Книга: Мишень для темного ангела
Назад: 11. Глафира
Дальше: 13. Наташа

12. Эля Киреева

Я стала заходить туда каждый день, благо на почтальонов никто никогда не обращает внимания. Я запиралась в чужой квартире и словно вживалась в нее. Пыталась понять, чем жили ее обитатели, что любили, чем дышали. Поняла, что хозяева – семейная пара, без детей. Что муж моей тезки умер, однако в альбомах, которых оказалось много, в некоторых фотографиях муж (если судить по снимку) был аккуратно вырезан ножницами. Там, где Эльвира смотрела с фото счастливой женщиной, ее спутник был изъят, уничтожен. Понятно, что такие вещи женщина делает либо в сердцах, либо, наоборот, все хорошенько продумав и решив для себя что-то очень важное. Получалось, что в санатории Норкина лечила не только свою сердечно-сосудистую систему, но и зализывала душевные раны. Что уж такого ей сделал Евгений Борисович Норкин, оставалось только гадать. И когда она поняла, что между ними все закончено? До его смерти?
Эльвира Андреевна была женщиной со вкусом, все вещи в доме были дорогими, качественными, вплоть до постельного белья. Хорошая хозяйка, она содержала квартиру в идеальном порядке, у нее все было разложено на своих местах аккуратными стопками. Еще была запасливая, в кладовке я нашла большое количество консервов, а морозильная камера ломилась от мяса и рыбы. Духами пользовалась хорошими, мылом и шампунями. А вот одежду выбирать не умела, на мой взгляд. Возможно, виной была ее комплекция, она была немного ниже меня, полненькая. А еще очень серьезная. Обо всем этом я судила по ее многочисленным фотографиям, документам и всему тому, что я увидела в ее квартире. Мужских вещей к тому времени, как я проникла в чужое жилище, уже не было. Наверное, хозяйка избавилась от одежды и обуви, возможно, отнесла в церковь, раздала бедным. Ни одной вещи, которая принадлежала бы ее покойному мужу, я так и не нашла.
Что я делала там? Сначала принимала ванну, пользуясь ее ароматическими итальянскими маслами и пеной. Щекотала себе нервы. Сколько раз я представляла себе, что вот сейчас откроется дверь ванной комнаты и я увижу ее, Норкину. Да ее кондратий хватит, когда она увидит женщину в своей ванне! Спросит: вы кто? И что я отвечу? Вариантов было много… Первый и самый надежный: я родственница Анны Михайловны из Ялты, приехала на недельку, и она дала мне ключи от вашей квартиры… Почему из Ялты, я и сама не могу объяснить. Вроде как издалека, но не из какой-нибудь там тьмутаракани, где у такой женщины, как Анна Михайловна, родственников не может быть по определению, а с морского курорта… И пока Норкина будет приходить в себя, я быстренько оденусь и исчезну. Правда, придется сразу же уволиться. Но уж устроиться почтальоном в другое почтовое отделение в Москве – точно не проблема.
Вот так щекотала я себе нервы до тех пор, пока не поняла, что зашла уже очень далеко. Что практически уже переехала в эту квартиру, что ночую в постели Норкиной, ем с ее тарелок и пью из ее чашек.
Время шло, напряжение мое росло, и мне нестерпимо захотелось увидеть ее! Где она, в каком санатории? Ответ на этот вопрос я нашла легко, порывшись в ее письменном столе. Рекламный проспект санатория «Золотая ель», специализирующегося на лечении сердечно-сосудистых заболеваний, сулил здоровье и покой. Адрес, номера телефонов… Так. Теперь деньги… В квартире имелись и деньги Норкиной. В платяном шкафу, между стопками белья, как и положено. Взяв немного, ровно столько, чтобы хватило на недельный отдых в санатории, я отправилась туда с единственной целью – увидеть Норкину, сравнить ее с тем образом, который я успела себе нарисовать за полмесяца проживания в ее квартире, ну и познакомиться!
И когда я ее увидела, сердце мое сжалось и заколотилось так, как если бы мне навстречу по березовой тенистой аллее шла не сильно исхудавшая реальная женщина, а ее призрак – настолько изменила ее тоска ли, болезнь…
Я поздоровалась, задала несколько дежурных вопросов, потом завязалась ни к чему не обязывающая беседа о распорядке дня, меню, условиях проживания. При знакомстве я назвала себя Тамарой. Сама не знаю, зачем я это сделала, словно кто-то руководил мною, моими поступками…
Эльвира Андреевна оказалась человеком очень приятным в общении, деликатной, культурной, начитанной, склонной к философствованию. Прошло целых три дня, прежде чем я осмелилась спросить ее о семейном положении, о муже. Выяснилось, что она вдова. И что ее не так и подкосило вдовство, как вскрывшиеся после смерти мужа многочисленные его измены. И я поняла, что была просто послана ей, этой раздавленной предательством и подлостью мужа женщине, чтобы она смогла хотя бы выговориться! Я слушала ее молча, давая возможность высказать все наболевшее. Я же придумала свою историю о своей женской болезни, которая не позволила мне иметь детей и явившейся одновременно причиной нашего с мужем расставания. И попала этой историей прямо в сердце Норкиной. Оказалось, что у нее еще в молодости была удалена матка…
Мы ели с ней на завтрак творожную запеканку, пили сладкий чай, гуляли по лесу, принимали процедуры, купались в бассейне, обедали гороховым супом и котлетами, подолгу спали, а вечером снова гуляли, гуляли, говорили…
Я начала привязываться к ней и думала о том, что нашу дружбу можно будет перенести в Москву, встречаться там, ходить в театры, кино, просто приглашать друг друга в гости. Я даже видела ее, собирающую яблоки в нашем с отцом саду…
Возможно, все так и было бы, если бы не то, что случилось однажды, в пасмурный осенний день… И, бог свидетель, все случилось не по моей воле… Однако и это я восприняла как знак…

 

Я возвращалась в свою комнату после ужина, чтобы переодеться для вечера старинного романса, устраиваемого в холле центрального корпуса. Мы с Эльвирой не любили танцульки, но вот тематические вечера или небольшие концерты в санатории никогда не пропускали.
Однако вечер начался, хрупкая изящная певица, закутанная в кружевную шаль, уже спела романс, а Эльвиры не было видно. Она за день до этого жаловалась на недомогание, я знаю, что ей даже сделали укол, поэтому сразу же бросилась к ней в комнату, чтобы выяснить, что с ней случилось. И в коридоре, в метре от двери в ее комнату я столкнулась с какой-то женщиной. Она шла мне навстречу в развевающемся длинном плаще. Лица ее я не успела разглядеть.
– Эльвира Андреевна! – я распахнула дверь, забыв постучаться, и ворвалась в комнату моей новой подруги. Мне показалось в сером свете дождливых сумерек, что Норкина словно уменьшилась и стала похожа на куклу. Она сидела неподвижно на диване, прижав к груди какую-то большую книгу, вернее альбом.
– Вы позволите? – Мы с ней все еще были на «вы».
Я включила свет, и эта оранжевая яркая вспышка ослепила ее, Эльвира даже закрыла ладонями лицо.
– С вами все в порядке? Там уже началось… – я имела в виду вечер романса.
Она отняла ладони от глаз, осмотрелась. Я заметила яркий переплет книги, на котором была изображена голова дракона рядом с женской головой. И название книги: «Oscar Osborne. Painting».
– Что это?
– Так… подарок…
В эту самую минуту послышался странный звук, какой-то шорох, и мне показалось, что в темноте маленькой прихожей промелькнула чья-то тень и сильно запахло чем-то ядовито-сладким. Так пахнут чистящие препараты.
Эльвира повернула голову на звук.
– Что это?
– Может, мышь? – предположила я.
– Мне показалось, что там кто-то есть… – Она вздохнула, поднялась и уверенно прошла в ванную комнату, я услышала, как щелкнул выключатель.
– Должно быть, действительно под ванной пробежала мышь и разлила что-то… Чувствуете, как пахнет…
– Так вы идете на вечер? Если вы не пойдете, я не обижусь, правда. Могу остаться с вами, если вам нездоровится, а могу уйти…
– Нет, что вы… – она улыбнулась, и эта улыбка до сих пор мерцает перед моими глазами. – Давайте лучше с вами посидим, почаевничаем… Я сейчас чайник поставлю… У меня есть хороший чай…
– В шариках?
– Да… посмотрим, как будут распускаться наши чайные цветы…
– А у меня остался кекс, хотите, принесу? – предложила я.
– Конечно, принесите! Думаю, что это будет наше последнее чаепитие здесь, в «Золотой ели»… – голос ее звучал очень слабо.
– В смысле?..
– Я завтра уезжаю. Хватит уже. Пора возвращаться домой, в Москву. Да и дела нарисовались… в детском доме…
Мне показалось, что, произнося эти слова, она смотрела на альбом.
Я отправилась в свою комнату за кексом, а когда вернулась, Эльвира уже не дышала. Она умерла. Тихо-тихо.
Я заперлась и долго сидела рядом с ней, не в силах даже пошевелиться.
Что случилось? Что это за альбом? А эта женщина? Я не видела ее раньше. К тому же мне показалось, но в комнате, где лежала мертвая Эльвира, пахло теми же духами, какими и в коридоре, когда мимо меня прошелестела та высокая дама… Что она сделала с Эльвирой?
Почему я не спросила ее об этой женщине? И что делать? Вызвать врачей, чтобы они констатировали смерть несчастной? Была Эльвира Андреевна Норкина, а теперь ее нет.
Из долгих разговоров с ней я поняла, что она совсем одна, что у нее нет ни детей, ни сестер, ни братьев… племянники – не в счет. У них есть свои родители.
Кому отойдет квартира на Остоженке? Квартира, в которой я вот уже больше месяца чувствовала себя хозяйкой. Заигралась ли я? Да, заигралась. Но мне нравилась эта игра. И я хотела ее продолжить.
Эльвира Андреевна умерла. И Эльвира Андреевна продолжала жить. Это было мое имя. Только она была Норкина, а я – Киреева.
Но женщине поменять фамилию ничего не стоит. Вполне законная операция.
Я подошла к окну, распахнула его. Начинался дождь. Было темно. Все набились в холл первого этажа, где выводила своим сладким голоском певица в кружевной шали.
Я выбралась через окно на улицу, благо был первый этаж, добежала несколько метров до подсобки, расположенной в левом крыле здания, где уборщики и садовники хранили свой инвентарь, нашла лопату и, отойдя подальше, в ивовые заросли, принялась копать землю.
Осенние дожди сделали землю мягкой и податливой. Не помню, сколько времени я копала, но мне все равно было значительно легче и лучше, чем Норкиной. Я-то была живая.
Концерт уже закончился, все разошлись по своим комнатам, я видела из своего укрытия, как гаснут одно за другим окна санатория. И откуда у меня взялись силы, чтобы выкопать могилу?
Я вернулась в комнату Норкиной тем же путем, через окно. Расстелила на полу покрывало, уложила туда тело моей новой подруги, завернула его, с большим трудом вытащила из окна на траву, отдышалась и потащила к ивовым зарослям.
Там я аккуратно, словно она могла что-то чувствовать, уложила ее на дно могилы и принялась закапывать.
Я понимала, что холмик когда-нибудь кто-нибудь да заметит, хотя, гуляя по территории санатория несколько дней, я ни разу не видела, чтобы в той стороне, где не было ни одной заметной тропинки, вообще кто-то ходил. В любом случае, я тщательно стерла все возможные следы своих рук с лопаты, но возвращать в подсобку уже не решилась. Отнесла ее в другой конец парка и бросила рядом с клумбой. После чего вернулась в комнату Норкиной, собрала все ее вещи в небольшой саквояж, взяла ее дамскую сумку и перенесла все это в свой номер.
Оказавшись у себя, я наконец смогла перевести дух. Первым делом я хорошенько вымылась. Потом уложила и свои вещи, вызвала такси и около двух часов ночи покинула санаторий.
Я мчалась в Москву с каким-то новым чувством, словно Эльвира Андреевна Норкина воскресла, ожила и теперь бессмертна!
Скользя по лезвию судьбы, я сама себе казалась неуязвимой.
Смерть моей тезки, скорее всего от инфаркта, практически у меня на глазах, это ли не знак? Да может, ее душа переселилась в мое тело и теперь жила во мне, как я жила в квартире Норкиной?

 

– Ты должна научиться расписываться за нее, – сказал мне отец, когда я спустя пару дней приехала домой и рассказала ему все.
Мы сидели с ним на веранде нашего дома, сад шумел от дождя.
Папа поставил передо мной тарелку с жареными баклажанами, сдобренными густо чесноком и зеленью, достал бутылку водки и разлил по рюмкам.
– Что теперь будет? – спрашивала я его, чувствуя, как пол уходит из-под моих ног.
– Все будет хорошо. Выйдешь замуж за какого-нибудь Норкина и станешь ее полной тезкой.
– Да где я его найду?
– Я помогу тебе. Главное, хотя бы на время постарайся стать похожей на нее внешне. Только не вздумай игру с париками или гримом… не надо… Я так понял по фотографиям, что у нее были короткие волосы с «химией». Сделай и себе тоже «химию», эта завивка очень сильно меняет облик женщины. Не вздумай надевать обувь с каблуками. У тебя полный шкаф ее одежды. Оденься, нацепи очки с простыми стеклами…
– Но она не носила очков! Вернее… Только когда читала.
– Вот именно! Найди ее очки и наденешь, когда пойдешь встречаться с риелтором. Тебе нужно первым делом продать все ее квартиры. Сколько их у нее?
– Три. Одна в центре, на Остоженке, я тебе говорила, а две другие…
– Вот и действуй. Расписываться научилась?
– Да. У нее очень простая роспись, элементарная…
– Ты должна это делать легко, понимаешь? Словно ты пятьдесят лет только и делала, что расписывалась за нее… Словно ты – она.
– А если меня кто-нибудь узнает?
– Ты всегда знаешь, что я тебя жду. Ничего не бойся. Главное, что ты похоронила ее по-человечески, сделала ей могилу. Ты же не убивала ее!
– Но все равно, с ней что-то случилось… Вот, смотри… Этот альбом… Когда я пришла к ней в комнату, она прижимала его к груди.
Я положила на стол альбом с репродукциями американского художника Оскара Осборна.
Отец принялся его листать.
– Талантливо, – сказал он. – Только эти драконы, эти страшные чудовища… Быть может, там, в Америке, это сейчас модно и высоко ценится? Посмотри, какая дорогая бумага… какая полиграфия! Но я не думаю, что этот альбом как-то связан со смертью Эльвиры. Да и женщина та… Мало ли в санатории женщин? Просто прошла мимо ее комнаты, и все.
– А духи? В комнате Эльвиры пахло ее духами…
– Это тебе показалось. Ты была напугана. Ты и без того была неспокойна, ведь так?
– Послушай, говорю же тебе – она пережила какое-то потрясение… сильное… сильнейшее! И я еще выясню, что случилось, пороюсь в ее документах, фотографиях… Думаю, что если я увижу фотографию этой женщины, то пойму, кто она такая и кем ей приходилась…
– Ну, хорошо… Только зачем тебе это?
– Ты не понимаешь… Я хотела с ней подружиться, я не планировала ничего такого… Просто пощекотала себе нервы, примерила на себя чужую жизнь.
– Примерила, а теперь надевай и живи. Ей, бедной, ты уже все равно ничем не поможешь. И запомни – это не ты, а ее покойный муж причинил ей боль. Она и умерла из-за него. Она же сама рассказывала об его изменах. Вот так…
В эту минуту из альбома вылетела открытка. Точнее, часть листа, обрезанного по размеру обычной почтовой открытки. И на нем – детский рисунок. Девочка в клетчатом платьице, а рядом – рыжая большая собака и подписано: «Катя С. и Джек».
На обратной стороне самодельной открытки – пусто.
– И кто у нас Катя С.? – спросила я.
– Я сам этим займусь, – сказал папа. – А ты запишись к парикмахеру, сделай себе завивку… Действуй, пока не нашли тело, поняла? Потом заметешь следы…
– Катя С. Да нет, папа, я сама этим займусь…

 

Мне везло фантастически!
Норкина хранила в своем кошельке вкладыши с номерами банковских карт. Это было неслыханно, легкомысленно и глупо! Однако это тоже были знаки!
Я часами выводила ее подпись, долго и упорно тренировалась, чтобы делать это с лету, воздушно…
Я жила в ее квартире, но старалась лишний раз не выходить из нее. Разве что съездила на встречу с риелтором. Мы поговорили, определились с ценой. Квартира на Остоженке стоила больших денег. Покупатели нашлись уже через неделю, спустя месяц были проданы и остальные квартиры Эльвиры Андреевны. И ни одна душа к ней за все это время не зашла, не позвонила. И это тоже были знаки. Плюсы. Хотя я каждую минуту ждала звонка, появления кого-нибудь из ее окружения. Но нет, похоже, она никому не была нужна. Ни подруг, ни родственников, никого!
Из бумаг, которые я нашла в ее квартире и которые изучила, я знала, что у нее есть родственники, вернее, родственники ее покойного мужа, проживающие в Екатеринбурге. Брат Евгения Борисовича Норкина – Александр Борисович Горелов, его жена Маргарита Васильевна Горелова и сын, Григорий Александрович Горелов. Но судя по датам на штемпелях поздравительных открыток с дежурным текстом, их переписка уже давно сошла на нет… В последних письмах Гореловых Маргарита сообщала, что они с мужем болеют, что муж очень плохо передвигается, что же касается их взрослого сына, то он работает в Норвегии, на рыболовецком траулере. Они вряд ли в скором времени навестят свою родственницу – вот он, еще один знак!
Я открыла валютный счет в банке, куда мне и поступили деньги за проданные квартиры. И спустя примерно месяц я купила себе квартиру на Патриарших прудах. Я очень хорошо помню то время, я не ходила, а летала. Как привидение, как призрак Норкиной… Правда, к тому времени, как я купила квартиру в Козихинском переулке, я радикально изменила свою внешность, то есть стала собой. Шатенка со стройной фигурой, на невысоких тоненьких каблучках. Я начала новую жизнь, и она мне нравилась.
Отцу я подарила квартиру на Маяковке, на улице Фадеева. Это было вложение денег, а отец продолжал жить за городом, в своем доме. Он развел кур и осенью мочил в бочках антоновские яблоки. Думаю, что в то время он был горд тем, что не отправил меня учиться в университет, а посоветовал стать рядовым почтальоном.
Хотя разве в почтальонстве было дело? Это были знаки, знаки, и больше ничего…
Ах да… я нашла фотографию той женщины, аромат духов которой так долго не давал мне покоя… И связала ее появление в санатории с Эльвирой и альбомом Осборна… Вернее, это сама жизнь связала их всех крепким узлом…
Назад: 11. Глафира
Дальше: 13. Наташа