Глава 12

Нас тоже взяли в плен, но свои же. Поэтому и взяли. Командир саперов, что минировали подступы к нашим позициям, придирчиво прочитав документы и осмотрев мою побитую физиономию, покачал головой и сказал, что много нас таких здесь шляется. Нас отконвоировали к штабу дивизии, оказалось, что попали мы в чужой для нас полк, но в наш же 41-й корпус. Заперли всех в каком-то сарае, даже воды не дали. Ребята, особенно моя группа, сильно переживали, как это так, мы разведка, а нас за предателей держат. Я пытался успокоить, говорил, что в такой неразберихе может быть всякое. Но парни, конечно, сильно переживали.

Когда состоялся первый допрос, меня, поскольку я назвался командиром отряда, вызвали первым. Я не стал качать права, ругаться, спокойно рассказал все. Рассказал, как вышли из окружения вместе с остатками 235-й дивизии, как генерал Лебедев дал задание проверить тылы отступающих войск. Как встретили разведчиков и окруженцев. Особист слушал не перебивая. Когда я закончил свой короткий рассказ, он наконец заговорил.

– Допустим, ты – сержант госбезопасности. Допустим, с тобой группа разведчиков 235-й стрелковой. То, что вы встретились с разведкой 111-й, тоже допускаю и даже окруженцев. Но что ты, конкретно ты, сержант ГБ, делал с окруженцами и разведкой в тылу противника?

– Я выполнял особое поручение майора госбезопасности Истомина. Свяжитесь со 111-й, он должен быть там. Ведь у вас наверняка есть с ними связь. Товарищ майор все объяснит, если имеет право.

– А сам чего, не хочешь объяснять? – не унимался особист, судя по шпале в петлицах и серебряной звезде на рукаве – лейтенант ГБ.

– Товарищ лейтенант госбезопасности, я не имею на это права. Уж вы-то меня как никто должны понимать.

– Мы связывались со 111-ой, у них нет сержанта ГБ Новикова. Разведку они посылали, данные сошлись. За ними скоро приедут, а вот ты и якобы твои бойцы там не числятся.

– Все верно, товарищ лейтенант. Мои ребята состоят в 235-й стрелковой, их командир роты и непосредственный начальник, капитан…

– Так ты-то кто такой?

– Я уже говорил, свяжитесь со 111-й, попросите Истомина. Вам самому не надоедает одно и то же спрашивать, если все можно легко узнать, – я начал помаленьку закипать.

– Что, а главное как делать, это моя забота, а ты должен отвечать! – он тоже стал говорить на тон выше.

– Да я все уже ответил. Может, закончим, все равно, без приказа сверху я не имею права сказать большее.

– Когда закончить, я решу сам, – грубо, но все-таки уже успокаиваясь, сказал особист и продолжил: – Хорошо, я попытаюсь еще раз связаться со 111-й. Но ты пока посидишь у нас.

– Да я и не собираюсь никуда, только распорядитесь, пожалуйста, чтобы хоть воды принесли. У нас еще раненые, им бы в санбат. Мало ли чего.

– Раненых уже должны увести. Иди пока, вызову.

К ребятам я вернулся задумавшись. Черт его знает, этого служаку, вызовет Истомина или нет. Да и если вызовет, майор меня убьет. Как буду выкручиваться, не знаю.

– Серег, чего все так плохо? – начал Зимин.

– Не бери в голову, нормально все.

– Да на тебе лица нет, командир, – Мурат подошел ко мне.

– Да там со мной как обычно, непонятки. С вами-то все норм, ваши приедут скоро и уедете.

Открылась дверь, конвоиры внесли два ведра воды.

– Серег, а почему тебя не увели в санбат?

– Да мне никто и не предложил. Хотя чего-то у меня жар какой-то появился, температура, что ли? – задумчиво пробормотал я.

– Ты чего, сбрендил, что ли? Тебя хотя бы перевязать надо и рану промыть. Если температура, возможно заражение начинается.

– Да ладно, недолго просидим, я думаю. Особист хоть и дотошный, но вроде не дурак. Сообщил бы только побыстрее, а то пока подумает, пока решит, чем ему это может грозить…

Так просидели часа два, зато потом было что-то. Открылась дверь, парней крикнули, они встали, посмотрели как-то непонимающе на меня и побрели к выходу. А вот когда они все вышли, в сарай влетел Истомин. Майор был зол, да какое там – разъярен. Закрыв за собой дверь, подошел ко мне.

– Встать! – проорал он.

Я медленно поднялся, нога уже болела серьезно. И повязка, сделанная еще в лесу казахом, пропиталась насквозь.

– Здравия желаю, товарищ майор госбезопасности, – улыбнулся я.

В ответ на мое приветствие майор Истомин зарядил мне такую плюху, что я как-то быстро сел на жопу. Открыл рот и хлопал глазами, как девочка-подросток, стоя перед учителем не зная урока.

– Твою мать, Новиков. Под арест, в камеру. Нет, лучше сразу пулю в башку, чтобы не качалась! – Истомин кричал и страшно вращал глазами. Рука у командира опустилась и легла на кобуру.

Я сидел и не мог ничего сказать. А что говорить, Истомин прав сто раз. Я – оборзел. Не важно, делом я был занят или гулял, реально оборзел.

– Вставай, машина ждет. Нам еще добираться.

Встав, я невольно пошатнулся, нога дрогнула. Похоже, с раной все не так просто. И все моя бравада, забыл, как люди из-за меньших повреждений лишались частей тела. Все боялся показать слабость, вдруг парни подумают, что вот, стал гэбэшником, теперь его облизывать должны. Противно, поэтому и терпел. Но организм не обманешь. Меня повело в сторону, так бы и хлопнулся, но майор бросился ко мне и подхватил.

– Я тебя вроде не сильно приложил, ты чего? – и вдруг заметил наконец липкую от сочившейся крови повязку.

– Дьявол, ну ты точно дурак, что же ты молчишь, что ранен.

Майор крикнул кому-то на улицу. Появились два бойца. Он показал им на меня, они сноровисто подхватили меня под мышки и поволокли к машине.

Машиной оказалась полуторка, в которой уже сидели все мои бойцы и с ними, бойцы Истомина. Мои друзья, увидев, что меня выносят, спрыгнули из кузова и побежали ко мне.

– Да все нормально. Нога просто болит, – успокаивающим тоном бросил я. Мне помогли залезть в кузов, а точнее затащили в него. Майор сел в кабину, меня заставили лечь, бойцы сели вокруг.

Ехать оказалось немало. Приехали к госпиталю уже затемно. Меня сразу понесли в операционную. Уставший до изнеможения военврач второго ранга осмотрел меня придирчиво. Я старался бодриться, улыбаться, но выходило прямо скажу – плохо. Ногу я почти не чувствовал, что за хрень? Вроде и ранка-то сантиметра полтора, а боль, как будто отрубили целиком.

Вырубился я в самом начале операции. Врач, промыв снаружи рану, полез в нее каким-то пинцетом, я дернулся от пронзившей боли и выключился. Очнулся от приглушенного разговора, до меня донеслись слова.

– Плохо, что так долго везли. Если бы сразу осколок вытащили, он бы уже песни пел. Ранение серьезное, зацепило мышечные ткани и сухожилие. Но повреждения небольшие. Просто запущено. Да и кровушки вылилось.

Дальше я не слышал. Опять вырубился.

Следующее пробуждение было уже в палатке. Рядом стонали раненые, я осмотрелся. Глянул на ногу. Вроде на месте, но шевелить боюсь. Поднял одеяло, посмотрел. Попробовал согнуть. Резануло так, что в глазах потемнело.

– Куда это вы собрались, молодой человек? – услышал я чей-то голос.

– Так встать хотел, до ветру для начала, – ответил я оглядываясь. На входе в палатку стоял человек в халате, когда-то бывшем белого цвета.

– Вам два часа назад удалили осколок из ноги и сшили сухожилие. Лежите, какое-то время вам не придется вставать. А нужду у нас справляют в утку.

Я сразу как-то сник. Никогда так себя не чувствовал. В наше-то время наркоз и всякая фигня. Помню, носовую перегородку ломать пришлось, под местным наркозом. Так там врач закончил и сказал: иди в палату. Слез со стола и пошатываясь пошел. А тут ведь даже таблетки анальгина нет. Чего уж о наркозе говорить. Да, хреново, что не знаю, как его делать, или антибиотики какие-нибудь. Слышал, что пенициллин из плесени добыли, но вот из какой?

Проворчав что-то под нос, я повернул голову в другую сторону и чуть не заорал. На соседней койке лежал человек, вернее то, что раньше было человеком. Сейчас в нем явно не хватало многого.

– Танкист, оторвало руку и сильно повредило ногу, пришлось ампутировать. Да в придачу – весь обгоревший. Но сильный, думали не переживет операцию, а он выдержал, думаю жить будет, но вот как? – Доктор, видимо, перехватил мой взгляд.

«Вот это сила в человеке! Да, мы не чета предкам», – мысли неслись вихрем.

– Доктор, если бы у меня при пробуждении не хватало частей тела, я бы с ума сошел. – Я ловил воздух, чтобы не блевануть.

– Многие так и делают, а еще прирезать просят. Но жить нужно. Раз судьба так распорядилась.

– Сколько мне здесь отлеживаться? – Я все еще пытался вспомнить, как нужно дышать.

– Как уж пойдет выздоровление. У вас не столько тяжесть ранения, сколько риск развития гангрены. Хотите на ногах ходить, будем лечить, правда, уже не я, – он повернулся к выходу и вышел. А я так и застыл с открытым ртом. В палатку вошли бойцы с носилками, следом за ними Истомин.

– Грузите ребята этого калеку, – показал он на меня.

– Куда меня теперь, – спросил я.

– Как куда? Вон в ямке за палаткой прикопаем, да и все.

– Ясно, – сказал я грустно. Майор злится, наверное, попало ему по самое не хочу!

Меня погрузили на носилки и вынесли на воздух. Метрах в двадцати стояла машина, эмка.

– Давайте его на заднее сиденье. Хватит ему места.

Меня бережно уложили на сиденье. Точнее посадили, а раненую ногу положили.

Через два часа тряски привезли меня в какой-то госпиталь. Положили одного в палате, хотя раненых было очень много. Майор зашел со мной.

– Товарищ майор, а чего я один-то лежу, ведь мест, наверное, и так нет?

– Потому что ты такой ненормальный, что полез в самую свалку, несмотря на приказ, вот лежи и вини себя.

– Товарищ майор, ну все же нормально вышло.

– Ты охренел, что ли, вконец? С меня башку теперь снимут. Ладно, если только с меня.

– Может, обойдется? Не хрен я какая личность-то.

– Какая ты личность, решать не тебе! Раз взялся помогать, так будешь сидеть и вспоминать. Раз на воле не можешь, будешь сидеть в камере.

– Что, правда, что ли? – не веря своим ушам, спросил я.

– А ты как думал, ты слишком много знаешь. А если бы ты в плен попал? Что тогда?

– Но ведь не попал же. Вот, всегда у нас так. Ну вляпался, но ведь все получилось, – я пытался оправдаться, хотя прекрасно понимал, что говорю чушь.

– Когда это всегда? – сбился с ритма Истомин.

– Так писали у нас, в моем времени. Сколько людей страдало из-за проявления инициативы. Да, виноват, но такая была ситуация. Но у нас – у русских, всегда инициатива наказуема.

– Ты дурак, что ли? В голову ничего не прилетело? Инициатива дурная – наказуема. И глупая – как твоя.

– Ну, вот смотрите. Встретились мы с разведчиками, окруженцами, они, может, завтра Гитлера поймают, а так бы кто их знает, вышли бы? Ведь я уже говорил, все эти люди уже должны были погибнуть. И вообще считаю так: что не делается – все к лучшему. Вот.

Майор ушел только махнув рукой. Лежа на койке, я размышлял – что теперь будет? Неужели и вправду посадят, да я же с ума сойду. Во провалился. Нет бы воевать или еще как помогать, а я на нарах буду загорать да бумажки писать. И чего писать-то, я уж вроде все, что помнил, написал. Я же не энциклопедия, все знать, как в книжках писали в мое время. Ладно, поживем, увидим.

С утра пришли врач и медсестра. Доктор осмотрел рану, что-то там почистил, я поорал. Медсестра забинтовала. Потом принесли завтрак, не успел поесть, – пришел Истомин. Вроде не такой злой, как вчера.

– Здравия желаю, товарищ майор госбезопасности!

– И тебе не кашлять, как спал? – спокойно спросил майор.

– Да почти никак. Извиниться хочу за свой бред вчерашний и за самоволку. Понесло меня. Но я же от чистого сердца хотел помочь, а не просто так. Поймите меня.

– Да я-то понимаю, ты тоже извини, перегнул я вчера. – Вот это да, майор извиниться решил. И перед кем.

– Да вы-то чего, вы абсолютно правы, от и до, – потер я щеку.

– Просто доложил, что ты пропал, а там началось. Приказано, как поправляться начнешь, в Москву доставить.

– Писец котенку, больше гадить не будет! – Я и вправду так подумал. – В тюрьму?

– Пока опять на Лубянку, а там…

– Сам виноват. Как вы думаете, сможет ли начальство меня понять?

– Может, и поймут, но наказать обязаны, причем – обоих. Ты правильно сказал – сам виноват.

– Товарищ майор, можно мне бумаги и карандаш, хоть время терять не буду.

– Да, принесу сейчас. Ты, кстати, про жилетку какую-то говорил, может, попробуешь сшить? Время есть.

– Во, точно! Сделаю, а то замаялся пока бегал, все думал, как же до сих пор ее никто не придумал. Простая ведь вещь.

– Только писать будешь, когда один находишься. Чтобы ни одна душа не видела и, не дай бог, не сперла.

– Понял.

Истомин ушел, а я начал вспоминать. Решил, что нужно написать о Калашникове, пусть начинает, может, раньше получится. Только патрона еще нет, уменьшенной мощности, так называемого – промежуточного. В первый раз я далеко не все выложил. Ведь обо всем на заказ не вспомнишь, в голове, как каша. Сослался, что не очень многое могло бы пойти сейчас, да и не помню половину. Сейчас решил написать даже точный размер этого патрона. А еще я заметил, что воспоминания сами приходят. Может, читал что-то, но, естественно, забыл, а тут под ситуацию оно и всплывает.

Через час примерно принесли рваную, грязную гимнастерку, иголку с ниткой – занялся разгрузкой. Повозился, конечно, но получилось очень даже ничего. Истомин придет, попрошу еще материала, авось найдет, сошью и себе. Хотя, а зачем она мне. На фронт я уже не попаду. Это уж наверняка.

– Ну и на кой черт такая тряпка нужна? – Майор критично осмотрел мою самопальную разгрузку. Я сел на кровати и стал одеваться. Одев и подогнав под себя жилет, я показал куда и чего можно положить. Как закрепить и как пользоваться. И Истомин признал, что это действительно удобнее ремня. Все под рукой, плюс небольшая, но защита. Забрав жилетку, он спрятал ее в армейский сидор и ушел. А я опять остался наедине с мыслями. Как бы про РПГ сообщить, так не знаю я его устройства. Надо бы конкретно с каким-нибудь инженером говорить, может, сами поймут. Понятно, что труба и реактивный заряд, но как объяснить-то?

Майор Истомин, вернувшись, застал меня в тяжелых раздумьях.

– Ну, чего делать будем? Я связался с Москвой, требуют вылетать. Как нога-то?

– Да нормально, костыль найдете какой-нибудь?

– Найдем, – Истомин снова удалился, но вскоре вернулся, неся костыль. – Попробуй. – Я встал с кровати, опираясь на костыль. Сунул его под мышку и попробовал шагнуть, получилось легко.

– Не больно ногу-то подгибать?

– Нормально, бегать, конечно, не смогу, но ходить скоро и сам буду.

Боль на самом деле отпускала.

– Ладно, сегодня тренируйся, можешь по госпиталю ходить, старайся не болтать много!

– Спасибо, товарищ майор. А то я тут со скуки одурею.

– Не за что, – и вышел. Странно, смягчил режим, может, и в Москве не посадят?

Добирался до улицы я, наверное, минут пятнадцать, с частыми остановками. Тяжело привыкать не опираться на ногу. На улице у входа сидели и курили бойцы.

– Братва, дайте закурить, если не жалко.

Один из сидевших, с забинтованной головой и привязанной к телу рукой, придирчиво осмотрел меня.

– Это не ты ли один в палате закрытой лежишь? Как генерала лечат, а курева нет.

– Ага, я, только не генерал, всего лишь сержант, арестован. Вон за мной смотрят, видишь?

На крыльце стоял солдат с ППШ и открыто смотрел на меня.

– А чего ж ты на улицу вышел, кто отпустил?

– Да куда я побегу с ногой-то?

– Держи, – один из рядом сидящих бойцов протянул мне кисет. Я развязал вязку, достал клочок бумажки. Свернув самокрутку, закурил от зажженной спички любопытного солдата.

– Спасибо огромное, два дня не курил, аж хреново стало. – Я покашлял. Самосад был знатный. Горло пробрало до печенки. Докурив, собрался было идти в палату, но тут увидел сидящих под деревьями солдат. Один из них взял в руки гармонь и растянул меха. Музыка полилась рекой. Сам не понял, как оказался рядом. Гармонист закончил песню, все похлопали.

– Музыкант, подхватить смогешь? – И я запел.

Гармонист подхватил сразу, песня-то была уже известна в это время. Закончив, меня спросили, почему я пел ее не так, как все? А я ответил, что мне так больше нравится. Попросили спеть еще, дальше было так же, как в свое время в роте. Отпускать не хотели, табаком завалили. Взял немного, свернул ножку, задымил.

– Ну, давай последнюю и я похромал.

Ребята были в шоке. Гармонист вообще молоток, подхватывал с первых слов. Ну а я поднял настроение. Когда припрыгал в палату, меня навестил врач.

– Ну, вы молодой человек, удивили. Ни разу не слышал таких песен, что-то, похоже, но некоторые вообще незнакомы. Кто их написал?

Ну, что говорить. Конечно, я все приписал себе. Помню, у героя книги Конюшевского вышло еще и заработать прилично, на авторстве. А вдруг у меня и в реале получится. Нет, ну а что такого. Зато люди этой реальности, узнают хорошие песни. Они это заслужили. Я же не пою им «Муси-Пуси». Они достойны лучшего. С врачом у нас вышла продолжительная беседа. Говорили о музыке, о песнях. Я спросил у доктора, сколько уйдет времени на восстановление.

– При таком ранении обычно недели две. У вас было запущено. Накиньте еще недельку, думаю, в середине октября, будете на ногах. Это притом, что рана не загноится. Почистили мы вроде хорошо, все нормально будет. Но хромать будете всегда, ну или очень долго. Это точно.

Я вздохнул, неужели все-таки получилось вытащить деда? Ведь дивизия должна была погибнуть. Однозначно. Там такой охват должен был быть, просто жопа. Правда и дивизия-то, одно название. Было почти пятнадцать тысяч бойцов, остались в живых меньше четырех сотен. По идее, ее теперь на переформирование вывести должны или с кем-то соединить. Но дед-то жив! Я сам его видел.

Теперь с ногой непонятки еще. Блин, я и не думал, что все может быть так серьезно. Вроде и не болело сначала вообще. Так, ломило чуть, да подергивало, а потом…

– Увидимся еще, молодой человек, – врач вышел. Я с минуту лежал неподвижно. Что же теперь, все по-другому пойдет? Кто теперь в арьергарде у отступающих будет. 177-я ушла, ее и меняла 235-ая. Вот кстати, от 24-й танковой остались ножки да рожки. А ведь должно было больше остаться.

А потом я уснул. Проснулся от прикосновения к плечу. Дернулся, но меня прижали к койке.

– Свои, успокойся, – проговорил майор.

– Вас бы так разбудить, наверное, пристрелили бы сразу, – пробурчал я.

– Точно, лучше не пробовать, – Истомин хитро посмотрел на меня. – Ну что, певец, вставай, одевайся.

– Чего, по этапу? – грустно и как-то даже без особого интереса спросил я.

– Можно и так сказать, – так же блекло ответил майор.

Оделся, подпрыгал на одной ноге к раковине, умылся из умывальника. Да, побриться бы, точно на зека похож.

– Там побреешься, – увидев, что я трогаю щетину, сказал Истомин.

– Там, так там, – скаламбурил я, а майор усмехнулся.

У входа стояла та же эмка, что привезла меня в госпиталь. Я уселся опять на заднее сиденье, вытянув ногу. Майор прыгнул вперед. Краем глаза я заметил, что за нами едет полуторка, с закрытым тентом кузовом.

– Сопровождение? – показал я на грузовик.

– Да, вдруг опять чего учудишь, – бросил через плечо Истомин, не оборачиваясь.

– Хожу-то с трудом, нога почти не гнется, – вновь пробубнил я.

– Ну и ладно.

Ехали мы больше часа, даже дремать пробовал. Какое там. Трясет как в центрифуге. Когда увидел самолеты – все понял. Решили не тянуть, ну и правильно. Боятся, что опять уйду. Хотя если бы хотел уйти, не лез бы на рожон.

Аэродром был большой, в основном стояли истребители, но и пару бомбовозов видел. Меня погрузили в многострадальный ТБ-3. Накинул тулуп, Истомин тоже оделся.

– Лететь долго? – спросил я, просто не зная, что еще спросить.

– Не очень, – уклончиво ответил он.

Летели и вправду не долго. Приземлились мягко. Как ехали от аэродрома, не помню. Сморило, уснул. Проснулся только когда остановились. Увидев в окно очертания знакомого здания, я передернулся. Страшно, блин. Когда заходили в дом, полковник даже не помог. Я морщился, но прыгал. На этот раз пошли куда-то вниз. Точно, вот решетка, а вон двери камер. Около одной остановили, конвойный открыл дверь и отступил на шаг. Пока я переступал порог, услышал разговор.

– Никого не впускать, в разговоры не вступать, – процедил охраннику Истомин. Я обернулся, майор смотрел на меня, как-то нахмурившись. Попал я, похоже.

Когда за мной закрылась дверь и лязгнули замки, огляделся. Два на три, подумал я. Нары опущены. Ну, хоть на полу сидеть не надо. В камере было относительно чисто. Плюхнувшись на нары, в очередной раз задумался. Неужели и вправду расстреляют. Я был о предках другого мнения, хотя в мое время и говорили все кому не лень, что, НКВД стреляли во всех подряд. Но что я, враг народа? Не, вряд ли конечно. Но вот «закрыть» могут, с них станется.

Уснуть не получалось. Нога разболелась еще, наверное, от долгой дороги. Сидел, растирал, ладно хоть медсестра в госпитале успела сунуть какой-то порошок в карман. Достал бумажку, развернул. Сероватый порошок, а как его без воды проглотить. Сыпанул чуть на язык, закрыл рот, подождав пока скопится слюна, высыпал все содержимое в рот и проглотил. Ну и дрянь! Такой вкус, как будто стиральный порошок проглотил, аж рожу перекосило. Проскрежетали замки, дверь отворилась. Вошел какой-то капитан, поставив табурет, сел. Дверь закрыли.

– Ну-с, гражданин Новиков, как же так получилось, что вы ослушались прямого приказа своего командира?

– Товарищ капитан…

– Гражданин следователь!

– Виноват, я что, – уже под следствием? – с удивлением я уставился на капитана.

– Вопросы задаю я! Раз попал сюда, значит, под следствием. Ясно?

– Ясно, гражданин следователь. Ясно.

– Так как?

– Я не знал, что во время войны, убивая врагов, что-то нарушаю. Вот если бы наоборот, тогда бы, конечно, так, – не скрывая своего удивления, я даже не отвечал, а рассуждал.

– Выводы я сам сделаю. Как ты попал в расположение окруженной дивизии, немцы сами провели?

Мне, выходцу из двадцать первого века, было странно его слушать. Да и страха, какой должен был испытывать, не было. Было дело, приходилось бывать на допросах, но там опера такую чушь не спрашивали.

– Ага, гражданин следователь, а потом сами себе по пуле пустили. Что за вопросы, издеваетесь, что ли? – Да надоело все уже, тупые вопросы и такие же тупые ответы.

Вдруг капитан вскочил с табуретки так быстро, что я и глазом моргнуть не успел. А потом уже и не мог. Глаз заплыл сразу, удар скинул меня на пол. От боли в ноге я даже не распознал боль на лице. Лишь прикрыл глаз одной рукой, второй держался за ногу. Я как самый настоящий ЛОХ повелся на то, что следак был один. Обычно для мордобоя у них специальные люди есть. Не ожидал, что капитан сам и будет меня воспитывать.

– Встать, чего притворяешься, гнида, – капитан склонившись ухмылялся.

Хрена себе поворот, меня за последнюю неделю свои бьют чаще врагов. Кое-как я поднялся.

– Сядь на место! – капитан ткнул рукой в сторону нар.

– Зачем же так грубо, гражданин начальник? Так ведь и убьете, кого допрашивать будете?

– А мы тебя оживим и снова допросим, – следак стоял возле меня и раскачивался с пятки на носок.

Во дела. Надо решаться, как говорил товарищ Сталин – больше пули не дадут.

Удара он не ждал совсем, думал, наверное, что ошеломил меня. А я, уже вставая, знал, что этим закончится. Недолго думая засветил я ему между ног. А когда капитана скрючило, ударил по спине.

– Вот так, квиты. – Я постучал в дверь. Она тут же распахнулась, влетел конвойный, увидел на полу капитана и навел на меня ППШ. Что-то гаркнув в коридор, он заорал на меня:

– К стене, лицом, живо!

Я повернулся к стене, прижался. В этот момент он ударил мне между лопаток, наверное, автоматом. Дух вылетел вместе с сознанием.

Очнулся, темно. Повертев головой, почувствовал, что связан по рукам и ногам. Глаз болел, но еще сильнее саднило ногу. Я лег на спину и закрыл глаза. Спина не болела. Болело все тело. Они специально мне эту суку подсунули. Он, наверное, кроме урок да беззащитных женщин никого и не допрашивал никогда. Ну, теперь не скоро снова начнет. Хоть и доброе дело сделал, только попадет мне еще и за это вдобавок. Голову вдруг пронзила резкая боль, и я отрубился.