16. Женя Зимина
Отец сказал маме, что они возвращаются на дачу, он молодец, что все так придумал, понимал, что ей нужно побыть одной, все осознать, успокоиться. Всей семьей поужинали, мама, встревоженная, попыталась задать какие-то вопросы, связанные с ремонтом розетки, но отец как-то ловко перевел разговор на другую тему.
Пока все сидели в кухне за столом, Женя решила раздать подарки детям, вошла в комнату, принялась открывать коробки, разворачивать свертки, пакеты… Это была одежда и игрушки детям, то немногое, что за всю свою сознательную жизнь успел дать им их придурок-отец. На самом дне одного из бумажных пакетов она обнаружила запаянный пластиковый прозрачный сверток с деньгами. Бросившись к двери, она заперлась изнутри, дрожащими руками сорвала упаковку и принялась лихорадочно пересчитывать купюры евро.
Десять тысяч. Так вот они, деньги, которые эта дрянь дала любовнику, чтобы он купил у своей жены развод. Значит, она все-таки доверяла ему, раз дала ему деньги. Можно себе представить, как он стелился перед ней, как ублажал и обещал, наверное, любовь неземную, раз она, взрослая и явно неглупая женщина, повелась на его обещания и решила связать свою жизнь с ним.
Вот интересно, она что, на самом деле не понимала, что человек, который может вот так с легкостью бросить свою семью, маленьких детей, когда-нибудь предаст и ее?! Влюбилась? Скорее всего. Сколько книг Женя прочла о любви, сколько фильмов пересмотрела. Любовь – это опасное чувство, которое ослепляет и лишает рассудка. Вот и она, эта старая кошелка, сошла с ума, если решилась на старости лет выйти замуж за Зимина.
Женя сидела на полу, среди рассыпанных на ковре денег, и ждала наплыва того холодненького и болезненного чувства ревности, замешанного на ненависти и страхе, что она испытывала последнее время, думая о разводе и представляя себе сказочную жизнь своего мужа, но ничего подобного не испытывала. А вместо этого в душе образовалось пустое пространство, медленно, но верно заполняемое розовыми воздушными шарами… Легкость, невероятная легкость и свобода, граничащие со счастьем, – вот что чувствовала она и старалась не расплескать в себе эти ощущения.
Источник этой тихой радости заключался в тех минутах, что она провела на лестничной площадке перед дверью в квартиру Норкиной, так и не решаясь ей позвонить. Ведь именно это спасло ее от ареста, суда и, возможно, тюрьмы.
Шитов, видимо, неплохо разбирается в людях, раз разглядел в ней в первую очередь мать! «У вас же дети»…
Да, это так. Она думала о детях, когда отправилась к Норкиной, чтобы поторговаться, чтобы поставить невыносимые для нее финансовые условия. Чтобы увидеть ее вблизи, разглядеть каждую морщинку на ее дряблых щеках… Но стоя перед дверью Норкиной, она вдруг почувствовала себя такой слабой, такой униженной уже самим фактом своего здесь присутствия, да плюс к тому же еще и неухоженный (или вообще запущенный) внешний вид, что отпрянула от двери, как если бы ей стало известно, что та заминирована… Вот позвонит она в дверь, Норкина откроет и выяснится, что вовсе она не старая, что просто не фотогенична, что она привлекательная, следит за собой, хорошо одета и благоухает дорогущими духами. Как тогда? Да и что она ей скажет, раздавленная богатством и благополучием этой женщины, укравшей ее мужа? Верните его мне? Он такой хороший, он – отец моих детей? Да зачем он ей, этот Зимин? Какой от него прок? Если уж он изменил ей один раз, то, даже расставшись с Норкиной, найдет себе в Москве другую богатую бабу… Начало-то положено! Уж Норкина позаботилась о том, чтобы поднять его самооценку.
«Дайте мне сто тысяч евро, и я с ним разведусь…» А Норкина рассмеется ей в лицо и скажет, что за такие деньги она найдет себе мужика получше!
Десять тысяч евро. Надо соглашаться…
Вот и получается, что все эти мысли, сомнения не позволили ей позвонить в дверь.
Даже если бы она увидела, что дверь в квартиру приоткрыта и вошла туда, обнаружив мертвую Норкину, она бы точно остановилась, шокированная, и неизвестно, сколько бы простояла в ступоре… Возможно, по мнению Шитова, ровно столько, сколько потребовалось бы, чтобы поскандалить с разлучницей, а потом разбить ей голову, убить… И вот тогда ее бы наверняка задержали. Не посмотрели бы, что у нее маленькие дети.
…Женя сложила аккуратно деньги, спрятала в бельевой шкаф, вышла из комнаты с подарками для детей.
На кухне Егорка и Леночка доедали жареную картошку, мама разливала по чашкам чай, а отец курил возле раскрытого окна.
– Леночка, смотри, что я тебе принесла! Платье, видишь, какое красивое? Пойдешь в нем в парк… Егорка, а это тебе, джинсы, кроссовки… Нравится?
Дети, забыв про еду, ушли со своими сокровищами в детскую.
– Женя, садись… Ты что-то не ела совсем… Доешь картошку, будем пить чай. Я печенье привезла…
Мама. Счастливая. Ничего не знает. Понятия не имеет, чем они с папой занимались… Как «рулон» вывозили, рискуя быть остановленными… «Да кому я нужен, пенсионер на этой битой машине?» – сказал папа, белый как мел.
Это сейчас, после всего, что произошло, она спрашивает себя: что все-таки было бы, если бы они попались? Что-о-о?! Посадили бы не только ее, но и отца… Был бы суд, и отец не молчал бы, все сказал бы, что думал о своем зяте. Да и мама бы не молчала, припомнила бы ему безденежье, легкомыслие… Но все равно, никакой адвокат не оправдал бы убийство мужа.
Камера, тюрьма, колония… Эти слова вытеснили бы другие, нормальные слова из лексикона молодой мамы и молодой женщины. Она была бы просто «зэчкой», отбывающей свой срок. «Осужденная Зимина».
А Шитов увидел в ней в первую очередь мать. Ничего-то он не понимает в женщинах, Шитов. Ему и в голову не пришло, что она убила своего мужа: отравила, а потом завернула в покрывало… Как бы она жила, зная, что Зимин счастлив? Все равно бы достала, поехала бы в Лазаревское и пристрелила бы его, как собаку… Купила бы пистолет… или зарезала бы… В такие минуты не думаешь о последствиях, о детях, о тюрьме… Во всяком случае, она не думала. Ей хотелось одного – чтобы его не было. И кто знает, может, если бы на нее не давили так женские комплексы, когда она занесла уже руку, чтобы нажать на кнопку звонка в квартиру Норкиной, она могла бы убить эту тварь, она, Женя Зимина. Зимина? Надо будет избавиться от этой фамилии, вытравить ее из своей жизни и вернуть свою, девичью…
– Женечка? Что с тобой? Тебе нездоровится?
Мама заглянула ей в лицо. Мама. Как же она загорела на своей даче, щеки порозовели, на скулах появились веснушки. Даже волосы выгорели, стали почти рыжие.
Женя поднялась и обняла маму.
– Все хорошо, ма…
– А где этот твой… урод-то? Ты уж извини, что напоминаю… Он уже уехал с этой, своей?
– Да…
– Ты дашь ему развод?
– Да… Он деньги мне оставил. Подготовит все необходимые бумаги для развода, и я подпишу… Лучше уж одной жить, чем с таким мужем.
– Вот и правильно. Ты не переживай, поднимем мы наших деток, мы с дедом еще вон какие молодые! Во всем буду помогать, ты знаешь… И постарайся не думать о нем, не вспоминать, или же вспоминать лишь то плохое, что между вами было, так тебе будет легче…
…Она закрыла глаза… Кто-то, кого она не знала, сделал ее счастливой, разбив голову Эльвире Норкиной. Знай она, кто это, пожала бы руку. Крепко пожала бы…
В квартире было очень тихо. Родители с детьми уехали, оставив ее одну.
За окнами пылал закат. Как же раньше она не замечала этой красоты, этого величия, этой роскоши красок?
Женя надела свое лучшее платье, причесалась, подкрасила губы и вышла из дома. Даже фиолетовые сумерки, подсвеченные золотом светящихся фонарей, показались ей прекрасными.
Она остановила такси и попросила отвезти себя на Пушкинскую площадь. Там вечернее бурление жизни, там люди, там ее ждет праздник покоя и умиротворения, который никогда не закончится…
