести театры. Да, просвещение коснулось лишь немногочисленной верхушки (немногие журналы преодолевали тираж в 1500 экземпляров, тираж «Московского журнала» Карамзина составлял 300 экземпляров, тираж «Московских ведомостей» до прихода Новикова тянулся к 500–600). Но именно Петр дал России сильную прививку светской культуры. Апельсиновое деревце в оранжерее тянулось к свету.