Книга: Три изысканных детектива (сборник)
Назад: ГЛАВА ШЕСТАЯ
Дальше: ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Среда, 13 апреля, вечер
Он довольно долго стоял в начале пустынной улицы, в нескольких метрах от питейного заведения. Сквозь запотевшие стекла были видны силуэты людей, облокотившихся на стойку. Какая-то женщина приоткрыла дверь, выпустив на улицу смех и крики. Он вжался в стену. Женщина застыла на пороге, бормоча что-то под нос. Потом, хрипло расхохотавшись, направилась неверной походкой к товарной станции, куда поминутно прибывали поезда, выпуская клубы грязного дыма в белесое небо. «Посланник» продолжал наблюдать за кабаком.
Наконец оттуда вышел, пошатываясь, мужчина, и направился в ту же сторону, что и женщина. «Посланник» следовал за ним по пятам. Прямо перед ними вырисовывалось приземистое здание газового завода, как в «Бургграфах» Гюго. Он глубоко вдохнул, задержал дыхание и приблизился к мужчине:
— Леонар Дьелетт?
— Угу.
— Вчера, на улице Шарло, вы подобрали предмет, который выбросили по ошибке.
— А, точно. Я утром же велел Иветте вернуть кесарю кесарево.
— Уверены?
— Ну, разумеется, уверен! А как иначе? Мы люди честные. Ежели мы выгребаем мусор за буржуа, это не значит, что совести у нас нет. Я честно зарабатываю монету, а в том году Общество содействия сохранению имущества меня даже наградило, потому как я вернул деньги, забытые в выброшенном пальто. Коли не верите, ступайте в квартал Дюматра — я там живу — и сами поглядите!
— Кто такая Иветта?
— Дочка моя. Я ей говорю: эта штуковина, должно быть, денег стоит. Отнеси-ка ее обратно, покуда не хватились.
— Сколько лет Иветте?
— Одиннадцать.
— И вы ей доверяете?
— Я бы ей свою жизнь доверил! Она вся в отца.
— А как вы узнали, чья это вещица?
— Из-за «Девятнадцатого века» догадался, она в него завернута была. Эту газету читают только жители дома двадцать восемь по улице Шарло. Тамошняя кухарка уже три года заворачивает мне в нее остатки ужинов.
Леонар и «посланник» шли вдоль железнодорожных путей.
— Ваша дочь уже вернулась домой?
— Спит, поди — в такой-то час…
— Давайте зададим ей пару вопросов, — произнес «посланник», засовывая руку в карман.
— А если я не хочу?
— Захочешь, мой друг. Иди-иди, не то — видишь эту красотку? — я нажму на спуск и — оп! — прощай, Леонар!
— Да вы спятили!
Леонар, разинув рот, в ужасе уставился на пистолет и, попятившись, уперся спиной в перила, загораживавшие рельсы.
— Ладно, пойдем, — выдохнул он. — Без проблем.
«Посланник» покачал головой.
— Проблема — это ты. — И, резко шагнув вперед, он с силой толкнул старьевщика в грудь.
Леонар Дьелетт, безумно вращая глазами из-под упавшей на лицо гривы волос и хватаясь руками за воздух, перевалился через перила. Скатившись по насыпи, он растянулся на рельсах — и страшный крик вырвался у него, когда совсем рядом послышался гудок паровоза.
Серая тень скользнула за угол здания газового завода.

 

Тяжелые серые тучи повисли над кучкой жалких развалюх. Жозеф, измученный обществом старого дурака Реовиля, остановился, чтобы перевести дух. Ни один извозчик не согласился везти его в квартал старьевщиков, и ему пришлось топать пешком от самого Орлеанского вокзала. Жозеф покосился на зловещего вида лачуги. Так, должно быть, выглядят разбойничьи вертепы. Молодой человек не испытывал радости при мысли, что, возможно, придется зайти в какой-то их этих домов.
«Что мне делать, Мари-Лy? Я пойду? Иль не пойду?» — невольно пришла ему на ум старинная детская песенка о девочке, которой не хочется идти в школу.
Жозеф тяжело вздохнул и побрел дальше по раскисшей дороге. Ему вспомнилось, что Айрис шепнула ему на ухо, когда он вернулся с улицы Фош: «Будьте благоразумны». Откуда она знает, куда и зачем он отправился? Месье Легри ей рассказал? Или она намекала на предстоящий разговор с ее отцом?
Погрузившись в раздумья, Жозеф и сам не заметил, как очутился в квартале Доре.
Несмотря на громкое название, он не отличался ни богатством, ни красотой. Бывшего владельца этих мест звали Доре; он в 1848 году решил распродать часть своих земель и кое-какие постройки на них, чтобы свести концы с концами. Домишки, предназначенные для рабочих и их семей, привлекли внимание старьевщиков: арендная плата невелика, на клочке земли можно разбить огород… А вслед за старьевщиками сюда потянулись голодранцы всех мастей. Вскоре в квартале Доре появилось множество жалких хижин, сооруженных из досок, промасленной парусины и ржавых листов жести. Теперь эти «дворцы и усадьбы» занимали уже пять улиц и две площади, представляя собой целое мусорное королевство.
Окажись тут Жозеф средь бела дня, он бы оценил живописные крохотные дворики, заросшие вьюнком и клематисом, и покой, царящий на бедных улочках квартала: в отличие от «большого Парижа», драки здесь были редкостью. Но сейчас, в липком сумраке, который едва рассеивал свет газовых рожков, юноше было себя весьма неуютно.
Двери многих домов были открыты настежь, видимо, чтобы выпустить дым очага, и их обитатели сидели прямо на полу вокруг котелков с объедками.
Мужчин среди них было мало: должно быть, все они отправились на промысел с мешком за спиной, фонарем в одной руке и крюком в другой. На земляном полу хижин громоздились кучи мусора, ждущие сортировки, и жидкие охапки соломы, служившие жильцам постелью.
Жозеф подошел к желтому квадрату окна, в котором вырисовывался длинноносый профиль. Мужчина посасывал короткую трубку, время от времени сплевывая на землю.
— Добрый вечер, я ищу Леонара Дьелетта.
— Знать не знаю такого. Погоди, спрошу у брата.
Обитатели дома, у которого стоял Жозеф, жили поистине роскошно: у них были стол, стулья, лампа и две кровати. Четверо малолетних сорванцов проворно ели что-то со сковороды. Вокруг них суетилась мать.
— Эй, Раймон! Не знаешь, где тут живет Дьелетт?
— Прямо за перекрестком Дюматра. Заходите, приятель, пропустите с нами глоток-другой, потом я вас провожу. Вы оптовик?
— Я? Кхм… да, — ответил Жозеф.
— Послушайте, тогда, может, обсудим одно дельце? У меня тут куча солдатских башмаков на левую ногу. Вас это не заинтересует?
— Надо подумать.
Старьевщик тычком согнал мальчишку со стула, чтобы освободить место, а его жена расставила тарелки и наполнила три стакана красным вином. Жозеф нервно сглотнул: он плохо переносил алкоголь.
— Ваше здоровье, мсье, и твое, Эстев. Эй, не так быстро! Ты же не прочувствовал букет!
— Зато так это пойло скорей дойдет до печенок и хорошенько меня согреет!
Рыжеволосые братья-гиганты хлестали вино, а Жозеф вертел в руках свой стакан: по его представлениям, именно таким на вкус должен быть крысиный яд.
— Ну же, мой мальчик, пей!
И Жозеф осушил стакан одним глотком — как в детстве, когда мать заставляла его принимать рыбий жир.
Перед глазами у него все тут же заволокло красным туманом, но, переведя дыхание, Жозеф почувствовал прилив сил. Он встал, и комната поплыла перед ним. Ему пришлось снова сесть.
— Так вы старьевщики? — спросил он, надеясь потянуть время.
— Нет, приятель, я прежде всего каменщик! Уж и не припомню, сколько хибар я построил. Братец Эстев приехал мне подсобить, потому как в одиночку я уже не справляюсь. Я здесь и ростовщик, и нотариус, и адвокат, и мировой судья. Кто тушит пожар, когда горит все это барахло? Я! Кто распределяет наследство, когда умирает отец семейства? Тоже я! Тебе достанется железо — отдашь его литейщику; тебе — мину костей, отнеси их клеевару или изготовителю пуговиц; тебе — корпия, пригодится бумагопромышленнику.
И Эстев, уже основательно согревшись, затянул песню:
В королевстве лампы и крюка
Правит всем старьевщика рука;
В королевстве никому не нужной дряни
Он один, с крюком и лампой, всеми правит.
Рыцарь лампы и крюка!
Рыцарь лампы и крюка!

— Заткнись, — проворчал Раймон. — И оставь бутыль в покое, мы идем проводить месье. А я заодно заверну к Сивилле, пора ей вернуть должок.
Они прошли почти весь квартал Доре насквозь. Жозеф представлял себя путешественником, оказавшимся в туземной деревне, за которой вырисовывается зеленая стена джунглей, куда еще не ступала нога белого человека. А вон там, вдалеке, несколько слонов — живое воображение Жозефа превратило в них поезда у Орлеанского вокзала.
Наконец они остановились у обшарпанного домика с единственным подслеповатым окошком.
— Конечная станция, выходим. Вот он, дворец папаши Дьелетта. Прощай, приятель, мы пойдем дальше.
Жозеф громко постучал в дверь, но никто не откликнулся. Может, хозяин спит? У него за спиной раздался вопль, Жозеф резко обернулся: братья вышибали дверь соседней хибары, невзирая на рыдания и мольбы одетой в лохмотья пожилой женщины.
— Не надо, я же околею от холода!
— А я тебя предупреждал, старая сова. Если завтра не принесешь деньги — снимем крышу. А если и послезавтра не заплатишь — прощайся с очагом!
— Упыри! — Женщина, упав на колени, хватала Раймона за ноги. Тот грубо оттолкнул ее. Жозеф, преисполнившись негодования, поспешил на помощь:
— Что вы делаете, разве так можно?! — вскричал он.
— Эстев, гляди-ка: мир перевернулся! С каких это пор должники превратились в жертвы?!
— Сколько задолжала вам эта несчастная?
— Два франка пятьдесят.
Жозеф вывернул карманы, выгреб оттуда всю мелочь и гневным жестом протянул Раймону.
Братцы отправились восвояси, а старуха рассыпалась в благодарностях, умоляя своего спасителя зайти на глоток вина.
Жозеф молча перешагнул порог. Женщина зажгла керосиновую лампу, и он разглядел ее изможденное лицо в обрамлении густых растрепанных седых волос. Убогая клетушка шесть на шесть метров была заставлена ящиками из-под фруктов.
— Устраивайтесь поудобнее, мсье, будьте как дома! Я вас попотчую домашней настойкой из перебродившего батата с сахаром.
Жозеф, скрепя сердце, пригубил пойло, от которого несло винным уксусом, и отставил стакан. Старуха горестно вздохнула.
— Мне хорошо живется здесь. Окна выходят в сторону улицы, и летом тут полно маков. Мой маленький рай… Только вот на этой неделе дела шли туго: ни одного клиента! А я уже слишком стара, чтобы спать под открытым небом.
— А… чем вы занимаетесь? — осторожно спросил Жозеф.
— Карты таро. Линии на ладонях. Я читаю будущее. Правда, сама — как сапожник без сапог: что будет с другими — вижу, а вот что станется со мной — не ведаю, тут я слепа, как крот. Паршиво, правда? Ах да, я ж не представилась. Меня звать Корали Бленд.
— Вы знакомы с Леонаром Дьелеттом?
Старуха искоса взглянула на Жозефа.
— Он еще не возвращался. И девчонки его что-то не видать. Недотепу-то — это их осел — я покормила. Наверное, пошли афиши сдирать.
— Зачем это?
— Так выборы уже прошли. А после них положено срывать афиши, наклеенные на стены и деревья. Большая часть старьевщиков голосует за кандидатов от радикал-социалистов. Матерь божья, да коли пухнешь с голоду, тебе плевать на важных шишек. Зато когда нужно снимать афиши, тут уже плевать на цвет плакатов. Впрочем, белые продаются лучше красных.
Растерянный Жозеф поднялся, чтобы уйти, но Корали Бленд ухватила его за рукав.
— Погодите. Сивилла читает по руке, точно в раскрытой книге. Мне нечем отплатить за вашу доброту, разве что я открою вам будущее.
Жозеф колебался.
— Спокойно, молодой человек. Дайте вашу левую руку. Левая — она связана с сердцем. Так… Линия жизни… Превосходно! Вы застанете первую половину двадцатого века! Теперь линия ума… Вы трудолюбивы, умны, упрямы, вы достигнете своей цели… Линия судьбы идет к холму Сатурна… Ба, да вас любит Венера! Отличная линия сердца, просто отличная. Любовь приведет вас на любую вершину!
— Что, это написано прямо на руке?
— Прямо на ладони.
— А как насчет ближайшего будущего?
На лице Корали Бленд мелькнул испуг, но Жозеф этого не заметил.
— Я вижу… вижу поезд… Он мчится… красный глаз светится во мраке… я вижу… человека, он едет далеко, очень далеко… Такой легкий, легче перышка… летит над рельсами… Все, больше ничего не вижу.
— Черт, надеюсь, в ближайшее время это не случится. Я, знаете ли, у нас в лавке просто незаменим. Но когда ко мне придет слава, мы с Айрис объедем весь свет, в точности как Филеас Фогг! Почему бы и нет?..

 

Он стоял под окном с треснутыми стеклами и ждал, пока старая ведьма закончит вешать лапшу на уши молодому простофиле. Внезапно кровь просилась ему в лицо: а с какой стати этот тип околачивается возле дома старьевщика? Вряд ли он забрел в эту дыру только ради того, чтобы наведаться к гадалке.
«Выясни».
Он сжал кулаки. Никто не перейдет ему дорогу. Никто!
Наконец парень ушел, старуха заперла дверь, а «посланник» скользнул за угол дома, вне себя от ярости наблюдая, куда двинулся Жозеф.
«Старая обезьяна, грязная карга, ты плохо кончишь! А за тобой, любитель предсказаний, я присмотрю!».

 

Иветта в своем старом пальтишке, почти не спасающем от холода, стояла возле ослика, положив руку ему на шею. Лицо у нее было усталое, как у взрослой женщины, отягощенной множеством забот.
Виктор вертел фотографию в руках. Как ее назвать? «Смущение»? «Недоверие»? Наконец он нацарапал на обратной стороне. «Маленькая продавщица булавок разглядывает меня, прячась за хромоногим защитником. Апрель…».
Его прервал резкий телефонный звонок. Он снял трубку, прижал ее к уху и свободной рукой дописал: «…1892 года. Иветте всего одиннадцать лет…»
— Да, Жозеф… Да, я понял… Я знаю, что старьевщик живет в квартале Доре. Не сказал вам, потому что не думал, что тут может быть какая-то связь с… Браво. Спасибо, что позвонили. Завтра? Договорились.
Он повесил трубку, натянул пальто, выключил газ и пересек двор.
Когда он толкнул дверь мастерской, Таша заворачивала что-то в бумагу. Он поцеловал ее, потом спросил, кивнув на сверток:
— Что это?
— А, это одежда, которая мне уже мала. Хотела отдать подруге.
— Ты не забыла, что мы сегодня ужинаем в ресторане? Я заказал столик в…
— Черт, совсем вылетело из головы! Сказать по правде, у меня сейчас нет настроения… Все время думаю об этой выставке в Барбизоне…
— Когда ты туда едешь? — невольно вырвалось у Виктора.
Завтра, ты же знаешь. Вернусь в воскресенье вечером. Ох, любимый, ты сейчас выглядишь так, что мог бы стать моделью для художника, чья палитра состоит только из черных, темно-зеленых и свинцово-серых тонов с редкими проблесками оранжевого.
— Не разбираюсь я в живописи. О ком ты говоришь?
— Об Эль Греко.
— Ах, о «Снятии с Креста»! Что ж, благодарю за сравнение.
Таша расхохоталась.
— Прости, но ты действительно так выглядишь: мрачный, обиженный, подозрительный.
— Ну да, а еще слишком чувствительный, безумно влюбленный и ревнивый! Ты жестока ко мне, Таша. Я вечно боюсь упасть в твоих глазах.
— Зачем ты такое говоришь? Я никогда не полюблю другого.
— Правда?
— Правда, потому что никто не будет со мной так терпелив. Со мной трудно ужиться, а?
— Ты не бросаешь меня только поэтому?
— Дурачок! Только с тобой, и ни с кем другим я хочу прожить всю жизнь.
— Тогда выходи за меня.
— Нет уж, я не позволю тебе совершить такую ошибку, ты мне слишком дорог. Разве брак так уж необходим? Ну, зарегистрируют нас как мужа и жену, и я стану мадам Легри — что это изменит в наших отношениях? На тебя будут глядеть с жалостью и перешептываться за спиной: «Бедняга Легри, всем известно, что у его жены ветер в голове. Она же художница! Якшается с вольнодумцами!» Тебе это не понравится, уж я-то знаю. Куда благоразумнее оставаться твоей любовницей. Когда мужчина спит с такой как я — это нормально. Но когда он на ней женится…
— Да плевать я хотел, что о нас подумают…
— Ну-ну, успокойся. Может, не пойдем никуда сегодня? Останемся дома, я принесу твои мягкие туфли, мы немного почитаем, поболтаем у огня… Как тебе такой семейный вечер?
— Да разве я могу не согласиться? — прошептал Виктор, увлекая Таша в альков.
Назад: ГЛАВА ШЕСТАЯ
Дальше: ГЛАВА ВОСЬМАЯ