Глава 30

Однако выяснилось, что до сих пор я плохо знал Баррелия ван Бьера. Потому что когда на следующее утро я продрал глаза и, гордясь собой и своей силой воли, отправился к пруду закаляться, то увидел, что монах меня опередил.

Более того, он не просто стоял на плотине и обливался из ведер, а плавал от берега к берегу, высунув из воды одну лишь голову. И плавал он, судя по всему, уже давно. Его развешенная на перилах одежда промокла насквозь, а дождь, который ее промочил, закончился еще до рассвета.

Речка, что протекала близ Фирбура и крутила колесо мельницы, брала свое начало в ближайшем леднике. Поэтому вода в ней была не просто холодной, а по-настоящему ледяной. Особенно по утрам. И при взгляде на купающегося Баррелия у меня пропало всякое желание совершать утренний обряд, который я соблюдал всю минувшую неделю.

– Как самочувствие, парень? – поинтересовался у меня ван Бьер, не прекращая грести руками и ногами.

– Да со моим-то все в порядке, спасибо, что спросил, – отозвался я. – А как твое?

– Лучше не придумаешь! – хохотнул он. Голос его и впрямь звучал бодро, а язык не заплетался. Хотя немудрено – любой на его месте протрезвел бы, окунись он в ледяную купель. – Горные реки – лучшее в мире лекарство от похмелья, запомни мои слова! Если хочешь, присоединяйся! В этом пруду места всем хватит!

– Нет уж, благодарю покорно, – отказался я. – Если ты не против, я свое «похмелье» буду лечить, как обычно – из ведер.

– Дело твое, – не стал настаивать Пивной Бочонок. – Ну тогда, как вернешься в дом, окажи мне услугу: разведи огонь и вскипяти воду. Полный котелок! А я скоро закончу и вернусь…

На завтрак помимо еды – Гверрна оставила нам в подполе немного молока, хлеба и масла, – кригариец сделал себе отвар из незнакомых мне, пахучих трав и грибов. Взяв их из своих припасов, он накидал их в кипящий котелок и какое-то время варил над едва тлеющими углями. Судя по горькому запаху и темно-коричневому цвету, отвар получился ядреный. Что подтвердило и лицо Баррелия, перекосившееся после того, как он, остудив варево, сделал пробный глоток.

– Это что еще за дрянь такая? – спросил я. При взгляде на его гримасу, меня самого передернуло от отвращения, а идущий из котелка пар стал казаться еще противнее.

– Человек, научивший меня варить это пойло, называл его «воскресителем мертвых», – ответил Пивной Бочонок. – И он был недалек от истины, хотя на мертвецах я такую дрянь, конечно, не испытывал. Зато на себе – уже не в первый раз… А сейчас отойди-ка подальше, чтобы я тебя не задел.

Я торопливо отступил на пару шагов.

– Нет-нет, еще дальше, – уточнил ван Бьер. – А лучше выйди на улицу. Так надежнее.

Ослушаться я не посмел и сей же миг выскочил из дому. Но любопытство заставило меня остаться у двери и подглядывать за тем, что происходит внутри.

Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Баррелий поднес котелок ко рту и взялся пить «воскреситель» большими глотками. Но не жадными. Монах торопился по иной причине – хотел поскорее влить в себя эту дрянь, чтобы ее питие не стало для него пыткой.

Разделаться с ней до конца не вышло. Когда котелок опустел больше, чем наполовину, кригарийца охватили судороги. После чего он уже не смог сделать ни глотка и отшвырнул котелок в сторону, разбрызгав по полу остатки варева. А потом затряс кулаками, затопал ногой и издал свирепый животный рев.

Зачем меня выгнали из дома, я понял, когда вслед за судорогами ван Бьера обуяла ярость. К счастью, ее приступ выдался коротким, но стоять в этот момент у Баррелия на пути я бы никому не советовал.

Продолжая реветь, он сначала перевернул стол, затем распинал по углам табуретки, а в довершении схватил кочергу и одержимо заколотил ею по полу.

Хорошо, что пол в доме был из грубых досок, уже порядком исцарапанных и побитых. Так что оставленные на нем кочергой, новые выбоины не бросались в глаза на фоне остальных. Также хорошо, что у ван Бьера хватило сил выпрямить затем погнутую кочергу. И что разбросанная им мебель оказалась крепкой и ее не пришлось чинить. Короче говоря, нанесенный им Гверрне ущерб был незначителен по сравнению с тем, какой грозили нанести ей эфимские легионеры.

– Не бойся, все хорошо! – оповестил меня Пивной Бочонок, заметив, как я с опаской заглядываю в двери и не решаюсь вернуться в дом. – Заходи, мне уже полегчало. Давай-ка тут немного приберемся и перекусим. А то после этой дряни такой жор нападает, что впору начинать доски грызть.

– А что с тобой такое было? – спросил я, переступая через порог. Похоже, ван Бьер не врал. Остатки запойной бледности и опухлости полностью сошли с его лица. И на их место вернулся прежний здоровый румянец.

– Чтобы полностью оклематься, пришлось немного побыть берсерком, – усмехнулся кригариец. – Бахоры перед боем нюхают свой фирам, а хойделандеры пьют отвар из особых грибов и трав. От которого тоже впадают в бешенство и могут сражаться, даже если их проткнуть насквозь или отрубить им руку. Крайне вредная гадость. Если пить ее часто, можно сойти в могилу всего за пару лет.

– Ничего себе! Тогда зачем ты ее пьешь?

– Я пью «воскреситель мертвых» очень редко. Лишь когда мне надо срочно прийти в чувство и проветрить голову. К тому же он – не тот отвар, который лакают берсерки. В нем не хватает кое-каких грибов, а те, что есть, варились меньше положенного срока. Такое недоваренное пойло не вводит тебя в боевой раж, а лишь дает недолгую встряску.

– Так, значит, ты больше не будешь пить, раз принял такое серьезное лекарство? А я решил было, что у тебя горе и ты…

– Горе?! – перебил Баррелий. – Что еще за горе и почему я о нем не знаю? Я что, проспал вчера нечто ужасное?

– Нет, но… А как же? – растерялся я. – Тебя покинула любимая женщина, и неизвестно, встретитесь ли вы с нею вновь. Разве тебе не положено горевать и заливать тоску вином? Во всех песнях про любовь так поется: когда влюбленные расстаются надолго или навсегда, они горюют и пьют вино. А те, у кого не хватает сил терпеть такие муки, прыгают с утесов в море, закалываются кинжалами или глотают яд.

– А, вон ты о чем, – кивнул Пивной Бочонок, ставя на место опрокинутый стол. – Понимаю… Да, песни – это великая сила. Особенно те, которые поются трезвыми и не дрожащими голосами. Я тоже выслушал в своей жизни немало песен про любовь. Только ни в одной из них не говорилось, как надо правильно страдать от любви, когда у тебя полным-полно работы. Потому что когда ты берешься за работу, страдать тебе попросту некогда. А если тебе и хочется в это время пострадать, то получается уже не страдание, а что-то вроде изжоги. Которая и работать нормально не дает, и проку от нее никакого. Вот и выходит, что любовные страдания – удел бездельников. Или дураков, которым нравится сидеть и чувствовать себя страдальцем вместо того, чтобы пойти и заняться чем-то полезным.

– Да? И чем же полезным намерен теперь заняться ты?

– Как – чем? Буду готовиться ко встрече гостей. Слыхал вчерашние новости? Сдается мне, что после того, как на севере и на юге забурлило дерьмо, наши гости занервничают и прибудут сюда на пару дней раньше.

– Так кого ты все-таки ждешь? Курсоров или Вездесущих? – повторил я свой вопрос, на который намедни пьяный кригариец не дал мне ответа.

– Всех, кого мы до сих пор интересуем. И кому будет не лень переться из-за нас в горы! – Он сделал неопределенный жест рукой.

– И что произойдет, когда они сюда припрутся?

– Будем разговаривать. Или драться. Или сначала разговаривать, а потом драться. Откуда мне знать? Но мы должны ожидать и то, и другое. Если, конечно, ты не хочешь снова удариться в бегство. И бегать от храмовников до тех пор, пока они не перережут тебе глотку на каком-нибудь постоялом дворе, когда ты выйдешь на улицу отлить.

– Нам могут перерезать глотки и здесь. В чем разница?

– В том, что здесь мы знаем, когда это случится. И будем к этому готовы. А при бегстве нас почти наверняка застанут врасплох в незнакомом месте, где мы не сможем оказать сопротивления. Эту же мельницу и ее окрестности я изучил довольно неплохо. И представляю, что нам ждать от наших врагов, когда они сюда нагрянут.

– Когда это ты успел тут все изучить? – съязвил я. – Я думал, что всю минувшую неделю ты был занят по горло… другими заботами.

– Не надо думать обо мне плохо, парень, – порекомендовал ван Бьер. Без злобы, но настоятельно. – Если я пью вино и кувыркаюсь с красоткой на сеновале, это не значит, что я не держу ушки на макушке и не гляжу по сторонам. Поверь мне, я за эти дни увидел и услышал гораздо больше тебя, пусть ты, в отличие от меня, не брал в рот ни капли спиртного.

– А с чего ты взял, что сюда вообще кто-то заявится? – Уверенность кригарийца в том, что со дня на день на нас обрушатся новые беды, напрочь лишила меня покоя, который я вроде бы обрел в этой тихой вейсарской глубинке.

– Потому что я приложил к этому некоторые усилия, – ответил Баррелий, пожав плечами. – И почти уверен, что они окажутся не напрасными.

– Что, прямо вот здесь взял и приложил? Не сходя с места? Разослал из Фирбура гонцов с приглашениями для наших врагов, что ли?

– Конечно, не здесь. Еще в Кернфорте. Когда сломал ребра треклятой Псине.

– Так, значит, она была права: это сделал ты, а не громорбы! Странно, почему я не удивлен!

– Ур и его ребята изобразили по моей просьбе гнев. И слегка придушили Вездесущую, отчего она потеряла сознание. А потом положили ее на землю, я указал им курс на родину, и мы с ними мирно распрощались. Они подались на юг, а я… ну, в общем, сделал то, что счел нужным.

– Но зачем?

– Затем чтобы вынудить Псину плясать под нашу дудку. Теперь со сломанными ребрами ей самой у нас Книгу Силы не украсть. И потому она, немного оклемавшись, найдет того, кто ей в этом поможет.

– Другие Вездесущие?

– Уверен, что нет. Псина еще не теряет надежду решить эту задачу в одиночку. Она не захочет делиться победой и славой с братьями по Плеяде. Ей нужен человек со стороны. Который не будет знать, за чем она охотится, и у которого тоже есть повод искать со мною встречи. И здесь Канафирской Бестии повезло: как раз такой человек находится сегодня совсем неподалеку от нее – в Кернфорте.

– Вирам-из-Канжира! – осенило меня.

– В самую точку, парень! – закивал ван Бьер. – Возможно, в другое время Чернее Ночи не искал бы меня, как не искал он нас с братьями последние пятнадцать лет. Но сегодня он знает, что вместе со мною может отыскать и тебя. И знает, что мы побывали в банке Штейрхоффа, откуда, скорее всего, унесли сокровище, которое хотел найти там Капитул, но так и не нашел. Даже если Вирам и был бы рад избежать нашей встречи, теперь он не имеет на это права. И он явится в Фирбур, хочется ему того или нет.

– А вдруг ему тоже известно о Книге Силы, что тогда?

– Это вряд ли. Курсоры не посвятили бы в такую тайну своего наемника. Они поручили ему захватить содержимое твоего хранилища, где среди прочего добра хотели отыскать и Книгу, не привлекая к ней лишнего внимания. А когда этого не случилось, Вираму объяснили, что он опоздал, и мы успели вынести из банка все самое ценное. Вероятно, Капитул уже отказался от его услуг. Для наших поисков не нужна армия, хватит одних шпионов и храмовников. Но если до Чернее Ночи дойдут сведения, где мы скрываемся – а стараниями Псины он об этом узнает, – ему, как и ей, тоже захочется искупить свою оплошность. И заодно разобраться со мной. Ведь Псина обязательно скажет Вираму, что я ищу его, дабы задать ему вопрос: зачем он связался с Капитулом и бахорами и покрыл позором не только себя, но и остальных кригарийцев?

– А как Вездесущая узнает, где именно мы прячемся?

– Вычислит. Я пообещал ей, что передам Книгу Силы курсорам в обмен на твою жизнь. А такую сделку безопаснее всего проводить вдали от городов, откуда мы не сумеем скрыться, если что-то пойдет не так. Псина также знает, что я не потащу тебя высоко в горы и не уйду из Вейсарии. В первом нет никакого резона, раз уж мы так и так ищем встречи с курсорами. А во втором случае, разгуливая по миру, мы рискуем нарваться на храмовников раньше, чем заключим договор с их хозяевами. И что нам остается? Правильно: найти деревушку, где нас было бы сложно застать врасплох. И откуда мы могли бы в случае чего удрать во все четыре стороны, а также по воде. Деревушку, где нет храма Громовержца, и которая находится к северу от Кернфорта – в той части Вейсарских Ольф, где много рек. Таких селений в округе, наберется не более десятка включая Фирбур. И Чернее Ночи объедет их все за три-четыре дня.

– И Псина будет вместе с ним?

– Трудно сказать. Зависит от того, как они друг с другом поладят. Но даже если не поладят, она продолжит шпионить за Вирамом-из-Канжира. И будет вертеться неподалеку, дожидаясь, чем закончится наша встреча. Ты хочешь спросить, может ли Псина нанести мне удар исподтишка, когда на кону стоит такая добыча?

Я кивнул – Баррелий почти угадал мой очередной вопрос.

– Разумеется, способна, – ответил монах. – Она вонзит кинжал в спину и мне, и Чернее Ночи, если тот одержит надо мной победу и встанет между Псиной и Книгой Силы. Но она не нанесет удар, пока мы оба будем стоять на ногах. Потому что с нами обоими ей не совладать, тем более, когда у нее сломаны ребра.

– А Вирам-из-Канжира и правда может одолеть тебя в поединке?

– Трудно сказать наверняка, – уклонился от прямого ответа ван Бьер. – Судя по тому, что ты мне рассказывал, он еще не разучился вертеть своей палкой. А раз так, подступиться к нему будет ой как непросто.

И кригариец, нахмурившись, уставился на стоящую перед ним кружку с водой. Видимо, он сожалел, что это не вино, и что он дал себе зарок не пить, пока над нами висела угроза.

– Я боюсь, – признался я после недолгого молчания. Баррелий поступил честно, отказавшись кормить меня пустыми утешениями. Вот только мне от его прямоты все равно было не по себе.

– Я – тоже, – признался в ответ кригариец, чем немало меня огорошил и уж точно не утешил. – Нет на свете человека, который не боялся бы Вирама-из-Канжира. Особенно зная, что вскоре он явится по твою душу. Хотя тебе вряд ли стоит всерьез его опасаться. Если для меня все обернется скверно, отдай ему Книгу Силы, объясни, что это такое, расскажи про Псину, и он, скорее всего, тебя не тронет. А ты, если тебе повезет добраться до Тандерстада, разыщи там оружейную мастерскую «Сабельный звон». Ею владеет некий Гердин Маклагер – наше доверенное лицо в столице Эфима. Скажешь ему, что хотел бы встретиться с одним из его клиентов. А когда Маклагер спросит, с которым именно, ответишь «С самым бедным из всех!». Это – нечто вроде пароля. Услыхав его, Гердин устроит тебе встречу с одним из моих четырех братьев. Или укажет, где ты сможешь его отыскать. Расскажи ему про то, что увидишь, во всех подробностях – братья должны узнать это во что бы то ни стало. Договорились?

– Сейчас ты говоришь прямо как мой отец перед тем, как бахоры изрубили его на куски, – пробурчал я, еще больше пригорюнившись.

– Что ж поделать, – развел руками ван Бьер. – Я бы и рад поручить это кому-то другому, но здесь есть лишь ты и никого больше. Да и кто еще кроме тебя знает всю правду о последних неделях моей жизни?… Однако ты слишком рано меня хоронишь. Что бы ни случилось в ближайшие дни, я намерен их пережить. И грядущую войну тоже, если без нее не обойдется… А теперь пойдем и немного поработаем – негоже встречать почетного гостя с пустыми руками и без должного внимания…