Глава 4
Звонко лопалась сталь под напором меча,
Тетива от натуги дымилась,
Смерть на копьях сидела, утробно урча,
В грязь валились враги, о пощаде крича,
Победившим сдаваясь на милость.
(В.С. Высоцкий)
Заалел восток. Сорок девушек-лучниц, по широкой дуге объехав лагерь Вышеславского, спешились. Прокрались в тыл лагеря к холму, где расположился шатер графа и Барбары и где лежали длинные ящики. Залезли на деревья, росшие на соседнем холме, шагах в двухстах от шатра. Я перед этим подробно объяснил девушкам их задачу:
— Каждая, кто попадёт стрелой в квадратный ящик, получит красавца-жениха, — девчонки захихикали, но глазки-то загорелись, — и постарайтесь удержаться на деревьях, когда бабахнет.
— Что бабахнет? — спросила одна из них.
— Попадешь в ящик, увидишь, что бабахнет.
Я с Фёдором и Марысей, привязав коней, влезли на огромный, высоченный дуб, стоявший чуть сбоку от лагеря графа. Оттуда открывался прекрасный обзор на поле предстоящего сражения.
И вот показались на горизонте первые ряды войска Плоцкого. В лагере графа началась суматоха. Солдаты одевали доспехи, седлали коней. С длинных ящиков сорвали верхние доски и на свет божий выглянули бронзовые жерла. Низ ящика служил лафетом.
— Пушки! — ахнул Фёдор.
— А ты думал, там наряды пани Барбары? — съязвил я, — ну, не дуйся. Ты всё же человек штатский, потому и не догадался.
— Мог бы и додуматься, — с досадой на себя сказал Фёдор.
Барбара, одетая в свой походный костюм цвета хаки, суетилась возле орудий. Каждую пушку обслуживали шесть человек. Один доставал из квадратного ящика мешочки с порохом и заталкивал в дуло пушки. Банником порох тут же задвигали вглубь орудия. Молодец, Барбара, до мешочков додумалась! Отнюдь не дура. Вот и пыжи забивают. Теперь сыплют картечь. Ай, да Барбара! Картечь — не ядро, такую просеку в рядах войска прорубит.
А войско — вот оно. Армия Плоцкого остановилась в низине. Н-да. Не великий стратег этот князь. На численный перевес надеется. Сейчас артиллерия тебе покажет, что такое перевес.
На небольшой холм взошёл князь со своими военноначальниками — там реяло княжеское знамя, а рядом с ним — королевский штандарт. Значит, и «королевус» Брабарии тут.
Барбара, склонившись над одним из орудий, крутила винт, изменяющий угол наклона ствола. Ещё и наводчица! Вот на полки пушек насыпана затравка, а в руках канониров задымились фитили. Двадцать пушек — это не шутка. Пять батарей, артиллерийский полк по старым меркам.
Лучники графа стояли у подножия холма. Их было немного. А многочисленная кавалерия, разделившись на две группы, расположилась справа и слева от холма.
Пехота Плоцкого остановилась шагов за пятьсот от холма с пушками. Король, сняв щегольскую шляпу, прокричал что-то, призывая, наверное, к победе. Пехотинцы равняли ряды перед атакой, но артиллеристы не стали ждать, пока они подравняются. Пятьсот метров для пушек, выдвинутых на прямую наводку — пустяк. И грянул залп из двадцати орудий. Порох был дымным, но дым ветром быстро отнесло в сторону. Стало видно, как споро перезаряжают пушки.
Последствия залпа для армии Плоцкого были ужасающими. Мало того, что половину пехоты выкосило картечью. Барбара не зря сама наводила одно орудие. Его заряд картечи ударил по холмику, где располагался князь со своей свитой. Теперь холм был пуст. Ни короля с его шляпой, ни штандарта, ни князя, ни его знамени.
Пока пехотинцы приходили в себя, грянул второй залп, уничтоживший не только остатки пехоты, но и лучников, стоящих за ней. Среди оставшихся в живых воинов князя, похоже, нашелся какой-то командир. Приказ отдан, и вот княжеская конница выдвинулась вперёд, опуская копья наперевес. Но натренированные артиллеристы не промедлили с перезарядкой. Банники так и летали в их руках. В третий раз дым скрыл орудия, а стройные ряды кавалерии превратились в кровавое месиво из людей и коней.
На холм взлетел граф Збышек на своём могучем коне, ведя в поводу белоснежного жеребца. Барбара легко вскочила в седло, граф протянул ей небольшой, но остро отточенный меч. И графская конница, свистя и улюлюкая, бросилась в погоню за мечущимися в панике по полю группками людей — остатками мощной армии, прекратившей своё существование.
Лучники графа, немного помедлив, бросились вперёд от подножия холма — пограбить раненных, добивая их, помародёрствовать среди трупов. А графские конники, рубя на скаку беглецов, увидели впереди негустую цепь людей. В азарте и пылу погони, продолжая мчаться во весь опор, обнаружили, что цепь пехотинцев прикрыта вбитыми в землю кольями. Пехотинцы крепко сжимали в руках длинные пики с остро заточенными наконечниками. И вдруг за этими пехотинцами поднялись с земли стрелки с натянутыми луками. Их было всего триста человек, но это были лучшие лучники страны. Запели спускаемые тетивы и полетели длинные боевые стрелы, неся смерть.
Одна из девушек, сидевших на деревьях, в подзорную трубу увидела, что кавалерия домчалась до кольев и подала знак подругам. Горящие стрелы полетели в ящики с порохом. Бомбардиры отдыхали от трудов праведных и крышки пороховых ящиков беспечно не закрыли. По-видимому, очень уж хотелось девчонкам красивых женихов, потому что не промахнулась ни одна. Грянули взрывы, сливаясь в один мощный взрыв. Чёрный столб дыма поднялся в небо над холмом. На лучников-мародёров посыпались обломки пушек, ящиков-лафетов, растерзанные взрывом тела артиллеристов.
Я спрыгнул с дуба, вскочил в седло. Клинок смерти вибрировал в моей руке и пел свою Песню. Фёдор хотел последовать за мной, но Марыся закричала: «Федя, я застряла, помоги слезть!». Ай да артистка, классно исполняет порученную мною роль.
А перед кольями творилось что-то невообразимое. Первый залп «лесных братьев» был убийственно метким. Мгновенно образовался вал из умирающих и умерших всадников, бьющихся в агонии раненных лошадей. Задние ряды кавалерии, перескакивая через этот вал, не в силах сдержать разбег своих коней, напарывались на торчащие из земли колья. И тут же их доставали длинные пики пехотинцев. Сразу же после взрыва на поле появились всадники с зелеными повязками на руках и принялись рубить направо и налево тех, у кого повязок не было. Они зажали в клещи остатки кавалерии графа Вышеславского. Лучники били на выбор графских солдат, пытающихся повернуть своих коней навстречу всадникам барона и Казамира.
Нещадно избивая попадавшихся на пути графских лучников, которые разбегались во все стороны, оглушенные взрывом, я врезался в толпу вражеских кавалеристов, выкашивая их Клинком, словно траву. Граф Збышек Вышеславский возник передо мной с занесённой для удара секирой, но меч перерубил её рукоять. Граф схватился за двуручный меч, висевший у седла, но Клинок смерти отрубил ему правую кисть, затем левую руку по локоть, потом обе руки по плечи — кольчуга от него не спасала. Граф стал падать с коня и тогда Клинок снёс ему на лету голову, да с такой силой, что она отлетела на несколько шагов в сторону.
Увидев гибель графа, его всадники, прекратив всякое сопротивление, ударились в бегство. Но спастись удалось немногим. А вот хвост белого жеребца Барбары я увидел так далеко, что догнать её не представлялось возможным.
Победа была полной и безоговорочной. Всадники Кублицкого добивали лучников графа, пытавшихся оказать сопротивление. Но большинство сдавалось на милость победителей.
Никем не останавливаемые, «лесные братья» дошли до Брекслава и заняли королевский дворец. Охрана сделала робкую попытку воспрепятствовать такому бесчинству, но потом предпочла остаться в живых. И бородатые лучники разбрелись по покоям дворца. Стах всё же оказался на высоте: выставил у дворца часовых, собрал всех слуг и придворных, объявил о смерти короля и о том, что теперь будет новый король. Забрал у виночерпия ключи от винных подвалов. Донован и Олеся ему помогали. «Амазонки» охраняли покои королевы и винные подвалы. Донован прохаживался по дворцу, выгоняя лучников и пехотинцев, отсылая их всех на сбор в большой гостинице «Весёлый лучник», где их ждёт бесплатная выпивка.
И уже послали в лагерь гонцов, чтобы все, оставшиеся в лагере, отправлялись либо по домам, либо шли-ехали в Брекслав. За Барбарой отрядили погоню из всадников Казимира. Но оказалось, что она заперлась в замке Вышеславского, вместе с десятком уцелевших лучников и двумя десятками кавалеристов. Оставили полусотню конников сторожить выход из замка.
В Брекславе, Вышемысле, Плоцке и других городах королевства народ устраивал гулянья. Оставшиеся в стороне от войны, графы и бароны спешили в столицу, изъявить свою преданность новому королю. Фёдора и Марысю торжественно, под одобрительный гул и радостные вопли народа, усадили на королевские троны. Овдовевшей королеве назначили небольшую пенсию и оставили домик с садом — её загородную резиденцию. Все «лесные братья» получили освобождение от налогов на десять лет. Барон Кублицкий стал князем. Казимир — бароном. Казимиру досталось баронство Кублицкого, а тому — владения покойного Плоцкого. Прибывшие на коронацию графы и бароны с огорчением узнали, что налоги на крестьян снижены до минимума. Правда, за это им выдали из королевской казны денежную компенсацию. Вообще, всю королевскую казну распотрошили. Золотой дождь пролился на всадников Кублицкого, на «лесных братьев» и семьи, прятавшиеся в лесном лагере, на тех, кто «лесным братьям» помогал. Но Фёдор был спокоен:
— Роскоши поубавим, введём новые, справедливые налоги, будем развивать экономику — казна и наполнится. А пока — пусть народ отдохнёт чуть-чуть от гнёта. Не будем забывать наш девиз. Свобода есть, братство есть, ну, а равенство — оно как линия горизонта — можно стремиться, но достичь нельзя. Ну, не может дурак быть равным умному.
Я толкнул его кулаком в бок:
— Мудёр ты не по годам, ваше величество.
— Да, уж. Кстати, я забыл приказать тебя повесить за тот фокус на дубе с застрявшей Марыськой. Думал, что жена мне не расскажет, кто ей велел меня к битве не допустить?
— Ещё раз повторю: не царское это дело. Управились и без тебя. А шальная стрела бы свистнула, мы бы и не узнали, где ты капсулу спрятал.
— Ах, вот в чём твой интерес был. А я-то думал, ты о моей жизни печёшься. Гей, стража, вздёрните-ка этого молодца посреди дворца.
— Ишь, стихоплёт выискался. Не нахлебался ещё романтики?
— С ума сошёл? Только королём стал. Интересно же поправить страной. Да и Марыська там, в будущем, не уживётся. А здесь — вон как счастлива.
— Ещё бы — королева. Причём по призванию и поведению, а не по родословной.
— Спасибо, Сергей. Если бы не ты — зимовали бы мы сейчас в лесу с этой королевой. Когда отправляться думаете?
— Ещё одно недоделанное дельце…
— Барбара?
— Она самая.
Штурма замка не было. Привели к нему сотню лучников и предложили обитателям замка его покинуть, потому как через полчаса он будет разрушен до основания. Всех их, как злостных пакостников, ждёт принудительный труд на рудниках. Кто дёрнется — утыкаем стрелами, как ежа иголками.
Безоружные и понурые выходили из замка последние солдаты графа. Их тут же заковывали в кандалы и сажали в повозки. Много грехов на них числилось. Именно поэтому и пытались они спрятаться. Но Барбары среди них не было.
— А где же пани Барбара? — спросил я у пленников.
— Там, в замке, выходить не желает.
— Ну, что ж, её воля.
Марыся привезла в мягком, удобном шарабане Ядвигу. Она хотела увидеть конец замка Вышеславских. Была она и на коронации в Брекславе, который собирались переименовать, как и всё королевство. Но пока не решили, как именно.
Я не мог подойти к Ядвиге в столице — возможности не было. А сейчас подошел и вновь поцеловал её тёплые, морщинистые руки. Она притянула меня к себе и поцеловала в лоб.
— Спасибо. И за внучку спасибо, и за народ наш. Любить и уважать будут короля Фёдора, но больше всего песен и легенд о тебе сложат.
Отойдя чуть в сторонку от всех, я согрел рукой Повелителя камней и произнёс приказ. Замка не стало. Он исчез. И даже не ушел в землю. Вместо него осталась большая куча песка, поверх которой сидела Барбара. В лохмотьях, едва прикрывавших тело, немытая и нечесаная, вся покрытая синяками. Мост через ров остался (он был деревянным). Барбара медленно перешла через него — худая и измождённая. Но не вызывавшая жалости.
— Они меня насиловали! Все, все! Заставляли им прислуживать, били, — истерично закричала она и зарыдала, закрыв лицо руками в струпьях и в коросте.
— Отвезите её в дальнюю, глухую деревушку, да и оставьте так, как есть. Хуже ей уже не будет. Смерти она не заслужила. Выживет — человеком станет. Умрёт — собаке — собачья смерть.
Ядвига хлопнула пару раз в ладоши:
— Не нарадуюсь я на тебя. Заслужил ты свою жену, ох, заслужил. Обереги сохранил?
— А то!..
— Это шучу я так. Провожать тебя не пойду, грустно мне будет, горько. Вот ещё твоей жене от меня подарки, — протянула ореховый ларчик. — Там металла нет. А обереги придётся из оправы вынуть. Фёдор мне объяснял, что металл нельзя. Потом обереги в новую оправу вставишь, там сила не в оправе, а в камнях. Шнурки сохрани, они диковинной, вечной кожи. А с Клинком что делать будешь?
— Не знаю. И с собой взять нельзя, и оставить нельзя. Наверное, всё же рискну взять с собой. Заверну в толстый-претолстый слой воловьей кожи. Может быть, и проскочит.
Ядвига прикрыла рукой глаза, помолчала с минуту и сказала:
— Бери с собой. Он не помешает вам. Всё. Прощай. Счастливого пути, — и шарабан уехал.
Глава 5
Чистоту, простоту мы у древних берём,
Саги, сказки — из прошлого тащим, -
Потому, что добро остается добром -
В прошлом, будущем и настоящем!
(В.С. Высоцкий)
Провожать меня и Донована приехала целая толпа народа. Вся поляна возле капсулы была запружена людьми, а лесная дорога, проходившая у поляны, заставлена конями и повозками — от простой телеги до королевской кареты. В отличие от капсулы Маковски, которая была серого цвета, капсула Фёдора — ярко-зелёная. Места нам двоим в ней вполне хватает. И подарки влезут.
Новоиспеченный барон Казимир приволок с собой бочонок с медовухой. Узнав, что из-за железных обручей на бочонке мы его с собой взять не сможем, огорчился. Но тут же, вылив в себя полбочонка этой самой медовухи, успокоился и полез к Доновану «почеломкаться».
Князь Кублицкий привёз глиняную, огромную бутыль, оплетённую лозой и запечатанную сургучом.
— Вино из княжьего подвала. Полста лет ему.
Подарили нам медвежий окорок и копчёную кабанью ногу. Всучили огромного осетра. Дали деревянную корчагу с медовыми сотами. «Амазонки» одели нам на головы венки из полевых цветов и, слегка смущаясь, подхихикивая друг над дружкой, по очереди расцеловали нас своими сочными, свежими губами.
За этими поцелуями ревниво наблюдали их статные красавцы-женихи. Фёдор помог мне выполнить данное лучницам обещание. и нашел им сорок красивых парней.
Впрочем, сами «амазонки» были тоже красавицами — не зря убегали в лес от графских прислужников.
Бережно поставил я в капсулу ореховый ларец от Ядвиги, а ещё один ларец из дерева вручил нам Фёдор.
— Золото вам нельзя, а это можно. Ещё никому не помешало.
Не утерпев, мы открыли ларец тут же. Он был наполнен самоцветами: изумруды, рубины, сапфиры, топазы, опалы…
— Фёдор, тебе это самому не помешает, точнее, королевской казне, — пытались отказаться мы.
— Берите, берите, а то ещё насыплю, — пригрозил король.
— А это от меня, — сказал Стах и положил в ларец пригоршню крупных алмазов, — так как я теперь граф, то и подарок должен быть графским. Правда, графинюшка? И Олеся согласно кивнула. (Теперь ларец еле закрывался).
Все выпили на посошок знаменитой вудки, заедая свежеприготовленной олениной. Объятия, поцелуи, смех, слёзы…
И вот дверь капсулы закрыта. В моём набедренном кармане, многократно обёрнутый в воловью кожу, лежит кинжальчик с двумя камнями на эфесе. Страшно нажимать кнопку — а вдруг окажемся чёрте-где. Ведь в капсуле есть металл. Но Ядвига обещала мне счастливый исход, значит, всё обойдётся. Иначе бы я не рискнул подвергать Донована опасности. Нажал на кнопку возврата. Сейчас очертания капсулы изменятся, автоматика хронопортала зафиксирует это и потащит нас в наш мир. Возвращаемся!
Вот лицо Донована в последний раз исказила гримаса… Кажется, приехали. Открыл дверь капсулы, она не распахивалась, а задвигалась вовнутрь стенки. Так, стоим на платформе хронопортала. Возле пульта с кучей кнопок, переключателей и всяких приборов дремал в кресле мужчина в белом халате. При нашем появлении он потянулся и протяжно зевнул. Щелкнул каким-то тумблером и сказал:
— Передайте мистеру Маковски: они прибыли, — после чего обратился к нам: — С возвращением, господа. Однако, вы долго, очень долго добирались. Я здесь уже восьмой год работаю. Всё ждем вас и ждём. Сегодня вот мне дежурить выпало. А запахи какие чудесные! (Из капсулы на весь зал пахло копчёной осетриной и копчёным мясом.).
— И надолго наше прибытие задержалось? — Осторожно спросил Донован.
— Да ерунда, всего какие-то двенадцать лет.
Вот это было известие! Я уже привык к тому, что, пройдя через хронопортал, можно находиться в параллельном мире несколько дней или даже месяц-другой. А для тех, кто находится в нашем мире, проходит лишь несколько минут, от силы час-два. Здесь же парадокс получился обратным: на наших головах ещё не завяли венки, одетые нам «амазонками», благоухали подаренные копчёности, свежим был мёд в сотах. Аппаратура хронопортала показала, что мы возвращаемся. И этот сигнал длился целых двенадцать лет. Хронопортал не выключали, оставляли одного дежурного, следить за системами и дожидаться нашего появления.
Уже были построены для Маковски ещё два хронопортала. Уже и работали они вовсю, принося их хозяину прибыль. И на этих порталах парадокс времени действовал правильно: для путешественников проходили дни и недели, для персонала, оставшегося в нашем мире — минуты. Маковски чертыхался, но исправно ждал нашего возвращения.
И вот мы сидим в его кабинете. На столе источает дивный аромат копчёная кабанья ляжка, которую мы решили презентовать Теодору Маковски. Однако, хозяин кабинета настроен отнюдь не благодушно.
— Вы испортили хронопортал! Ведь знали же, что металл нельзя с собой брать! И, тем не менее, ученые уверяют, что металл в капсуле был. Ни одного животного я не получил! Понимаю, что в этом виновата Брековецкая, поэтому не требую с вас неустойку. (Нет, каков наглец?! Можно подумать, это не он нам Барбару подсунул?!). Хронопорт испорчен! А он стоит денег и очень немалых. Кроме того, вы не выполнили условий нашего договора! Аванс вы должны вернуть! И оплатить мне стоимость хронопортала! Всю стоимость!!!
— А после этого мы можем забрать его себе? Ведь, если мы оплатим его полную стоимость, значит, мы его купили, и он становится нашей собственностью, — вежливо спросил я у Маковски.
— Да забирайте! Если у вас найдётся двести миллионов кредов. Насколько мне известно, вы стоите лишь десять миллионов кредов, а у мистера Донована и миллион-то с трудом наберётся.
— Хронопорт стоит двести миллионов? Это подтверждено документально? — голос мой был вкрадчив.
— Ну, хорошо! Он стоит сто шестьдесят два миллиона кредов и это подтверждено документально! Но и таких денег у вас нет, — прорычал Маковски.
— Минуточку, — успокоил его я, набирая номер Генри Гамильтона, моего знакомого английского миллиардера. Увидев загорелое, улыбающееся лицо счастливого отца двоих детей (потом выяснилось, что их уже четверо), спокойно произнёс:
— Привет, Генри. Я потом тебе расскажу, где пропадал. А пока не мог бы ты перевести на счёт Теодора Маковски сто шестьдесят два миллиона кредов? Да, того самого Маковски. Я вскоре верну тебе эти деньги с лихвой, так как мы станем обладателями хронопортала, замедляющего время. Будем обслуживать желающих вернуться на Землю лет через двести-триста. Плюс у этого портала капсула из необычного полимера. На этом тоже можно неплохо заработать…
— Стоп, стоп! — заорал Маковски, побагровев, — я ещё не дал окончательного согласия на продажу портала! Я… я передумал вам его продавать.
— Хорошо. Тогда составляйте приложение к нашему договору. О том, что у вас к нам никаких претензий. Аванс мы вам, разумеется, вернём. Прямо сейчас. А за Барбару вам особое от нас спасибо, — не удержался я.
Мы тут же перевели аванс со своих счетов. Всё ещё красный, как рак, Маковски продиктовал компьютеру приложение и размашисто на нём расписался. Взяв наши экземпляры документа, я поднялся с кресла. Донован вслед за мной.
— Желаю вам всего наилучшего, пан Маковецкий. Надеюсь, больше не увидимся, — и пошел к двери.
— Можно вопрос? — не выдержал «марку» Маковски, — что за металл вы пронесли через хронопортал? Может быть, я у вас его куплю, если это монеты или другие золотые вещи. Или это платина? Или редкоземельные металлы?
— Боюсь, что для приобретения этого металла ваших капиталов не хватит, пан Тадеуш. Прощайте.
Первым делом, не забывая подкрепляться осетриной с княжеским вином, мы с Майклом занялись реализацией самоцветов. Ларец «потянул» на семьдесят миллионов кредов. Мы опешили от свалившегося на нас богатства. Донован поделил деньги решительно: себе взял двадцать миллионов, а пятьдесят отдал мне.
— Никаких поровну! Мне и двадцати много. Я же в отставку ухожу. Буду пенсию от Корпорации получать. Много ли мне одному надо? На домик с садом и приличную ренту хватит. А детей у меня нет, и не будет. Забыл, что Ядвига говорила? Поеду в Польшу и найду себе скромную вдовушку.
Действительно, в отсутствие Донована, дивизией десанта Корпорации уже десять лет командовал Петер Лемке, поначалу два года бывший и.о.
Доновану дали отставку, присвоив на прощание звание дивизионного генерала. Майкл слетал на Базу, устроив там прощальную пирушку, забрал свои вещи и отправился в Польшу, как и обещал. Действуя по-десантному быстро и решительно, он уже через месяц сообщил мне, что его Марта печёт чудесные пироги и варит ему борщ с пампушками. А в саду вовсю поспевают яблоки и малина.
Доновану не выплатили жалование за время его отсутствия, мотивируя это тем, что был он в отпуске, в хронопутешествие отправился по делам личным и пусть спасибо скажет, что пенсии не лишили за двенадцатилетний «прогул». Но, будучи обладателем двадцати миллионов, Майкл ничуть не расстроился, тем более, что пенсия дивизионного генерала тоже была не маленькой.
А вот подполковник Билли Адамс уже пять лет, как погиб, возглавляя одну из экспедиций десанта. И, как у многих десантников, прах его покоится неизвестно где.
Голос начальника разведки Корпорации, как обычно, сух и бесстрастен:
— Учитывая, что ваше отсутствие произошло с ведома разведотдела, двенадцать лет зачли в ваш срок службы. По выслуге лет вам присвоено звание полковника. Жалование подполковника за девять лет и полковничье за три года переведено на ваш банковский счёт. Вы остаётесь командиром группы «Грона». И.о. командира группы майор Гривцов становится вашим заместителем. Отчёт о вашем задании жду не позднее, чем через три дня. Отчёты о работе «Грона» за последние двенадцать лет вам высланы. Ознакомьтесь, чтобы быть в курсе дел. Вам предоставлен двухнедельный отпуск, чтобы привести в порядок личные дела, ну, и отдохнуть (ага-ага, за чтением и написанием отчётов). Вы ведь, как всегда, поедете в Новгородскую область? (Начальник разведки знал о своих подчинённых всё. Или почти всё.). Так вот, группа «Грона» состояла из восьми человек, включая вас. Теперь добавился девятый. Поздравьте Иванову с успешным прохождением экзаменов и тестов, присвоением ей звания сержанта и включением её в группу «Грона». В виде очень-очень большого исключения из правил, — в голосе начальника разведки проскользнули тёплые нотки. И это меня поразило: ну, не бывает лёд горячим, — вопросы есть?
— Вопросов нет.
Сам разберусь, что это за сержант Иванова с Новгородчины. Если начнёшь задавать начальству такие вопросы — грош тебе цена.
«— Нечипоренко, для чего тебе голова?
— Я ею ем. И пью».
Поговорив с Генри Гамильтоном, огорчил его известием, что, в отличие от предыдущих отпусков, не приеду в его поместье кататься верхом. В ответ получил на свой компьютер фотографию Генри и Эстер Гамильтонов в окружении четырёх ребят — две пары очаровательных двойняшек. Катя и Серёжа — серьёзные пятнадцатилетние подростки и озорные мордашки семилетних Эстер и Генри. Под фото была подпись, которая меня слегка озадачила: «Привет Кате!»
А то они не знают, что Катя уже шестнадцать лет лежит под большим, серым гранитным камнем на кладбище небольшого городка в России?
Глава 6
Когда вода Всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На сушу тихо выбралась Любовь -
И растворилась в воздухе до срока,
А срока было — сорок сороков…
И чудаки — еще такие есть -
Вдыхают полной грудью эту смесь,
И ни наград не ждут, ни наказанья, -
И, думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же — неровного — дыханья.
(В.С.Высоцкий)
Я вылез из автобуса на автовокзале в Новгороде. (Никак не приживалось название «электробус». И «атомобус» тоже не прижился). Успел сделать пару шагов к остановке такси, чтобы ехать к Петровым в городок. Как там меня встретит Вика? Я, по привычке, купил ей игрушку — небольшого мягкого медвежонка, который довольно урчал и вращал глазами. Потом спохватился, что еду не к ребёнку. Что подарить девушке? Заказал набор французской косметики. Будем надеяться, что Вика не будет ею злоупотреблять.
В одной руке у меня была туго набитая сумка. Другой, свободной рукой, успел поставить блок и маленький, но крепкий и сильный кулак пролетел мимо.
— Серьёжка, ты — сволочь! Я тебя жду, жду, а ты всё не едешь! Ты не можешь себе представить, как я истосковалась! Любимый мой! — И шею мою обвили тёплые нежные руки, стройные тугие бёдра оплели ноги. И в самое ухо раздалось: «Уи-и-и!!!».
— Катька! — непроизвольно вырвалось у меня.
— Она самая!
Для толпившихся на автовокзальной площади предстала «дивная картина»: на шее у седовласого полковника висела высокая, красивая девица и визжала по-поросячьи.
— Стоп! — сказал я, — ты кто такая?
— Так, Катя Иванова.
— Ну, уж нет. Не держи меня за дурачка. Ты — Виктория Петрова.
— На, смотри мои документы, — она сунула мне личную карточку. «Виктория-Екатерина Иванова» — чётко напечатано возле фотографии девушки с очень короткой стрижкой и огромными зелёными глазами.
— Но ведь ты — дочь Оли и Вени Петровых. Почему Иванова? Почему Екатерина?
— При получении документов выбираешь сам, какие имя и Фамилию туда вписать. Мама и папа не возражают.
— Зато я возражаю. Кто дал тебе право?..
— Так, Катя и дала. Точнее, её душа, которая в меня вселилась.
«У неё два имени. У неё две души и обе чистые и светлые. И обе любят тебя», — вспомнил я пророчество Ядвиги.
Больше мне ничего не надо объяснять. Всё встало на свои места. Пазл сложился. Когда Катю убили, рядом сидела беременная Викой Ольга Петрова. Чистая, безгрешная душа Кати нашла себе пристанище в теле нерождённой ещё Виктории Петровой. Проверять версию будем?
— Как насчёт стакана молока на ночь?
На лице девушки появилась улыбка. И это была неповторимая лукавая Катина улыбка.
— Хорошо, сэр. Только ночную рубашку у Грейс попрошу. Теперь-то веришь?
Не отвечая на вопрос, смотрел на девушку, стоящую в шаге от меня. Внешность её отличалась от Катиной только цветом глаз и волос. Наличие сходства не удивляло. Мать Вики — Ольга Петрова, очень похожа на Катю. Высокий рост, одинаковые черты лица, похожие фигуры. И я, наконец-то понял, чью улыбку мне всегда напоминала улыбка маленькой Вики Петровой.
Короткие шорты оставляли открытыми идеально стройные, длинные ноги. Плечи круглые и покатые. Белая футболка, без всякого рисунка, облегает полную, высокую грудь. Под футболкой, естественно, больше ничего ент, маленькие соски чуть приподнимают ткань.
— Любуешься? — с вызовом спросила, — любуйся, любуйся, имеешь полное право любоваться на свою собственность.
И тут же смутилась от своих слов, потупила глаза, лицо заалело. Порывисто шагнула ко мне, прижалась и уткнулась лицом в моё плечо. При её росте, спрятать лицо на моей груди никак не получалось. Горячая капля обожгла маня через ткань форменной рубашки.
— Отставить слёзы, малыш.
— Есть, командир, — всхлипнув, она провела ладонью по глазам, вытирая их насухо. Улыбнулась, — вот и всё.
— Какой же я тебе командир?
— Непосредственный. Ты же командуешь группой «Грона», в которую меня взяли стажером.
— Погоди, погоди! — и я ахнул:- Так это ты и есть сержант Иванова из Новгородской области?!
— Да. Вчера посылку с формой и личным оружием получила. И документы.
— Тебе же только шестнадцать лет!
— Как сказали: в виде исключения. Поскольку группа необычная, то и сотав может быть необычным.
— Пойдём-ка, на скамеечку вон присядем, — новость была сногсшибательной, — надо мне это как-то осмыслить, Викуля…
— А за Викулю можно и по шее, — в голосе зазвенела сталь, — никакая я не Уля. И не Уня, так что Викуней тоже не зови. И не Уся. Я — Вика. Виктория плюс Катя. Можно — Котёнок. Можно — Малыш. Не нравится — не ешь. Тогда — сержант Иванова.
Она села на скамеечку не боком, а лицом ко мне, вполоборота. Секунду поколебавшись, взяла мою ладонь в свои руки. Маленькие, нежные, но крепкие. Пальцы длинные и изящные, но сильные. А чему удивляться? Уж я-то точно знал, какие экзамены и тесты проходят при приёме в группу «Грона». В группе нет ни одного рядового — только офицеры. Помимо английского языка необходимо знание ещё двух языков на выбор из русского, немецкого, испанского и китайского. Владение всеми системами огнестрельного оружия, от кремневого ружья до ракетной установки. Владеть холодным оружием, ездить верхом, водить танк, катер, вертолёт (в идеале — легкий самолёт). Рукопашный бой ставится на уровень выше, чем у рядового десантника. Метеорология, топография, тактика и стратегия, военная история, сапёрное дело — всё на уровне офицерского училища. Разведка и сбор информации, допрос пленного, общение с аборигенами, маскировка, уход от погони, командование воинским подразделением. Много, очень много надо знать и уметь, чтобы тебя зачислили в группу особого назначения. В армии — десант. В десанте — спецназ. В спецназе — группы особого назначения. Кроме «Гроны» были ещё три группы: антитеррористическая, морская и дальней разведки (эти на космосе специализировались).
— Девочка моя, как же тебе это удалось?
— Девочка твоя, — мечтательно повторила она и хитро посмотрела на меня, — потому и удалось, что девочка твоя. Или девочка твоя, потому, что удалось.
На лице блуждала счастливая улыбка: — Девочка твоя. Девочка. Твоя. Твоя.
Твоя. Я — девочка твоя.
— Сержант Иванова!
— Я, — вскочила, руки по швам.
— Доложите, как вы попали в состав группы.
— Есть. Господин полковник, осмелюсь доложить, что ценой неимоверных усилий и колоссального напряжения мне удалось прорвать вражескую оборону в лице начальника разведки Корпорации.
После чего уселась ко мне на колени и обвила мою шею тёплой. Нежной рукой. Другой рукой положила мою ладонь на своё тугое, гладкое бедро. Свободной рукой я обнял её за тонкую, гибкую талию. Крохотные бугорки под белой футболкой поднялись, натягивая ткань. Вика прильнула ко мне так, что я ощутил не только упругость её налитой груди, но и твёрдость этого маленького бугорка.
— Ну, слушай, Серьёжка. Когда мне исполнилось шесть лет, мне надоело приставать к папе с мамой с безответным вопросом: «Где мой Серёжа?» Я пошла к бабушке Ане, которая живёт в избушке на опушке. Её у нас в городке зовут и знахаркой, и ведьмой, и травницей, и целительницей, и экстрасенсом. Но это всё неправильно. Она — колдунья. Я хотела, чтобы она мне сказала, куда ты девался. Только бабушка Аня сразу мне говорить ничего не стала. А начала обо всём расспрашивать: обо мне, о тебе, о родителях. Потом вкусной кашей накормила и отправила домой. Велела завтра прийти, а сегодня спать лечь пораньше.
Ночью мне приснился сон. Утром, чуть свет побежала я к избушке, а бабушка уже меня поджидала. Говорю ей, что видела тебя во сне, ты ехал на лошади среди густой травы, с тобой ещё какой-то дядька был в кольчуге и с мечом.
«Значит, жив твой Серёжа», — сказала мне бабушка Аня.
«А как мне узнать, где он и когда вернётся ко мне?», — спрашиваю я её.
«Ты сердце своё слушай, оно тебе всё и скажет»
«Как же его слушать, оно же говорить не умеет?»
«Я тебя научу слушать, а сердце твоё говорить научу», — сказала мне бабушка Аня. — «Раз тебе после моей каши сон вещий приснился, значит, есть у тебя способности к нашему делу».
«К какому делу, бабушка?»
«К колдовскому. Будешь прилежно учиться, станешь настоящей колдуньей».
Я испугалась сначала, но уж очень мне сильно хотелось узнать, где ты и что с тобой. И стала я колдовству учиться. Да так успешно, что через год сумела позвонить вашему начальнику разведки на его личный номер. На служебный-то меня бы и не подключили. А его личный номер известен только очень узкому кругу лиц. Вот, ты его знаешь?
— Нет.
— И почти никто не знает. Поэтому он на мой звонок ответил, удивился весьма, выслушал. Сказал, что ты выполняешь важное задание и когда вернёшься — неизвестно. Может быть, и никогда. Сказал всё это и отключился. Недосуг ему с семилетней девочкой разговаривать. И тут же личный номер сменил. Тогда я ещё через пару дней ему позвонила по личному и сказала, что хочу попасть к тебе. Он на это ответил, что для этого надо быть зачисленным в группу. Не называя её. И перечислил требования к членам группы. Спросил, сколько мне лет и как я узнаю его номер. Ответила, что лет мне — семь, а как я узнаю номер — моя личная тайна. Он сказал, что подготовка к экзаменам и тестам займет у меня лет восемнадцать. Так что в двадцать пять лет меня могут зачислить, если я пройду все испытания. «А если я уложусь в девять лет с подготовкой?» Он подумал, помолчал и сказал, что, если подготовлюсь за девять лет, то меня, в виде исключения, смогут зачислить, так как человек, сумевший за такой короткий срок пройти такую подготовку, им, безусловно, нужен.
И я стала готовиться. За четыре года прошла курс средней школы, за три — офицерского училища. Ещё два года оттачивала навыки, готовясь к экзаменам. При этом, продолжала ходить к бабушке Ане, училась у неё колдовским наукам. Когда мне исполнилось двенадцать лет, бабушка Аня сказала, что научила меня всему, что знает сама. Объявила, что передаёт меня на выучку дальше, к другому колдуну. «Ты можешь стать намного более сильной колдуньей, чем я. И станешь», — вот её слова.
Тут к нам погостить приезжают Гамильтоны — Эстер и Генри, с детишками. Бабушка Аня велела мне никому не рассказывать про то, что в меня душа Кати вселилась. Говорила, что люди, по незнанию и невежеству посчитают, что у меня психическое заболевание — раздвоение личности. Я никому и не говорила, а Эсти открылась. Она мне сразу поверила, потому, что я ей рассказала то, что знала только она и Катя. Эсти обрадовалась, мы с ней подружились. А с Гамильтонами приехал Смайлс…
— Ювелир? — удивился я.
— Ювелир — это его хобби. Он очень любит камни и понимает магию камней. Но, на самом деле, он — вице-президент ордена колдунов. Смайлс заведует европейским отделением ордена. Есть еще африканское, австралийское, азиатское и американское отделения ордена. Каждым руководит вице-президент. Его знают колдуны. А президента знают немногие. Меня, например, познакомят с ним, когда мне исполнится двадцать один год.
Смайлс снял домик в городке и жил здесь два месяца, когда Гамильтоны уже уехали. Смайлс меня кое-чему обучил. Снабдил колдовскими книгами. Сказал, что из меня получится великая колдунья, самая сильная в России, а, может, и в Европе. Мне разрешили всё это тебе рассказать, потому, что ты хотя и не колдун, но связан с магическими силами.
А начальник разведки Корпорации тоже оказался колдуном. Правда, довольно средненьким. Но, когда я обрела уже достаточную силу, он стал мне помогать. Устроил полугодовое обучение на учебной базе десанта. Затем я полгода провела на офицерских курсах повышения квалификации. Там было сложнее всего. Десантники, узнав, что мне всего четырнадцать лет, не приставали ко мне, решив, что я — дочь какого-то там крупного начальника. Хотя, за уровень подготовки уважали. А на курсах не знали, что мне пятнадцать лет, считали восемнадцати-девятнадцатилетней. Ну, и приставания начались. Пришлось сломать пару рук-ног. Одному череп прикладом раскроила. Комиссовали бедолагу. После этого уже не лезли.
Не скажу, что экзамены легко сдала, были и ошибки от волнения. Но, в общем, прилично. Одни пятёрки. Так что, теперь я — твой сержант, прошу любить и жаловать.
— Жаловать — это по заслугам, если они будут. А любить своих подчинённых?.. Беречь — да, заботиться — да, а вот любить…
— Но ведь маленькую твою девочку… — жалобно протянула Вика.
— Давай не путать божий дар с яичницей. Как только ты наденешь форму и подпояшешься ремнём с кобурой… Но, когда ты в шортиках и футболочке, тогда, конечно. Устоять невозможно.
— Ты — противный, мерзкий старикашка, — и стала покрывать моё лицо жаркими поцелуями. Моя рука гладила короткий ежик волос на идеально круглом затылке, отчего дыхание Вики стало глубоким и прерывистым.
— Лейтенант, что вы себе позволяете в общественном месте?!
Китель мой лежал между ручек сумки, свёрнутый так, что были видны лишь эмблемы десантника. А перед скамейкой, на которой мы с Викой обнимались, стоял разгневанный, пузатый майор в форме десантника. Китель на объемистом животе застёгнут, галстук стягивает побагровевшую толстую шею. На груди сиротливо висит значок «За двадцать лет безупречной службы».
— Это он от зависти Меня увидел и слюной весь изошёл. Вон, поодаль и жена его с сыном стоят, — шепнула мне на ухо Вика.
В нескольких метрах от нас стояла очень толстая тётка и пухлощёкий мальчишка с выпиравшими из-под ремня брюк складками жира, которые не могла скрыть футболка. Они с восторгом наблюдали, как распекает «лейтенантика» их грозный, воинственный папочка.
В другое время я бы спокойно объяснил майору его ошибку и только бы усмехнулся ему вслед. Но не сейчас. Юного, красивого тела тебе захотелось, пузан? В том, что передо мной стоит интендант, я не сомневался. Не бывают полевые командиры в десанте такими жирными. Даже в штабах таких нет. Стопроцентный кладовщик.
Подняв свой китель, встряхнул его так, что зазвенели многочисленные регалии, быстро одел и медленно начал застёгивать пуговицы. Лицо майора стало совсем свекольного цвета.
— Простите, господин полковник… — заблеял он.
— Нет уж, не прощу. Смирно!
Майор замер, выпятив пузо вперёд.
— Лечь! — и он, кряхтя, улёгся на плиты площади.
— Встать! — так же медленно поднялся. Давно его, гада, по полигону не гоняли.
— Лечь! Встать! Лечь! Встать!
— Вы не имеете права, я — офицер…
— Дерьмо ты, а не офицер! Я тебя на Ледовый пояс закатаю, взводом командовать! Лечь! Встать! Лечь!
С толстяка лились ручьи вонючего пота. Когда он в полном изнеможении не лег, а плюхнулся на плиты, я чуть наклонился к нему и тихо сказал:
— Это, чтобы ты не приставал к сержантам и лейтенантам, и не облизывался на их молодых подруг. Ребята кровь проливают, пока ты на складе тряпки считаешь. Вне строя и боевой обстановки они имеют права, которых не имеешь ты, — и легонько пнул его жирный бок.
Одной рукой взял сумку, второй — обнял за талию Вику и мы пошли к стоянке такси.
— Правильно про тебя в десанте говорят: справедливый, но строгий. Строгий, но справедливый. А ещё тебя Счастливчиком зовут. Это почему?
— Потому, что у меня есть ты.
— Ой, не ври, Серьёжка. Потому, что у тебя потерь в подразделениях мало было. Вот, чёртов майор, нацеловаться не дал. Сейчас приедем домой, а там папа, мама…
В такси, назвав шоферу адрес, Вика подняла стекло, отделившее нас от водителя, тесно прижалась ко мне.
— Серёженька, только, пожалуйста, не пей сегодня водку с папой и Николаичем. Чтобы от тебя спиртным не пахло. Всё же у меня это в первый раз. Сказки хочется…
— Что в первый раз?
— Сейчас как стукну больно, чтобы дурачком не прикидывался. Я ещё девственница.
— Ну, так и оставайся пока ею. Тебе же только шестнадцать лет.
— Не зли меня, Иванов! — она яростно шипела, сдерживая крик, — я тебя двенадцать лет ждала! А с тех пор, как созрела в половом отношении, то не только ждала, но и хотела. Не забывай, что я — Катя. Прекрасно помню, чем мы в постели занимались. Знаю, что буду кричать и кусаться. Знаю, что ты меня хочешь.
— Хотеть-то хочу, но…
— Господи, куда мир катится?! Невинная девочка пытается затащить к себе в постель старого развратника, а он ещё и упирается…
— А что папа с мамой скажут про твои ночные крики?
— Я живу отдельно от них. Я — самостоятельный человек, а теперь ещё и офицер. Сначала они меня пытались наставить на путь истинный, потом рукой махнули, когда Ванечка у них родился. А теперь, вроде, стали уважать и гордиться. Они считают меня взрослой. Так оно и есть. Не забывай, что Кате — двадцать один год.
— Сейчас — уже тридцать шесть. (Боже, а мне — двадцать семь!)
— Нет. Душа её, расставшись с телом, так и осталась двадцатилетней. Я же моложе её. Где же ей было набраться жизненного опыта тридцатилетней женщины?
— Ох, сложно всё как…
— Ничего сложного. Будь самим собой и всё. Не занудствуй и не ханжествуй: «Ой, ей всего шестнадцать…». Я — половинка твоя, понял.
— Знаю. Мне об этом говорила колдунья в том мире, откуда я только что вернулся. Она умела видеть будущее.
— Далеко умела видеть?
— На всю жизнь.
— Здорово! У неё, значит, большая магическая сила. А я пока только года на два-три вперёд умею заглянуть. И что она про тебя рассказывала?
— Сказала, что ты меня ждёшь; сказала, что ты — моя судьба; скзала, что ты — колдунья и в тебе живут две души.
— Вот почему ты так спокойно воспринял. Ты уже знал…
— Да. А ещё она сказала, что у нас будут дочка и сын.
— Серьёжка! — такси уже остановилось, а её губы никак не могли оторваться от моих.
В стекло стучали с двух сторон. С одной — водитель. С другой — барабанил по стеклу дверцы Веня Петров. Вика чуть отпрянула в сторону, чуть покраснела, но счастливая улыбка не сходила с её лица.
Расплатившись с водителем, вылез из такси, вынул из багажника сумку. Вика продолжала сидеть в машине.
— Мужчина, помогите же беспомощной даме выйти из таксо, — капризно-плачущим голосом простенала она.
— Вот артистка, — покачал головой Веня. А я протянул руку. Вика взяла её в свою, не опираясь, легко выпорхнула из такси. Обняла рукой Венину шею.
— Папка!
Другой рукой обняла меня.
— Сергунька!
— А за «Сергуньку» можешь от него и по попе получить, — строго сказал Веня.
— Это со всем моим удовольствием, — откликнулся я и шлёпнул по упругой попке.
— Нравится? — показала кончик языка Вика. Так всегда мне показывала язык Катя.
— Ещё бы!
— То-то же! — и нарочито покачивая бедрами пошла по дорожке к дому через распахнутую калитку.
— Вот же зараза выросла! — посмотрел вслед Веня.
Обменявшись с Веней рукопожатием, мы приобнялись, похлопав друг друга по спинам.
— Ну, здравствуй… тесть.
А к нам уже подходила Ольга.
— И ты, тёща, здравствуй, — чмокнул Ольгу в щёку и получил полотенцем, висевшим у неё на плече, по спине.
— Какая я тебе тёща?! Здравствуй, Серёжа. Мы уже заждались.
— Самая натуральная тёща, — ответила Вика, жуя пирожок, который успела вытащить из дома, — поелику я — твоя дщерь, а ентот па-а-алковник — мой муш-ш-ш-ш.
— Эй, доча, хоть ты теперь и офицер десанта, но за такие шутки я тебя шлёпну не так ласково, как Сергей, — попытался урезонить Вику отец.
— Серёженька, — нежно пропела Вика.
Я обнял её за плечи, и она прильнула ко мне, обхватив руками мою талию.
— Хоть вы ей и родители, но обижать мою жену я никому не позволю.
— Та-а-ак, — протянул озадаченно Веня.
А Ольга вдруг заплакала, крупные слёзы потекли по её щекам. Веня совсем оторопел, не зная, что предпринять.
— Ты что, мамочка? — бросилась Вика к Ольге.
— От радости за тебя, дурёха. Добилась всё-таки своего?
— Ага, мамочка. Я сейчас тоже расплачусь. От счастья. Он — мой!
— Чего добилась-то? — недоумевал Веня, — чина офицерского? Так это ещё позавчера отметили. Чего реветь-то?
— Отец, и дочка-то у тебя умница, да и сын не дурак… Нужен ей этот чин офицерский… Она его из-за Серёжки получила. А теперь вот мечта её сбылась. Пойдёмте-ка в дом, чего торчим посреди улицы, — сказала Ольга, утирая слёзы. И пошла к калитке. Следом шел Веня, всё ещё удивлённо покручивая головой.
Войдя, в обнимку с Викой, во двор дома Петровых, я сразу увидел произошедшие изменения.
— Веня, ты соседний участок себе отхватил?
— Ну, да, — несколько смущенно ответил Веня, — уж извини, на Викины, то есть на твои деньги. Понимаешь, Вовка Панченко, ну, ты его должен помнить, десантник бывший, собрался на Украину уезжать, жить там постоянно. А на его дом мой сосед глаз положил, да денег у него не хватало. У Вовки дом — картинка, да и на участке Оксана всего насажала. Соседский же дом с участком на такую цену не тянул. Я и предложил соседу — ему покупаю Вовкин дом, а он мне свой участок отдаёт. Столковались, он и переехал. А я его домишко подновил, считай, почти заново отстроил. Получился, как бы, флигель. И баньку соорудили у него на участке. Да Ольга яблони посадила, пару грядок сделала.
Когда гости в доме — их во флигель. Вот, Гамильтоны там жили, им понравилось. Там и кухня, ванная комната большая, с душем. А когда гостей нет, там теперь Вика живёт. Ванюшка подрос, вчетвером в нашем домике чуть тесновато. Всего-то миллион из твоих потратил. Ну, да за двенадцать-то лет процентов и на девять миллионов набежало. Ругаться не будешь за растрату?
— Не дури, Венчик. Я ещё круче разбогател. Всем хватит. Можешь, если хочешь, ещё участок прикупить и там дом двухэтажный отгрохать. И мы с Викой где-нибудь неподалёку отстроимся.
— Так во флигеле и живите.
— Пока да. Пока строиться будем. А потом ведь детишки пойдут. Мал нам будет флигелёк твой.
— Это, да, — смутился Веня, — это что ж, я скоро дедом стану?
— Не скоро, папочка, успокойся. Раньше двадцати лет я рожать не собираюсь. Для материнства ещё не созрела.
— А-а, тогда ладно, — успокоился Веня.
Вышедший из дома Петровых мальчишка, как две капли воды похожий на Веню, подошел ко мне.
— Петров Иван Вениаминович, — важно произнёс, протягивая ладонь «дощечкой».
С серьёзным выражением лица я пожал ему руку.
— Иванов Сергей.
— Мне про вас много рассказывали. Папа с мамой говорили, что они вам всем обязаны.
— Это они шутят. Мне обязаны лишь кое-чем. А всем — папиному трудолюбию и маминой красоте и доброте.
— А наша Вика — тоже офицер. Она вчера форму примеряла, ей очень идёт. Только орденов у неё пока нет. Но она очень упорная, она их много получит. У неё ещё пистолет есть, только она мне его не даёт, потому что вредная. А ещё она меня драться научила. Чтобы я мог за себя постоять. Её Николаич и папа научили, а она — меня. А вы и вправду на Вике женитесь?
— Да.
— Тогда детей скорее заводите.
— Почему скорее?
— У вас родится ребёночек, я ему буду дядей и все перестанут мне говорить, что я ещё маленький, потому что я буду дядя Ваня.
Хохотали все, даже Ваня хихикнул за компанию, не понимая, над чем смеются.
— А ещё Вика вас очень любит.
— Да с чего это ты взял? — спросила покрасневшая Вика.
— Ага. Вчера как закричит: «Ванька, мой Серёженька завтра приезжает!». И давай меня целовать, как будто я — девчонка. А я читал в Интернете, что женщины, если очень сильно любят, то очень сильно от этого глупеют.
— Ну всё, давайте все к столу, — смахивая выступившие от смеха слёзы, скомандовала Оля, — второй раз всё разогревать не буду. О, вот и Николаич подоспел.
Поздоровавшись с Николаичем, уселись за стол. Веня стал разливать водку по рюмкам, но я перевернул свою донышком кверху. На вскинутые удивлённо Венины брови, пояснил:
— Нельзя мне после временного перехода. Приказано воздержаться.
— Ну, приказы не обсуждаются, — покладисто согласился Веня, — нельзя, так нельзя. А мы с Николаичем и Олей тяпнем за твоё возвращение. Сержанту нальём?
— Папка, малолетних нельзя спаивать. Не пробовала и начинать не хочу.
Все воздавали должное Олиному кулинарному искусству. Когда пришла пора пить чай, захмелевший Николаич, бросая в рот пирожок за пирожком, воскликнул:
— Пирожки сегодня — просто чудо! Так во рту и тают. Таких и у папы римского не едят. Ты, Оля, саму себя превзошла. На чём же такие пирожки-то напекла?
— На любви, — засмеялась Ольга, — это Вика для Серёжи постаралась. Всё утро у духовки провела.
— На любви? — вытаращил глаза Николаич, — таких я точно никогда не ел.
Николаич с Веней вышли на улицу, покурить, хоть стол и был накрыт на веранде. Тёплый летний вечер сошёл на городок. Ольга хлопотала на кухне, Ваня убежал к компьютеру. Мы сидели рядом, отодвинувшись от стола и я заметил, что Вику бьет дрожь.
— Ты замёрзла, Малыш?
— Нет, милый, это не от холода. От нетерпения. Пойдём скорее во флигель, я уже изнемогаю.
Вышли во двор. Николаич и Веня дымили на лавочке. А вот я за время хронопутешествий избавился от вредной привычки — курить бросил.
— Хоть бы посидел со старыми десантниками, — вздохнул Веня.
— Зачем ему старые десантники, если у него есть молодая десантница, — хохотнул Николаич.
— Дядя Коля, ты пошляк, — пробормотала Вика.
— Нет, я с трудом, но всё же поверил, что моя дочь стала офицером десанта. Ты представь, Николаич, я — рядовой, а дочь моя — сержант. Но то, что она стала женой капитана Серёги Иванова, пардон, полковника, в голове моей никак не укладывается. Он же её крошечную на руках качал. А потом разница в возрасте у них вдруг сокращается на двенадцать лет и… Пожалте бриться. Н-да! Ну и дела!
Мы хором пожелали всем спокойной ночи.
— Рано же ещё, время детское, — заметил Веня.
— Веня, иди, помоги мне на кухне, — позвала его всё понимающая Ольга.
Николаич, поблагодарив за угощение, попрощался. Мы с Викой быстрым шагом пошли к флигелю Вика впереди, я — чуть позади, любуясь её статной фигурой и грациозной, летящей походкой. Возле двери Вика обернулась ко мне.
— И как, нравлюсь?
— Не то слово…
— Сейчас понравлюсь ещё больше, — безуспешно пыталась попасть ключом в замок двери. — Чёрт, руки не слушаются. Что ж я так волнуюсь? Спокойно, Вика, спокойно, — уговаривала она сама себя.
Я помог ей открыть дверь. Захлопнув её за собой, стал оглядываться в поисках выключателя.
— Не надо включать свет, как-то зажато сказала Вика, — сними только обувь, я полы намыла, чтобы можно было босиком ходить, — и зашлёпала босыми ногами. Вот её силуэт в проёме двери. Она на ходу стягивает с себя футболку. — В ванную вторая дверь справа.
Двери белели на фоне стены и я, щелкнув выключателем, вошел в просторную ванную комнату. Быстро скинул с себя одежду и шагнул в душевую кабинку. Задвинув за собой дверцу, с удовольствием встал под тугие струи тёплой воды. Дверь в ванную отворилась, задвижки там не было. Вика залезла в ванну, зашумела вода. Через рифлёное стекло двери душа смутно было видно её белое тело.
Я подождал, пока она помоется, вытрется и выйдет из ванной комнаты. Вика хотела сказки, и не надо было спешить. Вытершись насухо, обнаженный пошел в комнату. Всё правильно, спальня слева, в самом конце коридора.
В комнате, на столике горела свеча, бросавшая отблески пламени на широкую двуспальную кровать. На белизне постели яркими зелеными изумрудами сияли Викины глаза. Мы не произнесли ни слова, в нашей сказке не было места словам. И сказка началась.
Я поля влюбленным постелю —
Пусть поют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит — я люблю!
Я люблю, и значит — я живу!
Глава 7
И много будет странствий и скитаний:
Страна Любви — великая страна!
И с рыцарей своих — для испытаний -
Все строже станет спрашивать она:
Потребует разлук и расстояний,
Лишит покоя, отдыха и сна…
Но вспять безумцев не поворотить -
Они уже согласны заплатить:
Любой ценой — и жизнью бы рискнули, -
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.
(В.С. Высоцкий)
— Вставай, засоня. Я тебе блинчиков гречишных напекла. Знаешь, как вкусно с красной икрой?
Солнечный свет почти не пробивался через задёрнутые плотные шторы. В комнате стоял приятный прохладный полумрак. Вика воле кровати и из одежды на ней только ситцевый, короткий кухонный фартучек.
— Пойдём завтракать, радость моя, — позвала она и, повернувшись ко мне спиной, успела сделать один шаг к выходу из спальни. Я обхватил её ноги своими ногами, так как руки развязывали завязки фартучка. Фартучек упал на пол, а Вика — на постель.
— Помогите, насилуют, — заверещала Вика.
Сделав испуганное лицо, я отпустил её.
— Помогите, не насилуют, — снова запищала она.
Когда мы пришли на кухню, блинчики уже почти остыли.
— Ты ешь верхние, которые погорячее, а я займусь твоими плечами и спиной. Да уж, расцарапанную спину пекло, а из последнего укуса на плече ещё текла кровь. Вика принялась что-то шептать, почти беззвучно, и водила ладошками над моими плечами и спиной. Она не касалась моего тела, но я ощущал энергию, струившуюся из её ладоней.
— Вот и всё, — сказала она. Я скосил глаза на правое плечо. Оно было абсолютно чистым и гладким, все укусы исчезли. На левом плече тоже никаких следов. Спину жечь перестало, думаю, что и там царапин не осталось.
— Такие поверхностные раны удалять — это для колдуний первой ступени,-
хмыкнула Вика и, густо намазав блинчик красной икрой, засунула мне в рот.
— Так вот, слушай. Сегодня, под утро, когда мы уснули, Катина душа покинула меня. Она сказала, ну, ты понимаешь о чём я… что выполнила своё земное предначертание. Ты счастлив, она не ошиблась, выбрав меня, я полностью оправдала её надежды. Она попросила тебя только об одном: чтобы ты, — тут Вика смутилась, — мне не хочется, чтобы ты думал, что я всё это выдумала. Цитирую её слово в слово: «Передай, пожалуйста, Серёже, чтобы он любил тебя за нас обеих. Я очень тебе благодарна. А теперь мне пора… Назовите дочку Катей, а ты останься с одним именем». Так что придётся мне менять все документы, — вздохнула Вика.
Я подхватил её на руки и понёс в спальню. Потом она вновь колдовала, исцеляя укус на моём плече. Потом мы пошли в ванную помыться и появился новый укус. Я не дал ей его залечить.
— Пусть будет. Хочу, чтобы след от твоих зубок остался.
— Ага-ага, — кивнула Вика и пошла к выходу.
— Малыш, — окликнул я её.
— Аюшки?
— Если ты сейчас же что-нибудь на себя не оденешь, мы будем до бесконечности курсировать между кроватью и ванной.
— Поняла. Иду одеваться.
— Стой! Иди ко мне!
Хихикнув, она выскочила за дверь. Вздохнув, я побрёл следом. Силы человеческие не беспредельны и без прекрасного видения перед глазами, я чувствовал себя выжатым лимоном.
— Устал, бедненький, — на ней уже футболка и спортивные брюки, — хочешь, я тебя одену. Разделение труда: ты меня раздеваешь, а я тебя одеваю.
— Спасибо, привык одеваться сам. Чай, не король, камердинеров у меня нету.
За флигелем был её «полигон». Я сидел на лавочке и смотрел, как Вика пинает макивару, забинтовав руки, лупит кожаный мешок с песком. Затем она прыгала через скакалку, отжималась, приседала «пистолетом», вытянув одну ногу вперёд. Стряхнув с себя полусонное оцепенение, отжался на пальцах сотню раз, немного порастягивался.
А закончились эти упражнения весьма предсказуемо: я гладил круглый затылок, языки наши гладили друг друга.
— Надо бы пот смыть. Идём в душ.
— Какой хитрый! Сегодня суббота, папа баню натопил. Пообедаем, потом в баню сходим, а потом — визит к бабушке Ане.
— Не пойдём же мы обедать потные? Надо сначала под душ. «Какое упругое, крепкое тело. И при этом такое нежное. У меня аж зубы скрипят…»
— Ты думаешь, я меньше твоего хочу? Идем же скорее!
За обеденным столом в доме Петровых, когда обед подходил к концу, и Ольга выставила на стол мороженное, чай и вкусный кекс с изюмом, я решил поговорить о том, о чём не хотел вчера говорить при Николаиче.
— Оля, Веня, теперь я, вроде бы, член вашей семьи. Дочка у вас неплохая, готовит вкусно и мне она почти нравится…
Бенц! Маленькая, но крепкая ладошка отвесила мне подзатыльник. Ваня фыркнул в свою кружку, разбрызгивая чай.
— Дерётся, правда, и щипаться научилась, — добавил, почувствовав, как тонкие, сильные пальцы ущипнули меня за бок. — Но при всей массе её достоинств, мелкие недостатки во внимание принимать не будем, хотя их очень много. Вот, ногами сучит за столом (Викина пятка пинала меня по голени). Опять же внешность у неё более-менее приличная…
Ольга улыбалась, Ваня похихикивал, и только Веня был озабоченно-серьезен. По-видимому, всё пытался уложить в свою голову мысль, что его маленькая дочь стала моей женой.
— Иванов, прекрати надо мной измываться, — плачущим голосом попросила Вика.
— Ладно, — поглаживая под столом её круглую коленку, согласился я, — хорошая она девочка, даже отличная, даже великолепная, даже замечательная, даже чудесная, даже сказочно-волшебная…
— А она у нас волшебница, — встрял Ваня, — когда я коленку расшиб до крови, она что-то пошептала и у меня всё сразу зажило.
— Ещё и волшебница, поэтому хочу заплатить за неё калым, как говорят у среднеазиатских народов, то есть, выкуп.
— Мы её не продадим, — хором сказали трое Петровых.
— Да я знаю, что она бесценна, столько денег ещё не напечатали, столько золота и алмазов на свете нет, чтобы её купить. Она мне в подарок от судьбы досталась.
Вика улыбалась (сытая кошка возле блюдца со сметаной).
— Если оставить в стороне расшаркивания и комплименты и перейти на деловой тон, то я хотел бы положить в банк на Ванино имя десять миллионов. Как раньше — на Вику. К его совершеннолетию проценты набегут, и будет он человеком обеспеченным. На образование и жильё ему хватит. Вы, Оля и Веня, тоже получаете десять миллионов. Можете прикупить пару соседних участков, можете расширить этот дом, можете построить новый.
— Так у тебя же всего было… — начал Веня, но я не дал ему закончить
— Нам с Викой остаётся сорок два миллиона. Я бы хотел, если это возможно, купить здесь же, в вашем городке, одноэтажный, но большой дом. Шести-восьмикомнатный и хорошо бы — с большим участком.
— Есть такой, есть! — радостно воскликнул Веня, — только просят очень дорого, вот и не могут никак продать.
— Если дом хороший, добротный, то за ценой я не постою. Не двадцать же миллионов за него хотят?
— Просят пять, но там, действительно, и дом роскошный, и участок огромный. Хорошо огорожен, сад, огород и даже бассейн есть. Вода там своя, из артезианской скважины, чистейшая. Ветрогенератор есть, электричество тоже своё. Гараж, баня, сарайчик добротный, из бруса. А дом бревенчатый, брёвна с пропиткой, стоять будет вечно. Цена-то по нашим меркам велика, местным не потянуть, а богатеи в нашу глушь не очень-то и стремятся. Хотя, есть трое-четверо, так у тех кирпичные замки в три этажа.
— Нет, не хочу лазить по лестницам вверх-вниз. Сходим, посмотрим тот дом, если понравится — купим.
— Ты где это так разбогател? — голос у Вики строгий и требовательный, лицо суровое, брови нахмурены. Но, тут же, не выдержала и прыснула смехом в ладошку.
— Видишь, отец, дочку-то как удачно пристроили, — Ольга тоже иногда могла поёрничать.
— Гараж поставим и машину купим, — сказал довольный Веня, — будем Ванюшку в Новгород, в музыкальную школу возить.
— Музыкантом он у нас хочет стать, — пояснила Ольга, — а мы с отцом и не против. Ванюша прилежный, тихий, хлопот с ним никаких, Не то, что с эьой, — кивнула на Вику, — то с мальчишками подерётся, то к своей бабке убежит на целый день, то, видите ли, приспичило ей верхом научиться ездить. Так каждое утро шесть километров до конефермы бежит. Николаич её выучил и трактор, и машину водить на ручном управлении, без автопилота…
— Мама, это мне всё для экзаменов надо было…
— Может, теперь и ну его, этот десант. Сиди дома, расти детишек, веди хозяйство.
— Ага. Жди, пока Серёжа вернётся? Нет уж, я с ним рядом хочу быть. Вот, лет в двадцать рожу первенца, тогда и залезу в домашние хлопоты. А пока, я — сержант Иванова Виктория.
— Екатерина, — добавил Ваня.
— Нет, теперь просто Виктория. Катей мы нашу дочку назовём. Всё. Кто первый в баню пойдёт?
— Сначала мужики, пока пар крепкий, — объявил Веня, — Серега, пивка-то тебе можно после бани?
— Пивка ему можно, но лучше не нужно, мы ещё в гости сегодня пойдём, — категорично решила Вика, — всё, папа, бери Ванятку и идите парьтесь. И запарь мне, пожалуйста, кроме берёзового, ещё дубовый и можжевеловый веники. Хочу отхлестать Серёжку, как следует.
— А ты не с матерью разве пойдешь? — удивился Веня, — я думал, что, как обычно: сначала мужчины, потом женщины.
— Нетушки, я с Серёжей пойду в баню. Вы же с Мамой ходили, пока Ванюшки не было. Парились там вволю, а уж потом мама меня вела мыться. Так что, сначала папа и Ваня, потом семья Ивановых, потом — мама, ей сильный пар вреден, да я ей ещё травки на каменку плесну.
— Только такой, как в прошлые два раза, мне уж очень понравилось.
— Ну, да, это успокоительный сбор, он расслабляет.
— Вот-вот, его и плесни.
— Хорошо, мамочка.
Перед походом в баню, Вика сходила, как она выразилась, «в свою заветную кладовочку». Принесла оттуда пучки трав и заварила их в разных банках. Запах сушеной травы сразу напомнил мне Ядвигу и то, что я ещё не отдал ореховый ларчик, подаренный старой колдуньей, моей жене. «Ладно, вечером», — решил про себя.
Сказать, что мы помылись в бане, было бы неверно. Помыться можно в ванне. А здесь, словно заново рождаешься. Мы провели в бане больше двух часов. Что только Вика со мной не вытворяла! Перемяла все мои распаренные косточки. ТО пошлёпывала меня можжевеловым веником, то лупила дубовым, то поглаживала берёзовым. От настоев трав, которыми она брызгала на камни печки, в бане стоял густой аромат, чудодейственным образом влияющий на настроение. Вот она плещет настой на каменку и меня охватывает безудержное веселье. Я хохочу и во всё горло ору песни. Но вот плеснула из другой баночки и через пяток минут кровь во мне закипает. Зарычав, сгребаю Вику в объятия, мну и тискаю, грубо, по-звериному.
С трудом вырвавшись из моих лап, Вика брызгает другим настоем и в душу мою входят покой и тихое блаженство.
— Шрам на плече — Это от меча, когда ты за Гамильтона дрался, — водила пальцами по моему телу Вика, — вот этот от пули, этот от осколка, а это — от зубов. Хорошо, что чуть-чуть цапнул тебя этот зверюга, мог бы весь бок выдрать. А вот это что? — на моём бедре был чёткий коричневатый отпечаток кинжала.
— Это я Клинок смерти через хронопорт протаскивал. Он был в воловью кожу много раз обёрнут, и всё равно прожег мне бедро. Так, наверное, на всю жизнь клеймо и останется.
— Дашь Клинок посмотреть?
— Конечно, нет.
— У-у-у, противный! Сейчас, как плесну из отой баночки, — и облачко пара взвилось над камнями.
— И что сейчас будет?
— А вот узнаешь, как меня обижать…
— Я в крокодила превращусь?
— Нет, я — в ангела. Это любовное зелье. Только и на меня подействует.
И через пару минут дыхание у меня перехватило — так прекрасна была Вика. Моя Вика! Вся жизнь моя принадлежит ей. Всю кровь по капле готов за неё отдать. Лучше её нет никого в мире! Как же я жил-то без неё?!
У неё глаза тоже засияли зелёным светом. Мы стиснули друг друга в объятиях м стояли, слившись в одно целое, не в силах вымолвить ни слова. А потом я опустился на колени, взял в руки её ладошки и стал поочерёдно целовать. Вика обхватила мою голову руками и прижала к низу своего живота. И вновь мы замерли, и весь мир вокруг нас перестал существовать, были только мы двое, и время остановилось.
Спустя энное количество лет и веков, мы стали целовать друг друга, нежно, но торопливо, взахлёб, стараясь не пропустить ни одного сантиметра на теле.
— Серёженька, милый, родной мой, счастье моё…
— Виченька, солнышко моё, единственная, радость моя…
Первой очнулась Вика. Плеснула на каменку простой водой, пар заполнил баню, прогоняя очарование и немыслимую нежность.
— Серёжка, нас мама убъёт, — ахнула Вика, — давай по-быстрому ополоснёмся и на улицу… Кваску хлебнём, дух переведём.
Опрокинув на себя шайку воды, я наклонился к баку с холодной водой, брызнул оттуда на взвизгнувшую Вику и выскочил в предбанник. Стал растираться мохнатым полотенцем, и тут по спине потекла струя ледяной воды. Улыбающаяся Вика держала в руке запотевший ковшик.
— Хорошо тебе?
— Хорошо. Из милых ручек…
Опрокинув ковшик мне на голову, Вика стукнула им меня пониже спины.
— И за что мне такое наказание?
— Значит, заслужила.
— Ещё бы, девять лет старалась.
Мы сидели на лавочке у стены бани, легкий летний ветерок остужал разгоряченные тела. Оба были одеты в просторные холщёвые рубашки, одеваемые через голову и широкие холщёвые же штаны.
— Сидят на лавке мужик с бабой после баньки… Вот она, сельская идиллия, — пробормотал я.
— Ага. Сидят мужик с бабой, — поддакнула Вика, откуда-то из-за спины достала ситцевый платочек и молниеносно повязала мне на голову. — Ну, что, баба, квасу-то хошь? — ехидно спросила и, сорвавшись с лавки, бросилась прочь. Я кинулся за ней и мы, хохоча, чуть не сшибли с ног Ольгу, которая шла к бане. Глядя на наши розовые, сияющие чистотой и счастьем лица, Оля тоже улыбнулась.
— Платочек-то сними. Измываешься над мужем, а потом плачешь, что он над тобой шутит. Ох, и рада я за вас, ребятки! — она хлюпнула носом и пошла в баню.
— Мамочка, я там тебе плеснула, что надо, — крикнула ей вслед Вика и пояснила мне:- после наших экспериментов с травами пришлось пол-литра успокоительного сбора выплескать, чтобы нужный пар в бане был. Мама, правда, не любительница париться. Это папа у нас деревенский житель, а мама так и осталась городской, ей ванна ближе. Папа и огород сажает. Мама только урожай с грядок рвёт, да цветами и садом занимается, опять же, с папиной помощью.
К бабушке Ане пойдем через часик, когда совсем остынем после бани. А пока покажи-ка мне твой меч-кладенец.
Я достал из сумки кинжальчик, нажал на красный камень, потом на зелёный. Клинок смерти появился и спрятался.
— Здорово! — восхитилась Вика, — он такой красивый! Дай мне попробовать!
Вспомнив, как Донован пытался извлечь Клинок, усмехнувшись про себя, протянул кинжальчик Вике. Нажав на красный камень, она извлекла Клинок и ловко описала им классическую восьмёрку.
— Странно, что у тебя Клинок вышел. В параллельном мире он слушался только меня. И рассказал, как Майкл Донован без толку давил на красный камень.
— Сейчас проверим. Папа, подойди сюда, пожалуйста, — и протянула Вене кинжальчик.
— Какой красивый кинжал, жаль, маловат только, — оценил Клинок Веня.
— Папочка, держи его лезвием от себя и надави большим пальцем вот на этот красный камень.
Клинок у Вени выходить не желал. Не вышел он и у Вани.
— Ну, что, — сказала Вика, когда мы опять остались вдвоём, — понял, что Клинок по-прежнему слушается только тебя — своего хозяина?
— А почему тогда он у тебя выходит? — недоумевал я.
— Ты прикидываешся, что ли, Серёжка? Потому, что я…
— Понял, понял. Ты же — моя половинка.
— Правильно. Клинок воспринимает нас с тобой, как единое целое — мы же часть друг друга.
Тогда я достал Повелителя камней, который тоже должен слушаться только меня. Объяснил Вике, как им пользоваться. Она согрела камень в руке и для начала поэкспериментировала с каменными плитками во дворе. Покрыла их узором, сделала снова гладкими, подвигала. Повелитель камней тоже признал её за хозяйку. Итак, магические артефакты считали нас обоих кем-то единым.
— Пора к бабушке Ане, — сказала Вика.
— Что, так и пойдём в этих штанах и рубахах? — Мы ещё не переоделись после бани.
— А чего тут такого. К бабушке Ане можно в чём угодно. Она человека сразу изнутри видит и на одежду не смотрит.
— А как мне к ней обращаться? — спросил я, вспомнив, как Ядвига была недовольна, что её посторонние называли бабушкой, — я же ей не внук. Анна, а по отчеству как?
— Не знаю. Я всегда её звала и зову бабушкой Аней. Сейчас, сотворю заговор на открытие имени, — Вика подняла с земли прутик, начертила на земле какие-то значки и быстро пошевелила губами, что-то произнося про себя. — Её отца звали Григорием. Григорьевна она.
«Избушка на опушке» оказалась точной копией Ядвигиного жилища. Возле избушки на лавочке сидела старушка, очень похожая на Ядвигу. Наверное, это профессия накладывала на них свой отпечаток. Так же, как похожи друг на друга военные, учёные, шахтёры. Что-то появляется со временем общего в разговоре, поведении, да и в облике.
— Здравствуй, бабуленька, — ласково поздоровалась Вика, целуя старушку в щёку.
— Здравствуй, внученька, — в тон ей ответила старушка.
— Здравствуйте, Анна Григорьевна, — как можно более приветливо сказал я, и старушка всплеснула руками:
— Сподобилась на старости лет! Сначала Анюткой да Анькой звали. Потом Анной. А потом сразу бабкой Аней стала. Впервые меня так уважительно — по имени-отчеству… Прямо, праздник у меня сегодня. Дай-ка Вичка, я на твоего молодца подслеповатыми глазами гляну.
— Почему «Вичка»? — спросил я, вспомнив вдруг, что сам назвал недавно Вику — Виченькой, не встретив протеста.
— Так ни Викуленькой, ни Викулечкой, ни Викусенькой не хочет. А Вичка ей подходит. Она, как вица — крепкая и гибкая. Гнётся, да не ломается. А уж стеганёт — мало не покажется.
— А уж ты прикинешься подслеповатой, а как травы пойдём собирать, каждую букашку за сто метров видишь, — подхватила Вика. — Вот тут пирожки твои любимые, с курагой да с изюмом, — забрала у меня пакет и протянула его старушке. — Завтра чего нести или нет?
— Спасибо, внученька за пирожки. Чаю и сахару ещё много, крупа и соль есть. Ничего пока не надо. Лиза сегодня меду да молока принесла. Кашка у меня уже доспела, сейчас я вас кашей угощу.
Мы сидели за дощатым столом под старой, развесистой липой и уплетали из глиняных мисок удивительно вкусную кашу. А бабушка Аня смотрела на нас и улыбалась. Потом Вика пошла мыть миски.
— Спасибо тебе, — вдруг сказала мне старушка, — у меня теперь вся жизнь в ней. И рада я, что нашли вы друг друга. Уж не знаю, кто кого больше заслужил — она тебя или ты её. Оба вы друг другу в награду и на счастье. Знаю, что беречччь её будешь и лелеять будешь, так что лишнего говорить не стану. Помни только, что непоседа она у тебя и своенравная.
— Бабушка, я хорошая, — подошедшая Вика, совершенно по Катиному обиженно оттопырила полную нижнюю губу.
— Я и не говорю, что ты плохая. Говорю, что ты егоза и упрямица, всё по- своему норовишь сделать, а оно не всегда и верно. Ладно-ладно, не сверкай зелёными глазищами, знаю, что не превратишь свою старую бабушку в жабу.
— А что, может? — я покосился на прыснувшую Вику.
— Запросто. Хоть в жабу, хоть в пень трухлявый. Когда ей подарки колдовские отдашь?
— Да всё как-то недосуг было…
— Какие такие колдовские подарки? — возмутилась Вика, — ничего мне не сказал! Ну, я тебе сейчас устрою!
Я торопливо нырнул под стол с испуганным лицом. Обе колдуньи расхохотались.
— Вылезай, я передумала тебя в таракана превращать, — Вика потянула меня из-под стола.
— Бегите уж к себе домой, — отпустила нас старушка, — нет, постойте. Встаньте-ка рядышком, я на вас полюбуюсь.
Мы стояли, взявшись за руки, а бабушка Аня, склонив, как птица, голову набок, молча, смотрела на нас и только губы её шевелились. Потом махнула рукой, они с Викой расцеловались на прощанье. Я, так же, как и Ядвиге, поцеловал Бабушке Ане руки. Она, как и Ядвига, поцеловала меня в лоб.
— Пойдём. И не оглядывайся. Она не хочет, чтобы видели, как она плачет от радости за нас.
— Откуда ты знаешь, что плачет?
— Серёженька, я же мысли читать умею.
— И мои тоже?
— И твои. Только я блокировку ставлю, чтобы честно было, ведь ты же мои мысли читать не можешь. А с бабушкой Аней мы обычно мысленно и разговариваем.
— А что она губами шевелила, когда мы перед ней стояли?
— Заговаривала нас от бед и напастей, от дурного глаза, от зависти людской и злобы. Ты ей очень полюбился. Сказала, что всю ночь спать не будет, молиться станет за нас да удачу нам наколдовывать.
Всё так же держась за руки, мы шли по дорожке среди цветущего луга. Заходящее солнце ещё посылало на землю тёплые лучи. «Боже, как хорошо, — думал я, — как здорово, что люди сумели сохранить эту планету, спохватившись после того, как погубили другую Землю, бывшую колыбель человечества. Довелось мне побывать в экспедиции на прародине нашей. Без содрогания нельзя вспомнить, во что превратилась планета, бывшая некогда такой же цветущей, как и эта».
— Так, ну-ка все плохие мысли прочь, — скомандовала Вика.
— Ты же сказала, что блокировку на чтение мыслей ставишь?
— А я и не читала твои мысли. Просто чувствую, что ты о чём-то тяжелом думаешь. Обними меня покрепче и поцелуй. Я с тобой, ты со мной и мы вместе.
Получив ларец Ядвиги, Вика внимательно рассмотрела все лежавшие там предметы: ореховый прутик, гусиное перо, заточенное и расщеплённое на кончике для письма. Там же лежал большой голубой алмаз и небольшой стеклянный шар. Взяв шар в руку, Вика стала пристально в него вглядываться, затем молча, поманила меня пальцем. Я подошел к ней и увидел в глубине шара изображение Ядвиги. Точнее, саму Ядвигу. Она что-то говорила, и Вика вдруг согласно закивала головой.
— Хорошо, — сказала она, — только мне нужно приготовиться. Если можно, то начнём завтра.
Ядвига в шаре тоже кивнула, изображение стало тускнеть и совсем пропало. Теперь внутри шара только поблёскивали искорки.
— Ядвига пообещала меня кое-чему обучить. Она очень сильная колдунья и хотя магия её мира кое в чём отличается от нашей, общее всё же есть.
— Ты читаешь её мысли?
— Нет, она слишком далеко для этого. Я понимаю речь по движениям её губ, а она по моим губам читает.
— А меня она может видеть?
— Нет, только меня. А я — только её. Таковы свойства шара.
— Значит, будешь учиться у Ядвиги?
— Буду. Завтра будешь в компьютер надиктовывать отчёт начальнику разведки, а я послушаю, про твои приключения. Это ведь не секретно?
— Для тебя — нет. Ты можешь знать обо мне всё. И как член «Грона», и как…
— Как девочка твоя! — радостно выкрикнула Вика.
Прошла неделя. Хлопот было много. Оформили купчую на наш новый дом, который сватал нам Веня. Сделали в нём ремонт силами местных умельцев, которыми руководил Николаич. Обставили дом новой мебелью. Купили три машины, одну из них отдали Петровым, как те не сопротивлялись. Почистили бассейн, и теперь каждый день в нём плавали. В заботах день пролетал незаметно. Вика, кроме того, ежедневно хоть на полчасика заскакивала к бабушке Ане. И около час в день тратила на занятия с Ядвигой. Я смотался к ювелиру, забрал у него наши обереги, подаренные Ядвигой. Ювелир был очень удивлён, что я заказал только оправы, без золотых цепочек. Но я, как и велела Ядвига, подвесил обереги на кожаные шнурки, которые она мне дала.
Эпилог
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал, -
Потому что если не любил -
Значит, и не жил, и не дышал!
(В.С. Высоцкий)
В одной из семи комнат нашего дома на столе горели две свечи. В светлом кожаном кресле у стола сидела Вика, положив на стол огромный толстый фолиант. Тонким изящным пальцем она водила по странице, шевеля при этом губами. Чтение давалось ей с большим трудом, но меня это не удивляло. Два дня назад к нам из Лондона на один день заявился Смайлс. Похвалил наш дом и его убранство. Получил от Вики три книги по магии, которые давал ей прочесть.
— Всё выучила? — с улыбкой спросил её Смайлс.
— Да. Сейчас начала читать четвёртую книгу.
Улыбка исчезла с лица Смайлса, он стал серьёзным.
— Виктория, ты не ошибаешься? Эту книгу пытались прочесть очень сильные маги и колдуны. Но до сих пор это никому не удавалось. Я дал тебе эту книгу вместе с прочими, в основном для того, чтобы ты поняла, что знания твои не безграничны и есть ещё много непознанного.
— Я это знаю и без книг. Только мне удалось раскрыть шифр, которым она написана. Сейчас я её изучаю. Обучившись всему, что есть в этой книге, верну её вам.
— Но как тебе это удалось?!
— Всё очень просто. Надо раскрыть эту книгу на последней странице, перевернуть её «вверх ногами», прочесть заклинание на раскрытие шифра. Тогда прочтешь эту книгу.
Смайлс проделал всё, что сказала Вика и ошарашено уставился на раскрытую страницу.
— Тут сказано, что для прочтения этой книги надо обратиться за помощью к матери-земле. Книгу прочесть сможет только женщина, обладающая даром материнства. Бесплодным женщинам эта книга недоступна.
— Всё правильно. Книгу писал мужчина, но он посвятил её своей матери, которая помогала ему эту книгу написать, и заколдовал книгу таким вот образом.
Глаза Смайлса загорелись любопытством:
— Виктория, но ты сможешь перевести для меня эту книгу на доступный язык?
— В книге две части. Первая вам совсем неинтересна. Там описывается, как уменьшать боли при родах, при ежемесячных кровотечениях. Лечение от женских болезней. Защита женщины от мужских посягательств. Наведение красоты. В общем, чисто женские дела. Во второй части приводятся различные заклинания и много полезной информации, но я до неё ещё не дошла. Впоследствии, конечно, изложу для вас это, но там тоже, в основном, для женщин заклинания, то есть, только женщина может их осуществить.
— Я всегда в тебя верил, Виктория, — торжественно произнёс Смайлс, — сразу почувствовал в тебе огромную силу. Я привезу тебе самую главную книгу нашего ордена. Придётся сделать для тебя исключение из правил. Ты прочтёшь её вне очереди и до достижения совершеннолетия. Думаю, что президент ордена захочет встретиться с тобой, ввиду твоей исключительности.
— Спасибо за доверие, — скромно ответила Вика, — постараюсь его оправдать.
И вот моё «исключение из правил» сидело в кресле и изучало колдовскую книгу.
Я любовался то её склонившейся над страницами коротко-коротко остриженной головкой с двумя макушками; то сморщившимся от напряжения мысли чуть курносым носиком; то чистым высоким лбом, на котором появлялись
морщинки, когда Вика поднимала глаза к потолку. Сидел тихо, боясь пошевелиться, и не отводил глаз от своего счастья. Иногда Вика отрывалась от страниц, ласково улыбалась мне, сверкнув огромными зелёными глазами. И снова погружалась в чтение.
Во мне звучала песня:
«Но многих захлебнувшихся любовью
Не докричишься — сколько не зови, —
Им счет ведут молва и пустословье,
Но этот счет замешан на крови.
А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви…»
И вновь подарила мне лучезарную, счастливую улыбку моя женщина. Женщина — воин. Женщина — колдунья. Женщина — сказка. Идеал недостижим? Нет ничего недостижимого. Вот он — мой идеал! Книгу читает.
«И душам их дано бродить в цветах,
Их голосам дано сливаться в такт,»…
Вика захлопнула книгу. Встала с кресла. Сладко потянулась, натягивая высокой грудью ткань одежды. На ходу расстёгивая пуговицы коротенького, в синий цветочек ситцевого халатика, пошла ко мне, декламируя:
«И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться — со вздохом на устах —
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья.»…
Мы бросились друг к другу. И нежность смешалась со страстью. И ласковые касания — с неистовством. И дыхание стало единым. Мы — одно целое. Всегда им будем.
Сказка продолжалась…
