Она не давала ему развода три года. После инцидента в бассейне он перевез из ее дома всю свою одежду. Целую неделю она не появлялась на съемках. На студии были вне себя от ярости. «А, пошли они все к черту, — думала она, глотая барбитурат и впадая в наркотическое забытье. — И Тэда к черту!» Сначала она твердо решила разводиться; нельзя позволять ему так обращаться с собой! Но Шеф был категорически против. Это повредит ее имиджу в глазах почитателей ее таланта. Для них она должна оставаться простой девчонкой, живущей с ними по соседству… Любимицей всей Америки с детишками-близнецами. О ее домашней жизни писались целые статьи, иллюстрированные журналы посвящали многостраничные обзоры ей, Тэду и близнецам, теплой простой домашней обстановке… идеальный брак. Нет. Никаких разводов! Шефу безразлично, как они относятся друг к другу, лишь бы все выглядело благопристойно в глазах публики. Она должна постараться, чтобы все это казалось правдоподобным.

Шеф говорил и с Тэдом. У того был подписан контракт с «Сенчури», поэтому он тоже должен был создавать определенную видимость: сопровождать Нили на премьеры, позировать с нею перед фотокамерами для иллюстрированных журналов — словом, делать все, чтобы сохранить сложившийся семейный имидж.

Эти три года были сплошным нескончаемым кошмаром. Один фильм снимался за другим… диета… «куколки»… сознание того, что Тэд проводит где-то время с этой девицей. А он должен был содержать ее, ведь та нигде не работала. Чтобы хоть как-то успокоить Нили, девицу выгнали с волчьим билетом. О ней пустили грязную сплетню, чтобы ни одна студия не отважилась предложить ей контракт.

Награда Академии Киноискусства принесла ей триумфальный успех! Это был ее звездный час! Даже в самых смелых мечтах она не надеялась удостоиться «Оскара». Когда назвали ее имя, она, ахнув, повернулась к Тэду. Он так тепло улыбнулся ей — он был искренне рад за нее. Она бросилась по проходу на сцену. Потом — фото — и кинокамеры, и рядом — Тэд, держащий ее под руку. Все теперь должно быть хорошо — она получила «Оскара», рядом с нею, улыбаясь, стоит Тэд.

Он оставался с нею до конца, пока не щелкнула последняя камера и не прозвучало последнее поздравление. Затем он отвез ее домой, у самой двери пожелал спокойной ночи и… уехал от нее — от звезды, получившей награду Академии, — в объятия той потаскухи! Это стало последней каплей!

На следующее же утро она позвонила Шефу и потребовала, чтобы тот приехал к ней. Теперь распоряжения отдавала она. И Шеф приехал как миленький! На этот раз условия диктовала она. Она настаивала на немедленном разводе, требовала, чтобы студия разорвала контракт с Тэдом Касабланкой. Шеф покорно согласился на все ее требования. Боже, вот какая сила у «Оскара»!

Благодаря этой награде она поняла, что вовсе не обязана являться на студию каждый день. Она — крупнейшая звезда Голливуда, и «Оскар» — свидетельство тому. Раз она плохо спала, то пошли они все к чертовой матери! Она — Нили О'Хара! И если она поправится на несколько фунтов от черной икры — пошли они туда же! Неделя уйдет на то, чтобы сбросить этот вес — ну и что?! Картины с ее участием приносят целые состояния…

Нили сидела в бунгало киностудии и вся дрожала. За последние пять недель она уже третий раз не выдерживает темпа съемок. Будь проклят этот Джонс Стайке. Он может быть величайшим режиссером в мире, но в этой картине он просто мучает ее. Она сорвала накладные ресницы и резкими движениями стала наносить на лицо крем.

— Миссис О'Хара, не надо! Ведь чтобы наложить грим заново, уйдет целый час, — взмолилась гримерша.

— На сегодня хватит, — мрачно ответила она, удаляя румяна.

— Но мы же выбиваемся из графика…

— «Мы»?-повернулась к ней Нили. — Откуда ты-то взяла это «мы»? Боже! Теперь, похоже, все на свете считают, что занимаются шоу-бизнесом!

В дверь постучали. Вошел Джон Стайке. Его грубоватое обветренное лицо было по-своему красиво.

— Давай, Нили, пошли. — Она заметила его отчаяние при виде ее разгримированного лица.

— Нет, приятель, на сегодня хватит! — злорадно усмехнулась она. Он сел.

— Ладно. Уже три часа. Закончим сегодня пораньше.

— Только учти, с последним дублем я не согласна, — рявкнула она.

— А что там такого?

— Сам прекрасно знаешь, черт возьми. Крупным планом давались одни только наши ноги.

— Нили, но ведь студия платит Чаку Мартину пятьдесят тысяч за один этот танец с тобой. Он великий танцор. Что же нам давать крупным планом? Его уши?

— Нет, черт побери, — меня! Мою фигуру, потому что моим ногам не угнаться за ним. Я танцую не настолько хорошо.

— Не верю ушам своим, — сказал он с иронией. — Хочешь сказать, ты действительно можешь отважиться и признать, что на свете существует кто-то более талантливый, чем ты?

— Послушай, Чак Мартин танцует в бродвейских шоу уже тридцать лет. Но это все, что он умеет — танцевать. Он в отцы мне годится. Мне же всего двадцать пять лет, но я могу и петь, и танцевать, и играть роли. Но лучше всего — петь и играть. Если взять пение, никто со мной не сравнится. Никто! А в танце — да, я не Джинджер Роджерс и не Элеонора Пауэлл. Но единственное, что умеет делать Чак Мартин — это танцевать. Здесь он почти равен самому Астору. Но разве это основание для того, чтобы я рядом с ним выглядела плохо?

— Раз уж ты признаешь, что он настолько хорош, то почему бы нам не дать его ноги крупным планом?

— Потому что эта картина — моя. Это то, чему я научилась в своем первом бродвейском шоу, причем у профессионала. Никто не имеет права вить себе гнездышко на дереве моего таланта. Да и потом, послушай, кому вообще нужен этот Чак Мартин? Во всех моих картинах со мной танцевали просто парни из кордебалета.

— Чака выбрал сам Шеф. — Джон Стайке закурил, Нили тоже взяла сигарету. — С каких это пор ты стала курить?

— С-того самого дня, когда получила развод. Обнаружила, что когда куришь, меньше хочется есть.

— Это вредно для голоса, Нили.

— Я курю всего десять сигарет в день. — Она глубоко затянулась. — Ну что, значит, договорились? Режиссер посмотрел на гримершу.

— Нили, могли бы мы поговорить с глазу на глаз?

— Конечно. — Она знаком показала гримерше, что та может идти. — На сегодня ты свободна, Ширли. Приедешь завтра в семь.

Когда они остались наедине, Джон улыбнулся.

— Рад, что ты не намерена бить баклуши.

— Ас какой это стати? Вот и ты, посиди-ка сегодня вечерком подольше и подумай, как отснять эту сцену так, чтобы в ней выделялась я, а не ноги Чака Мартина.

— Нили, тебе никогда не приходило в голову, почему Шеф не поставил в пару с тобой какого-нибудь мальчика из кордебалета?

— Ясное дело. Телевидение! Сейчас все в панике. Но меня это не волнует. Если Шеф считает, что участие Чака Мартина и лишние пятьдесят тысяч гонорара помогут нам обставить телевидение, это его дело. Только не за счет моего экранного времени.

— Нили, но два твоих последних фильма оказались убыточными.

— Да полно! Я же читала в «Варьете», видела итоговые суммы. Страшные деньги! Моя последняя картина принесла четыре миллиона, а ведь она еще не шла в Европе.

— Но на ее производство ушло шесть миллионов.

— Ну и что? В «Варьете» писали, что моя картина займет в этом году первое место по кассовым сборам.

— Конечно. И студия заработала бы на ней кучу денег, если бы на ее производство ушло два с половиной миллиона, как было запланировано. Просто студия держит истинную сумму в секрете… пока. Никто еще и слыхом не слыхивал, что картина вообще может стоить таких денег. Шеф боится, что об этом пронюхают газеты. Держатели его акций сразу же созовут срочное совещание, и тогда ему придется держать ответ за эту картину. Та, первая, убытки принесла небольшие, но уж эта последняя… знаешь, дорогая, еще ни одна картина не обходилась в шесть миллионов.

— У меня был грипп. Ничего не поделаешь, болезнь.

— Нили, ты не являлась на съемки целых десять дней из-за этих снотворных пилюль.

— А потом у меня был грипп.

— Не я ставил ту картину, но факты мне известны. Ты пьянствовала и не соблюдала диету… Ну хорошо, ты выбилась из колеи и заболела. Но ведь когда ты выздоровела, потребовалось три недели, чтобы согнать с тебя лишний вес. И все равно в тебе было на десять фунтов больше, так что все костюмы пришлось переделывать.

— Ладно! Я была не в себе. В ту неделю нас наконец развели. И слег Сэм Берне, мой любимый оператор. А я ни за что не буду работать без Сэма. И никаких лишних десяти фунтов во мне не было. Я весила всего девяносто восемь. Но костюмы были сшиты так отвратительно, что я смотрелась в них толстой и неуклюжей… — Она осеклась и напустилась на него. — Да, кстати. Пусть мне дадут другого модельера. Костюмы гадкие. Тэд никогда бы не позволил мне надевать такое дерьмо.

— Но Элен Смолл получила девять наград Академии.

— Вот и пусть шьет одежду для своих «Оскаров», а не для меня.

— Нили, ты мне нравишься. Потому я и говорю с тобой, а не с Шефом. Я никому не скажу, что сегодня ты прервала съемки и ушла. Да он, конечно, узнает, что я отпустил всех так рано, но я скажу ему, что мы отсняли этот эпизод раньше, чем рассчитывали, и что приступать к следующему было уже поздно. Но как долго, по-твоему, он будет мириться с этим?

— С чем именно?

— С твоими уходами когда вздумается, с твоими причудами…

— Я так упорно работала и стала звездой не затем, чтобы потом беспокоиться о вывеске. Раз ты звезда, пусть о тебе другие побеспокоятся, ты этого стоишь. Я научилась этому у Элен Лоусон.

— Элен Лоусон — профессионал, — отрезал он. — Она то, чем ты не являешься.

— Ну и где она сейчас со своим профессионализмом?

— Она может выступить в главной роли в любом шоу на Бродвее, когда только пожелает…

— А что такое Бродвей? Это все, что ей могут дать!

— Верно. И она это знает. Но Элен Лоусон за всю свою жизнь ни на минуту не опоздала на репетицию. У нее есть только одно достоинство — прекрасный голос. И она это знает. Она может быть невнимательна ко всему остальному, но по отношению к своему голосу, она — настоящий бизнесмен. Она совершенно иной тип монстра, чем ты, Нили…

— «Монстра»! Да как ты… ты… Он рассмеялся и схватил ее за нос.

— Ну конечно, ты — монстр, — добродушно повторил он. — Как и всякая звезда. Но Элен — механическая звезда, у нее есть лишь голос. А у тебя… понимаешь, дорогая, иногда мне кажется, что ты почти гений. Временами ты чувствуешь роль очень глубоко. — Он перегнулся через столик и взял ее руки в свои. — Нили, таких, как ты, больше нет. Ты — уникальное явление. Но ведь здесь все выражается не в терминах искусствоведения, а в долларах и центах. Акционеров интересует не гений, а кассовая выручка. Послушай, детка, мы выбились из графика на десять дней, но, если ты поднапряжешься и поможешь нам, мы все наверстаем. Мы могли бы отснять сцену в ночном клубе не за три дня, а за один. У меня на завтра все для нее готово, вызвал всю массовку. Я знаю, как все устроить: поработаю несколько вечеров… а в массовых сценах поставим твою дублершу. Можем снимать со спины. Нили, мы сумеем все повернуть и уложимся в срок.

Она поколебалась в нерешительности, затем просияла холодной металлической улыбкой.

— Ты почти разжалобил меня, Джонни-бой. Был такой персонаж в детских сказочках. Но, как ты сказал, я — монстр, а монстрам все известно до мельчайших подробностей. Если бы кто-нибудь поговорил со мной в такой манере лет семь назад, я бы поминутно вскакивала и отвечала: «Слушаюсь, сэр», «Разумеется, сэр», «Да, сэр». Я выкладывалась до того, что у меня ноги отваливались, работала до изнеможения, загоняла себя до полусмерти… и принесла студии кучу денег.

— И стала звездой.

— Ну и что мне это дало? — спросила она. Она прошла в другой угол гримерной и налила себе полбокала виски. — Выпьешь?

— Пива, если есть.

Подойдя к бару, она открыла маленький холодильник. — У меня есть вот какое, — протянула она ему бутылку. — Самое лучшее пиво в городе, да только мне. его пить нельзя. Я от него полнею. У меня есть бассейн, но я не могу им пользоваться, потому что мне не разрешается загорать — плохо для цветной пленки. У меня два шкафа ломятся от одежды, но мне некуда и некогда надевать ее, потому что каждый вечер приходится сидеть дома и учить текст роли на следующий день. Джон… — Она опустилась на колени и села у его ног. — Как это вышло?

Он погладил ее по голове.

— Просто ты чересчур быстро добилась всего.

— Нет, это не ответ. Всю свою жизнь я танцевала на эстраде. Я не какая-то там королева красоты, которую нужно учить, как говорить, как ходить, как играть. Со мной заключили контракт потому, что у меня есть талант. Да, конечно, кое-чему меня научили. Я стала лучше танцевать. Многое прочла — те книги, которые, по мнению Шефа, мне следовало прочесть. Понимаешь, для самообразования. Сейчас, когда мне приходится давать интервью, я уже не выгляжу круглой идиоткой. Но добилась всего я только благодаря своему таланту. Мне двадцать пять, а чувствую я себя на девятнадцать. Лишилась двух мужей. Единственное, что мне осталось в жизни, это учить тексты, песни, танцы, голодать, спать с лекарством, бодрствовать тоже с лекарством… А ведь в жизни должно быть еще что-то.

— А когда ты выступала в эстрадных номерах, тебе жилось лучше?

— Нет, и я терпеть не могу тех, кто уверяет, будто лучше всего им было, когда они перебивались с хлеба на воду. Противно все было. Приезжаешь с гастролями на один вечер, холодные поезда, тупая, недалекая публика… но было в этом нечто такое, что подстегивало тебя и поддерживало тонус — это надежда. Все было настолько отвратительно, что ты понимала: должно обязательно стать лучше; ты мечтала о своем звездном часе, о большой известности, славе, и думала, как будет прекрасно, если ты ухватишь хоть кусочек того и другого. И этой надеждой ты жила, поэтому все казалось не так уж и плохо. Иногда сидишь здесь и думаешь: «Ух ты, вот и добилась… вот оно… а все противно». Что теперь делать?

— У тебя есть дети, Нили. Сейчас ты вся в работе, съедающей массу времени, в работе, которая заключается в том, что ты — звезда. Но ты еще встретишь хорошего парня, и тогда у тебя будет возможность сделать выбор между любовью публики и личной жизнью. Нелегко пожертвовать любовью зрителей и посвятить всю себя одному человеку. Особенно после того, что было у тебя. Придется все взвесить и спросить себя, достаточной ли компенсацией будет для тебя любовь, которой ты окружена благодаря своему таланту.

— Нет, не достаточной. Я ничего от нее не получаю. Я хочу спросить: а что этот богом дарованный талант дал мне самой? Все, что я могу, это поделиться им с окружающими. Разве в этом была цель? У меня есть талант, но мне приходится отдавать его, а сама я остаюсь ни с чем. Боже, ну разве это не идиотизм? Подожди-ка, я скажу об этом доктору Митчелу.

— Твоему психиатру? Она кивнула.

— Вообще-то, психиатр мне ни к чему. Очередная придурь. Он был психиатром Тэда. Вообрази! Я — самая что ни на есть нормальная девушка на свете — дошла до того, что обращаюсь к врачу, который пользует психов. Я ходила к нему консультироваться, когда с Тэдом случалось что-то, а потом, как ты знаешь, стала бегать к нему всякий раз, как только что-нибудь происходило. Поначалу это всегда было связано с Тэдом… но потом он начал копаться и в моем прошлом, словно это я виновата во всех неприятностях Тэда. Но я решила не прерывать консультации… и узнала о себе очень многое. Знаешь, Джон, я никогда не осознавала, что это такое — испытывать любовь к своей матери. Он сказал, почему для меня столь важно быть звездой — мне необходима любовь публики к себе.

— Что за дерьмовская чушь! — рассердился Джон. — Послушай, есть множество звезд, которые дорожат любовью публики к себе и вместе с тем имеют родителей, которые души в них не чают. Звезда ты потому, что у тебя талант, а не потому, что выросла без материнской любви. Вот где у меня сидят все эти заумные докторишки, которые все на свете валят на бедных матерей. Значит, твоя старуха слишком рано сыграла в ящик. Что же, она нарочно это сделала, чтобы поквитаться с тобой? Послушай, Нили, тебе станет куда спокойнее, если ты забудешь про этого коновала. Ты достигла всего только благодаря себе самой.

— Но я действительно стала нервнобольной, Джон, обнаружила у себя самые разные неврозы.

— Правда? Может, это от того, что ты — звезда, и если он излечит тебя от них, то ты, может быть, перестанешь быть самой собой. У меня тоже есть свои странности, но я не собираюсь выкладывать по двадцать пять долларов за визит только для того, чтобы выслушивать неизвестно от кого, что мой отец неправильно обращался со мной, или что я в детстве недополучил материнской любви. И что мне прикажешь делать, если я узнаю, что это действительно так? Ехать в Миннесоту и дать моему старику в нос? А ему восемьдесят лет. Или вызвать себе по телефону проститутку в седом парике, чтобы она нежно гладила меня по головке и поила из бутылочки, как мамаша? Послушай, все, что уже произошло, — это как вчерашняя газета. Только настоящее и будущее действительно имеют значение!

Она вздохнула.

— Тебя послушать, так все получается просто. Но когда ты проводишь в одиночестве всю долгую ночь напролет — боже, как ужасны эти ночи — и понимаешь, что тебе некому излить свою душу… Видишь ли, Джон, психиатр — он весь такой обтекаемый, мягкий. Весь распахнут тебе… стремится помочь. Он единственный, кому я могу довериться.

Джон встал.

— Ладно, сходи к нему сегодня вечером. Но послушай, Нили, сделай одолжение сама себе. Забудь об этих костюмах. Сыграй завтра эпизод в ночном клубе. Выучи текст, и давай сдадим картину в срок.

Она прищурила глаза.

— А-а, так вот для чего была вся эта душещипательная беседа. Захотел размягчить меня, прежде чем нанести смертельный удар.

Он пристукнул стаканом об стол.

— Может быть, ты и права — тебе необходим психиатр. Неужели это шоу-бизнес довел тебя до такого: заставил подозревать всех и каждого? Слушай, я говорил с тобой как отец, потому что не хочу стоять в стороне и смотреть, как ты со своим талантом катишься по наклонной.

— Почему же это я «качусь по наклонной»? Только потому, что не желаю надевать какой-то паршивый костюм?

— Нет. Потому что делаешь фильмы убыточными, и пока это будет так, никакой талант на свете не поможет тебе удержаться в шоу-бизнесе.

— Я приношу крупнейшие кассовые сборы. В этом году я во всех опросах иду на первом месте.

— Нили, когда акционеры складывают цифры, их решительно не интересует, какую строчку твое имя занимает в опросах или как часто о тебе говорят по радио. Что им пользы от того, что картина с твоим участием стала хитом, если она не приносит дохода?

— Не верю, что они терпят убытки, — упрямо стояла она на своем. — Просто они настолько напутаны телевидением, что хотят получить от моих картин такие суммы, на которых бы выезжала вся студия. Ну да, конечно… я должна работать, как бешеная, чтобы Шеф имел возможность восседать в своем дворце или в пляжном коттедже и трахать там всех новеньких подряд. И кто оплачивает все это? Я — своим талантом.

— Нили, в прошлом году три дешевые картины без единой звезды принесли доходов больше, чем две твои последние. Одна обошлась в восемьсот тысяч, а принесла четыре миллиона. Если не веришь, что твоя картина оказалась убыточной, спроси у своих поверенных.

— Да разве им можно доверять? Они же заодно с киностудией. Им нужно заниматься другими звездами, поэтому они всегда все делают по указке того, кто их нанимает.

— Тогда доверяй мне. Хотя бы попытайся…

— О'кей, тебе я доверяю. И это означает, что я должна явиться завтра на съемку в платье, которое торчит на мне колом?

— Нили, ты великолепно выглядишь в этом платье.

— Отвратительно я выгляжу. — Она налила себе еще виски.

— Нет. Просто тебе нужна одежда от Тэда Касабланки, и ничьих других моделей ты не хочешь. Но это невозможно.

— Неправда. — Она шмыгнула носом и вытерла глаза. — Сейчас ты говоришь прямо как доктор Митчел.

— В самом деле? Ну вот, ему ты доверяешь, а ведь он говорит тебе то же самое. Она улыбнулась.

— О'кей, может, ты и прав. — Умница. Приедешь завтра?

Она кивнула. Он поцеловал ее в щеку и вышел из бунгало.

Оставшись сидеть за столиком, Нили налила себе еще виски. Было уже около шести часов. Когда она прервала съемку, она позвонила доктору Митчелу и договорилась, что приедет в девять. Девять… визит продлится до десяти, домой она доберется не раньше одиннадцати, а ляжет не раньше двенадцати. Если она собирается учить слова к песенке для сцены в ночном клубе… Она позвонила доктору, отменила визит и отправилась домой.

Нили сидела в кровати, ужин стоял перед нею на подносе. Она пыталась запомнить слова. И зачем ей надо было пить виски днем? Да, именно так. Лечь в девять и сказать, чтобы разбудили в пять. С пяти до семи она легко выучит слова, а проспав восемь часов, она будет чувствовать себя превосходно.

Нили велела унести поднос, так и не притронувшись к еде. Заодно и ужин пропустит. Сегодня утром она весила сто три фунта. И потом, «куколки» быстрее действуют на голодный желудок. Она приняла две красных и одну желтую. Налила полбокала виски. Ее начала охватывать восхитительная расслабляющая дремота. Она отпила виски и стала ждать реакции — ощущения, как от наркоза, которое распространяется по всему телу и уносит в волшебную страну сна. Однако оно не наступало — только дремота. Этого недостаточно. Мысли еще проносились у нее в голове, а когда она в состоянии думать, то неизменно думает о своем одиночестве. А потом — о Тэде с его девицей. А у нее самой никого нет. Она одинока — точно так же, как тогда, когда еще танцевала с «Гаучерос», с Чарли и Диком, жила одна в незнакомых номерах гостиниц, где никому не было до нее дела.

Шея у нее взмокла, холодный пот заструился по спине, она почувствовала, что вся стала липкой. Она с трудом слезла с кровати и сменила пижаму. Доктор Митчел прав: ее организм начал привыкать к лекарствам. Может, еще одну желтенькую… нет, тогда утром у нее будет кружиться и трещать голова, а ведь ей еще нужно учить эти слова. Боже! Сегодня ей понадобились целых три зеленых «куколки», чтобы выдержать утренние съемки. Она налила полный бокал виски. Может, еще одну красненькую… да, они действуют быстрее. Нили проглотила лекарство. И не будет она допивать все это виски, только прихлебывать, пока капсулы не начнут действовать. Может, почитать, от этого ее всегда клонит ко сну. Анна прислала ей еще одну книгу Лайона, тоже из высокохудожественных. Она пролистала ее. Отзывы были хорошие, но что толку от отзывов? Книга не раскупается.

Нили вдруг захотелось, чтобы Анна оказалась рядом. Анна всегда знает, что делать. Жаль, что она так прославилась на телевидении. Не будь этого, Нили вызвала бы ее сюда и за две сотни в неделю сделала бы своим личным секретарем. Ух ты! Вот бы было здорово! Но Анна, должно быть, гребет деньги лопатой. Стоит только включить телевизор, обязательно увидишь, как Анна рекламирует то лак для ногтей, то губную помаду. А почему бы ей и не добиться успеха, особенно если верны все эти слухи о ней и об этом Гилморе. Но все равно, в Анне чувствуется порода и класс. Не то, что у Дженифер. Подумать только — говорят, что ее приглашают в Голливуд, а она отказывается. Дженифер отказывается от приглашения в Голливуд! Девушка зарабатывает бешеные деньги, заголяя задницу с титьками во французских фильмах. Кумир всех зрителей. Тоже мне искусство! Если бы Голливуд делал подобные фильмы, это была бы просто грязная порнография. В последнее время Голливуд стал таким чертовски высоконравственным: никаких тебе платьев с глубоким вырезом, ни поцелуев взасос — в каждом контракте специальные оговорки о нравственности. И вот этот самый Голливуд приглашает Дженифер на главные роли. Конечно, титьки и задницу ей прикроют. Но ее сделают звездой, станут платить ей точно такие же деньги, как и всем настоящим звездам, только за то, что она пройдется и приоткроет свои титьки!

Нили сделала еще один большой глоток. Сон так и не идет. Она просто пьянеет. И ей хочется есть. Боже, да она просто умирает с голоду! Она пожалела, что велела унести поднос. В холодильнике стоит икра. Нет… ей нельзя. Черт бы побрал Тэда, это он приучил ее к икре! Но костюмы ей и так почти в обтяжку. А все из-за выпивки. Ух ты! Она никогда ничего толком не ест, и если сейчас вдобавок ко всей этой выпивке она еще и наестся… Нет, это будет нечестно по отношению к Джону. Сегодня он был так мил. Интересно… а ведь раньше она и не замечала, как его голубые глаза идут к загорелому лицу. Ему, должно быть, под пятьдесят, но он красив. Джон… здесь… рядом с нею. Ух ты! Вот бы было здорово. В его объятиях она чувствовала бы себя защищенной.

Нили взглянула на часы. Половина одиннадцатого. А вдруг Джон сможет приехать? Скажет жене, что им нужно обсудить какую-нибудь сцену. Сидит сейчас, наверное, волнуется за нее и думает, позвонит она или нет. Нили улыбнулась. Нет, сегодня она не станет его приглашать. Она уже намазала волосы ланолином. Но завтра она будет вкалывать на съемках, как лошадь, а вечером пригласит его к себе поужинать и поработать. И они не просто переспят на скорую руку — она заставит его остаться и держать ее в своих объятиях до тех пор, пока она не уснет. Может, он сумеет выбираться почаще. Она поможет ему, и они закончат картину в срок. Она потребует, чтобы он ставил все ее картины. Дети у него уже взрослые, и он, возможно, сможет проводить с ней много времени. Сейчас она позвонит ему и скажет, что учит текст. Для начала и это будет хорошо: он уснет с мыслью о ней.

Она позвонила на киностудию и узнала его номер — в справочнике его не было, а потом позвонила ему домой. Ответил женский голос. Нили спросила самым невинным тоном:

— Это миссис Стайке?

— Нет, это Шарлотта, служанка.

— О-о. А мистер Стайке дома?

— Нет, мадам. Они уехали вдвоем на весь вечер. Что-нибудь передать?

— Нет. Ничего. — Нили бросила трубку.

Уехал с женой! Сидит сейчас, наверное, в шикарном ресторане и рассказывает ей, как обвел вокруг пальца Нили О'Хара. Она словно слышала, как он говорит жене: «Она мне в рот смотрит. С нею нетрудно — она хоть и звезда, но внутри — противная пустышка, которая до смерти всего боится. К ней нужно просто найти подход». Так вот, никому не дано найти подход к Нили О'Хара! Может, она и родилась пустышкой, но теперь она — звезда! И вольна делать все, что ее душе угодно!

Она выбралась из постели и на цыпочках спустилась вниз. И вдруг остановилась. «Какого черта я крадусь на цыпочках? Ведь это же мой дом!»

На кухне никого не было. Открыв холодильник, она достала большую банку икры.

— Сейчас мы поедим, Нили, — сказала она вслух, взяла ложку и стала есть икру прямо из банки. Доела всю. — А теперь что? Давай, Нили, можешь есть все, что пожелаешь. Потому что ты — звезда… у тебя большой талант… рыскать по холодильникам… да уж… со своим талантом ты здорово рыскаешь по большим холодильникам. И ты можешь есть все, что угодно. — Она оперлась на холодильник. — Ну-ка, посмотрим. Еще икры? А почему бы и нет? Ты же на свои деньги купила ее. — Она открыла вторую банку. — Ха-ха. И еще возьмем с собой наверх паштета, на случай, если, опять захочется пожевать. Ешь все самое вкусное, Нили.

Она достала из бара новую бутылку виски и, спотыкаясь, стала подниматься вверх по лестнице. Налила себе еще, прошла в ванную и открыла аптечку. «Ну, Нили, какую „куколку“ хочешь — красную, желтую или синенькую? Все, что пожелаешь, детка». Она проглотила две красные пилюли. Затем, шатаясь, добрела до кровати, сняла трубку и позвонила. Ответил дворецкий.

— По-ослушай, Чарли, завтра меня рано не буди. Позвонишь утром на студию, скажешь, что у мисс О'Хара этот, как его… ларин… ларингит. И ни с кем меня не соединяй. Я буду спать… и есть… спать… и есть… может, всю неделю подряд. Когда завтра проснусь, хочу оладьев с маслом и с сиропом. Буду пировать вовсю!