ГЛАВА 15

Потоку машин было слишком тесно на улицах даже в воскресные послеполуденные часы. Довольная тем, что идет пешком, Джозефина торопливо прошагала через Ковент-Гарден. Потом свернула на Друри-лейн и почувствовала облегчение от того, что находится уже в двух шагах от места назначения. От блеклого света, что успел озарить этот день, не осталось и следа, но вовсе не мрачная гряда облаков и наползающий холод заставили ее еще сильнее ускорить шаг.

Апартаменты Лидии располагались на первом этаже одного из тех домов, что пришли на смену трущобам в южном конце улицы. Ее комнаты можно было легко узнать даже издалека благодаря паре ярких красно-желтых деревянных ящиков с цветами, стоявших перед оконными рамами. Лидия шутила, что таким образом она готовит себя к жизни в загородном доме, когда в конце концов переберется на самом деле; где бы Лидия ни жила, она везде умела навести уют. Ее жилище всегда было элегантным, отличалось индивидуальностью и имело опрятный приветливый вид; и Джозефина с радостью ходила к ней в гости. Но не сегодня. Она понятия не имела, как ее встретит Марта, и ей было не по себе. Переходя на другую сторону улицы к дому Лидии, Джозефина заметила, что из подъезда вышла пожилая женщина, в которой она узнала жилицу верхнего этажа. Они уже пару раз встречались на импровизированных вечеринках Лидии, и теперь женщина весело помахала ей рукой.

— Я не буду закрывать дверь, чтобы вам не звонить! — прокричала она, придерживая входную дверь рукой. — Правда, вам следовало бы прихватить с собою шлем. Мне кажется, там скоро начнут бросаться кирпичами.

Джозефина хотела спросить женщину, что она имела в виду, но та уже исчезла. Может быть, Лидия пришла домой раньше, чем предполагалось, и они, как выразилась Марта, «разбирались»? Если так, то лучше сразу ретироваться. Но как тогда быть с безопасностью Лидии и как получить ответы на вопросы, которые ей необходимо задать Марте? Нет, пусть хоть ненадолго, но она к ним зайдет.

Не успела Джозефина преодолеть и полдюжины ступеней, как послышался голос Марты.

— Если бы ты был там, где тебе положено, этого разговора сейчас бы не было! — кричала она. — Я пытаюсь найти тебя с прошлого вечера, где ты, черт подери, пропадал?! Ты же знал, что я хочу с тобой поговорить. И что ты сейчас тут делаешь? Я же говорила тебе не являться ко мне, когда я с Лидией.

— Давай уж что-нибудь одно: или ты хочешь меня видеть, или нет.

Разговор действительно походил на ссору двух любовников, но второй голос был мужской, Джозефине незнакомый, и своей раздражительностью сразу вызвал у нее неприязнь. Неужели у Марты с кем-то роман? Этим можно объяснить смены ее настроения и тот таинственный цветок, но связь с мужчиной никак не вяжется с ее отношением к Лидии.

— Да и твоей драгоценной Лидии тут все равно нет, верно? Я видел, как она уходила. Видик у нее неважнецкий — переживает, наверное, потерю близкого дружка.

— Замолчи и перестань вести себя как ребенок: это тебе не игра! — В резких словах Марты звучало скорее огорчение, чем гнев. — Я терпеть не могу, когда ты ведешь себя как младенец. Мы должны прекратить то, что мы делаем, — это бессмысленно и ранит невинных людей. Я так больше жить не могу и должна все рассказать Лидии.

Джозефина протянула руку к двери, уже понимая, что самое разумное — повернуться и уйти, но было слишком поздно: подталкиваемая любопытством и тревогой за Лидию, она, не думая о последствиях, вошла в комнату.

Марта стояла возле маленького пианино Лидии и говорила с мужчиной, развалившимся на низком диване прямо перед ней. Он сидел спиной к Джозефине, но она увидела его отражение в длинном венецианском зеркале. Мужчина был хорош собой, хотя складки вокруг рта придавали его чертам угрюмость, которой отличался и его голос. Он казался совершенно невозмутимым, при том что Марта плакала. И эти слезы показывали, что не такая уж она сильная женщина, какой ее считала Джозефина. Впрочем, уязвимость характера Марты проявилась еще в прошлый вечер в разговоре с Лидией.

— Джозефина! Что вы тут делаете? — В голосе Марты прозвучал ужас.

— Что здесь происходит? — спросила Джозефина, не отвечая на вопрос. — О чем вы должны рассказать Лидии? И кто этот человек?

Марта попыталась взять себя в руки, но, как она ни старалась скрыть страх и придать своим словам обыденную тональность, они прозвучали тоскливо и как-то безнадежно:

— Это Рейф Суинберн. Он из театра.

Джозефина вспомнила: это его Терри прочил на роль Ботуэлла в «Королеве Шотландии», но не успела она раскрыть рот, как Суинберн вскочил на ноги и шагнул к ней.

— Сценические имена предназначены для незнакомцев, а Джозефина практически друг семьи. — Он протянул ей руку, представляясь: — Рейф Винтнер. Я полагаю, вы знакомы с моим отцом. — Заметив в ее руках цветок, Рейф повернулся к Марте: — Я его тебе оставил у служебного входа. И мне очень обидно, что ты его уже кому-то отдала.

— Это ты его оставил? Для чего? — Марта выглядела потрясенной, и Джозефине сразу стало яснее ясного, кто верховодил в этом непонятном пока союзе. Она вспомнила, что сказал Арчи о сыне Винтнера, и поняла, что попала в беду. Как она могла совершить такую глупость!

— Я, право, и не знаю, для чего я его тебе оставил, — небрежно ответил Винтнер, — но давай будем считать, что в знак сыновней любви. Хорошо?

— Рейф, не надо… Не перед…

Но Винтнер не дал Марте закончить фразу:

— Игра, кончена, мамочка. А жаль, ведь моя артистическая карьера развивалась вполне успешно, и мне так хотелось сыграть в «Королеве Шотландии». Но пора закругляться. Насколько мне известно, только что из Беруик-он-Твид прилетела пташка и вот-вот испортит нам все удовольствие. Скорее всего она этим прямо сейчас и занимается. Потому я и пришел сюда.

Марта посмотрела на сына так, словно он помешался, а Джозефина наконец осознала страшную ситуацию. Когда она пыталась понять, не могла ли Марта являться матерью Элспет, то отвергла такую возможность, поскольку Марта совершенно не горевала о смерти своей предполагаемой дочери.

Но может, это объясняется тем, что она сама участвовала в убийстве? Подобно большинству людей, Джозефина всерьез никогда не верила, что мать способна причинить зло своему ребенку, и теперь она в полном изумлении смотрела на женщину, которая чуть не стала ее подругой. Каким же надо быть чудовищем, чтобы вместе с одним из своих детей убить другого?!

А Марта с отчаянием смотрела на Джозефину, словно умоляя не судить ее строго, но вдруг на лице ее отразился дикий страх. Джозефина обернулась и увидела Рейфа у себя за спиной возле самой двери. Он достал из потрепанной кожаной сумки шарф, медленно его размотал, и в руке актера оказался пистолет.

— Рейф, пожалуйста, не надо! — вскричала Марта, но Винтнер уже направлялся к Джозефине.

Она не успела осознать, что произошло, как Винтнер схватил ее руку, которую резко завернул за спину, и задышал Джозефине в затылок. Он уперся дулом ей в спину, и в ту же секунду она поняла, что такое истинный страх. Джозефина много о нем писала и в прошлом не раз испытывала его за других людей — за Джека, конечно, и за мать, когда та умирала. Но этот животный страх был совсем иного рода — эгоистичный и унизительный, никогда в жизни она не ощущала ничего подобного.

— Не кажется ли тебе, мамочка, что ты передумала немного поздно? — В этом «мамочка» не было ничего, кроме глубокого презрения. Рейф отвел пистолет от спины Джозефины и принялся водить им по ее лицу. Холодная сталь коснулась щеки, Джозефина попыталась удержать слезы гнева и отчаяния, но из этого ничего не вышло. Винтнер засмеялся: — Так вот она какая, великая и таинственная Джозефина Тэй! Знаешь, мать, она ведь совсем не похожа на ту женщину, что ты описала мне на станции, когда объясняла, как выглядит будущая жертва. Как же это ты могла так ошибиться? Что ж, ошибку всегда можно исправить. Ты же веришь в то, что ошибки можно исправить, правда, мамочка? В этом ведь вся суть, верно? После стольких лет разлуки снова вернуться в лоно семьи. Так что не надо пытаться меня смягчить — мы вместе это дело начали, но мы его еще не закончили.

— Вы хотели меня убить? — Джозефина изумленно посмотрела на Марту. Это новое потрясение неожиданно прогнало ее страх и придало ей решимости. — Какого черта вам это понадобилось?!

Марта ничего не ответила.

— Пожалуй, я немножко ввел вас в заблуждение, мисс Тэй, — сказал Винтнер. — Это была моя идея. После того, что вы сделали с моим отцом, вас ведь, конечно, не удивляет, что я решил вас убить? А мамочка предложила мне свою помощь. Видите ли, мы с ней какое-то время не поддерживали отношений, и она так обрадовалась встрече со мной, что была готова на все. — Марта хотела что-то сказать, но он перебил ее: — С нашей подружкой теперь уже нет смысла секретничать. — Рейф покрутил в руке пистолет. — И я уверен, что Джозефине будет приятно узнать, что ты не очень-то противилась идее прикончить ее. — Он наклонился к уху Джозефины. — Сделать это в толпе, кстати, была ее идея: она посчитала, что таким образом мы дадим должную оценку вашему детективному романчику. Ау мамочки имелись свои причины желать вашей смерти. Жаль, что у вас нет времени ее об этом расспросить.

— Значит, вы убили… — начала Джозефина, но Винтнер прикрыл ей рот ладонью.

— Нет, нет! Вы забегаете вперед — всему свое время. Зачем торопить развязку интересной истории? Вам ведь не надо этого объяснять. — Винтнер на какое-то время замолчал. — Так на чем я остановился? Видите ли, мамочка должна была мне вас указать, а потом удалиться. Но дело в том, что она поторопилась сбежать. Она не дождалась, когда вас должным образом представят, и спутала вас с другой, дав мне неправильные сведения. Перед тем как вы сюда вошли, она винила в этом Лидию: мол, та что-то сказала насчет шляпы. — Винтнер пожал плечами и язвительно добавил: — Трагедия, да и только.

С ужасом и жалостью Джозефина вдруг осознала, что Марта понятия не имеет, кого ее сын убил на вокзале Кингс-Кросс.

И словно в подтверждение ее мыслей, Марта наконец снова заговорила:

— Ты пугаешь меня, Рейф. Наш план был иной. С тех пор как я дала согласие помочь тебе, мы ни на шаг не приблизились к тому, чтобы найти твою сестру, а ты обещал, что мы снова будем как одна семья. Я думала, ты хочешь этого не меньше меня.

— Выходит, одного меня тебе недостаточно? — Винтнер выпалил эти слова с такой горечью, что Джозефина ощутила ее ничуть не менее явственно, чем дуло приставленного к спине пистолета. Она не видела лица Рейфа, но, судя потому, какой болью наполнились глаза Марты, ей стало ясно, что его обещание было ложным с самого начала. — Неужели тебе для семейного счастья нужна дочь, ублюдок? — Тут и Марта отпрянула точно от удара. — Если уж говорить об обещаниях — как насчет тех, что ты давала мне? Например, кое-что добавить в виски Бернарду Обри? Слава Богу, что я не стал на тебя полагаться.

— Я не могла этого сделать: мы уже один раз ошиблись. — Марта снова заплакала. — Да и не надо было его убивать.

— О, даже очень надо было! Он уже совсем близко подобрался к правде, так что следовало его обезвредить, верно же? Это — одно невыполненное обещание. Но есть и другие — те, что давались твоему мужу. Ты ведь их тоже не сдержала?

— Я тебе уже не раз говорила: твой отец оказался дурным человеком.

— Откуда же, черт подери, тебе это было известно?! Ты же не успела выйти за него замуж, как предала его. Он ушел воевать за нас, воевать за нашу страну, а ты что сделала? Прыгнула в постель к садовнику! Господи, мне тогда еще не было и пяти. Ты знаешь, как это на мне сказалось?

— Неправда! Я тебя от этого оберегала.

— Дети, мамочка, бродят сами по себе. Они любопытные. — Винтнер толкнул Джозефину на диван рядом с Мартой, а сам уселся на фортепьянный стул напротив них. Он положил пистолет на колено, и от взгляда Джозефины не ускользнуло, что, продолжая говорить, Рейф поглаживал курок. — Интересно, помнишь ли ты также хорошо, как я, тот день рождения, когда мне исполнилось пять лет? Ты подарила мне калейдоскоп, и он был такой красивый, что я не мог от него оторваться. Стояла жара, и все окна в доме держались открытыми. Ты оставила меня играть в моей комнате, а сама вышла в сад, и вдруг до меня донеслись мужской голос и ваш смех. Я решил, что это отец приехал на мой день рождения, и побежал к нему показать мой подарок. Вас я уже не застал, но заметил, что дверь летнего дома приоткрыта. Это было твое любимое место, помнишь? Ты там обычно что-то писала и не разрешала мне туда приходить, но я подумал, что в мой день рождения ты будешь рада, если я приду и повидаю отца. Только это был не отец, верно? Отец задыхался от окопной пыли, а ты в это время кое-что для себя придумала. Один подарок для меня, другой — для себя, если не считать того, что свой день рождения ты справляла не один раз в году. Я помню, как стоял возле летнего дома, заглядывая в окно меж этих чертовых цветов, что ты там посадила, и мне было так страшно. Мужчина прижимал тебя к письменному столу, и поначалу я думал, что он тебя обижает, но тут ты вскрикнула, и я даже тогда понял, что это не был крик боли. Я убежал. Никто из вас меня, конечно, не видел — вы были слишком поглощены друг другом. Я побежал к себе наверх и бросил калейдоскоп на пол с такой силой, что он разбился. Вскоре ты нашла меня плачущим и решила, что я расстроился из-за того, что сломал твой подарок. Ты обняла меня — от тебя все еще пахло этим мужчиной — и пообещала купить новый. И надо отдать тебе должное, ты мне его купила, правда, так никогда и не возместив того, что я действительно в тот день потерял. Я-то думал, что был в твоей жизни самым главным, и вдруг понял, что это вовсе не так. После того дня я стал замечать, как частоты не обращала на меня внимания, как часто делала вид, что меня слушала, а сама думала о чем-то своем. И конечно, замечал, как часто ты уходила в летний дом.

— Мне очень жаль, Рейф, но ты не понимаешь, как мне тогда жилось.

— О, очень даже понимаю! Отец усадил меня рядом с собой и все мне объяснил. Когда он наконец приехал на побывку, то стал расспрашивать меня, почему я так расстроен, и я рассказал ему о летнем домике. Я думал, что, если он уберет от нас того мужчину, ты станешь проводить со мной больше времени, как прежде. Поначалу отец ничего не сказал, а потом попросил повторить мой рассказ снова и снова, со всеми подробностями, расспрашивая о вещах, которых я не понимал. Но он ничего не предпринял, по крайней мере сразу. В конце концов он сказал мне, что отправил тебя из дому, и я счел, что это по моей вине. Наверное, в какой-то мере так оно и было. Когда ты уехала, он стал часами просиживать в летнем доме, предаваясь мрачным мыслям. В твоем любимом месте. — Рейф оторвался от воспоминаний и вернулся к настоящему. — Правда, не думаю, что летний дом тебе сейчас понравится. С тех пор как отец там прострелил себе голову, интерьер его оставляет желать много лучшего.

Джозефина почувствовала, что в пылу этих взаимных упреков матери и сына, о ней совершенно забыли. Она посмотрела на Марту и с удивлением заметила, что та вдруг стала совершенно спокойной. Мать наклонилась вперед и положила руку на плечо сына:

— Больше всего на свете я хотела взять тебя с собой, но твой отец воспротивился и сделал все возможное, чтобы я с тобой не виделась. Ты даже не знаешь, что со мной было, когда я потеряла тебя, и, клянусь, я искуплю свою вину, но мы должны прекратить это насилие: его и так уже через край.

Винтнер стряхнул ее руку с плеча:

— Тебе никогда не искупить своей вины передо мной. Даже если до конца жизни мы проведем вместе каждый день, это не возместит того, что я потерял за годы, когда тебя рядом со мной не было. Когда-то я жаждал, чтобы ты протянула ко мне руки и дотронулась до меня, но это в прошлом. — Он посмотрел ей прямо в лицо глазами, полными ненависти. — Между прочим, я свое обещание все-таки выполнил. Мне удалось разыскать твою дочь. На самом-то деле я узнал, кто она такая, далеко не вчера. И на днях виделся с ней.

Джозефина заметила, как в глазах Марты, прямым ходом падающей в уготовленную сыном западню, мелькнул проблеск надежды.

— Что же ты мне не сказал? Где ты ее видел?

— Она была в поезде. — Винтнер откинулся назад в ожидании, когда до матери дойдет страшная правда.

Марта побледнела. Такой цвет кожи бывает только у покойников, мелькнуло в голове у Джозефины. При виде этой пытки, ее собственные обиды исчезли без следа: в чем бы Марта ни была виновата, не следовало затевать с ней такую игру. Джозефина потянулась к ней и взяла ее руку в свою. Она не сомневалась, что им обеим жить осталось недолго, почему же не проявить хоть немного сочувствия?

— Убитую в поезде девушку звали Элспет Симмонс, — сказала она, но, увидев, что Марте это имя ничего не говорит, добавила: — Она была вашей дочерью. Вашей и Артура.

Джозефина смолкла и наблюдала, что потрясенная мать все еще не верит в гибель дочери.

— Не говорите глупостей. — Марта выдернула руку из ладони Джозефины. — Вы хотите ранить мне душу за то, что я пыталась с вами сделать. Такого просто быть не может.

— Боюсь, мамочка, может, — сказал Винтнер, и по особой интонации его голоса Джозефина поняла, что смертельная развязка уже близка. — Видишь ли, я не успел еще кое-что тебе сказать: отец перед смертью оставил мне несколько инструкций. Ты же не думаешь, что та оставленная им на столе слезливая записка являлась его последним словом? Она была предназначена для прочтения в суде, исключительно на благо Джозефины. — Он бросил на нее короткий взгляд и снова повернулся к матери. — Нет, Элиот Винтнер был способен на нечто гораздо более изобретательное. Последнее, что он написал, — письмо, адресованное мне. Кстати, оно у меня с собой. — Рейф положил пистолет на пианино и вытащил из кармана вельветовых брюк грязный, потрепанный — видно не раз читанный — лист бумаги.

Джозефин а увидела выведенные темно-красными чернилами буквы — знакомый по переписке почерк.

— Прочитать вам? — Винтнер не стал ждать ответа, развернул лист и принялся читать: — Стать экспертом по убийствам не так уж и трудно, — начал он и, замолчав, посмотрел на Джозефину. — Вы, конечно, узнаете фразу вашего героя. Но все дело в том, что это действительно так.

Рейф продолжал говорить, и Джозефина поняла, что он разыгрывает представление, так же тщательно отрепетированное, как каждая его роль на сцене. Винтнер читал письмо, а она слушала, но в голове ее звучал голос не Рейфа, а его отца — низкий, протяжный, самоуверенный, голос человека, безуспешно пытавшегося в суде разрушить ее репутацию. Но вот эти строки звучали с убийственной убедительностью.

И Рейф с чувством принялся читать указания мертвого отца, предрешившего судьбу Элспет Симмонс и Бернарда Обри. Теперь та же участь явно готовилась сидевшим перед его сыном женщинам. Джозефина, едва взглянув на Марту, поняла, что последнее желание Элиота Винтнера — перед смертью заставить ее страдать выше всякой меры — уже исполнено. Помимо всего прочего, она была потрясена тем, что убитый Обри являлся родственником горячо ею любимого Артура.

— Это его главная идея. — Винтнер аккуратно сложил письмо и положил его обратно в карман. — Не буду вас обременять деталями, описанными в конце, скажу только, что все было досконально продумано.

В комнате воцарилась тишина, и Джозефине пришла в голову мысль: неужели он настолько самовлюблен, что ждет аплодисментов?

Но вот заговорила Марта, и голос ее, едва различимый, был на удивление тверд.

— Значит, это была не ошибка. Выходит, когда мы потом встретились с тобой в театре, ты прекрасно знал, что сделал.

Это был не вопрос, а утверждение, но Рейф с удовольствием пустился в пояснения:

— О, разумеется! Я вовсе не собирался убивать Тэй, по крайней мере не в тот вечер. Я собирался притвориться, что неправильно тебя понял, но, когда ты навела меня на женщину в шляпе, получилось, что ты сама ошиблась. О таком я и мечтать не мог в моих самых сладких мечтаниях. Вот так ирония судьбы! Ты поручила мне убить собственную дочь. Представляю, как смеялся бы отец, — Рейф повернулся к Джозефине, — перефразируя вашу блестящую пьесу.

— А потом, запугав, ты уговорил меня убить Обри, — продолжала Марта, — прекрасно понимая, что если бы я это сделала, то оборвала бы последнюю связь с Артуром.

— Да. Красиво получилось, верно?

Джозефина не сомневалась, что Рейф в точности выполнит указания отца и убьет свою мать, добавив и саму Джозефину к намеченному списку жертв, и ждать этого уже недолго. Пытаясь выиграть время и догадываясь, что он из тех, кто наслаждается описанием собственной жестокости, она спросила:

— Откуда же вы знали, что Элспет едет в этом поезде? И что она окажется рядом со мной? Ведь мы встретились случайно.

— Не совсем. Я узнал от бедняги Хедли — вы же знаете, он мой приятель, — что Бернард Обри подарил эти билеты своей будущей внучатой племяннице. Кстати, Хедли мне очень поспособствовал. Я знал, кто такая Элспет и что ее интересует. Отец рассказал мне об этом — отдав девочку, он потом внимательно следил за ее жизнью. Я знал, что мог, якобы случайно, с ней встретиться — например, в театре. Но я думал, что мне, для того чтобы достичь своей цели, придется ее соблазнить. А получилось, что Хедли сделал за меня всю черновую работу, и надобность мутить водичку сама собой отпала. Так что, должен признаться, без некоторой помощи не обошлось. Однажды после спектакля Хедли спустился ко мне в гримерную и попросил автограф для Элспет Симмонс — на такую удачу я даже не рассчитывал. Легкое поощрение, и они начали встречаться. И тогда я уже знал наверняка, где ее найти. Задача стала простой и легкой до неприличия. Перед ее приездом в этот уик-энд Хедли был в таком возбуждении, что говорил о ней без умолку, и, в частности, о том, в каком она будет восторге от встречи с ее любимой писательницей, устроенной его драгоценным мистером Обри. Меня чуть не стошнило.

И тут снова заговорила Марта. Но в отличие от Джозефины она пыталась не отвлечь Винтнера, а понять его.

— Откуда в тебе столько ненависти к человеку, которого ты даже не знал? Элспет тебе не сделала ничего дурного. Господи, она даже не знала о твоем существовании. Эта девушка — твоя сестра — такая же жертва, как и ты. Даже еще несчастнее. А ты отнял у нее жизнь только потому, что тебе велел отец. Выходит, ты — марионетка?

— Кстати, она мне всего лишь единоутробная сестра. Запомни это, мамочка. И должен признаться, у меня был соблазн пренебречь наставлениями отца и удовлетвориться воссоединением с матерью, но ты у меня такое желание мгновенно отбила, когда я пришел к тебе и предложил установить отношения с твоей дочерью, если ты мне поможешь кое-кого отправить на тот свет. Я думал, что отец ошибался, считая, что ты для этого пойдешь на все, но ты и впрямь хотела установить связь с этим садовничьим отродьем так сильно, что согласилась даже на убийство. Было время, когда я жаждал именно такой материнской любви, ноя от тебя ее не дождался и решил следовать отцовскому плану. Он-то меня по-настоящему любил, и я подумал: пусть мной гордится хотя бы один из родителей.

— О! Этот тобой бы гордился. Такие, как ты, — редкость.

Вызывающий тон Марты скорее всего говорил о ее потрясении, но он, похоже, задел Винтнера. Тот ожидал от матери ужаса, отчаяния, скорби, но она после такого удара судьбы отнюдь не выглядела сломленной. И Джозефина впервые подумала, что Рейф недооценивает свою мать.

— Да, я выполнил волю своего отца! — вскричал Винтнер. — Я любил его, но это не значит, что я марионетка. Это ты своим поступком разбила ему жизнь. А во что, по-твоему, ты превратила мое детство? Поверь, для меня нет большего счастья, чем выполнить его просьбу, потому что его память стоит того, чтобы ее оберегать. А какие у меня сохранились воспоминания о матери? О да! Воспоминания о том, как она играла леди Чаттерлей и трахалась с тем, кто недостоин был отцу лизать подметки. Да, я убил для него и сделал это с удовольствием. Я застал твою жалкую дочь в вагоне и заколол ее кинжалом отца. Жаль, конечно, что она не была знакома со своим родным папочкой, но я ей оставил на память о нем ирис — я подумал, что ты это оценишь. Обри тоже получил свой ирис, правда, его цветок был оригиналом. Твой садовник хранил в своем портсигаре посланную тобой засушенную головку цветка, очевидно, из нашего сада. Отец нашел этот портсигар на его трупе, когда тот вытащили из-под земли, и сохранил его на всякий случай.

Марта вскочила на ноги, и Джозефина подумала, что ей уже совершенно безразлично, останется она жить или умрет.

Винтнер, сильнее сжав пистолет, шагнул в сторону матери:

— И я сделал, мамочка, кое-что в твою честь тоже. Я сбрил твоей дочурке волосы. Так ведь поступают в психушках? У меня получилось бы еще лучше, если бы меня не прервали. Но ведь главное — проявить внимание, и это самое меньшее, что я мог для тебя сделать. Ты говорила, что тебе хотелось бы знать, похожа ли она на тебя. Честно говоря — нет, потому я и решил сделать все, чтобы у вас появилось пусть небольшое, но сходство. Я не хотел, чтобы ты была разочарована.

— Господи, да что вы оба знаете об Элспет! — От возмущения Джозефина забыла всякую осторожность. — Вы погубили все, что у нее было! Детство, семью, ее представления о том, кем она была и кем могла бы стать, а теперь еще и ее жизнь. Не лишайте ее хотя бы уважения!

Джозефина говорила, не задумываясь над тем, какое впечатление произведут ее слова, но они отвлекли внимание Винтнера, а Марту лишили самообладания. Едва Рейф повернулся к Джозефине, как его мать, забыв об опасности, в ярости бросилась на него. Джозефине подумалось, что, наверное, Марта хотела, чтобы он в нее выстрелил и тем положил конец ее мукам, но если она действительно на это надеялась, то просчиталась. Винтнер потерял равновесие, и раздался выстрел, но единственной его жертвой оказался стоявший на каминной полке маленький гипсовый идол, подаренный кем-то Лидии. Винтнер упал на пол, увлекая за собой Марту, а Джозефина принялась поспешно оглядывать комнату в поисках какого-нибудь тяжелого предмета. Но в этом, как оказалось, не было нужды: падая, Винтнер ударился головой об угол пианино, выронил пистолет и, повалившись на ковер, замер.

Марта лежала на полу не шевелясь, и Джозефина подумала, что она тоже ранена. Но тут Марта приподнялась на колени, посмотрела на сына и, потянувшись к нему, положила руку ему на шею:

— Он все еще жив.

Джозефина шагнула туда, где лежал пистолет, но сделала это недостаточно быстро. Марта схватила его первой, и Джозефину снова охватил страх. Как бы она ни сочувствовала горю Марты, та пыталась ее убить, и теперь для этого у нее появилась прекрасная возможность.

Но у Марты на уме оказалось совсем другое. Она стояла, пристально глядя на сына и целясь ему в грудь. Джозефина не могла даже представить себе, что испытывала эта женщина, в чьих руках сейчас была судьба ее собственного ребенка. На секунду-другую Джозефина подумала, Марта нажмет на курок, но милосердие в ней одержало верх. Она протянула пистолет Джозефине:

— Возьмите его. Но надеюсь, что он вам не пригодится. Вы не могли бы вызвать кого-нибудь на помощь Рейфу?

Джозефина взяла пистолет. Впервые в жизни она держала в руках вещь, предназначенную исключительно для убийства, и в смущении почувствовала, как легко и естественно держать ее в руке.

— Куда вы собираетесь идти? — спросила она Марту, хотя, похоже, уже знала ответ на свой вопрос.

— Завершить то, что он начал. Или, вернее, то, что давным-давно начала я сама.

— Марта, пожалуйста, не делайте этого. — Джозефина нечаянно направила в ее сторону пистолет.

— Для меня это было бы самым легким решением, но не для вас. — Марта осторожно отвела оружие. — Если руки твои замараны кровью, жизнь превращается в муку. Мне это хорошо известно. Так что, даже если вы на такое способны, не делайте этого. — Марта опустилась на колени рядом с сыном и легким движением провела ладонью по его щеке. — Он так похож на своего отца. Не понимаю, почему я этого не замечала раньше. — Она резко поднялась и направилась к выходу, но возле двери обернулась. — Тому, кто пытается убить, оправдания нет, и я очень сожалею, что пошла на это. Честное слово.

Марта вышла из комнаты, а Джозефина, не спуская глаз с сына Элиота Винтнера, подошла к телефону и набрала номер Арчи.

Скотланд-Ярд явился раньше, чем Джозефина ожидала, — в виде взволнованного молоденького констебля, который, казалось, пришел в больший испуг от Рейфа Винтнера, чем она сама. Через несколько минут перед домом заскрежетали колеса автомобиля Арчи и тут же — «скорой помощи» и полицейской машины.

— Какого черта ты сюда явилась одна?! — заорал на нее Пенроуз. — Ты понимаешь, что тут с тобой могло случиться?

— Я недавно провела час в плену у вооруженного сумасшедшего, так что в какой-то мере понимаю, — ответила она с улыбкой. — Со мной ничего не случилось, Арчи. Я в полном порядке, честное слово.

Пока Винтнера клали на носилки и уносили из комнаты, она рассказала инспектору, как все произошло.

— Господи, греческая трагедия, да и только! — Пенроуз посмотрел на Фоллоуфилда, который в это время упаковывал пистолет Рейфа, чтобы забрать его с собой. — Надо срочно разослать описание Марты Фокс. Если она уедет из Лондона, мы вряд ли ее найдем.

Джозефина жестом попросила Фоллоуфилда подождать.

— Ее повесят за то, что она сделала?

— Пожалуй, нет, — сказал Пенроуз. — Марта Фокс ведь фактически никого не убила, и, судя по твоему рассказу, хороший адвокат сумеет доказать, что, соглашаясь помочь Винтнеру, она была не в себе. Как ни грустен тот факт, что она лечилась в психиатрической больнице, в суде он будет свидетельствовать в ее пользу.

— Тогда я думаю, Арчи, что знаю, где ее можно найти. Есть только одно-единственное место, куда она сейчас захочет поехать. Но ты должен позволить мне с ней поговорить.

— Ни в коем случае! После того, что случилось, я ни за что на свете не разрешу тебе и близко подойти к этой женщине. Она ведь хочет твоей смерти.

— Если бы она хотела меня убить, то могла бы запросто это сделать. Марта отдала мне пистолет, Арчи, и я больше не в опасности. Зато она в опасности. Марта решила умереть, но мне, может быть, удастся ее отговорить. Неужели ты не позволишь мне попробовать?

Пенроуз заколебался, а Фоллоуфилд поддержал Джозефину:

— Если кто и может уговорить ее сдаться, так это мисс Тэй. А мы будем поблизости, чтобы с ней ничего не случилось.

— Ладно, — махнул рукой Пенроуз, — но в этот раз я тебя просто не выпущу из виду.

На Кинге-Кроссе было не так многолюдно, как обычно, но все же довольно оживленно. Когда Джозефина пришла на вокзал, часы над входом в него пробили шесть, и она поторопилась к огромным табло с расписанием поездов. Как и было оговорено, Пенроуз и Фоллоуфилд остались там, а Джозефина направилась на платформу.

Марта стояла почти в самом начале перрона между двумя готовыми к отбытию составами, в нескольких ярдах от того места, где убили ее дочь, с которой она даже не была знакома. Джозефина подошла поближе и села на скамейку. Уверенная, что Марта ее заметила, она ждала, когда та с ней заговорит.

— Вы были совершенно правы, Джозефина, — сказала наконец Марта, — я ничего не знала о своей дочери, даже ее имени. Какой она была?

— Светлый человек, из тех, в чьем присутствии на душе становится легко, а они об этом даже не догадываются. В ней не было никакой скованности. Теплая, искренняя и очень естественная — такие люди редки. Чистый человек, но именно чистый, а не наивный. Жизнь ее легкой не назовешь: ей непросто было смириться с тем, что она не знала своего происхождения. К тому же в семье, что взяла ее на воспитание, имелись свои сложности. Правда, ее там очень любили, и, похоже, Элспет обладала талантом просто радоваться жизни. Не многим из нас такое дано. — Джозефина вдруг с грустью вспомнила, как смутилась девушка, когда речь зашла о ее романе. — Жизнь Элспет могла вот-вот перемениться: они с Хедли полюбили друг друга, и это, похоже, придало ей большую уверенность в себе. Будущее ей виделось в самых радужных красках. Вы бы на нее порадовались, и она вам тоже была бы рада.

Марта присела рядом с ней на скамейку.

— Что мне очень нравилось в Артуре, так это его умение постоянно находить в жизни что-то необыкновенное. Редкостный он был человек. Когда я находилась рядом с ним, я всегда была счастлива, а после моей супружеской жизни с Элиотом вы можете себе представить, каким это стало для меня открытием. Талант радоваться жизни, о котором вы упомянули, был его сутью. Я рада, что он продолжал жить в его дочери, пусть и недолго.

— В жизни встречаешь немного людей, знакомством с которыми ты гордишься, — сказала Джозефина и сразу вспомнила о Джеке. — Так вот Элспет была из их числа. Хотя, если бы я ей это сказала, она бы, наверное, рассмеялась. Жаль, что нам не удалось познакомиться поближе. — Джозефина посмотрела на Марту. — И мне хотелось бы познакомиться поближе с ее матерью. Я не могу сказать с уверенностью, но полагаю, что Рейф ошибся, когда утверждал, что она на вас не похожа. До того как все это случилось, вы, наверное, были совсем другой.

Марта кивнула:

— Настолько другой, что кажется, будто это была иная жизнь. Я не узнаю саму себя. Та женщина, которую любил Артур, ненавидела подозрительность, насилие и месть — все то, из-за чего мужчины идут воевать. Убийство для нее являлось мерзостью.

— Она жаждала мира и красоты? Очень похоже на Анну Богемскую в романе Винтнера. — Резкий взгляд Марты не остался для Джозефины незамеченным. — Вам, Марта, не надо объяснять мне, почему вы хотели моей смерти. Вы ненавидели меня по той же причине, что и Элиот Винтнер. Но ведь «Белое сердце» написал неон? Его написали вы. Это не его, а ваш роман я якобы украла.

— Да, именно я написала роман, который принес известность Элиоту Винтнеру. Я послала рукопись Артуру в одной из посылок, отправленных из военной библиотеки Мей Гаскел. Элиот или перехватил ее, или нашел среди вещей Артура после его смерти. Я снова увидела свой роман уже в больнице, куда меня поместил мой муж. На чьей-то постели лежала книга, а во всю ширину обложки стояло имя автора — Элиот Винтнер. Он и права-то морального не имел поднимать всю эту шумиху о плагиате и заставлять вас пройти через такие муки.

— Почему же вы не вмешались?

— А как я могла доказать свое авторство? Рукописи не было и в помине, а сил бороться у меня уже не осталось. Я, Джозефина, так боялась Винтнера. Я не хотела за него выходить замуж, но с виду он казался подходящей парой — богатый, не намного старше меня, образованный; мои родители считали, что я просто не могу не принять его предложения. А я была слишком молода и наивна, чтобы с ними спорить. И конечно, за закрытыми дверями он оказался совсем другим, чем казался поначалу.

— Он вас мучил?

Марта горько рассмеялась:

— О да, но эти мучения не были обычными побоями. Нет, он оказался слишком хитер и делал то, о чем я, не стесняясь, не могла говорить в открытую. Он был жесток в постели — по-настоящему жесток. Он гордился тем, что выдумывал все новые и все более изощренные способы оскорбления. Однажды Элиот нашел несколько сочиненных мной рассказов, и с тех пор, в очередной раз поиздевавшись надо мной в постели, он заставлял меня писать о том, что со мной только что проделал, и зачитывать это ему вслух. И я должна была снова и снова переживать свой позор.

Джозефина слушала потрясенная.

— Неудивительно, что вас потянуло к Артуру. Чудо, что после всех этих мук вы вообще смогли быть с другим мужчиной.

— Да, но Элиот точно знал, как разделаться со мной за то, что я сделала, и общество облегчило ему задачу. Женщины вроде меня — забеременевшие не от своего мужа — считались париями, падшими существами. Но страшнее всего то, что, побыв какое-то время в подобном положении, ты и сама начинаешь в это верить. Я испытывала ужасную депрессию, которая стала хорошим поводом для Винтнера, чтобы упрятать меня в психушку. Люди, управлявшие тем заведением, прикладывали все старания, чтобы мы не узнали, что в окружающем мире кое-что меняется к лучшему. Но еще хуже было то, что они подавляли любые проявления женской солидарности: если бы мы могли друг друга поддерживать, нам было бы намного легче, но нас постоянно разделяли и настраивали друг против друга. — Марта открыла сумку и достала из портсигара сигарету; Джозефина молчала в ожидании, когда собеседница придет в себя. — Мне еще, похоже, повезло, — наконец продолжила Марта. — Некоторые провели там десятки лет и не имели надежды выбраться оттуда. Они отличались от других — были просто помешаны на разговорах о грехе и религии; и не имело значения, являлись ли они проститутками, жертвами изнасилования или кровосмешения или просто слабоумными, — их всех научили презирать самих себя.

— И вы там оставались, пока за вами не пришел Рейф? Вы, наверное, уже много лет отчаянно хотели оттуда вырваться?

— И да, и нет. Артур погиб, обоих детей у меня забрали — что ждало меня на воле? Депрессия, знаете ли, жестокая болезнь. Она все умерщвляет — жизнь лишается всех удовольствий, всех красок и всех ощущений. Исчезает все. Даже если бы я оказалась в местах, которые прежде любила, и увидела то, что когда-то доставляло мне радость, не думаю, что для меня хотя бы что-нибудь переменилось. Возможно, мне стало бы еще хуже, и потому я чувствовала даже удовлетворение оттого, что оказалась там, где я была никем. — Она быстро докурила сигарету и бросила окурок на рельсы. — Элиот лишил меня всего — детей, моей книги и моих способностей к творчеству.

— И вашего таланта радоваться жизни.

Марта кивнула:

— Точно. Это чувство трудно объяснить словами. Помню, сразу после того как Элиот ушел на войну, мы с Артуром оказались в Кембридже. Он повел меня в музей, что стоял у дороги рядом с Ботаническим садом, где Артур работал, — там находились его любимые картины. Одну из стен украшали полотна импрессионистов, и мы, потеряв счет времени, стояли перед совершенно необыкновенным пейзажем Ренуара — таким проникновенным, что от него невозможно было отвести взгляд. А рядом с ним висели две картины поменьше: портрет танцующей женщины и портрет женщины, играющей на гитаре. Меня удивило, до чего они выглядели жалкими по сравнению с пейзажем — трудно было поверить, что портреты написаны тем же самым художником. Но Артур сказал мне, что эти портреты нравятся ему даже больше, потому что Ренуар написал их уже в пожилом возрасте, когда руки его были искалечены артритом. Артур считал, что в решимости создавать красоту, невзирая на боль, есть особое благородство. Я всегда помнила его слова и, наверное, чувствовала то же самое. И мне хотелось создавать красоту своим пером, но после того, как погиб Артур и я все потеряла, я просто не в силах была этого сделать. В книгах и произведениях искусства должна присутствовать красота, даже если они начинаются с вопля, но мне как будто кто-то мешал ее отображать. Вы меня понимаете?

— Понимаю. Даже лучше, чем вы думаете.

Марта удивленно посмотрела на нее, но Джозефина решила не вдаваться в подробный разговор на эту тему — даже на расстоянии она чувствовала, что Арчи уже теряет терпение.

— Но вдруг объявился Рейф, и у меня появился проблеск надежды, — продолжала Марта. — Как там Лидия говорит в вашей пьесе? «Когда убивают радость, она умирает навсегда, но и после этого человек способен стать счастливым».

Мне всегда нравилась эта реплика — именно так я и чувствовала. Я знала, что вместе с Артуром из моей жизни ушла радость, но я думала, что, если удастся вернуть детей, снова смогу быть счастливой. Я готова была на все, чтобы только восполнить потерянные нами годы. — Марта умолкла, но Джозефина не стала ее торопить, чувствуя, что она еще не все сказала. — Я знала: то, что Рейф предложил, было страшным злом. Конечно же, знала, но тогда это для меня не имело значения. И я действительно вас ненавидела, но не потому, что думала, будто вы украли мой труд. Все было сложнее. Видите ли, в том месте, где я находилась, единственное, что меня удерживало в жизни, — это мысль о том, что когда-нибудь я смогу отомстить Элиоту, причинить ему такую же сильную боль, какую он причинил мне. А вы у меня это отняли. Вы выиграли судебное дело и вынудили его покончить с собой до того, как я успела причинить ему страдания. Вы даже представить не можете, какую я к вам питала неприязнь.

Джозефина не стала ей возражать, она только спросила:

— А вы и вправду собирались убить Обри?

— Поначалу да. Я ведь понятия не имела, что он родственник Артура. В пятницу я была в таком состоянии… Когда вы подошли к такси вместе с Лидией, я поняла, что допустила ошибку и указала Рейфу не на того человека. Как только Лидия вышла на сцену, я поспешила в «Уиндхем» к Рейфу. Когда же он сказал мне, что дело сделано, мне стало страшно. А потом он сказал, что Обри что-то подозревает и скоро до нас доберется, и меня охватила паника. Ведь если бы нас поймали, я бы уже никогда не вернула своих детей, а это все, чего я хотела. Рейф меня уверил, что, если мы будем действовать быстро, положение еще можно спасти; и я поначалу согласилась с его планом. Когда настала решительная минута, я просто не смогла этого сделать. Обри ведь ничего не знал, правда же? Рейф все придумал, чтобы я за него сделала это грязное дело.

— Он кое-что знал, Марта, — тихо сказала Джозефина, — но он не знал, ни кто вы такая, ни что вы сделали. — И Джозефина рассказала о том, что узнала от Элис Симмонс об убийстве Артура и о договоре Уолтера с Винтнером. Марта слушала и не могла поверить услышанному, а Джозефина с ужасом подумала о том, что на ее долю выпало еще раз вдребезги разбить жизнь этой женщины. — Так что самоубийство Винтнера не имело ничего общего с «Ричардом из Бордо» и судебным процессом, — завершила она свой рассказ. — Он покончил с собой потому, что его вот-вот должны были изобличить как убийцу. Убийцу Артура.

После долгого молчания Марта сказала:

— Так вот о чем говорила вчера вечером Лидия. Она упомянула о каком-то убийстве, а я понятия не имела, что речь идет об Артуре. А Рейф знал, что его отец убийца?

— Думаю, да. Арчи уверен, что он все это сделал, чтобы защитить репутацию отца. Бернард Обри хотел восстановить справедливость по отношению к своему племяннику и почти двадцать лет искал доказательства убийства и наконец нашел то, что искал. Он собирался рассказать Элспет всю правду, когда ей исполнится восемнадцать.

Платформа стала заполняться пассажирами, ожидавшими посадки на два отбывающих поезда: один оправлялся в центральные графства, другой — на север, но Марта, погруженная в свои мысли, именно этого не замечала.

— Столько лжи, — сказала она наконец так тихо, что Джозефине пришлось к ней наклониться, чтобы в этой вокзальной шумихе ее расслышать. — Столько людей не сумели простить зло и оставить в покое прошлое. Каждый из нас в своем роде преумножил злодеяния Элиота. Если бы я отказалась помочь Рейфу или если бы у Обри хватило сил оставить прошлое в покое, Элспет была бы жива.

— Обри не мог жить так, как будто ничего не случилось — не такого сорта он был человек. У него имелось очень ясное представление о том, что правильно, а что нет, и ему даже в голову не пришло бы, что правый суд над Элиотом Винтнером не столько залечит старые раны, сколько нанесет новые. Бернард всегда чувствовал себя ответственным за смерть Артура — он очень любил свою сестру и ее сына. Бернард, по словам его жены, круглый год сажал в его честь ирисы.

Как показалось Джозефине, во время всего разговора Марта оставалась более-менее спокойной, но упоминание об ирисах в память об Артуре совершенно сразило ее. Джозефина обняла Марту за плечи и ждала, пока ее слезы утихли.

— Это первые цветы, которые Артур для меня посадил, — объяснила Марта и, заметив, что один из носильщиков на платформе удивленно уставился на них, в смущении отвернулась. — Он посадил их вокруг всего дома; их название означает «взгляд с небес», и они символизируют красноречие — Артур сказал, что эти цветы помогут мне писать. Он взял с меня обещание, что каждый раз, когда я буду посылать ему во Францию письмо, то вложу в него цветок, потому что Ирис была посланницей Зевса, и поэтому письмо дойдет в целости и сохранности. — Марта грустно улыбнулась. — Нос «Белым сердцем» Ирис меня подвела. Рукопись была отослана Артуру вместе с моим любовным письмом, а я даже не знаю, прочел он их или нет. Глупо, но это неведение порой расстраивает меня больше всего на свете.

— Тогда возьмите вот это. По крайней мере у вас будет ответ на ваш вопрос. — Джозефина вынула из сумки пачку бумаг и протянула изумленной Марте. — Пока я ждала полицию, взглянула на содержимое сумки Рейфа и нашла там эту пачку. Она ему, наверное, досталась от отца. Тут не вся рукопись, но большая ее часть, и на ее полях заметки. Неловко признаться, но я не удержалась и прочла некоторые из них; заметок совсем немного, но и тех достаточно, чтобы понять: тот, кто их написал, был влюблен в автора. Это ведь почерк Артура?

Марта, ненадолго погрузившись в бумаги, кивнула и перевела взгляд на Джозефину:

— Я думаю, вы и так знаете, что для меня значит эта рукопись, так что благодарить вас мне просто бессмысленно. До сих пор я не понимаю, как я могла доверять Рейфу. Ведь на нем обязательно должно было сказаться воспитание такого человека, как Элиот. Вчера вечером, когда я слушала, как вы с Лидией говорили о Бернарде Обри, поняла, как была не права: он вовсе не тот человек, каким мне его описал Рейф, так же как и вы оказались совсем не той женщиной, о которой он мне рассказывал. — Марта повернулась в сторону главного здания вокзала. — Пора всему этому положить конец. Я полагаю, вы сюда пришли не одни?

— Не одна. Здесь Арчи со своим сержантом, а теперь еще скорее всего прибыло подкрепление. Инспектор дал мне возможность с вами поговорить; не знаю, сколько еще он согласится ждать. Но Арчи будете вами справедлив, также как и суд. Вы столько страдали — они не могут не принять это во внимание.

— Вы имеете в виду, меня не повесят? — Марта печально усмехнулась. — Беда в том, что жить мне вовсе и не хочется. Чтобы жить с такой ношей, нужна смелость, а смелости-то, Джозефина, у меня и нет. Я хочу умереть, но мне нужно сделать это по-своему и в особенном месте. И сначала я хочу попрощаться с Артуром. Боюсь, что там мы с ним скоро не встретимся. Я молю вас — позвольте мне сесть в поезд и исчезнуть.

— Марта, вам не надо этого делать. Рейф выживет и предстанет перед судом за то, что он сделал. И пусть на том все и кончится. Вы же, в конце концов, никого не убивали.

— Уж кто-кто, а вы, наверное, понимаете, что я не могу жить после того, что я сделала. В ту минуту, как Элиот сел писать письмо Рейфу, он набросил мне на шею петлю. Почему ж не затянуть ее самой? Если меня сейчас заберут, я признаю себя виновной в убийстве Обри. Я брала в руки графин, намереваясь его убить, так что на нем будут отпечатки моих пальцев, а Рейф вряд ли станет возражать, правда? Мы оба должны получить то, что заслужили, но мой способ милосерднее не только по отношению ко мне. Я не хочу, чтобы Лидии пришлось проходить через судебный процесс и мою казнь. Я никогда не прощу себе: как я могла допустить, чтобы она обнаружила тело Обри? Но я ведь не решилась убить его и не думала, что Лидия найдет в кабинете труп.

— А разве Лидия не стоит того, чтобы для нее сохранить свою жизнь?

— Неужели вы думаете, что я для нее важнее работы? — Джозефина слукавила бы, если бы ответила на этот вопрос так, как хотелось Марте, и потому промолчала. — А в отношениях, как у нас с Лидией, люди должны быть друг для друга самыми важными. Помните, вы сказали: если бы рядом с вами находился близкий человек, жизнь ваша не была бы такой одинокой? Я точно знаю, что вы имели в виду, но Лидия, когда работает, не бывает одинока. Она согласится до конца дней своих играть роль рыночной торговки, только бы оставаться на сцене. — Джозефина в душе улыбнулась, признавая правоту этих слов. — Присмотрите за Лидией вместо меня, хорошо? Она, конечно, узнает, что я сделала, но я хочу, чтобы она поняла, почему я это сделала, а вы — единственный человек, который сможет ей все объяснить.

— А Лидия знает, что с вами было до того, как вы встретились?

— Только поверхностно. Забавно, что именно в конечном счете становится для тебя самым важным. Я не против, если Лидия узнает о том, что я чуть не стала убийцей, но мне важно, чтобы она поняла: я встречалась с ней не только потому, что мне это было выгодно. Да, поначалу я просто хотела подобраться к ее театру, и к тому же она дружила с вами. Но я искренне ее любила. Пожалуйста, уверьте ее в этом.

— Какими еще словами я могу убедить вас передумать?

Марта грустно улыбнулась:

— Был один момент, когда я… Но нет — столько всего уже произошло. — Она поднялась со скамейки. — Вам не пора поискать вашего полицейского? Поезд отойдет через несколько минут.

Джозефина отчаянно искала слова, чтобы отговорить Марту от ее решения. Прежде писательница искренне верила, что ей удастся остановить эту женщину либо доводами рассудка, либо воззвав к ее эмоциям, но теперь поняла, как трудно воздействовать словом на того, кто полон желания умереть. Может быть, все же позвать Арчи? Вдруг Марта, вынужденно оставшись сейчас жить, в конце концов и почувствует вкус к жизни?

Марта угадала, перед какой Джозефина стоит дилеммой.

— Пока вы решаете, как лучше поступить, можно я обращусь к вам с просьбой? Вы ведь пойдете на похороны Элспет? Попрощайтесь с ней за меня. Поздоровайтесь и попрощайтесь.

Джозефина неуверенно кивнула. Она, конечно, хотела отдать девушке должное, но терпеть не могла все эти официальные атрибуты похорон, и ее всегда коробило, что приходится прощаться с любимыми ею людьми в подобной атмосфере.

— И позаботьтесь о том, чтобы опубликовали мою новую книгу, и на этот раз под моим именем. А деньги отдайте какой-нибудь организации, которая заботится о женщинах. Я имею в виду, заботится о них в этой жизни, а не о спасении их души для жизни загробной. В том случае, конечно, если книгу будут покупать.

— Конечно, будут. Мне и говорить вам не надо, насколько она хороша. — Помолчав, Джозефина, понимая, что хватается за соломинку, все же предприняла последнюю попытку остановить Марту: — А третий роман будет еще лучше.

Марта благодарно ей улыбнулась:

— Увы! Но по крайней мере я знаю, что моя рукопись на сей раз в хороших руках. И мне всегда хотелось, чтобы предисловие к моей книге написал какой-нибудь известный автор — если, конечно, у вас будет время. — Марта подняла вверх рукопись книги, из-за которой стряслось столько бед. — И я очень прошу вас, Джозефина: что бы со мной ни случилось, я хочу, чтобы люди узнали правду об этой книге. Напишите предисловие, которое все объяснит, и сделайте так, чтобы люди его прочли.

На платформе уже собралась толпа провожающих, пришедших пожелать счастливого пути своим близким. Марта оглянулась на поезд, и, как только паровозный гудок возвестил отбытие, Джозефина приняла решение.

— Нет, Марта, напишите его сами и пришлите мне, где бы вы ни находились. — Она торопливо подтолкнула Марту к вагону. — Я позабочусь о том, чтобы его прочли, а вы обещайте, что, прежде чем на что-либо решиться, вы это сделаете.

Марта повернулась и посмотрела на нее долгим взглядом.

— Обещаю. Спасибо, Джозефина.

— И подумайте о том, чем займетесь после этого. Пожалуйста.

Они на прощание поцеловались; Марта не оглядываясь вскочила на подножку, и тут же исчезла из виду. Джозефина подождала, пока поезд отошел, и лишь тогда повернулась — и встретилась лицом к лицу со взбешенным Пенроузом. В конечном счете оказалось, что обещание не сдержала именно она, приложив при этом руку к исчезновению вещественных доказательств.

Тут кто-то позвал ее по имени; обернувшись, она увидела, что к ней направляется Фоллоуфилд. Она вопросительно посмотрела на него и тут же обнаружила, что куда-то исчез Арчи. Пожав плечами с извиняющимся видом, насколько на это способен полицейский, Фоллоуфилд кивнул в сторону уходящего поезда.

Выходит, Арчи все-таки ее опередил. Она могла бы об этом догадаться. Джозефина почувствовала, что едва сдерживает гнев и отчаяние, и, сбросив с плеча руку Фоллоуфилда, едва не плача, сделала несколько шагов в сторону, чтобы побыть хоть немного одной. Теперь отправлялся второй поезд, и Джозефина, дрожа от холода, с грустью смотрела на вагоны, вспоминая свое путешествие с Элспет и размышляя о том, что случится, когда Арчи поймает Марту. Она заметила, что в последнем вагоне зажгли лампы, и принялась наблюдать, как возле окна усаживаются мать и дочь. Все могло быть совсем по-другому, подумала Джозефина и уже собралась уходить, как в купе вошла и заняла свободное место еще одна пассажирка. Джозефина в изумлении уставилась на нее, а Марта в ответ приложила палец к губам. И хотя нелегко было определить это издалека, Джозефина могла поклясться, что Марта, сидя в медленно отплывающем в ночь поезде, улыбалась.