Книга: Позитивная иррациональность. Как извлекать выгоду из своих нелогичных поступков
Назад: Глава 5. Поговорим о мести: что заставляет нас искать справедливости?
Дальше: Глава 7. Hot or Not: адаптация, ассортативное скрещивание и рынок красоты
Часть II. Неожиданные способы, которыми мы отвергаем логику дома
Глава 6. Адаптация: почему мы привыкаем к вещам, но не ко всем и не всегда
Человек есть существо, ко всему привыкающее.Федор Достоевский
Конец XIX века стал ужасным временем для лягушек, червей и ряда других живых созданий. Ученые в Европе и Америке принялись (отчасти благодаря Чарльзу Дарвину) активно изучать физиологию опытным путем. Например, несчастных подопытных животных помещали в разные среды, постепенно повышая температуру, чтобы понять, в какой степени те способны адаптироваться к изменениям.
Наиболее известным примером такого рода исследований является апокрифическая история лягушки в кипящей воде. Предполагается, что, если поместить лягушку в кастрюлю с кипящей водой, она тут же примется яростно бороться за свою жизнь и быстро выскочит на волю. Однако в кастрюле с водой комнатной температуры это крошечное существо с удовольствием обоснуется. Если начать медленно повышать температуру воды в кастрюле, лягушка будет оставаться на месте, постепенно адаптируясь к потеплевшей воде, и в конечном итоге может свариться заживо.
Я не могу с уверенностью сказать, действительно ли этот эксперимент приводит к данному результату (лично я ни разу его не проводил), но история с лягушкой представляет собой квинтэссенцию принципа адаптации: все существа, в том числе люди, со временем могут привыкнуть почти ко всему.
История лягушки обычно используется в уничижительном смысле. Так, Альберт Гор посчитал ее отличным примером для иллюстрации проблем, связанных с незнанием людьми последствий глобального потепления. Правозащитники используют этот пример, рассказывая о медленной эрозии гражданских свобод. Бизнесмены и специалисты по маркетингу используют его в доказательство того, что изменения в продукции, услугах и политико-экономические шаги, такие как рост цен, должны совершаться постепенно, потому что потребителям требуется время, чтобы приспособиться к этим изменениям (желательно не замечая их). Аналогия с адаптацией лягушки встречается столь часто, что Джеймс Фаллоус из газеты Atlantic Monthly написал в своей веб-колонке «Архивы вареной лягушки» следующее: «Лягушки переживают сложные времена. Болота высыхают, а вода становится все более грязной. Свои проблемы в жизнь лягушек вносит и политическая риторика. Во имя природы давайте придумаем какой-нибудь менее идиотский общественный дискурс и отправим нашу заслуженную лягушку на пенсию, пока она не превратилась в тупой и бездушный газетный штамп».
Лягушки действительно обладают потрясающими способностями к адаптации. Они могут жить в воде и на суше, они способны менять цвет кожи, чтобы вписаться в окружающую среду, а некоторые даже подражают своим ядовитым собратьям в попытке отпугнуть хищников. Люди тоже обладают удивительной способностью приспосабливаться к окружающей их физической среде — начиная с холодных и бесплодных арктических земель и заканчивая жаркими и засушливыми пустынями. Физическая адаптация является одним из самых известных навыков человечества.
***
Чтобы лучше понять, каким чудесным образом работает адаптация, давайте обратимся к функционированию нашей зрительной системы. Если вы когда-нибудь выходили из темноты кинотеатра на залитую солнцем автостоянку, то помните ощущение практически полной слепоты в первый момент. Затем ваши глаза быстро приспосабливаются к новым условиям. Переход из темноты на яркий свет демонстрирует нам два аспекта адаптации. Во-первых, мы, оказывается, можем чувствовать себя достаточно комфортно при большом спектре яркости — от солнечного полудня (когда яркость может достигать 100 тысяч люкс) до заката (когда яркость может составлять менее 1 люкс) и даже при свете звезд (когда яркость света составляет менее 0,001 люкс). Во-вторых, нашим глазам для адаптации необходимо некоторое время. Делая первый шаг из темноты на свет, мы не можем полностью открыть глаза, но уже через несколько минут мы привыкаем к новой обстановке и чувствуем себя в ней комфортно. По сути, мы привыкаем к новым условиям так легко, что едва замечаем степень интенсивности света вокруг нас.
Наша способность адаптироваться к свету представляет собой лишь один из примеров общих адаптивных навыков. То же самое происходит, когда мы впервые сталкиваемся с новым запахом, текстурой, температурой или фоновым шумом. Сначала мы обращаем на новые ощущения много внимания. Но с течением времени наше внимание к ним снижается, в какой-то момент мы адаптируемся, и эти ощущения становятся практически незаметными для нас.
Люди обладают ограниченным объемом внимания, позволяющего наблюдать за окружающим миром и учиться чему-то новому. Адаптация представляет собой крайне важный фактор новизны, помогающий нам правильно распределить свои ограниченные ресурсы внимания, сконцентрироваться на изменениях, а следовательно, заметить больше угроз или возможностей. Адаптация позволяет нам зафиксировать наиболее важные изменения среди миллионов изменений, постоянно происходящих вокруг нас, и проигнорировать неважные. Если воздух пахнет так же, как в течение последних пяти часов, то вы не обратите на это внимания. Но если, лежа в кровати и читая книгу, вы начинаете чувствовать запах газа, то автоматически обратите на это внимание, выйдете из дома и позвоните в газовую компанию. К счастью, человеческое тело мастерски справляется с адаптацией на многих уровнях.
Боль во имя здоровья?
Другой вид адаптации называется гедонической адаптацией. Этот вид адаптации связан с тем, как мы реагируем на болезненные или приятные переживания. Например, попробуйте провести мысленный эксперимент. Закройте глаза и подумайте о том, что произойдет, если в результате тяжелого ранения в ДТП вся нижняя часть вашего тела окажется парализованной. Вы видите себя в инвалидном кресле, неспособным ходить или бегать. Вы представляете себе ежедневные дискомфорт и боль, связанные с вашей инвалидностью. Не имея возможности заняться многими привычными для себя вещами, вы считаете, что для вас отныне закрыто множество дверей. Фантазируя таким образом, вы можете подумать, что потеря ног превратит вашу дальнейшую жизнь в сплошное несчастье.
Оказывается, что мы способны отлично представить себе возможное будущее, однако практически не представляем, каким образом сможем адаптироваться к нему. Сложно представить, что со временем мы можем привыкнуть к любым изменениям в нашей жизни, адаптироваться к травмам и понять, что дела обстоят не так печально, как нам когда-то казалось. Еще сложнее представить, какие новые и неожиданные источники радости могут возникнуть вследствие этой новой ситуации.
Тем не менее многочисленные исследования показали, что мы адаптируемся быстрее и в большей степени, чем можем себе представить. Возникает вопрос: каким образом работает адаптация и в какой степени она повышает нашу удовлетворенность жизнью (если вообще это делает)?
***
Во время моего первого года учебы в Тель-Авивском университете я имел возможность поразмышлять над идеей адаптации к боли, а затем эмпирически ее проверить. Одним из первых предметов, которыми я стал заниматься, была физиология мозга. Цель курса состояла в понимании структуры различных отделов мозга и их связи с нашим поведением. Каким образом, спрашивал нас профессор Ханан Френк, в мозге отражаются голод или эпилепсия и как работает наша память? Что позволяет возникнуть и развиться языкам? Я не возлагал особенно больших надежд на занятия по физиологии, однако в итоге они оказались для меня важными во многих отношениях (например, мне показалось крайне интересным, что профессор Френк, рассказывая о своих научных интересах, проводил множество примеров из собственной жизни).
Ханан родился в Нидерландах и эмигрировал в Израиль в 1968 году в возрасте восемнадцати лет. Вскоре после этого он вступил в израильскую армию. Однажды бронированный автомобиль, в котором он находился, наехал на мину и взорвался, в результате чего Ханану оторвало обе ноги. Неудивительно, что с тех пор особый интерес для Ханана представляло изучение вопросов боли, и мы занимались детальным осмыслением этого процесса в ходе нашей учебы. Поскольку я также имел значительный личный интерес к этой теме, то время от времени заходил в офис Ханана, чтобы обсудить те или иные вопросы более подробно. Вследствие имевшегося у нас обоих опыта обсуждение вопросов боли носило как профессиональный, так и личный характер. Вскоре мы убедились, что достаточно похоже воспринимаем боль, лечение, а также имеем сходные проблемы, связанные с преодолением наших травм. Мы также обнаружили, что проходили курс в одном и том же реабилитационном центре (хотя и в разное время) и что нам помогали одни и те же врачи, медсестры и физиотерапевты.
Во время одной из наших встреч я рассказал Ханану о своем последнем визите к стоматологу, во время которого я отказался от обезболивающего в процессе сверления зубов. «Удивительно, — сказал я, — но мне было достаточно больно, я чувствовал, как бор приближается к нерву, однако это не сильно меня беспокоило». Удивленный Ханан сказал мне, что после своего несчастного случая он тоже отказывается от новокаиновой блокады у зубного врача. Может, мы — парочка мазохистов? Или наше длительное общение с болью сделало нас невосприимчивыми к незначительной боли, связанной с лечением зубов? Интуитивно мы пришли к выводу, что второй вариант больше похож на правду.
***
Примерно через неделю Ханан попросил меня зайти к нему в офис. Он много думал о нашем разговоре и предложил мне проверить вместе с ним эмпирическим путем нашу гипотезу о том, что мы являемся в целом нормальными людьми, а наша невосприимчивость к боли связана с нашим прошлым. Так я впервые столкнулся с экспериментами в области социальных наук.
Мы провели эксперимент в больнице специального загородного пансионата для людей, раненных во время службы в армии. Этот пансионат был поистине прекрасным местом. Там проводились соревнования по баскетболу для людей в инвалидных колясках, давались уроки плавания для людей без рук или ног. В нем даже проводились занятия по баскетболу для слепых. (Баскетбол для слепых чем-то напоминает гандбол. В него играют на большой площадке, а внутри мяча спрятан звонок.) Один из моих физиотерапевтов в реабилитационном центре, по имени Моше, был слеп и играл в одной из команд. Я всегда наблюдал за его игрой с особым удовольствием.
Мы развесили по всему пансионату объявления следующего содержания: «Для проведения быстрого и интересного научного исследования требуются добровольцы». Когда на нашу площадку для проведения эксперимента прибыло несколько заинтересовавшихся пациентов (каждый из которых имел значительные травмы), мы поприветствовали их и указали на ванну с водой, рядом с которой стояли генератор, нагревавший воду, и термостат. Мы нагрели воду до 48 градусов по Цельсию (118,4 градусов по Фаренгейту) и попросили участников эксперимента засунуть в воду руку. В тот момент, когда рука участника погружалась в воду, мы включали таймер и просили его сказать нам, в какой момент ощущение тепла становилось для него болезненным (этот момент мы назвали болевым порогом). Затем мы просили участников держать руку в горячей воде так долго, как они только могли (момент вытаскивания руки из воды мы назвали моментом невыносимости боли). Затем мы повторяли ту же самую процедуру с их другой рукой.
Закончив причинение физической боли нашим участникам, мы начали задавать им вопросы об истории их травм, а также об их восприятии боли во время первичной госпитализации (в среднем участники исследования получили свои увечья за пятнадцать лет до проведения нашего эксперимента) и в последние недели перед экспериментом. Для проведения эксперимента нам потребовалось некоторое время, но в итоге мы смогли собрать информацию примерно о 40 участниках.
Далее мы хотели выяснить, возросла ли вследствие перенесенных нашими участниками травм их способность выносить боль. Для этого необходимо было собрать контрольную группу, а затем сравнить величины болевого порога и невыносимости боли входящих в нее людей. Сначала мы хотели пригласить для проведения эксперимента лиц, не страдавших от серьезных травм, — например, студентов или посетителей торговых центров. Однако, хорошенько поразмыслив, мы пришли к выводу, что сравнение между этими двумя выборками будет осложняться влиянием множества факторов. К примеру, студенты принадлежали бы к другому поколению (по сравнению с пациентами, участвовавшими в эксперименте), а выбранные методом тыка посетители торгового центра имели бы слишком разные истории, жизненный опыт, запросы и т.д.
Поэтому мы решили использовать несколько иной подход: показали медицинские досье 40 наших участников доктору, двум медсестрам и физиотерапевту из реабилитационного центра, в котором я и Ханан провели так много времени, и попросили медиков разделить выборку на две группы — с травмами средней тяжести и с травмами значительной тяжести. В итоге в нашем распоряжении оказалось две группы, сходные по множеству параметров (их члены служили в армии, были ранены, госпитализированы и находились в одном и том же пансионате), однако различавшиеся по степени тяжести своих ранений. Мы надеялись, что, сравнивая между собой эти две группы, сможем определить, в какой степени тяжесть ранений участников повлияла на их восприятие боли через много лет.
Группа участников с серьезными травмами состояла из людей, подобных Ноаму, который в годы службы в армии занимался разминированием. В один крайне неудачный момент мина взорвалась прямо у него в руках, нашпиговав его тело огромным количеством шрапнели, — в результате Ноам потерял ногу и глаз. В группе участников с травмами средней тяжести оказался Иегуда, сломавший во время выполнения задания локоть. Хирург сделал ему операцию, укрепив поврежденный сустав с помощью титановой пластины. За исключением этого, его здоровье было в порядке.
Участники с травмами средней тяжести заявили о том, что горячая вода стала вызывать болезненные ощущения (то есть о достижении болевого порога), примерно через 4,5 секунды, а участники с тяжелыми ранениями — в среднем через 10 секунд. Еще интереснее, что участники с травмами средней тяжести достигли момента невыносимости боли, то есть вытащили свои руки из воды, через 27 секунд, а участники с тяжелыми ранениями держали свои руки в воде примерно по 58 секунд.
Эта разница поразила нас — в особенности из-за наших опасений, что участники могут получить ожоги, из-за которых мы не позволяли никому из них держать руки в воде дольше 60 секунд. Мы не сообщали им заранее об этом правиле, однако по достижении таймером указанной отметки просили их вынуть руки из воды. Нам практически не пришлось просить об этом участников с ранениями средней тяжести, тогда как во второй группе пришлось применить это правило в отношении всех участников (за исключением одного).
В чем мораль этой истории? Мы с Хананом поняли, что являемся не настолько необычными, как нам изначально показалось, — по крайней мере с точки зрения реакции на боль. Более того, мы обнаружили, что восприятие боли определенным образом связано с процессами общей адаптации человека. Несмотря на то что участники нашего эксперимента получили свои ранения намного раньше, чем был проведен эксперимент, их измененное после ранения отношение к боли и способность стойко ее переносить со временем не исчезли.
***
Почему же опыт общения с болью в прошлом так сильно повлиял на ее восприятие в настоящем? Ответ был подсказан двумя участниками нашего эксперимента. В отличие от всех остальных они страдали не от ранений, а от болезней, к сожалению, смертельных (у одного был рак, у второго — тяжелое кишечное заболевание). В наших объявлениях о приглашении к участию в научном исследовании мы не предусмотрели такого оборота событий, поэтому, когда два этих человека объявили о своем желании поучаствовать, я не знал, что делать. С одной стороны, я не хотел, чтобы они напрасно страдали, с другой — не хотел показаться невежливым, отказав им, и в итоге пригласил их в эксперимент. Однако я принял решение не использовать их данные в своем анализе.
По завершении эксперимента я взглянул на их данные и обнаружил кое-что интересное. Их показатель невыносимости боли был не только ниже, чем у людей с серьезными ранениями (то есть они держали свои руки в горячей воде значительно меньше), но и оказался значительно ниже, чем у участников с небольшими травмами. Разумеется, на основании данных лишь двух участников невозможно сделать общие заключения, однако мне показалось интересным выяснить, в какой степени серьезность повреждений нашего организма позволяет людям (в том числе и мне самому) меньше страдать от боли.
***
Когда я находился в больнице, моя боль в основном была так или иначе связана с выздоровлением. Операции, физиотерапия и замена бинтов вызывали ужасную боль. Тем не менее я с нетерпением ожидал процедур, так как верил в их способность улучшить мое состояние. Даже если то или иное лечение не помогало или пугало меня, я относился к нему с пониманием: ведь оно было направлено на то, чтобы помочь мне выздороветь.
К примеру, одним из самых болезненных действий, с которыми я столкнулся через несколько лет после несчастного случая, оказалось растягивание кожи. Каждый раз, когда я сгибал руки в локтях или присаживался, пусть даже на короткое время, шрамы немного сжимались. Из-за этого моя только что восстановившаяся кожа натягивалась, и я практически лишался возможности вытянуть руки или ноги. Приходилось растягивать свою кожу вручную с помощью физиотерапии, почти разрывая шрамы (во время выполнения упражнений мне постоянно казалось, что то один, то другой шрам действительно разорвался). Если бы я не растягивал шрамы по нескольку раз в день, они бы сжали кожу так, что я никогда бы уже не смог иметь полную свободу действий. Тогда мои доктора вынуждены были бы делать новую операцию по пересадке на место шрамов новой кожи — и ее снова пришлось бы растягивать.
Самая неприятная боль была связана с кожей на передней части шеи. Каждый раз, когда я смотрел вниз или расслаблял плечи, напряжение спадало, и шрамы начинали сжиматься. Для того чтобы они разгладились, физиотерапевты заставляли меня лежать без движения на спине чуть ли не всю ночь, при этом голова должна была немного свешиваться вниз с кровати (боли в шее, которые я часто испытываю и по сей день, напоминают мне об этой крайне неудобной позе).
Но, повторяю, даже самые неприятные методы лечения были направлены на повышение моих двигательных возможностей. Я подозреваю, что люди с травмами наподобие моей учатся связывать боль с положительным исходом, и эта связь между страданием и надеждой блокирует страх перед болью. Два хронически больных участника эксперимента, о которых я писал выше, не могли выстроить связь между своей болью и надеждой на улучшение. Скорее всего, они связывали боль с ухудшением состояния и близостью смерти. При отсутствии какой-либо положительной ассоциации боль могла казаться им куда более пугающей, чем другим участникам.
***
Эти предположения тесно переплетаются с выводами одного из самых интересных исследований в области боли. В ходе Второй мировой войны врач по фамилии Бичер работал в итальянском курортном регионе Анцио, где оказывал медицинскую поддержку двумстам раненым солдатам. В своих записях он отметил, что лишь три четверти раненых требовали болеутоляющих средств, несмотря на то что все они страдали от серьезных травм — начиная с проникающих ранений и заканчивая обширными ранами мягких тканей. Бичер сравнил результаты своих наблюдений с результатами наблюдений над гражданскими пациентами, страдавшими от различных несчастных случаев, и обнаружил, что гражданские пациенты требовали лекарства гораздо чаще, чем солдаты, пострадавшие на поле боя.
Наблюдения Бичера показали, что человеческий опыт в отношении боли может быть достаточно сложным. Он заключил, что интенсивность испытываемой боли зависит не только от серьезности ранения, но и от контекста, в котором у нас возникает боль, а также от того, с чем ассоциируется эта боль в нашем сознании. Как и предполагал Бичер, в результате моего несчастного случая я стал гораздо более безразличен к испытываемой боли. Я не наслаждаюсь болью и чувствую ее точно так же, как любой другой человек. Скорее дело заключается в том, что моя адаптация и положительная ассоциация между болью и выздоровлением позволили пригасить некоторые негативные эмоции, обычно сопутствующие боли.
Ожоги против деторождения
Наша университетская преподавательница Ина Вейнер (читавшая курс психологии обучения) рассказала нам, что женщины обычно имеют более высокий болевой порог, чем мужчины, потому что им приходится испытывать муки деторождения. Выглядя правдоподобной, эта теория тем не менее никак не соответствовала моему личному опыту пребывания в ожоговом отделении. Там я встретился с Далией, женщиной в возрасте около пятидесяти лет, которая была госпитализирована после обморока, который случился у нее во время готовки. Она упала прямо на горячую плиту и получила обширные ожоги левой руки, что потребовало пересадки примерно 2% ее кожного покрова (это было значительно меньше, чем у многих других пациентов отделения). Далия ненавидела купание в ванной и процедуру замены бинтов не меньше, чем мы все; как-то раз она призналась, что боль при родах не идет ни в какое сравнение с болью от ожогов и проводимых над ней медицинских процедур.Я рассказал об этом госпоже Вейнер, однако эта история не произвела на нее никакого впечатления. Поэтому я перенес мое оборудование для нагрева воды в компьютерную лабораторию, в которой иногда подрабатывал, занимаясь программированием для различных экспериментов, и провел небольшой тест. Я приглашал проходящих мимо студентов поместить руку в горячую воду и держать ее там столько, сколько они только могут выдержать. Это было необходимо для того, чтобы измерить их уровень невыносимости боли. Помимо этого я записывал их пол. Результаты оказались вполне однозначными. Мужчины могли держать руки в горячей воде значительно дольше, чем женщины.В самом начале следующего занятия я поднял руку, а затем рассказал профессору Вейнер и своим соученикам о результатах проведенного мной эксперимента. Не моргнув глазом наша преподавательница заявила, что мне удалось доказать лишь одну вещь - что все мужчины идиоты. «Зачем кому-то, - воскликнула она, - держать руку в очень горячей воде только потому, что ты их об этом попросил? Если бы боль была на самом деле связана с важной целью, ты бы понял, на что способны женщины».В этот день я получил несколько важных уроков - как в отношении науки, так и в отношении женщин. Я понял, что если человек безгранично в чем-то убежден, то заставить его изменить точку зрения крайне сложно.
И радость, и печаль недолговечны
Итак, вы, дорогой читатель, получили общее представление о том, как возникает физическая адаптация (на примере вашей зрительной системы) и каким образом действует адаптация к боли. Теперь же давайте рассмотрим понятие гедонической адаптации — процесса привыкания к местам, в которых мы живем, к нашим домам, партнерам в романтических отношениях и к множеству других объектов.
Переехав в другой дом, мы можем прийти в восторг при виде блестящего паркета из ценных пород дерева или, напротив, расстроиться из-за неприятного известково-зеленого цвета кухонного гарнитура. Через несколько недель все эти факторы отходят на второй план: нас перестает раздражать цвет шкафов на кухне, однако и красивый паркет уже не радует, как прежде. Этот тип эмоционального выравнивания, при котором исчезает и позитивное и негативное восприятие, испытываемое нами с самого начала, и называется гедонической адаптацией.
Подобно тому, как наши глаза быстро адаптируются к изменению степени освещенности или к состоянию окружающей среды, мы, люди, можем приспособиться к изменениям наших изначальных ожиданий и опыта.
К примеру, исследования Эндрю Кларка показали, что степень удовлетворенности британских рабочих своей работой была гораздо больше связана с фактом изменения размера заработной платы как таковым, чем с ее новым размером. Иными словами, людям свойственно быстро привыкать к текущему уровню своей зарплаты (как низкой, так и высокой). Мы всегда воспринимаем повышение зарплаты как благо, а ее снижение вызывает у нас раздражение вне зависимости от того, какова его величина.
В рамках одного из самых первых исследований гедонической адаптации Филип Брикман, Дэниел Коутс и Ронни Янофф-Булман сравнивали уровень удовольствия, получаемого от жизни, среди представителей трех групп: паралитиков, победителей лотереи и обычных людей, не страдавших от серьезных заболеваний и не отличавшихся повышенной удачливостью. Если бы сбор данных происходил сразу же после того, как людей разбил паралич (или они выиграли в лотерею), можно было бы предположить, что паралитики чувствуют себя куда хуже обычных людей, а победители лотереи — значительно лучше всех остальных. Однако сбор данных происходил через год после случившихся событий. Оказалось, что, несмотря на имевшиеся различия в данных по трем группам, они, эти различия, оказались не столь велики, как можно было ожидать. Хотя паралитики были удовлетворены жизнью меньше, чем победители лотереи, показатели тех и других оказались на удивление близки к показателям людей, живущих обычной жизнью. Иными словами, хотя происходящие в жизни важные события, такие как серьезное заболевание или выигрыш в лотерею, оказывают серьезное влияние на уровень удовольствия, со временем этот эффект исчезает.
Бальзам для разбитых сердец
Когда Ромео переживал разрыв со своей первой подружкой — Розалиной, ему казалось, что наступил конец света. Он не спал ночами и проводил целые дни взаперти в своей комнате. Его родители были крайне обеспокоены. Казалось, что Ромео вот-вот умрет от безнадежной любви к отвергнувшей его девушке. «Ей в праведности жить, а мне конец, — жалуется он двоюродному брату, — я не жилец на свете, я мертвец». Той же ночью он встречает Джульетту и забывает о Розалине.Хотя большинство из нас не настолько непостоянны, как Ромео, мы оказываемся гораздо более устойчивыми, чем предполагаем сами, к любовным несчастьям. В ходе изучения поведения студентов, занявшего 38 недель, Пол Иствик, Эли Финкель, Тамар Кришнамурти и Джордж Ловенстайн попытались сопоставить между собой романтическую интуицию и реальное положение вещей. Сначала исследователи попросили студентов, находящихся в любовной связи, оценить, как они бы чувствовали себя в случае разрыва (иными словами, если бы находились в состоянии Ромео после неудачи с Розалиной). Затем исследователи принялись ждать. Было очевидно, что в течение столь длительного срока исследования часть студентов неминуемо столкнутся с разрывом отношений. Это давало исследователям возможность выяснить, как почувствуют себя участники исследования, которым оторвали романтические крылья. Затем исследователи сравнили прогнозы участников с их же реальными ощущениями.Оказалось, что разрыв оказался для большинства из них не таким уж большим потрясением, как ожидалось, а скорбь продолжалась недолго. Это не значит, что разрыв романтической связи не приводит к страданиям. Просто на практике они оказываются куда менее интенсивными, чем мы склонны предполагать. Разумеется, студенты являются достаточно ветреными людьми (особенно когда речь заходит о романтических отношениях), но велики шансы, что результаты исследования применимы к людям всех возрастов. В целом мы плохо умеем предсказывать уровень нашего счастья. Спросите супружескую пару, что они думают о разводе, и они, скорее всего, ответят вам, что развод — это ужасное бедствие. И хотя подобные мрачные прогнозы в значительной степени точны, разводы для мужчин и женщин зачастую являются куда менее разрушительными, чем можно предположить. Я не уверен, что поступки, основанные исключительно на этом выводе, способны привести к хорошим социальным последствиям. Однако, возможно, вам не стоит слишком сильно беспокоиться о том, как пойдут дела в случае разрыва отношений. Так или иначе вы адаптируетесь к новой ситуации, и шансы на то, что вы будете весело жить дальше и, возможно, найдете новую любовь, достаточно велики.
Значительное количество исследований, проведенных за последние десять лет, помогло подтвердить справедливость старой мысли о том, что, хотя возникшее ощущение счастья и способно вывести человека из спокойного состояния, со временем все возвращается на круги своя. Не имея склонности приспосабливаться к абсолютно каждой новой ситуации, мы тем не менее адаптируемся к значительной их доле — будь то новый дом или машина, новые отношения, новые травмы, новое место работы или даже тюремное заключение.
В целом адаптация представляется для человека довольно удобным свойством. Однако гедоническая адаптация может стать проблемой для принятия эффективных решений, так как зачастую мы не можем заранее предсказать степень нашей способности к ней. Давайте еще раз вспомним о паралитиках и победителях лотереи. Ни они сами, ни их близкие или друзья не могли предсказать, в какой степени эти люди смогут адаптироваться к своей новой ситуации. Разумеется, то же самое применимо и к другим обстоятельствам: разрыв любовной связи, невозможность получить продвижение на работе, проигрыш нашего кандидата на выборах. Нам кажется, что, если дела пойдут криво и косо, мы останемся в печали до конца наших дней, — и точно так же считаем, что в случае исполнения наших желаний будем счастливы вечно. Однако в большинстве случаев наши прогнозы совершенно не связаны с реальностью.
Подводя итог, можно сказать, что, хотя мы и можем достаточно точно предсказать реакцию наших глаз при выходе из темного кинотеатра на яркий солнечный свет, но не можем с высокой точностью заранее определить ни степень, ни точность нашей гедонической адаптации. Мы склонны ошибаться в своих прогнозах относительно и первого и второго и в долгосрочной перспективе чувствуем себя не столь счастливыми (или не столь печальными), как нам казалось изначально.
***
Почему нам так сложно предсказать степень нашей гедонической адаптации? Одна из причин заключается в том, что при создании прогнозов мы обычно забываем принять во внимание тот факт, что жизнь вокруг нас продолжается и что со временем на наше самочувствие будут влиять совершенно другие события (как позитивные, так и негативные). Представьте себя, к примеру, профессиональным скрипачом, для которого весь смысл жизни — исполнение произведений Баха. Вы занимаетесь музыкой не только для заработка, но и потому, что это доставляет вам удовольствие. Однажды вы попадаете в автомобильную аварию, лишаетесь левой руки, а вместе с ней и возможности играть на скрипке. Сразу же после аварии вы наверняка впадете в сильную депрессию. Еще бы! Смысл вашей жизни, заключавшийся именно в музыке, исчез. Однако, пребывая в страдании и расстройстве, вы не способны понять, насколько невероятно гибко ваше «я» на самом деле.
Позвольте рассказать вам об Эндрю Потоке, слепом писателе, живущем в городе Монпелье (штат Вермонт). Поток был одаренным художником, но начал постепенно терять зрение из-за наследственной болезни — пигментного ретинита. Однако случилось нечто необычное: Поток начал понимать, что может «рисовать» с помощью слов точно так же, как делал это с помощью красок.. Он смог написать целую книгу о том, как постепенно становился слепым. «Я думал, что вот-вот упаду вниз, разобьюсь о скалы и утону в грязи, но каким-то магическим образом ко мне пришло освобождение, — делился он своими ощущениями. — Однажды ночью мне приснился сон о том, как из моего рта льются слова — подобно навязчивой мелодии, которую обычно насвистывают, сами того не замечая. Эти слова были окрашены в прекрасные цвета. Я очнулся от сна и понял, что открыл для себя нечто новое. Я почувствовал легкость в сердце, а из моей груди вырвались слова благодарности. К моему удивлению, произносимые мной слова оказались интересны и другим людям. И когда они были опубликованы, я понял, что стал новым и более могущественным человеком».
«Одна из самых больших проблем слепоты состоит в замедлении, — добавляет Поток. — Вы так заняты осознанием того, где находитесь, что теряете контроль над временем. Возникает ощущение, что все вокруг подгоняют вас свистом. Но в один прекрасный день вы понимаете, что медлительность не так плоха, и начинаете уделять больше внимания связанным с ней преимуществам, а затем у вас появляется желание написать книгу под названием “Похвала медлительности”». Разумеется, Поток сожалел о том, что ослеп, потому что новое состояние приносило ему кучу бытовых неудобств. Но слепота для него превратилась в своего рода визу в новую страну, посетить которую он раньше даже и не предполагал.
Теперь снова вообразите себя скрипачом без руки. В конце концов, вы, вероятно, измените свой образ жизни и займетесь чем-то новым. Вы можете установить новые связи, проводить больше времени с любимыми людьми, профессионально заняться исследованиями в области истории музыки или совершить путешествие на Таити. Все это, вне всякого сомнения, окажет значительное воздействие на ваше состояние ума и займет все ваше эмоциональное внимание. Вы всегда будете сожалеть о случившейся аварии. Вы будете испытывать физические неудобства и размышлять о том, как могла бы сложиться ваша жизнь, но произошедшее окажет на вашу жизнь гораздо меньшее влияние, чем вы могли изначально предположить. Выражение «время лечит» является совершенно точным, и по прошествии нескольких лет (а может, и месяцев) вы сможете хотя бы частично адаптироваться к своему новому миру.
Гедоническая беговая дорожка
Неспособность предвидеть степень гедонической адаптации приводит к тому, что мы как покупатели склонны наращивать объемы наших покупок, надеясь, что новые вещи помогут нам почувствовать себя более счастливыми. Конечно, обладание новой машиной приносит положительные эмоции, но это чувство, к сожалению, продлится не более нескольких месяцев. Мы привыкнем к машине, и радость открытия постепенно угаснет. Тогда мы начнем искать что-то новое, способное сделать нас счастливыми, — новые солнечные очки, новый компьютер или другую новую машину... Этот цикл, побуждающий нас «жить не хуже людей», известен также под названием «гедоническая беговая дорожка». Мы хотим получить вещи, которые (как нам кажется) сделают нас счастливыми, но не понимаем, насколько недолгим будет это счастье. Адаптировавшись к своему приобретению, мы сразу же начинаем искать что-то новое. «Теперь-то, — говорим мы сами себе, — эта вещь сделает меня счастливым на долгое время».
Это иллюзия. Вы можете позволить себе покупку нового автомобиля или кухни, но в конечном итоге ваш уровень счастья не изменится. Как говорится в пословице, «куда бы ты ни пошел, на самом деле ты уже там».
«Дэн, я была в экстазе от машины, которую мы купили в прошлом году, но сейчас она совершенно перестала меня радовать. Как насчет того, чтобы сделать что-нибудь новенькое с нашей кухней?»
Хорошая иллюстрация этого принципа была предложена Дэвидом Шкейдом и Дэнни Канеманом. Они решили проверить истинность распространенного мнения о том, что жители Калифорнии являются одними из самых счастливых людей на земле — хотя бы потому, что живут в таком месте, где всегда хорошая погода. Обнаружилось, что жители Среднего Запада действительно считают жителей Калифорнии с ее прекрасным климатом более удовлетворенными своей жизнью. Калифорнийцы также считают, что обитатели Среднего Запада значительно меньше удовлетворены жизнью, потому что им приходится страдать от долгих зим с температурами ниже нуля. Следовательно, и те и другие ожидали, что житель Чикаго, переехавший в солнечную Калифорнию, почувствует существенное улучшение жизни, а переезд жителя Лос-Анджелеса на Средний Запад приведет его в более депрессивное состояние.
Оказывается, эти прогнозы в какой-то степени действительно точны. Люди, переехавшие в другие регионы, действительно ощущали улучшение или ухудшение качества жизни вследствие изменения погодных условий. Но, как и во всех остальных случаях, после адаптации и привыкания к новому городу воспринимаемое ими качество их жизни вернулось обратно к уровню, предшествовавшему переезду. Итог: даже если в краткосрочном периоде вы испытываете по отношению к чему-то сильные чувства, в долгосрочной перспективе ваш уровень счастья останется на прежнем уровне.
Желанные и нежеланные перерывы
Предположим, гедоническая адаптация представляет собой пеструю и неоднородную субстанцию. Каким образом мы могли бы воспользоваться этим фактом для улучшения качества нашей жизни? Когда адаптация работает в наших интересах (например, адаптация после тяжелой травмы), нам достаточно просто пустить этот процесс на самотек. Но как насчет случаев, когда мы хотим, но не можем адаптироваться? Или, наоборот, хотим продлить чувство эйфории, связанное с покупкой нового автомобиля, поездкой в новый город, знакомством с интересным человеком и т.д.?
Один из способов приостановки адаптации заключается в прерывании процесса. В серии экспериментов ученые Лейф Нельсон и Том Мейвис измерили, каким образом небольшие перерывы (названные ими гедоническими нарушениями) влияли на состояние удовольствия или раздражения, которые человек испытывает при приятных или болезненных переживаниях. В сущности, они хотели оценить, способны ли перерывы в приятном опыте продлить состояние удовольствия, а перерывы в неприятном опыте — уменьшить раздражение.
Перед тем как я опишу эксперимент и его результаты, представьте себе, что вам предстоит сделать не очень приятную работу. Это может быть подготовка налоговой декларации, изучение материалов к экзамену, мойка окон во всей квартире или написание поздравительного письма нелюбимой тетушке Тэсс и ее многочисленной семье. Вы выделили один день, чтобы разобраться с неприятной задачей, однако в какой-то момент задаетесь вопросом, что для вас лучше: завершить работу сразу или сделать перерыв в середине? Или давайте предположим, что вы лежите в горячей ванне со стаканом холодного малинового чая, или едите целую миску свежей клубники, или вам делают массаж горячими камнями. Хотите ли вы испытать все удовольствие сразу или сделать перерыв и заняться чем-то другим хотя бы на короткое время?
Лейф и Том обнаружили, что люди обычно склонны приостанавливать неприятную для них работу, а когда разговор заходит о приятном опыте, они стремятся насладиться им без каких-либо перерывов. Однако, помня об основных принципах адаптации, Лейф и Том предположили, что на самом деле происходит обратный эффект. По их мнению, любой перерыв будет препятствовать получению людьми соответствующего опыта: иными словами, вредно прерывать неприятное дело, и, напротив, имеет смысл прерывать удовольствие.
Чтобы проверить, насколько верна часть гипотезы, связанная с болезненными ощущениями, Лейф и Том раздали участникам группы наушники и включили «мелодичные» звуки... пылесоса. Причем они взяли не маленький домашний пылесос — в уши участников ворвался шум большого промышленного агрегата. Первая группа «наслаждалась» им пять секунд. Второй, менее удачливой группе предстояло пройти через то же неприятное испытание, однако они должны были слушать шум машины на протяжении бесконечно долгих 40 секунд.
Представьте себе, с какой силой бедолаги вцепились в подлокотники кресел и заскрежетали зубами!
И наконец, третьей группе участников предстояло слушать шум пылесоса на протяжении сорока секунд. Затем следовало несколько секунд тишины, а потом — тот же самый раздражающий звук, на этот раз в течение всего пяти секунд. С объективной точки зрения последняя группа подвергалась более длительному воздействию неприятного шума, чем любая из двух других групп. Остались ли они более недовольными? (Попробуйте проделать это упражнение дома. Попросите своего друга включать и выключать пылесос, а сами прилягте на пол рядом с ним. Обратите внимание, насколько сильное раздражение вы будете испытывать в последние пять секунд эксперимента при каждом наборе условий.)
По окончании звукового воздействия участники оценивали степень своего раздражения в течение последних пяти секунд опыта. Лейф и Том обнаружили, что большинство участников, которым повезло прослушать лишь пятисекундный шум, оказались более раздраженными, чем те, кому довелось слушать этот шум на протяжении более длительного времени. Как вы уже, наверное, догадались, результаты эксперимента свидетельствуют о том, что люди, слышавшие шум на протяжении 40 секунд, смогли адаптироваться к нему и поэтому посчитали, что пять секунд прослушивания шума были не так уж и плохи. Но что же случилось с теми, кто слушал шум с небольшим перерывом? Как оказалось, перерыв значительно ухудшил их состояние. Адаптация исчезла, а напряжение вернулось.
Оценка степени раздражения при проведении опыта без перерыва или с перерывом.
Участники подвергались пятисекундному звуковому воздействию (А), 40-секундному воздействию (Б) или двойному воздействию: сначала на протяжении 40 секунд, затем, после небольшой паузы - еще пятисекундному воздействию (В). Во всех случаях участникам было предложено оценить степень своего недовольства, возникавшую в течение последних пяти секунд опыта.
Какова мораль этой истории? Вы можете считать, что перерыв в течение неприятного или раздражающего вас занятия будет для вас благом. Однако на самом деле перерыв снижает вашу способность к адаптации, поэтому, когда вы возвращаетесь к неприятной работе, она кажется вам гораздо неприятнее, чем вначале.
Занимаясь уборкой своего дома или подготовкой налоговой декларации, следует продолжать работу как можно дольше — в идеале до полного завершения.
А как обстоят дела с приятным опытом? Лейф и Том предложили двум другим группам участников трехминутный сеанс массажа в одном из шикарных массажных кресел. Сеанс для первой группы продолжался 3 минуты без перерыва. Массаж для второй группы строился по другой схеме: сначала 80 секунд массажа, затем 20-секундный перерыв и снова продолжение массажа. В общей сложности чистое время массажа составило 2 минуты 40 секунд — то есть на 40 секунд меньше, чем у группы, получавшей массаж без перерыва. По окончании массажа участникам из обеих групп было предложено оценить, насколько приятным было для них это испытание. Как выяснилось, участники, прошедшие два коротких сеанса массажа с перерывом, не только получили большее удовольствие, но и заявили, что они будут готовы заплатить за аналогичный прерванный массаж в два раза больше.
Оценка приятного опыта, полученного с перерывом к без перерыва
Участники проходили либо один трехминутный сеанс массажа (А), либо сеанс массажа продолжительностью 80 секунд, за которым следовал 20-секундный перерыв, а затем второй 80-секундный сеанс (Б). Во всех случаях участникам было предложено оценить степень их удовольствия от массажа.
Очевидно, что эти результаты полностью противоречат нашим интуитивным догадкам. Что может быть слаще того момента, когда вы позволяете себе отвлечься от подготовки налоговой декларации, пусть всего лишь на несколько минут? Что может заставить вас отложить ложку в процессе поедания прекрасного вишневого мороженого от Ben и Jerrys, особенно когда вы предвкушали это удовольствие на протяжении всего дня? Для чего вылезать из теплой ванны и становиться ногами на холодный пол, чтобы налить себе новую порцию напитка? Гораздо проще попросить сделать это кого-то другого.
В этом-то и заключается весь смысл: прежде чем делать перерыв в процессе выполнения неприятного задания, подумайте о том, насколько сложно вам будет снова вернуться к работе над ним. Аналогичным образом: если вы не хотите покидать горячую ванну, чтобы добавить напиток (себе самому или вашему романтическому партнеру), подумайте о том, насколько приятным для вас будет возвращение в теплую воду (я уж не говорю о том, что ваш партнер, скорее всего, не поймет, что вы совершаете это действие в своих собственных интересах, и оценит ваш «подвиг»).
Новые рубежи
Мы способны адаптироваться к широкому спектру новых обстоятельств, однако часто не в состоянии оценить, каким образом и в какой степени эти обстоятельства изменят нашу жизнь. Мы считаем, что болезненный или оскорбительный опыт останется с нами на всю жизнь и что вещи, доставляющие нам удовольствие в данную минуту, будут вызывать наш восторг и дальше.
Адаптация представляет собой процесс, действующий на глубоком физиологическом и психологическом уровне и влияющий на множество аспектов нашей жизни.
Вследствие всеобъемлющего характера адаптации в ней существует множество аспектов, нам непонятных. К примеру, неясно, используем ли мы полную или частичную гедоническую адаптацию по мере привыкания к новым жизненным обстоятельствам. Также неясно, каким именно образом гедоническая адаптация оказывает на нас свое магическое воздействие. Тем не менее определенный свет на эту проблему может пролить история, приключившаяся со мной. (Оставайтесь на линии, потому что впереди вас ждет рассказ о других исследованиях в области гедонической адаптации!)
***
Для иллюстрации сложности процесса гедонической адаптации я бы хотел поделиться с вами несколькими примерами того, как мне не удалось полностью адаптироваться к обстоятельствам собственной жизни. После случившегося со мной несчастного случая последствия моей травмы были видны невооруженным глазом (у меня заметные шрамы на шее, лице, руках, ногах и ладонях), вследствие этого я начал ловить взгляды окружающих. Я понимал, как именно выгляжу в их глазах, и это понимание давало мне основания считать свою жизнь в будущем достаточно безрадостной. Последние годы я не так уж часто встречаюсь с новыми людьми, поэтому гораздо более спокойно отношусь к тому, как выгляжу в глазах окружающих. Однако, посещая массовые мероприятия и заводя новые знакомства, я замечаю, что крайне внимательно слежу за тем, как именно люди смотрят на меня и как отвечают на рукопожатие моей травмированной руки.
Вам может показаться, что за прошедшие годы я должен был адаптироваться к своему новому облику, однако время не дало мне возможности снизить степень своей чувствительности. Разумеется, сейчас я выгляжу гораздо лучше, чем прежде (шрамы со временем рассасываются, к тому же я прошел через множество операций), однако степень моей обеспокоенности впечатлением, производимым на других, практически не уменьшилась. Почему же адаптация мне не помогла? Возможно, ответ кроется все в том же эксперименте с пылесосом. На меня постоянно смотрят новые и новые люди, и моя реакция на их взгляды не позволяет адаптации сделать свое дело.
Вторая проблема с адаптацией связана с моими мечтами и фантазиями. Сразу же после несчастного случая я представлял себе, как возвращаюсь в мое прежнее молодое, здоровое и неповрежденное тело.
Можно со всей уверенностью сказать, что я либо отрицал, либо пытался игнорировать перемены в собственной внешности. Через несколько месяцев началась адаптация: мои мечты начали связываться с методами лечения, процедурами, жизнью в больнице и различными медицинскими приспособлениями. Во всех этих фантазиях мой образ оставался прежним; мне казалось, что я все тот же молодой человек, по какой-то странной прихоти судьбы привязанный к медицинским приборам. Наконец примерно через год после несчастного случая я смог отказаться от собственного образа в своих фантазиях — и превратился в постороннего наблюдателя. Я больше не погружался в мучительные размышления, понимая, насколько серьезными были мои травмы (что хорошо), однако я никак не мог впустить внутрь себя новый, более реальный образ (что плохо). Разрушение фантазий отчасти полезно, однако даже если не погружаться в их фрейдистский анализ, казалось, что моя адаптация к новой ситуации завершилась полным крахом.
Третий пример личной адаптации был связан с моей способностью обрести счастье в профессиональной жизни и стать ученым. Я смог найти работу, позволяющую мне работать больше, когда я чувствую себя хорошо, и больше отдыхать, когда я испытываю сильную боль. Я думаю, что при выборе профессионального пути моя способность жить с учетом возникших ограничений была во многом связана с тем, что я называю активной адаптацией. Адаптация этого типа не является ни физической, ни гедонической — скорее напоминает естественный отбор в рамках теории эволюции. Я вынужден был делать множество мелких изменений в длительной цепи событий так, чтобы исход соответствовал всем имеющимся обстоятельствам и ограничениям.
Ребенком я никогда не мечтал о том, чтобы стать ученым (наверняка вы тоже об этом не фантазировали), и выбор мной карьеры был медленным, пошаговым и в итоге растянулся на многие годы. Я был одним из самых тихих учеников в школе: при случае открывал рот, чтобы пошутить, но уж никак не для того, чтобы поучаствовать в научной дискуссии. В течение первого года учебы в университете я продолжал проходить лечение и носил специальный медицинский компрессионный костюм Jobst (эластичный, покрывавший меня с головы до пят). Множество привычных для большинства студентов занятий были мне недоступны. Так что же я сделал? Я участвовал во всех мероприятиях, в которых только мог, и без остатка предавался учебе (многие мои бывшие учителя в школе не поверили бы своим глазам).
Со временем я начал уделять все больше внимания академической работе. Я начал получать удовольствие от учебы. Также я нашел для себя источник удовлетворения, выражавшийся в возможности доказывать себе и другим, что по крайней мере одна часть меня — мои взгляды, идеи и образное мышление — не изменилась. Мой образ жизни и занятия, которые нравились мне все больше, привели к некоторым изменениям личности. В какой-то момент мне стало совершенно ясно, что я смог достичь правильного соответствия между своими ограничениями, способностями и научной жизнью. Мое достижение не было внезапным — оно основывалось на множестве небольших шагов, каждый из которых приближал меня к жизни, которая в настоящий момент меня полностью устраивает и к которой я наконец привык (и, к счастью, способен ею наслаждаться).
***
Размышляя о своей травме — сильной, болезненной и в конечном счете изменившей всю мою жизнь, — я не перестаю удивляться, до чего хорошо все сложилось в итоге. Я обрел счастье и в личной, и в профессиональной жизни. Более того, боль, через которую я прошел, с годами кажется все более слабой; я не только научился с ней справляться, но и обнаружил ряд способов, позволяющих мне снизить ее влияние. Смог ли я полностью адаптироваться к нынешней ситуации? Нет. Но я смог продвинуться в процессе адаптации гораздо дальше, чем мог представить себе в восемнадцать лет. И я искренне благодарен волшебной силе адаптации.
Выгодный союзник
Теперь, когда мы лучше понимаем процессы адаптации, можем ли мы использовать ее принципы для того, чтобы лучше управлять собственной жизнью?
Позвольте мне рассказать вам историю Энн — студентки-старшекурсницы университета. Последние четыре года Энн делила небольшую комнату без кондиционера и со старой уродливой мебелью с двумя крайне неряшливыми студентками. Все это время она спала на верхнем ярусе двухъярусной кровати и не имела места для одежды и любимых книг.
За месяц до выпуска Энн получает предложение о прекрасной работе в Бостоне. В надежде на скорый переезд в первую собственную квартиру она составляет список вещей, которые хотела бы купить на первую зарплату. Каким должно быть ее решение, позволяющее максимизировать счастье в долгосрочной перспективе?
Первый вариант действий: Энн берет свою зарплату (разумеется, после уплаты арендных платежей и прочих счетов) и начинает ее транжирить. Она может купить новый красивый диван, шикарный мягкий матрас, плазменный телевизор с огромной диагональю и даже сезонный абонемент на игры баскетбольной команды «Селтикс».
Проведя столько лет в неудобной остановке, она может наконец сказать себе: «Пришло время получать удовольствие!» Другой вариант заключается в том, чтобы сделать процесс покупок более постепенным: начать с удобной кровати, через шесть месяцев раскошелиться на новый телевизор, а еще позже — на какое-то другое крупное приобретение.
Хотя большинство людей в положении Энн думают о том, как максимально украсить новую квартиру и поэтому начинают активно тратить деньги, читателям этой книги уже должно быть ясно, что с учетом склонности человека к адаптации Энн будет куда более счастливой, если начнет воплощать «постепенный» сценарий. Энн может «купить больше счастья» за свои деньги, если ей удастся ограничить размер покупок, делать перерывы и замедлить процесс адаптации.
Урок этой истории связан с замедлением удовольствия. Новый диван может радовать вас в течение нескольких месяцев, но вам стоит задуматься о покупке нового телевизора только после того, как исчезнет острота ощущений, связанных с диваном. В случае если вам, напротив, нужно сокращать свои расходы, следует делать обратное: как можно быстрее снять менее дорогую квартиру, отказаться от кабельного телевидения и привычного кофе в популярной кофейне. Да, в этом случае ваша боль окажется острее, однако время страдания значительно сократится.
Каким образом распределение покупок по времени делает вас более счастливыми
Приведенный ниже график иллюстрирует два возможных подхода Энн к своим тратам. Зона под пунктирной линией показывает уровень ее счастья при выборе стратегии неконтролируемых покупок. Потратив деньги, Энн будет чувствовать себя очень счастливой, однако ее счастье будет таять по мере привыкания к новым вещам. Площадь под сплошной линией отражает уровень ее счастья при использовании последовательной стратегии покупок. В этом случае Энн не будет испытывать после покупок столь же сильного счастья, как в первом случае, однако оно будет более длительным благодаря постоянным покупкам. Какой же вариант лучше? По всей видимости, при использовании последовательного подхода Энн сможет создать для себя более высокий уровень общего счастья.
Другой способ использования адаптации в наших интересах состоит в создании лимитов нашего потребления — как минимум потребления алкоголя. Один из моих руководителей в университете, Том Уоллстен, говорил, что хотел бы стать экспертом по винам стоимостью 15 долларов за бутылку и меньше. Он считал, что, начав покупать прекрасное вино по 50 долларов, он в какой-то момент привык бы к определенному уровню качества и уже не мог бы получать удовольствие от более дешевого вина. Более того, он предположил, что, начав с вина по 50 долларов за бутылку, он с течением времени перешел бы на более дорогое вино ценой по 80, 90 и даже 100 долларов — просто потому, что его вкус адаптировался бы к более высокому уровню. Наконец, он предположил, что, если бы он начал свое «путешествие» с менее дорогих сортов, его вкусы стали бы более чувствительными к изменению качества вина в предпочитаемом им диапазоне, за счет чего росло бы и его удовлетворение. Размышляя таким образом, Том смог избежать гедонической беговой дорожки, удержать свои расходы под контролем и осуществить свое желание — стать экспертом в области вина по 15 долларов за бутылку.
***
Действуя в том же ключе, мы можем использовать адаптацию для того, чтобы максимально повысить общую удовлетворенность в жизни за счет перераспределения инвестиций от продуктов и услуг, дающих нам постоянный поток опыта, в сторону сравнительно более временных и мимолетных. Например, стереосистема и мебель обеспечивают нам постоянный опыт, поэтому к ним очень легко адаптироваться. С другой стороны, преходящий опыт (четыре дня отдыха, прыжки с парашютом или концерт) является мимолетным, поэтому вы не сможете в той же мере адаптироваться к нему. Я не рекомендую вам продать свой диван и потратить деньги на затяжные прыжки с парашютом, но важно понять, что именно в наших действиях является более, а что менее чувствительным к адаптации. Если вы размышляете, инвестировать ли деньги в преходящий опыт (прыжки с парашютом) или же в постоянный опыт (новый диван), выберите первое. Эффект счастья от покупки дивана может оказаться гораздо менее значительным, чем вы ожидаете, а эффект удовольствия от прыжка с парашютом и связанные с ним воспоминания останутся с вами гораздо дольше, чем вам может показаться.
***
Чтобы повысить уровень вашего удовольствия, подумайте о том, как впустить в вашу жизнь больше интуиции и непредсказуемости. Вот вам небольшой пример. Замечали ли вы, насколько человеку трудно почувствовать эффект от щекотки самого себя? Почему? Потому что, стараясь пощекотать себя, мы заранее знаем, как будут двигаться наши пальцы, и эта идеальная предсказуемость убивает все ощущения от щекотки. Интересно, что, щекоча правую сторону нашего тела правой же рукой, мы не чувствуем щекотки, но когда мы правой рукой щекочем левую сторону, то небольшая разница во времени реакции нервной системы правой и левой стороны тела может вызвать эффект непредсказуемости (хотя и на достаточно низком уровне), и в результате мы можем почувствовать небольшую щекотку.
Выгоды случайности для нашей личной жизни ясны, но этот урок имеет важное значение также и для нашей карьеры. Как утверждал экономист Тибор Скитовски в книге The Joyless Economy, люди склонны к безопасным и предсказуемым действиям, демонстрирующим устойчивый прогресс. Однако, по мнению Скитовски, реальный прогресс, как и подлинное удовольствие, связан с рискованными действиями. Так что в следующий раз, когда вам доведется делать презентацию или выбрать проект для осуществления, попробуйте делать что-то по-новому. Ваша попытка рассмешить окружающих или успешно поработать с представителями других подразделений компании может закончиться неудачей, но с большой вероятностью сможет привести и к реальным изменениям.
***
Еще один урок адаптации связан с решениями, которые принимают люди вокруг нас. Когда другие обладают тем, чего нет у нас, сравнение очевидно, и, как следствие, наша адаптация может замедлиться. Для меня пребывание в больнице в течение трех лет было сравнительно легким испытанием, потому что меня окружали люди со сходными травмами и мои способности к преодолению боли были примерно теми же, что и у окружающих. Только когда я вышел из больницы, я смог в полной мере оценить свои ограничения и трудности, — и осознание этого оказалось для меня трудным и тяжелым.
Давайте обратимся к практическому примеру. Скажем, вы хотите купить конкретную модель ноутбука, но полагаете, что она стоит слишком дорого. Остановив свой выбор на более дешевой модели, вы, скорее всего, привыкнете к ней с течением времени — но только до тех пор, пока у вашего соседа не появится именно тот ноутбук, который вы хотели купить изначально. В этом случае ежедневное сравнение своего ноутбука с ноутбуком соседа замедлит процесс адаптации и сделает вас более несчастным. В целом этот принцип означает, что при рассмотрении процесса адаптации мы должны помнить о возможности возникновения всякого рода сравнений и о том, что они могут в той или иной степени повлиять на нашу способность к адаптации. Печальная новость заключается в том, что наше счастье в определенной степени зависит от нашей способности «жить не хуже людей». Хорошая же новость — в том, что, имея возможность контролировать свою окружающую среду (то есть выбирая для сравнения людей, которые не заставляют нас чувствовать себя плохо), мы можем стать более счастливыми.
***
Последний урок этой главы заключается в том, что не все переживания приводят к одинаковому уровню адаптации и что не все люди одинаковым образом реагируют на процесс адаптации. Поэтому мой совет — изучить свою собственную модель адаптации и понять, что позволяет нажать «кнопку включения» адаптации, а что нет.
В конце концов, все мы так или иначе выступаем в роли лягушек в горячей воде. Наша задача состоит в том, чтобы выяснить, каким образом адаптация может работать в наших интересах, — это даст нам возможность пользоваться хорошим и избегать плохого. Для этого необходимо «измерять температуру воды». Когда вода становится слишком горячей, необходимо вовремя выскочить из нее и найти прохладный пруд — то есть выявить, в чем заключается наше удовольствие от жизни, а затем насладиться жизненными радостями. Позволю себе процитировать великого философа — лягушонка Кермита: «Жизнь хороша, когда вам хватает мух».
Назад: Глава 5. Поговорим о мести: что заставляет нас искать справедливости?
Дальше: Глава 7. Hot or Not: адаптация, ассортативное скрещивание и рынок красоты
