Глава пятая
15 ноября, воскресенье
Звук приближающихся шагов спугнул крысу, и она шмыгнула в узкий проход между винными бочками, что загромождали палубу старой баржи, стоявшей у причала в порту на набережной Сен-Бернар. Крыса метнулась к борту баржи, нависавшему над темной водой, потом резко развернулась и засеменила к берегу. В неверном свете уличного фонаря мелькнул лишь ее длинный голый хвост. Камень пролетел мимо. Крыса исчезла.
— Мерзкая тварь! — проворчал Базиль Попеш, направляясь к башне с часами. — Попомните мое слово, в один прекрасный день наш милый Париж превратится в столицу крыс.
Со стороны Ботанического сада раздался львиный рык.
— Ба, да это, кажись, Тиберий, что-то ему не спится. Зубы у бедняги разболелись, что ли?
Базиль Попеш свернул на одну из пяти улиц, расходящихся от набережной. Они были названы в честь винодельческих регионов страны: Бургундии, Шампани, Бордо, Лангедока и Турени. Разместившиеся здесь приземистые складские строения образовывали границы винного рынка. На темной улице не было ни души. Базиля передернуло от страха и холода. Он постучал носком ботинка по стене склада — свет прикрепленного к ней фонаря казался почти уютным.
— Интересно, сколько сейчас, пять часов? Полшестого? Мы ведь как раз здесь должны встретиться… Чтой-то Полит запаздывает.
Приглушенный звук заставил Базиля подпрыгнуть от испуга. Он пригляделся и различил силуэт тележки, двигавшейся по дорожке к винному подвалу. Лошадь шла почти бесшумно, будто приведение, даже цокота копыт не было слышно. Базиль Попеш запрокинул голову, прикрыл глаза и с удовольствием втянул пропитанный винными парами воздух. Вдруг кто-то хлопнул его по спине, и он недовольно вскрикнул.
— Без паники, это всего лишь я.
В темноте Базиль узнал расплывшуюся фигуру своего приятеля Полита Горжерана — тот надвинул фуражку на самые брови и курил коротенькую трубку.
— Прости, что опоздал, — был заказ на доставку божоле. Ладно, пошли. Только осторожнее, смотри, куда ступаешь, — тут разлили какое-то пойло, так что скользко почище чем на льду!
По воскресеньям на рассвете Базиль Попеш приходил сюда к бывшему однополчанину Политу пополнить недельные запасы вина взамен на украденное у хищников мясо. Вообще-то врач запретил ему пить, но папаша Попеш и не думал его слушать. Он был убежден, что вино не только поднимает настроение, но и помогает от камней в почках — рано или поздно оно их просто растворит.
Старые, покрытые плесенью, изрядно потрепанные в результате многочисленных перевозок бочки громоздились на огороженном участке, заросшем густым кустарником. Полит поставил сбыт вина на поток и получал с этого неплохие барыши. Он по дешевке продавал его владельцам кабаков, ютившихся в районе Моб, а те, в свою очередь, за весьма скромную плату наполняли этим вином стаканы своих постоянных посетителей.
В то воскресное утро у бочек собралась целая толпа. Полита встретили дружным возгласом:
— Ну что, получим мы сегодня наше пойло?
— Спокойно! Лавочка для особо жаждущих открывается ровно в шесть.
— Ты что, носишь свое вино в церковь к причастию?
Полит растолкал собравшихся и подошел к стоявшей под газовым фонарем бочке.
— Вот увидите, это не вино, а чистый нектар.
Он подставил кружку под медный краник и открыл его. Вино красной струйкой весело зазвенело по металлу, но вскоре в бочке что-то булькнуло, и поток иссяк.
— Ну что там еще стряслось?! — Полит чертыхнулся и подкрутил краник.
— Да в твоей бочке давно уже лягушки поселились! — выкрикнула белобрысая пышногрудая тетка.
Все насмешливо уставились на Полита.
— Что за черт? Не могла же она сама по себе опустеть. Не иначе как ночью к ней кто-то приложился! — Он в сердцах стукнул по бочке. — Да, но звук-то, как от полной. Ну-ка, глянем, что там внутри.
Он нагнулся, подобрал лом и с силой поддел крышку бочки. Она соскочила на удивление легко, и не рассчитавший усилия Полит рухнул в объятия к белобрысой тетке.
— Нет, ну вы посмотрите на этого красавца! Ты что это, никак глаз на меня положил? Смотри, у меня и без тебя есть с кем развлечься!
Полит с глупой ухмылкой склонился над бочкой, но тут же отшатнулся, едва сдерживая тошноту. Остальные тоже поспешили взглянуть.
— Ч-черт! — пробормотал здоровяк в серой блузе и сразу же отпрянул.
Базилю Попешу пришлось прищуриться, чтобы что-то разглядеть, — он не взял с собой очки. Но когда увидел, к горлу подступил ледяной ком. Это напоминало содержимое отвратительных склянок из Музея естественной истории: волосы, струящиеся по поверхности темной, подсвеченной желтым уличным фонарем жидкости, широко раскрытые глаза, застывший в безмолвном крике рот. Не в силах оторвать взгляд от жуткого зрелища, Базиль Попеш склонился еще ниже. А ведь он знает этого утопленника. Хотя они и виделись-то от силы пару раз, он сразу узнал своего соседа с первого этажа.
— Надо бы позвать ажанов, — тихо проговорил кто-то.
Никому не хотелось оказаться замешанным в это грязное дело. Повисла неловкая пауза, а потом, не сговариваясь, люди разошлись.
— Э, меня подождите! — пискнул Полит. — Базиль, где ты там?
Базиль Попеш так быстро мчался по улице Шампани в сторону Сены, что даже взмок. Он видел убитого из бочки, когда на днях высунулся из окна подышать свежим воздухом. Было где-то около полуночи, и еще один человек, в сером пальто, похоже, следил за жильцом с первого этажа. Он, в свою очередь, тоже заметил Базиля и смотрел на него достаточно долго, так что вполне мог запомнить.
«Брось, — уговаривал себя Попеш. — Это не твоего ума дела. И без того проблем хватает. Пусть разбираются без тебя, ты ничего не видел и ничего не знаешь!»
* * *
Пелена облаков разошлась, и солнечный луч скользнул по кровати. Виктор проснулся. Странно, с чего это он лежит на животе? Он резко перевернулся на спину. Таша работала. Из-за мольберта видны были лишь распущенные волосы и босые ноги. В печке уютно потрескивал огонь. Виктор сел, подложив под спину подушку, зевнул и пригладил волосы.
— Сколько можно работать? — проворчал он. — Сегодня ведь воскресенье, иди сюда, ко мне.
— Нет, мне обязательно надо дописать этот этюд, пока вдохновение не ушло. А ты поспи еще, если хочешь.
Виктор раздраженно отбросил одеяло. Спи! Он-то хотел понежиться с ней в постели.
«Вот и люби после этого художниц! — подумал он. — От творчества они получают больше наслаждения, чем от мужчины!»
У него даже промелькнула мысль, что лучше бы Таша была обычной женщиной, которая только и думает, что о своей внешности да о всяких побрякушках.
— Ты что, обиделся? — рассмеялась Таша. — Виктор, милый, эта картина очень много для меня значит… Ты ведь знаешь, какая я упрямая.
Да уж, упрямая. Виктор стал одеваться, не сводя с нее глаз. Таша казалась очень хрупкой, но сила воли у нее просто железная.
— Я все понимаю, — сказал он. — Пойду, пожалуй, не буду тебе мешать. — Это прозвучало фальшиво, и Виктору стало стыдно за свою неискренность.
— Может, поужинаем сегодня вместе? — предложила Таша, но тут же добавила: — Черт! Совсем забыла, у меня же деловая встреча, я буду поздно.
— У меня тоже встреча, — обиженно заметил он. Она накрыла картину куском ткани, бросилась к Виктору и повисла у него на шее.
— С женщиной встречаешься?
— А ты с мужчиной?
— Да нет же, дурачок!
Долгий поцелуй. Виктор успокоился: прекрасные зеленые глаза Таша никогда не лгут. А даже если и солгут, ему все равно не освободиться от их власти.
— А что ты там прячешь? — указал он на мольберт.
— Закончу — покажу.
— Ну скажи! Пейзаж с видами крыш? Обнаженная натура? Натюрморт?
— Секрет.
Стоило Виктору выйти, как на него с новой силой нахлынули сомнения. Он уже представлял себе, как обнаруживает на мольберте Таша подтверждение своих подозрений — набросок мужского портрета. Чтобы отвлечься от этих мыслей, он приказал себе думать об Элизе Фуршон. Как она была одета, покидая пансион? А что, если в красное платье, как та несчастная с перекрестка Экразе? Надо проверить. Ему вдруг захотелось отправиться с Таша на пикник к озеру Сен-Манде, лежать на земле и смотреть на небо сквозь листву на деревьях.
«В такую-то погоду? — оборвал он сам себя. — Нет уж! Так и инфлюэнцу подхватить недолго! Вечером мы увидимся, и когда она окажется в моих объятиях, я скажу, что больше так продолжаться не может! А пока надо сосредоточиться на новой загадке. Отправлюсь-ка я на шоссе де л'Этан, наведу справки. Под каким предлогом? Можно взять фотоаппарат. Мадемуазель Коримба Бонтам будет счастлива получить свой фотопортрет…»
— Мсье Легри! Какой приятный сюрприз! А мы с барышнями как раз собираемся на прогулку. О, вы занимаетесь фотографией?
Виктор стоял посреди тротуара на шоссе де л'Этан, нагруженный фотоаппаратом на треноге и большой сумкой с фотографическими пластинами. Под натиском пышнотелой мадемуазель Бонтам, которая чуть не подпрыгивала от нетерпения, он даже слегка попятился.
— Окажите любезность, сделайте наш групповой снимок! — попросила она.
— Я как раз хотел просить вас позировать мне, — с готовностью откликнулся Виктор.
Ему было немного неловко в окружении празднично одетых девушек, каждая из которых старалась привлечь к себе внимание. А мадемуазель Бонтам в огромной шляпе с зелеными перьями была похожа на огромного попугая.
— Ох, не знаю, хорошо ли я буду смотреться, — проворковала она, вертясь перед фотографом.
— Вы очаровательны, вас можно принять за одну из ваших воспитанниц, — заверил ее Виктор. — Пойдемте к озеру.
К нему незаметно подошла Айрис в элегантном, отделанном мехом сером пальто.
— Как вы можете делать ей комплименты! — возмущенно прошептала она. — Она же настоящая мегера. Это крестный попросил вас приехать?
— Мадемуазель, внимание! Не каждый день нас фотографируют. Берта, Аспазия, высокие пусть будут сзади. А вы, Айрис, пройдите вперед, встаньте рядом с Генриеттой и Аглаей. Остальные…
— Но так нечестно, — возмутилась Аспазия, — я на три сантиметра ниже Генриетты!
— Жаль, что Элизы с нами нет, — проговорила Берта.
— Она вернулась к матери, — объявила мадемуазель Бонтам и повернулась к Виктору: — Представляете, эта дама даже не заплатила мне за начавшийся триместр. Если она надеется, что я прощу ей долг…
— Вы о юной мадемуазель Фуршон? Дочке Ноэми Жерфлер? — спросил Виктор непринужденным тоном.
— А, так вы раскрыли тайну этого псевдонима, окутанного романтическим флером? Какая проницательность, мсье Легри! Девочки, успокойтесь, встаньте по местам! Не буду вам мешать, мсье Легри!
Виктор установил камеру на треногу, попросил воспитанниц пансиона встать ближе друг к другу и нырнул под черную ткань. Девушки хихикали, толкались и то и дело спрашивали, долго ли им еще изображать из себя статуи.
Когда снимок был сделан, воспитанницы мадемуазель Бонтам разбежались, и та, словно курица, бросилась за ними, придерживая рукой шляпу с перьями. Айрис снова подошла к Виктору.
— Вы ведь ничего не рассказали крестному?
— Я был нем как рыба… Скажите, а как Элиза была одета, когда собиралась на свидание?
— Почему вы спрашиваете?.. А-а, я поняла, крестный попросил вас разузнать, с кем я вожу знакомство…
— Уверяю вас, мадемуазель Айрис, вы ошибаетесь. Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.
Девушка окинула Виктора ироничным взглядом.
— Вы что-то от меня скрываете. Ну да ладно, рано или поздно я все равно узнаю правду, — пробормотала она себе под нос. — На Элизе было красное платье и красное пальто. Поэтому она и одолжила у меня туфли. Они с Гастоном договорились пойти на бал в «Мулен-Руж», он там работает. А правду говорят, что у танцовщиц видны нижние юбки и белье?
— Если верить афишам, то именно так оно и есть.
— Много бы я дала, чтобы на это посмотреть.
— Сомневаюсь, что ваш… э-э-э… крестный это одобрит.
— А ему вовсе не обязательно об этом знать. Вы ведь умеете держать язык за зубами, правда, мсье Легри? — Айрис строго посмотрела на Виктора.
От продолжения этого щекотливого разговора Виктора спасло возвращение мадемуазель Бонтам, которая наконец-то собрала воспитанниц в стайку. Виктор стал прощаться, а барышни по наущению своей наставницы наперебой приглашали его отведать восхитительного чаю с яблочным штруделем. Уходя, Виктор с беспокойством взглянул на Айрис. Осознает ли Кэндзи всю глубину своей ответственности за эту девушку?
На обратном пути он зашел в бистро на авеню Виктора Гюго, чтобы за стаканчиком вермута обдумать полученную информацию. Слишком уж много совпадений: красное платье, босые ноги, туфелька, которую нашел Грегуар Мерсье. «Мулен-Руж», Гастон… Кто он, музыкант? Танцовщик? Рабочий сцены?
«Надо будет отправиться туда прямо сегодня, — решил Виктор. — Не зря же я дразнил Таша. А заодно посмотрю на этих пресловутых дамочек».
Ему невольно вспомнились горящие глаза, чувственный рот и волосы цвета воронова крыла. Эдокси, прекрасная Эдокси Аллар, эта томная фея, которая пыталась соблазнить его в коридорах «Пасс-парту», где тогда служила секретарем-машинисткой. Кажется, она, помимо журналистики, занималась еще и танцами. Исидор Гувье как-то сказал, что Зидлер пригласил ее в «Мулен-Руж». Интересно, какой она взяла себе псевдоним? Виви?.. Нет, Фифи… Фифи… Да, точно, Фифи Ба-Рен.
Виктор вышел из экипажа и застыл на месте, не в силах отвести глаз от непрерывного мельтешения пурпурных крыльев мельницы на бульваре Клиши. Толпы гуляк словно магнитом притягивало к этому переливчатому сиянию. А ведь два года назад всего этого и в помине не было. Именно тогда каталонцу Жозефу Оллеру и бывшему мяснику Шарлю Зидлеру пришла в голову мысль открыть неподалеку от Рен-Бланш увеселительное заведение и роскошный ресторан, которые затмили бы «Элизе-Монмартр». Заведение молниеносно прославилось и стало приносить очень неплохой доход, и все благодаря гвоздю программы, канкану — этот танец придумали в 1830-х годах, и теперь он снова вошел в моду. Но если раньше его считали малопристойным и исполняли в известного рода закрытых залах и кабачках на площади Пигаль, теперь им любовались буржуа и аристократы. Похожие на мотыльков мужчины во фраках и низко надвинутых на лоб цилиндрах вели под ручку ночных бабочек и вместе летели на яркие огни мельницы, перемалывавшей джиги, польки и вальсы.
Виктор заплатил два франка за билет. Пройдя через фойе, стены которого украшали многочисленные картины, афиши и фотографии, он остановился у входа в бальный зал, пораженный его размерами. Множество столиков и стульев окружало площадку, где под ритмичную музыку кружились в танце пары, коротая время до начала представления. Прозорливый Шарль Зидлер знал, чего хочется его клиентам, и поручил отделку этого храма наслаждений Адольфу Виллету. Для оркестра из сорока музыкантов был построен специальный балкон, который поддерживали высокие деревянные колонны, украшенные орифламмами. В отделке зала преобладали теплые тона, а яркий свет газовых рамп, электрических люстр и бра, многократно отраженный настенными зеркалами, придавал обстановке почти восточную роскошь.
Виктор стал протискиваться к бару, расталкивая англичан в бриджах и твидовых кепи с двойными козырьками и сторонясь дам полусвета, считавших, что бледность, худоба и наимоднейшие наряды от Уорта придадут их облику особую изысканность.
— Привет, красавчик! Чего тебе налить? — спросила его дородная официантка с копной рыжих волос.
— Ничего, я ищу…
— Ну, ищи-ищи. А как найдешь, дай мне знать. Достаточно просто крикнуть: «Сара!»
Виктор уставился на две большие картины, что висели на стене за стойкой. Они явно принадлежали кисти одного и того же художника. На первой была изображена танцовщица, исполнявшая при большом скоплении народа малопристойный танец перед мужчиной с орлиным носом. Это были те же персонажи, что он видел на афише на бульваре Бон-Нувель. На второй картине наездница верхом на лошади скакала по цирковой арене.
— Тебя мучает любовная тоска, но ты боишься себе в этом признаться. Хочешь, сделаю тебе коктейль? — предложила Сара, склоняясь к Виктору и демонстрируя ему свое более чем откровенное декольте. — Водку со смородиновым ликером, а?
— Хорошо. А кто автор этих картин? — Виктор кивнул на картины.
— Один дворянчик. Сам он коротышка, зато у него длинная, двойная фамилия — Анри де Тулуз-Лотрек. Этот пропойца всегда сидит вон за тем столиком.
Виктор пригубил красноватую жидкость и, поморщившись, отставил бокал.
— Что там намешано?
— Сухое белое, черносмородиновый ликер и капелька водки. Этому рецепту меня научил один русский, князь Трубецкой.
— А кто этот человек с орлиным носом? — спросил Виктор, указывая пальцем на одну из картин.
— Да ты что, красавчик, с луны свалился? Не знаешь Валентина Без-Костей? Сейчас я тебе его покажу. Так, посмотрим, где у нас спрятался этот бес кадрили… А-а, так вот же он, слева от Мом Фромаж и Ла Гулю, видишь, тощий такой. Надеюсь, тебе не надо рассказывать, кто такие его спутницы?
Виктор кивнул. Так вот он какой, знаменитый «Мулен-Руж», о котором столько пишут в газетах! В отличие от Айрис, Виктора это заведение совсем не привлекало. Он не любил большие скопления народа, да и танцы с задиранием юбок оставляли его равнодушным. Он предпочитал любоваться Таша, нежели обтянутыми черными чулками ножками девушек, которые разогревали мышцы перед представлением, стоя возле зеркальной стены.
— Я разыскиваю некоего Гастона…
— Да этих Гастонов тут десятка два, — фыркнула Сара. — Как его по фамилии-то?
— Не знаю. А как найти Фифи Ба-Рен?
— Значит, выслеживаешь всяких подозрительных личностей? Фифи я сегодня еще не видела. На твоем месте я бы прогулялась ближе к фойе, она там обычно пасется.
— Пасется?
— И откуда ты такой взялся? Деньгу сшибает, неужели не ясно?
Музыканты заиграли вальс. Лавируя между парами, Виктор улавливал ароматы иланг-иланга и юфти, к которым примешивался запах пота и табака. Несмотря на громкую музыку и шарканье ног, до него доносились обрывки разговоров.
— Что у них сегодня на сладкое?..
— Эта малышка такая аппетитненькая…
— Пусть только вернется, я ему все выскажу!..
Он прошел мимо невозмутимого Валентина Без-Костей, который вел в танце рыжую дородную Ла Гулю с челкой до самых бровей, зачесанными наверх волосами и муаровой лентой на шее. Почувствовав, что Виктор обратил внимание на ее пышную фигуру и глубокое декольте, она остановилась, оценивающе оглядела его с головы до ног, подбоченилась и сказала, ни к кому не обращаясь: «Выходит, этим пижонам своих девок не хватает».
Виктора задели не столько ее слова, сколько тон. Он поспешил к фойе, надеясь, что в толпе франтов в черных цилиндрах и красоток с перьями в прическах, возле которых суетились официанты, ему удастся найти Эдокси Аллар.
— Большую чашу глинтвейна! — заказал мужчина в шляпе-канотье, в котором Виктор узнал салонного художника Альфреда Стивенса. Его спутницы, две молоденькие девушки, смотрели на него влюбленными глазами.
Наконец Виктор увидел Эдокси. На ней было узкое платье в белую и красную полоску и высокая шляпа с огромными бантами. Ему почему-то сразу расхотелось подходить к ней, и он сделал было шаг назад — но слишком поздно.
— Мсье Легри! Вот так сюрприз! Сюда, сюда! Идите к нам! — крикнула она.
С ней за столиком сидели трое мужчин: загорелый красавец в надвинутом на ухо сомбреро, элегантный длиннолицый человек угрюмого вида и блондин с моноклем, рассеянно пожевывающий сигару.
— Знакомьтесь, господа, — сказала она, — это мой старинный приятель Виктор Легри, он торгует книгами, мы дружим еще со времен «Пасс-парту». Луи Дольбрез, — она повернулась к красавцу, и тот улыбнулся, поглаживая свою эспаньолку, — поэт, автор песен, его часто можно встретить в «Ша-Нуар». Альфонс Алле, писатель и острослов, он только что напечатался у…
— Да-да, я знаю, у Оллендорфа. Сборник рассказов «Обхохотаться!», которые печатались в еженедельнике «Черный кот». Я получил большое удовольствие, читая вашу книгу, — сказал Виктор угрюмому мужчине.
— А это Альсид Бонвуазан, скоро он станет лучшим парижским репортером после Аурелиана Шоля, — Эдокси дотронулась до плеча своего третьего спутника. — Присоединяйтесь к нам, мсье Легри.
Виктор пожал руки новым знакомым и пристроился между Эдокси и Луи Дольбрезом, который тут же наполнил и протянул ему бокал шампанского.
— Вы все еще пишете, мсье Легри? Альсид, у тебя есть соперник. Забыла упомянуть, что Виктор — вы ведь позволите мне так вас называть? — так вот, Виктор тоже пишет статьи, и их довольно высоко ценят.
— Да нет, я бросил это занятие. Конкуренция, знаете ли. Зато увлекся… — начал было Виктор.
— …Да, у Виктора есть дела и поважнее! — перебила его Эдокси. — Представляете, он на досуге отбивает хлеб насущный у полицейских следователей. И даже уже раскрыл два очень сложных дела!
— А здесь, в «Мулен-Руж», вы, наверное, блюдете нравственность местных дам? — с иронией спросил Луи Дольбрез. — Поздно, вас уже опередил официальный Папаша Целомудрие.
— А вот и он, — прошептал Альсид Бонвуазан, кивком указывая в сторону человека в темном костюме, белом галстуке и с часами с цепочкой на животе, который прятался за колонной. — Этот субъект ведет двойную жизнь: ночью он комиссар полиции нравов, а днем — фотограф.
— Какое совпадение! Наш друг-книготорговец тоже увлекается фотографией! — воскликнула Эдокси, прижимаясь бедром к Виктору.
— О, да вы мастер на все руки, — заметил Луи Дольбрез. — И в каком же качестве вы пришли сюда? Как книготорговец, фотограф или ищейка?
— Я ищу некоего Гастона, мне сказали, что он здесь работает.
— Ну, вот и ответ на твой вопрос, Луи, — процедил Альсид Бонвуазан сквозь зубы, — сегодня мы имеем дело с сыщиком.
— Гастон? Это который? Тот, что музыкант? Или рабочий сцены?
— Понятия не имею.
— За горячими новостями — это к Грий д'Эгу, уж она-то всех знает. Эй, Люсьен, не хочешь с нами горло промочить? — крикнула через весь зал Эдокси.
К ним, подволакивая ногу, подошла девушка с печальными бархатистыми глазами и опустилась на стул.
— Спасибо, Фифи, ты так добра. Эти сытые пижоны… хоть бы кто кружечку пива предложил! А ведь еще совсем недавно готовы были ноги мне целовать, чтобы я научила их знакомых дамочек современным танцам!
Альфонс Алле внезапно очнулся от оцепенения:
— Эй, официант, кружку пива! Хватит прохлаждаться! А где Жанна Авриль?
Грий д'Эгу радостно улыбнулась, обнажив широкую щель между верхними зубами, и сразу стало ясно, откуда взялось ее прозвище.
— Вот этот господин, — указала на Виктора Эдокси, — разыскивает некоего Гастона, который тут работает.
— Гастона?.. Эй, Арсен, погоди! — Грий д'Эгу схватила за руку официанта, который поставил перед ней кружку. — Если это эльзасское пиво, я и капли в рот не возьму, пока Эльзас и Лотарингия не вернутся в лоно матери-Франции! — Официант отрицательно покачал головой, и она, сделав глоток, взглянула на Эдокси. — Как ты говоришь, Гастон? Если это Гастон Молина, что гулял с Жозеттой, так он слинял по-английски, даже не попрощавшись. Жозетта рвет и мечет, но все знают: как только Гастон явится обратно, она снова не устоит и простит его.
— Это тот, кто вам нужен? — спросила Эдокси у Виктора.
— Может быть, — пробормотал он.
— Ну, так он здесь официантом работает, подавальщиком. А почему он вас заинтересовал?
— Клиент попросил разыскать его, чтобы уладить один щекотливый вопрос. Гастон соблазнил его дочь.
— Вот те раз! И как же он рассчитывает «уладить вопрос»? Слупить с Гастона денег? Так у того ветер в карманах гуляет. А если хочет, чтобы Гастон надел его ненаглядной доченьке колечко на пальчик, то пусть не обольщается: парень не промах, у него тут в каждой забегаловке по законной супруге! — Высказавшись, Грий д'Эгу одним махом допила пиво.
Альфонс Алле вдруг резко вскочил и бросился вслед за худенькой гибкой женщиной в красном платье и черной шляпке.
— Бедняга Альфонс, — вздохнула Эдокси, — он просто с ума по ней сходит.
— А кто это? — спросил Виктор.
— Жанна Авриль. Ла Гулю говорит, что у нее ноги, как спички, но зато она ими быстро машет. Что правда, то правда. Жанна еще девчонкой попала в психушку, и не просто в психушку, а к самому профессору Шарко. Говорят, именно там она плясать и научилась, — вроде бы психам, чтобы те не скучали, нанимают учителей пения, устраивают балы и праздники. Балы у психов — как вам это нравится? Жанна с нами компанию не водит, она даже на сцене ногами дрыгает в одиночку. Не понимаю, что все в ней находят? Кожа да кости!
— Ее прозвали Катастрофа, а еще — Шимоза, но я бы скорее окрестила ее Стервозой. Глядите-ка, и этот карлик, что картины пишет, тоже от нее без ума!
Грий д'Эгу указала подбородком на столик за колонной. Там в компании трех мужчин и женщины сидел любопытный персонаж с непропорционально короткими ногами, плотно обтянутыми клетчатыми брюками. До Виктора доносился его чуть гнусавый голос, но коротышка сидел к нему в профиль, поэтому пришлось подождать, пока он повернется, чтобы как следует его разглядеть: шляпа-котелок на массивной голове, пенсне на внушительном носу, ярко-алые чувственные губы на фоне черной бороды, проницательный взгляд. На вид ему было лет тридцать.
— Так это и есть Тулуз-Лотрек?
— Собственной персоной, — кивнул Луи Дольбрез. — Называет себя «кофейником с очень уж длинным носиком», пьет не меньше, чем пишет, и глотка у него луженая. Видите вон там трость, он зацепил ее за спинку стула? В набалдашнике спрятана маленькая бутылочка коньяка — как глотнет оттуда, начинает ногами кренделя выписывать. Когда этот недомерок не делает тут наброски с танцовщиц, то отправляется в бордель.
Голос Дольбреза звучал отстраненно, почти безразлично, но видно было, что он едва скрывает неприязнь к художнику. Альсид Бонвуазан негодующе выпрямился:
— Но ведь он гений! Понимаете, гений! Вы видели рекламную афишу, которую он сделал для «Мулен-Руж»? Первая — та, что написал Жюль Шере, — была очень удачной, но эта… В ней больше таланта, чем во многих прославленных шедеврах. Лотрек несколькими штрихами передал атмосферу этого бала, выставив напоказ первобытные инстинкты публики. А его полотна… Говорю вам, он скоро прославится!
— Ну да, малюя Ла Гулю… — пробормотала с завистью Грий д'Эгу.
— А кто сидит с ним? — перебил ее Виктор.
— Очкарик с бородкой — композитор Эрик Сатье, та еще язва, — сказал Луи Дольбрез. — Он на улице Корто живет, мы с ним пересекаемся в «Ша-Нуар». А вон тот долговязый тощий тип — кузен Тулуз-Лотрека, тоже аристократ, его зовут Габриэль Тапье де Селейран. Субъект напротив в мятой шляпе — карикатурист Анри Сомм. Он написал песенку, которую часто поют в «Ша-Нуар»: «Когда у лестницы ступенек нет…». А женщина… Ее я что-то не припомню…
К ним подошел Биби Лапюре и попытался всучить какое-то старье, явно найденное на помойке, утверждая, что оно досталась ему от Верлена, но Виктор не обратил на него внимания — он не сводил глаз с рыжеволосой дамы в скромной, украшенной розой шляпке, которая сидела за столиком Лотрека. Это была Таша. Она смеялась, сжимая запястье художника, а тот что-то рисовал карандашом на уголке скатерти. Эдокси проследила за взглядом Виктора, лукаво улыбнулась и прошептала ему на ухо:
— Лотрек обожает рыженьких. Что ж, на вкус и цвет… Например, я, в отличие от большинства женщин, абсолютно равнодушна к блондинам. Мне гораздо больше нравятся брюнеты, есть в них что-то такое… Эй, вы меня слышите?
Виктор покраснел, отвел взгляд от соседнего столика и сделал вид, что его больше всего на свете интересует содержимое собственного бокала.
— Разрешите пригласить вас на вальс? — Какой-то толстый лысый господин склонился перед Грий д'Эгу.
— Нет! — ответила та. — От тебя несет петрушкой!
— Господа, нам пора переодеваться к канкану. Как-никак надо напялить двенадцать метров кружев. Кстати, можете нам в этом помочь, — сказала Эдокси, кидая выразительный взгляд на Виктора. — Увидимся у меня, Луи.
Дольбрез кивнул. Когда женщины ушли, Альсид Бонвуазан вскочил, пробормотал что-то насчет интервью с писателем Жаном Лорреном и откланялся.
— Все нас покинули, — сказал Виктору Луи Дольбрез. — Так что там с этим вашим Гастоном Молина? Все еще хотите его разыскать?
— Да я и сам уже не знаю.
— Вот кто может вам помочь… — Дольбрез подозвал человека с огромным бантом на шее, который нес уставленный пивными кружками поднос. — Добрый вечер, Бизар, принеси нам счет, пожалуйста. Знакомьтесь, мсье Легри — книготорговец. Виктор, это здешний метрдотель. Мсье Бизар, мы хотели бы выловить рыбку по имени Гастон Молина.
— Да он уже неделю не является на работу. С меня хватит, он уволен.
— А где он живет?
— Откуда мне знать? Он то с одной гуляет, то с другой.
— Спасибо, Бизар, сдачи не надо.
Метрдотель спрятал в карман крупную купюру и направился к столику Лотрека, где снова зазвучал смех.
— Пьет, не просыхая, а туда же, корчит из себя художника, — пробурчал Дольбрез. — Послушайте, старина, я дружен с Жозеттой, если хотите, могу вас познакомить.
— Очень любезно с вашей стороны.
Виктору не терпелось сбежать от гнусавого голоса Лотрека. Неприязнь, которую испытывал к этому субъекту Дольбрез, объединила их. Они пошли к выходу из зала, лавируя между кружащимися в вальсе парами.
— Вы нигде не встретите более разношерстного общества: князь де Саган, граф де Ларошфуко, герцог Эли де Талейран танцуют рядом с завсегдатаями «Мирлитона» и девками, которые снимают клиентов на площади Бланш. Биржевые игроки влюбляются в хорошеньких белошвеек, англичане и русские клянутся друг другу в вечной дружбе, а приличные дамы встречаются с сомнительными личностями. По замыслу Зидлера, «Мулен-Руж» — это не кафе, не кабаре и не дом терпимости, но каждый найдет здесь то, что хочет.
— Средоточие дурного вкуса, — заметил Виктор.
А публика между тем покатывалась со смеху, глядя на сцену, где в сиянии прожекторов стоял маленький человечек в красном пиджаке, с коротко остриженными волосами и усами, как у Вильгельма II. Афиша представляла его так:
ЛЕ ПЕТОМАН
Единственный артист, который не платит за авторские права
Бурное веселье зрителей вызывали неприличные звуки, которые тот издавал задом. Кто-то даже забрался на сцену, чтобы лично проверить, что в недрах черных бархатных брюк артиста не кроется никаких потайных устройств. Виктор с отвращением отвернулся.
— Если верить Зидлеру, в каждом человеке дремлет свинья, — сказал Дольбрез.
Несмотря на сырую погоду, в саду было полно народу. Все вышли подышать свежим воздухом. Ослики безропотно возили представителей высшего общества по аллеям, ярко освещенным газом и электричеством. Здесь же располагались карусели, тир, летний кафешантан, над которым возвышалась гигантская фигура слона, отделанная «под мрамор», которую привезли сюда после Всемирной выставки 1889 года. Заплатив всего двадцать су, можно было полюбоваться на чувственный псевдо-восточный танец.
Когда Виктор с Дольбрезом попали внутрь слона, представление закончилось, и зрители пытались аплодисментами задержать на сцене дородную одалиску. Складки шифонового костюма почти не скрывали ее прелестей. Виктор и его спутник прошли в маленькую комнатку за крошечной сценой, где артистка снимала грим.
— Привет, козочка моя! А я привел тебе нового поклонника.
— Очень вовремя! Я просто с ног валюсь от усталости! — Выговор одалиски выдавал в ней жительницу предместий.
— Ну, не сердись, он всего лишь хочет задать тебе парочку вопросов про Гастона.
Жозетта пристально уставилась на них: один глаз у нее был густо подведен, веко второго покраснело — она только что стерла с него тени.
— И слышать о нем не хочу! Негодяй! Он меня обчистил: спер все деньги и образ Святой Девы — мне его отец подарил. Вы что, из полиции? — с тревогой спросила она Виктора. — У Гастона неприятности?
— Нет, — успокоил танцовщицу Дольбрез, — этот господин, как и ты, всего лишь хотел повидаться с Гастоном.
— Чтоб ему пусто было! — выкрикнула Жозетта, поворачиваясь спиной к собеседникам.
— Любовь! — вздохнул Дольбрез.
— Если это он отправил вас ко мне прозондировать почву, передайте: я выкинула все его шмотки, может искать их у старьевщика. Да, и пускай угол себе снимет, а у меня может больше не появляться. Прощайте!
Виктор рассеянно брел аллеей, забыв о Дольбрезе, который задумчиво на него поглядывал.
— Глупо получилось. Мне очень жаль, но, похоже, дочь вашего клиента обесчестил редкостный негодяй. Может, стоит заглянуть в раздевалку для здешних служащих?
Им пришлось вернуться через зал в фойе, к кассам. Тут Дольбрез резко остановился.
— Черт! Шляпу забыл. Минутку, я сейчас.
Виктор чуть шею не свернул, пытаясь проследить за Таша, которая шла к бару под руку с Лотреком. Он уже хотел пойти за ними, но тут вернулся Дольбрез:
— Вот она, нашел. Вы идете?
Он толкнул дверь, и они оказались в тесной комнате с шкафчиками вдоль стен. Из одного из них, с табличкой «Молина», Дольбрез извлек мятую рубашку и початую пачку турецких папирос, достал одну и зажал в уголке рта. Из пачки выпала какая-то бумажка. Дольбрез протянул ее Виктору, и тот с трудом разобрал каракули, написанные на обертке шоколада Колониальной компании:
Шарманса у маей тетки.
Абирто, на лево, во дваре манон, зал петриер.
Ул. Л., прв. 1211
— Что там такое? — с любопытством спросил Дольбрез.
— Судите сами, — протянул ему бумажку Виктор.
— Китайская грамота какая-то. Или по-овернски написано. А может, и вообще волапюк. Давайте лучше веселиться. Я собираюсь танцевать кадриль. Вы пойдете со мной?
— Идите вперед, я за вами.
Когда Дольбрез вышел, Виктор направился к выходу и, ступив на тротуар, столкнулся с элегантным господином, одетым по английской моде.
— Антонен Клюзель!
— Легри! Виктор Легри! Да мы целую вечность не виделись!
— Почти два года. Как там «Пасс-парту»?
— Отлично! Мы переехали на улицу Гранж-Бательер, в дом номер 40, это рядом с пассажем Вердо, буду рад вас видеть! Извините, бегу, не хочу пропустить выступление нашей Эдокси. Она имеет большой успех, кто бы мог подумать!
На бульваре Клиши народу прибавилось. Виктор отдался на волю людского потока. Горький привкус во рту недвусмысленно намекал на то, что его печень не в восторге от смеси алкогольных напитков, которой его потчевали в этом проклятом кабаре. Перед глазами у него неотрывно стояла картина: Таша сжимает запястье Лотрека и хохочет, хохочет не переставая… Что она скажет, когда Виктор придет к ней на улицу Фонтен? Удастся ли ему сохранить самообладание? И все эти мучения он вытерпел ради жалкого клочка бумаги с абсолютно непонятным текстом! Причем нет никаких доказательств того, что именно Гастон Молина был воздыхателем Элизы Фуршон. Может, он сам получил от кого-то эту записку?..
«Будет тебе наука, — говорил себе Виктор. — Все, что тебе удалось узнать наверняка, — это то, что Таша общается с распутниками. Идиот несчастный!».
