ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Среда 19 июля
На бульваре Шапель зной иссушил каштаны.
— Простите, вы не знаете человека по имени Гюстав? — спросил Виктор женщину, подметавшую тротуар.
Она окинула его насмешливым взглядом:
— Этих Гюставов тут как собак нерезаных.
Очередную неудачу Виктор потерпел, обратившись с тем же вопросом к мальчишкам, игравшим в чехарду. Один из них еще долго бежал за велосипедом, трубя в свернутую дудкой афишу.
Торговец соленой рыбой поскреб в затылке:
— Был тут один Гюстав, лимонад продавал на улице Пажоль. Но он дуба врезал на прошлой неделе.
Виктор, потеряв всякую надежду, повернул назад. Он прочесал район вдоль и поперек, от товарной станции Северной железной дороги до мрачного газгольдера на улице Эванжиль, обследовал ремонтные мастерские Восточной железной дороги и депо на улице Филиппа де Жирара, пообщался с тремя десятками Гюставов… Увы, никто не знал переплетчика из Латинского квартала, с улицы Месье-ле-Пренс. Ветхие домишки, толкающиеся боками в грязных переулках, и их умученные жизнью обитатели навевали тоску, захотелось вырваться на простор. Если ему нужен тот самый Гюстав, придется дождаться 22 июля, когда вернется на работу гарсон из кафе «У Фюльбера».
На площади Шапель Виктор сделал последнюю попытку — свернув в подворотню, объехал двор большого здания о двух крыльях и вдруг услышал свое имя:
— Месье Легри! Вот это сюрприз! Здравствуйте, неужели вы меня не узнаёте? А в вас что-то изменилось…
Виктор уставился на человека, который, улыбаясь, смотрел на него из окна первого этажа с таким низким подоконником, что его можно было перешагнуть. Конечно, он сразу узнал инспектора Перо и его роскошные усищи, которым позавидовал бы сам Верцингеториг.
— Месье Перо! Вы здесь живете?
— Я здесь работаю. Добро пожаловать в комиссариат Шапели!
Виктор устремился в вестибюль, оставил там свой велосипед и вскоре уже пожимал руку Раулю Перо, который пригласил его в свой кабинет. Обстановка здесь была убогая: выщербленный плиточный пол, облупившаяся коричневая краска на стенах; если бы не застекленный книжный шкаф, набитый разномастными томами, все в точности напоминало бы приемный покой больницы.
— Все еще увлекаетесь верлибрами, месье Перо?
— Я трепетно храню ваш драгоценный подарок — сборник Жюля Лафорга, и верно служу своей музе. Мне даже посчастливилось опубликовать несколько поэм в «Плюм» под псевдонимом Исида. Мы подружились с Леоном Дешаном. Разумеется, это лишь скромный дебют, но я не оставляю надежды, что мои стихи примут к изданию в «Жиль Блаз». Но каким же добрым ветром вас сюда занесло, друг мой?
— Если честно, я заблудился… Искал библиотеку, где берут раритетные издания на экспертизу.
— Ах да, книги, книги!
— А как ваша служба, инспектор? Довольны?
— Не инспектор, а помощник комиссара, меня повысили! Пошел, так сказать, по стопам Оскара Метенье и Эрнеста Рейно, двух одаренных литераторов, занимавших этот пост до меня. Комиссар, правда, в гневе от того, что ему в третий раз подряд подсунули в помощники заядлого крючкотвора. Счастье еще, что он не знает о моих публикациях. Если вам доведется с ним встретиться — уж не выдавайте!
— А ваша черепаха? Нанетта, кажется?
— Я так и не нашел для нее пристанища, так что пришлось удочерить. Люсьен, наш мальчишка на побегушках, души в ней не чает. Еще он вечно возится с бродячими собаками, которых подбирает комиссар — добрая все-таки душа, хоть и ненавидит людей искусства. Заходите к нам посмотреть, как Люсьен выводит своих питомцев на парад — каждый в кепи и пелеринке!
Под окном зашумели — похоже, там собралась целая толпа.
— Не полицейский участок, а проходной двор, — вздохнул Рауль Перо. — Все потому, что на воротах нет часового, и сержантов тут днем с огнем не сыщешь — только инспекторы, да и тех всего двое…
Его жалобы прервало появление забавной троицы: белобородый старик и веселый парнишка втащили в кабинет мужика, который двумя руками придерживал спадающие штаны.
— Драка на улице Департеман, — доложил старик. — Этот сводник делал отбивную из своего собрата и уже достал перышко — почикать его на порции, тут-то мы буяна и прихватили. Пришлось действовать быстро, пока их ватаги не сбежались. А поскольку наручников при мне не было, мы срезали ему пуговицы на портках, чтоб не утек.
— Спасибо, инспектор Гастон, и вам спасибо, Люсьен. Нет-нет, не уходите, месье Легри, мы с гражданином сутенером сейчас быстро разберемся. Сесть! — велел Рауль Перо арестованному. — Люсьен, будьте любезны, разгоните публику во дворе. Как зовут?
Мужик, поддернув штаны, плюхнулся на стул.
— Роже, но все кличут меня Лишаём. Я ни при чем, господин инспектор, тот урод во всем виноват.
— Какой урод? Что он тебе сделал?
— Влез на мой участок, сам-то он из Ла Виллетт. Зацените: пока я в Сантешке парился, этот урод жарил мою Леони. Откинулся я, значит, глядь — а у нее пузо как два арбуза. Много она теперь наработает с пассажиром в трюме? А жрать чего? Леони мне не кто-нибудь, а законная половина, девка что надо была, нарасхват. Но теперь — всё, ни на что не годная! — Пока Лишай говорил, его глаза наливались кровью, на губах выступила пена. Он вдруг вскочил, шарахнул кулаком по стене и завопил: — Господин инспектор! Ничего не могу с собой поделать! Прям крышу сносит, когда взаперти оказываюсь! Чуть с катух в тюряге не слетел!
Штаны сползли, оголив тощие ляжки. Окно распахнулось, и в кабинет со двора всунулась взлохмаченная голова, какой-то заспанный тип оперся на подоконник:
— Заткните ему пасть, или я за себя не ручаюсь! Вот дерьмище, всю ночь вкалываешь — утром поспать не дают! Что у вас тут за гвалт?
Лишай, путаясь в штанах, рванулся к нему:
— А тебе какое дело, козел?!
— Мне? А я что, я ничего… — заробел разбуженный работяга и благоразумно убрался восвояси.
В этот момент дверь открылась, в кабинет вкатился пузатый человечек средних лет в клетчатой мелоне, одетый, как мелкий буржуа. Не удостоив и взглядом Рауля Перо, он подступил к Лишаю, который при виде его уставился в потолок.
— Слышь, ты, перед судьей разоряться будешь, а здесь хлебало подбери, тебя за километр слыхать, — прошипел в кадык Лишаю человечек в мелоне и так же стремительно, как появился, выкатился в коридор, чуть не сбив с ног вернувшегося Люсьена.
Рауль Перо наклонился к Виктору:
— Это Корколь, второй инспектор. Суровый дядька, не дипломат… Ну, Роже, надень штаны и садись на стул. Мы поняли, что у тебя была предъява к сопернику. Ты хотел его завалить?
— Это смотря что вы имеете в виду под словом «завалить», господин инспектор, — вздохнул притихший Лишай. — Я-то хотел ему по рылу съездить, чтоб неповадно было. Никакой он мне не соперник, потому что Леони и так уже все поняла — некуда ей податься с депутатом в урне. Я ж просто порядок восстановил, а так-то я смирный.
— Смирный, ага. Мухи не обидишь. Когда трезвый.
Словно в поддержку Лишаю со двора донеслось хорошо поставленное сопрано:
— Да здравствуют кабак, любовь и табак!
Виктор, сдерживая смех, покосился на Рауля Перо. Тот хмыкнул:
— Оперетта потешается над законом и порядком, месье Легри. У нас тут по соседству есть заведение, которое облюбовали для репетиций театральные труппы. С тех пор мы отправляем правосудие под музыку. Невольно вспомнишь вопрос Верлена: «Такая ли уж важная и серьезная штука жизнь?» Роже, — обратился он к Лишаю, — вести с тобой душеспасительные беседы бесполезно, я ограничусь тем, что конфискую у тебя нож и дам дружеский совет: не бузи, понял?
— А мои пуговицы? — спохватился Лишай. — Они у меня с портков все пуговицы потырили!
— Это послужит тебе уроком. Люсьен, проводите нашего санкюлота на улицу Департеман.
— Вы его не арестуете? — удивился Виктор.
— Зачем? Еще одна неделя в кутузке не превратит его в мальчика из церковного хора. А нашей энергии найдется более достойное применение, ведь жизнь коротка, надо многое успеть.
— Странный вы полицейский, — улыбнулся Виктор.
— Несомненно, сказывается влияние литературы, месье Легри. Позвольте пригласить вас отобедать. Велосипед можете оставить здесь под присмотром инспектора Гастона — он покидает эти стены только на ночь.
Они вдвоем пересекли двор и через потайную дверцу попали в заведение «Милан», где помощника комиссара как постоянного клиента всегда ждал столик за шторкой.
Зал был полон, посетители болтали и смеялись в клубах сигарного дыма. Виктор изучил написанное изящным почерком меню и заказал фрикандо.
— Отличный выбор, месье Легри, — одобрил Рауль Перо. — Весьма питательное и экономичное блюдо. Мне то же самое, мадам Милан, и кувшин вина.
За спиной Виктора в одиночестве сидел за столиком инспектор Корколь и читал газету.
— Не оборачивайтесь, месье Легри, — шепнул Перо. — Там мой давешний коллега, мы с ним на ножах.
— Отчего же?
— На службе новичков не любят, особенно когда сильна старая гвардия. Он метил на мое место. Сейчас у нас вооруженное перемирие… Месье Легри, а где находится та библиотека, в которой проводят экспертизу?
— На улице… Вот незадача, запамятовал. Наверное, вино виновато.
— Я слышал про вашего друга.
— Простите?
— Про переплетчика с улицы Месье-ле-Пренс. Шаваньяк и Жербекур, мои бывшие подчиненные из Шестого округа, были на пепелище.
— Да-да, бедный Пьер Андрези, это ужасно. Вы не в курсе, чем закончилось расследование? Инспектор Лекашер дал понять, что мог иметь место намеренный поджог.
— Неужели? Об этом я не знал. А как поживает ваш управляющий?
За спиной Виктора скрипнул стул. Инспектор Корколь поднялся и направился к стойке.
— Жозеф? Прекрасно. Заканчивает очередной роман-фельетон. — Виктор поднял голову, собираясь сделать глоток вина, и перехватил взгляд Корколя. Тот попрощался с хозяйкой и, напяливая мелону, неприветливо посмотрел на собеседника Рауля Перо. Его уход был похож на бегство.
Мадам Милан ликовала. Она не упустила ни слова из разговора помощника комиссара и безусого незнакомца. «Как его там назвал месье Перо? Леблан? Нет-нет, Легри. Красивый мужчина, почти как месье Даглан. Интересно, кто он такой?.. В любом случае месье Даглан может мною гордиться — сейчас я ему запишу… как он там выразился, месье Даглан? Ах да, „результаты моих тайных наблюдений“!»
На улице Люн Жозеф вдохнул восхитительный аромат сдобных булочек и поддался гастрономическому искушению — уплел пару за милую душу. В конце концов, как говорит месье Мори, «желудку — радость, мозгам — польза».
Большие бульвары встретили его гомонящей суетливой толпой, пришлось выписывать зигзаги с тротуара на мостовую, где то сбивались в кучу, то разъезжались бесчисленные экипажи: переполненные омнибусы, наемные кареты, двуколки, кабриолеты с откинутым навощенным верхом, шустрые фиакры. Жозеф обожал неистовую, бурлящую жизнью атмосферу столицы, ее кафе, кабаре, театры. Он шел и представлял себе прекрасное будущее: однажды по его роману-фельетону напишут пьесу и поставят ее на сцене, публика вмиг расхватает билеты, а литератор Пиньо присоединится к созвездию знаменитостей.
«„Кубок Туле“ с Сарой Бернар или Режан в роли Фриды фон Глокеншпиль… С кандидатом на роль мастифа Элевтерия будет потруднее, но тоже что-нибудь придумаем. В театре Гимназии — why not? О спектакле раструбят на всех углах, аншлаг последует за аншлагом, счастливые абоненты телефонной сети будут слушать избранные отрывки по театрофону, а клиентам дорогих отелей и особых клубов достаточно будет бросить монетку в волшебный ящик, чтобы насладиться лучшими репликами».
Жозеф вообразил себе месье Мори, ярого поборника технических новшеств конца века, с двумя телефонными рожками, прижатыми к ушам. Вот он одобрительно покачивает головой, слушая, как Элевтерий — а вдруг получится уговорить самого месье Коклена-младшего загримироваться собакой? — произносит поставленным голосом «гав» и «гррр»…
Насытившись булочками и собственными мечтами, Жозеф добрался до театра «Эшикье».
«На вид как-то не очень, — решил он, окинув взглядом фасад. — Пожалуй, не отдам сюда свою пьесу, разве что посулят золотые горы…»
Он пересек холл и постучал во внушительную дверь с табличкой «КОНСЬЕРЖ».
Из-за двери прозвучал неприветливый хриплый голос:
— Что там еще?
— Я принес текст и должен передать его из рук в руки.
Раздался скрежет, как будто по полу двигали что-то тяжелое, створка приоткрылась, и в щелке показался острый нос.
— Вам назначено?
— Разумеется. Я Жозеф Пиньо, автор «Кубка Туле», сенсационного романа-фельетона, который будет напечатан в «Пасс-парту», там же, где уже опубликовано «Странное дело о водосборах», произведение, примечательное во всех отношениях.
— С кем у вас встреча?
— С директором.
— Ничего не выйдет. Месье Леглантье с понедельника мертвее мертвого.
Нос убрался, дверь захлопнулась.
Озадаченный Жозеф подытожил беседу яростным «Хам!». Однако сведения удалось получить прелюбопытные. Фигляр и актеришка, упомянутый графиней де Салиньяк, уже не ответит за аферу с акциями «Амбрекса». Но вот естественной ли смертью он умер?..
В фойе появилась прелестная девушка. Она шмыгнула под портик, Жозеф пошел за ней и оказался на пороге зрительного зала в итальянском стиле. Здесь царил полумрак, только на сцене горели масляные лампы. Там, на подмостках, сбились в кучку особы обоих полов и что-то ожесточенно обсуждали на фоне декораций в духе века плаща и шпаги. В надежде остаться незамеченным Жозеф с непринужденным видом затесался в толпу. Но фокус не удался.
— Вы не из нашей труппы, — констатировал какой-то мужчина, ткнув в него пальцем.
— Я журналист, — не растерялся Жозеф. — Меня заинтересовала смерть вашего директора.
— Бедняга Леглантье впервые вызвал интерес у кого-то, кроме своих кредиторов, — буркнул помощник режиссера.
— И все-таки он был очень славный, — заявила миловидная молодая особа, которая и привела Жозефа в зал.
— А не могли бы вы, — подскочил он к ней, вооружившись блокнотом и карандашом, — поведать об этом поподробнее, мадемуазель?
— Меня зовут Андреа. Месье Леглантье предсказал, что я стану звездой!
— Несомненно, падающей, — фыркнула пышнотелая дама, — то есть падшей.
— Он говорил мне об амазонках и голубях! — гордо парировала Андреа.
— Имея в виду, что тебе прямая дорога в цирк Фернандо!
— Эжени, это тебе туда дорога, старая кляча!
— А ты девка подзаборная!
— Дамы, соблюдайте приличия! Почтите память месье Леглантье, все ж таки самоубийство требует большого мужества, хоть и вызвано глубочайшим отчаянием.
— Да уж, Эпернон, кому, как не тебе, рассуждать о мужестве!
— Так это было самоубийство? — вмешался Жозеф.
Тут все заговорили разом, бурно жестикулируя. Воспользовавшись суматохой, Жозеф увлек герцога д’Эпернона за кулису.
— Месье Леглантье и вправду покончил с собой?
Польщенный тем, что представитель прессы выбрал его главным источником информации, д’Эпернон зашептал:
— Между нами, Эдмон был по уши в долгах, но я никогда в жизни не поверил бы, что он способен наложить на себя руки. Он отдавал себя этому театру без остатка и, скажу вам по секрету, очень рассчитывал на мой успех на сцене.
— В долгах, вы сказали?
— Говорят, деньги на ремонт «Эшикье» были взяты под залог самого театра. Возможно, поэтому предсмертная записка Эдмона начинается строчкой из Лафонтена: «Раз с Обезьяной Леопард на ярмарке деньжонки добывали».
— Леопард? — сделал стойку Жозеф.
— Да-да, я тайком переписал его послание живым, там есть продолжение: «Разоренный, отчаявшийся, я покидаю эту клоаку. До скорой встречи, простофили. Э. Леглантье, непризнанный гений».Эх, все беды от денег, вернее, от их отсутствия. Кстати, был один престранный эпизод… Жак Ботелье чуть не заколол меня кинжалом, но на самом деле его удар предназначался Генриху Четвертому, то есть Леглантье. Хотите, покажу вам рану?
— Погодите, кто такой Ботелье?
— Равальяк. Его допрашивает полиция. Как, вы уже уходите? Эй, месье! Запишите мое имя: Жермен Миле, фамилия как у художника, только с одной «л»!
Когда Жозеф проходил мимо двери консьержа, его окликнули женским голоском:
— Господин журналист!
Андреа, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с колышащейся грудью, показалась ему чертовски привлекательной.
— Сударь, не знаю, что вам там наболтал Жермен… Он говорил про лысого дядьку, который ворвался к месье Леглантье незадолго до того, как тот умер? Я слышала, как они ссорились, так ора… кричали очень громко. Я уверена, что с этим плешивым дело нечисто. Если хотите знать мое мнение, наверняка это он виноват в смерти месье Леглантье. Равальяк, то есть Жак — безобидное создание, падает в обморок при виде паучка. Живет вдвоем с престарелой матерью. Если он не будет зарабатывать, что с ней станется? Нужно обязательно написать об этом в вашей газете!
— Вы в него влюблены?
— В кого? — растерялась Андреа.
— В Жака Ботелье.
— Вы шутите?! Просто нельзя же позволить полиции совершить беззаконие, Жак ни в чем не виноват! А я даже с директором не воспользовалась своим шансом. Нравилась ему очень-очень, но не ответила взаимностью, и месье Леглантье от этого ужасно страдал, ужасно… Эжени-то своего не упустила и рассказывала, что у него были и другие любовницы, одна постоянная — некая Аделаида Пайе, старуха лет тридцати пяти, у нее магазин модных товаров на площади Клиши.
— Спасибо, милая мадемуазель. Из вас получится прекрасная амазонка! — поклонился Жозеф, про себя добавив: «В обтягивающей тунике… Боже, какая сцена!»
— Леопард и акции «Амбрекса» — все завязано на эти два элемента, согласны, патрон?
Укрывшись в хранилище, подальше от Кэндзи, Виктор слушал отчет Жозефа о его визите в театр «Эшикье».
— Тот актер… э-э…
— Герцог д’Эпернон, патрон.
— Да-да, он сказал вам, что Леглантье не из тех, кто способен покончить с собой. Однако же господин директор до смерти надышался газом.
— Он был на мели и боялся скандала. Герцог де Фриуль, а нет никаких сомнений, что «лысый дядька» — это он, с актеришкой не церемонился. Мне так и сказали: Леглантье пригрозили арестом, судом и дуэлью… Вы думаете, это было убийство? Впрочем, почему нет? Господа из высшего света для того и носят белые перчатки, чтобы не видно было грязных рук. Убийство, замаскированное под самоубийство! И главное действующее лицо — герцог де Фриуль!
— Это преждевременный вывод.
— Но ведь все сходится, патрон! Леглантье принимает Фриуля, они ссорятся, Фриуль открывает газовый кран, печатает на машинке письмо и оставляет его в каретке, затем выходит и запирает дверь на ключ — всего делов! Леопардус — это он!
— И что же побудило его выбрать представителя семейства кошачьих в качестве творческого псевдонима?
— Наверное, кто-нибудь из его предков был фаворитом английского короля — Столетняя война и все такое… А, знаю! У него поместье на юго-западе. Бьюсь об заклад, на гербе Фриуля стая шествующих леопардов или леопардовых львов — я видел таких в геральдическом справочнике.
— Ваша аргументация несколько замысловата, Жозеф… Вы полагаете, что после того как Фриуль открыл кран, Леглантье преспокойно улегся ждать наступления удушья?
— Успокоить и уложить его мог хороший удар по кумполу, патрон.
— Не исключено. Ваша версия могла бы стать основой сюжета увлекательного романа-фельетона, но к сожалению, герцог де Фриуль не обладает ни интеллектом, ни смелостью, необходимыми преступнику. То есть к счастью.
— Вы недооцениваете этих аристократишек, которые кичатся частицами при фамилиях, патрон.
— Скажем откровенно, у фей, собравшихся на совет над колыбелью Фриуля, мало что осталось для него в мешке с подарками: пресловутая частица к фамилии и немного деньжат, вот, собственно, и всё. Нет, Жозеф, наш кузен Леопардус — личность выдающаяся.
— Ладно, изменим сюжет. Леглантье затеял мошенничество с фальшивыми акциями, убрал одного из сообщников — Леопольда Гранжана, эмальера, а затем покончил с собой, потому что его махинацию разоблачили.
— А как в вашу историю вписывается намеренный поджог мастерской Пьера Андрези? И кто теперь леопард? Нет, и эта версия никуда не годится.
— Перестаньте меня критиковать, патрон! — возмутился Жозеф. — А сами-то вы что-нибудь можете добавить к тому, что нам уже известно?
— Черт, опаздываю, — спохватился Виктор. — Я сегодня веду Таша на концерт. Завтра утром мы с вами вместе наведаемся к Аделаиде Пайе — надеюсь, удастся что-нибудь выведать у нее про бывшего любовника. Идите вперед, я за вами.
— Ну ясно, это ж вы капитан корабля, — проворчал Жозеф, не скрывая удовлетворения от того, что сумел уесть патрона.
«В субботу схожу на улицу Месье-ле-Пренс — гарсон Фюльбера вернется на работу и наверняка сможет назвать мне адрес, по которому он доставлял вино для Гюстава», — утешил себя Виктор.
Жозеф выбрался из подвала первым и нос к носу столкнулся с Кэндзи.
— Если ваше тайное моление в катакомбах закончено, позвольте передать вам дежурство в лавке, — сухо сказал японец. — Вы ужинаете здесь.
— Как это здесь, патрон?
— Вы что, забыли? Вам надлежит вычистить переплеты томов Бальзака и Дидро и выставить их в витрине. Об этом было условлено еще две недели назад. Ваша матушка сейчас жарит помидоры в сметане со шпинатом, она покормит вас за конторкой. Всего хорошего.
— Но я не люблю шпинат! Шпинат — гадость! — в отчаянии воскликнул Жозеф.
— Ты не прав, котеночек, — строго заявила Эфросинья с верхней ступеньки винтовой лестницы. — Шпинат улучшает пищеварение!
Четверг 20 июля
Кэндзи, сидя в фиакре, катившем к Национальной библиотеке, мысленно поздравил себя с тем, что обет воздержания наконец-то нарушен. Ночь, проведенная с Эдокси, восстановила правильную циркуляцию его жизненной энергии, а целое блюдо даров моря и бокал хорошего белого вина в «Прюнье» на улице Дюфо подкрепили силы. Прикрыв глаза, японец сосредоточился на ощущениях, позволив мыслям бежать своим чередом. Он выполнял это упражнение всякий раз, когда внешние обстоятельства не требовали внимания.
Фиакр остановился на улице Ришелье, и Кэндзи вернулся к действительности.
Справа от ниши библиотекаря в читальном зале отдела восточных рукописей, на том самом месте, которое описало ему визгливое существо с агатовыми глазами, обнаружился еще один примечательный персонаж. Армянин в рубахе без воротника с широкими рукавами, в турецких шароварах и зеленой скуфейке мирно спал, обложившись десятком фолиантов. При этом он нежно обнимал толстенный том, на котором покоилась его щека. И были основания полагать, что означенный том может оказаться искомым манускриптом. По счастливой случайности, соседний стул оказался свободным. Впрочем, в душном зале было мало народу — большинство парижан предпочитали спасаться от жары где-нибудь на природе. Кэндзи поспешно выдернул наугад каталожный ящик, выбрал первую попавшуюся карточку, заполнил бланк заказа, вписав название книги и номер стула, который намерен занять, вручил бланк библиотекарю и расположился рядом с Арамом Казангяном.
Армянин медленно поднял голову, обратив к Кэндзи меланхолическую физиономию с импозантными черными усами и роскошной бородой, окинул японца подозрительным взглядом и передвинул крепостной вал из книг так, чтобы невозможно было рассмотреть том, служивший ему подушкой. Заслонив рукой тетрадку, он принялся делать выписки, настороженно кося глазом в сторону соседа.
Кэндзи, зная, что за ним наблюдают, снял очки и прилежно протер стекла. Он как раз раздумывал о том, как бы завязать диалог с армянином, когда тот шепнул ему:
— Милостивый государь, вы подвергаете себя преужасной опасности.
Кэндзи с тревогой уставился на предсказателя, решив, что сейчас услышит страшную тайну, касающуюся персидского манускрипта.
— Неужели?
— Если в ближайшее время вы не откажетесь от гибельной привычки, вас одолеет смертельный недуг. Сжатие кровеносных сосудов может повлечь за собой окклюзию артерии, сердце, лишенное живительных соков, замедлит биение и вскоре остановится.
— Не понял, о какой привычке вы говорите…
— О привычке носить галстук.
Кэндзи улучил было момент, чтобы взглянуть на манускрипт, но армянин, оторвавшийся на мгновение от своего сокровища, опять сжал объятия, так что увидеть ничего не удалось.
«Еще один псих, везет же мне», — подумал японец. В этот момент библиотекарь выложил перед ним заказанную книгу ин-октаво.
— Увлекаетесь Африкой? — все так же шепотом осведомился Казангян.
— Не слишком.
— В таком случае зачем вам сочинение Стэнли «Through the Dark Continent»?
— Я исследую истоки Нила. А каков предмет ваших интересов?
Арам Казангян некоторое время молча взирал на него, покусывая кончик пера, и наконец зловеще произнес:
— Если кто-нибудь спросит вас о предмете моих интересов — ни в чем не признавайтесь.
Кэндзи со вздохом поднялся и направился к нише библиотекаря, сделав по пути еще одну попытку разглядеть через плечо армянина, что тот читает. Но Арам Казангян навалился на книгу всей грудью.
— Вы не могли бы сказать мне название манускрипта — а у меня есть основания полагать, что это именно манускрипт, — заказанного вон тем блаженным господином? — спросил японец у библиотекаря.
— Тише!
Несколько голов вскинулись над столом, взгляды устремились на Кэндзи — он говорил слишком громко.
— Прошу прощения, это приватная информация, — развел руками служитель. — Месье Казангян посещает наши залы уже двадцать пять лет. Для нас большая честь, что столь авторитетный филолог трудится над созданием фарси-французского словаря в этих стенах, и хранители в стремлении помочь ему полагают своим долгом по мере сил обогащать фонды арабскими и персидскими рукописями. К сожалению, пока нам еще далеко до библиотек Мекки и Константинополя!
— Но вы хотя бы позволите мне взглянуть одним глазком на этот драгоценный раритет, когда месье Казангян вернет его вам в конце дня? Я сам специалист по суфизму.
— И по Африке?
— Одно не исключает другого.
— Месье Казангян всегда покидает зал в момент закрытия библиотеки и резервирует на завтра те сочинения, с которыми работает сегодня.
— Но это же, в конце концов, не его собственность! — не сдержался Кэндзи.
— Тише, милостивый государь! Пожалуйста, постарайтесь не повышать голос.
Кэндзи временно сдался и отступил к своему месту за столом. Весь следующий час он посвятил измышлению и претворению в жизнь военных хитростей, призванных открыть ему доступ к манускрипту. Он ронял карандаш под стул армянина, просил одолжить ему ластик, садился под хитрым углом, заставляя авторитетного филолога перестраивать крепостные сооружения из фолиантов на подступах к сокровищу. Всё тщетно. Сосед мужественно и ловко держал осаду.
Окончательно капитулировав, Кэндзи изучил маршрут путешественника Стэнли, исходившего африканский континент по стопам доктора Ливингстона, потом помечтал о новой встрече с прелестной Эдокси. Между тем стрелка на больших настенных часах исправно отмеряла минуты. Когда сровнялось шесть, японец вскочил с целью завладеть манускриптом или хотя бы взглянуть на него под предлогом помощи, однако Арам Казангян с ловкостью фокусника засунул предмет посягательств между томами энциклопедии и, отринув дружескую руку, отдуваясь и пошатываясь, с триумфальным видом поволок гору книг сдавать библиотекарю.
Кэндзи проводил его взглядом и, нехорошо прищурившись, мысленно послал в согбенную спину вызов. «Еще посмотрим, кто кого», — сказал он себе.
— Терпеть не могу здоровенные статуи с задранными руками, — поделился мнением Жозеф, указав на монумент, прославляющий героизм генерала Монсе.
Виктор, шагая со своим управляющим по площади Клиши, рассматривал гигантскую афишу: на ней господин в костюме колониста, отвесив челюсть от восторга, пялился на восточный ковер, который демонстрировал ему араб, стоя рядом с верблюдом. Тот же дом был украшен вывеской, вдохновленной работами Шере, — на ней дама в кружевах попирала ножкой могильную плиту с огненно-красной надписью:
НА МОГИЛЕ ЗАВИСТНИКОВ
Лавочка самых модных товаров
Магазин Аделаиды Пайе, скромно именующий себя «лавочкой», мог, однако, похвастаться холлом, куда свет проникал через витражный купол, и двумя этажами. На первом, отведенном нижнему белью, тканям и товарам парижского производства, хозяйка командовала двумя продавщицами. На второй вела угловая лестница — там приветливый управляющий принимал покупательниц, желавших украсить наряды бархатными цветами, перьями и — что считалось наивысшим шиком — лисьими хвостами или пелеринами из меха куницы.
Приторная коммерческая улыбка, с которой мадам Пайе встретила двух посетителей, мгновенно сменилась ледяной миной, как только Виктор изложил цель визита:
— Мы репортеры из «Пасс-парту», нам поручено составить литературный портрет покончившего с собой директора театра «Эшикье». Он был вашим близким другом?
— Какая бестактность! — Аделаида Пайе смерила его неприязненным взглядом каре-зеленых глаз. — Похоже, уважение к чужой личной жизни окончательно вышло из моды. Имейте совесть, господа, избавьте меня от подобных разговоров в присутствии клиенток.
Клиентки, увлеченно ощупывавшие ткани и разглядывавшие фасоны, сделали вид, что ничего не слышали. Одна продавщица отмеряла отрез шелка по медной линейке, подвешенной к потолку, и была всецело поглощена этим занятием, вторая охнула:
— Месье Эдмон покончил с собой?! Мадам, но это невозможно!
— Возможно, Камилла. Более того, это установленный факт. Вчера вечером мне протелефонировал месье Мион и все рассказал.
— Ах, мадам, представляю, как вам сейчас тяжело! Мои соболезнования.
— Спасибо, Камилла. Идите же помогите бедной Лизе. Знаю я этих занудных дамочек — заставят вас отмерить двадцать метров парчи, а потом купят тридцать сантиметров люстрина.
— Вы прекрасно держитесь, мадам, — заметил Виктор, — очень достойно переносите горе…
Аделаида Пайе воззрилась на него с подозрением, но, не увидев признаков иронии, заключила, что ремарка была искренней, и, промокнув платочком глаза, скорбно поправила шиньон.
— Какой смысл биться в истерике, ведь это не вернет Эдмона. С тех пор как месье Пайе задавила грудная жаба, я присоединилась к армии вдов и вынуждена сражаться за место под солнцем. Эдмон меня морально поддерживал — увы, это всё, на что он был способен. Этот скупердяй искал моего общества только ради забавы. Знаете, что он имел наглость подарить мне два месяца назад? Контрамарку на место в десятом ряду «Фоли-Бержер»! Вообразите себе, как я там себя чувствовала среди всяких подозрительных типов, любителей полуголых танцовщиц! И подумать только — недавно он изыскал средства на реставрацию театра «Эшикье», вот-вот должен был зажить на широкую ногу. Я рассчитывала получить всё, что он задолжал мне перед нашим окончательным разрывом, но теперь можно поставить на этих деньгах крест!
— Месье Леглантье когда-нибудь упоминал при вас Леопольда Гранжана и Пьера Андрези? — спросил Виктор.
— Думаете, он со мной откровенничал? — горько усмехнулась Аделаида Пайе. — По воскресеньям Эдмон водил меня в ресторан поесть устриц, затем мы поднимались к нему в квартиру, и всё, с чем я оттуда уходила, — это ломота в костях от жесткой постели. Я к его делишкам не имею никакого отношения. И вообще мы расстались прошлым месяцем. Сегодня у нас двадцатое число? Ну вот, почти круглая дата. Да здравствует свобода! Господа, дорогу к выходу найдете сами. — С тем мадам и покинула «репортеров», устремившись к потенциальной покупательнице, которая в экстазе замерла перед композицией из нежно-голубого платья, шарфа, художественно завязанного на спинке стула, и нескольких зонтиков. — Это курортный зонтик, мадам. Только представьте себя на берегу моря с этой роскошью — вишневый атлас, по краю незабудки и бахрома, просто шик!
— Да уж, всех чаек распугать можно, — буркнул Жозеф.
— Идемте, не будем терять здесь время, — поторопил его Виктор.
На пути к выходу их толкнула женщина, тащившая за собой рыдающего ребенка, и стремительно покинула магазин. Жозеф при этом заметил торчавший у мальчика из-под курточки мех и сказал об этом продавщице Камилле. Та заполошно бросилась на улицу. Вернулась она через пару минут, раскрасневшаяся, гордо потрясая меховой муфтой:
— Ну надо же, сибирскую белку украсть хотели! Мадам, благодаря этому господину я поймала воровку, которая вынесла мех с помощью мальчишки, — пояснила она хозяйке. — Воровка с отродьем сбежала, но я спасла товар.
Клиентки и продавщицы наперебой закудахтали.
— Как не стыдно использовать ребенка в таком гнусном деле! Мамаша прячет добычу под одежду малыша, щиплет его нещадно — он в слезы, и оба наутек! — покачала головой Камилла.
— А вспомни про парочки, которые глаза отводят! — поддержала ее Лиза. — Одна требует показать ей какой-нибудь товар с самой верхней полки, и пока ты лезешь за ним на стремянку, вторая обчищает лавку!
— А фокусницы в хитрых башмаках? Роняют дорогое кружево, наступают на него и уносят на подошве! — подхватила Камилла.
— И это никогда не кончится, — вздохнула Аделаида Пайе. — Все нас обкрадывают — государство, посредники, частные лица. А вероломные конкуренты и вовсе по миру норовят пустить. Ну как, скажите на милость, нам выстоять против «Дворца труженика», если там на шести тысячах квадратных метров торговой площади продается всё — модные товары, мебель в кредит, даже молоко по шестьдесят сантимов за литр! Господа, премногим вам обязана.
Она провела Виктора и Жозефа на второй этаж, где немедленно устроила разнос управляющему за нерадивость, после чего уединилась с гостями в примерочном салоне.
— В своем рассказе об Эдмоне я утаила некоторые детали. Вы оказали мне услугу — долг платежом красен. Только пообещайте, что не будете ссылаться на меня как на источник сведений, мне лишние неприятности ни к чему.
— Даю слово, — наклонил голову Виктор.
— Раз в две недели по воскресеньям я принимала Эдмона у себя. Месяц назад, восемнадцатого июня, когда он пришел, я заявила, что порву с ним, если не вернет мне десять тысяч франков. Эдмон поклялся собственной жизнью — кстати, это не принесло ему удачи, — что полностью возместит долг в четверг. Прекрасный был артист, да… Поэтому я сказала себе: «Тут дело нечисто!» — и решила за ним проследить. Далеко он не ушел — на улице Фобур-Монмартр завернул в пивную «Мюллер». Через стекло витрины я видела, как он подсел за столик к какому-то типу и тот передал ему большую коробку из-под печенья. Коробку Эдмон открывать не стал, а тип сразу же удалился. «Опять эти его махинации», — сказала я себе. Однако в четверг он мне вернул пусть и не весь долг, но половину суммы банкнотами, а вторую предложил взять акциями. Само собой, я отказалась. Вот, господа, теперь всё.
— А что это были за акции? — спросил Виктор.
— Анонимного общества «Амбрекс».
— Вы не могли бы описать человека, с которым месье Леглантье встречался в пивной «Мюллер»?
— Крайне непривлекательный мужчина лет пятидесяти с небольшим, безвкусно одетый, в какой-то ужасной клетчатой мелоне. Рост ниже среднего, брюшко. В общем, таких пошлых типов на улице пруд пруди.
— Вы очень наблюдательны, дорогая мадам.
— Это у меня профессиональное.
Когда они спустились на первый этаж, потенциальная покупательница уже мертвой хваткой вцепилась в вишневый зонтик и жадно ощупывала купальную шапочку с кисточками.
На авеню Клиши Виктор и Жозеф в задумчивости прошли мимо ресторана «Папаша Латюиль». Виктор шагал, опустив голову, глядя себе под ноги, будто хотел отыскать там ответы на вопросы. Вдруг он резко остановился — вспомнил услышанное от Кэндзи описание человека, который продал книготорговцу Белкиншу восточный манускрипт без титульного листа. Низенький, полный, старше пятидесяти… Уж не тот ли это пошлый тип из пивной «Мюллер»? Если так, вот оно, звено между Пьером Андрези и Эдмоном Леглантье!
Он поделился своим открытием с Жозефом, и тот почему-то сразу надулся:
— Странное дело, патрон. Есть подозрение, что вы мне не доверяете. Как-то все время держите меня в стороне от расследования. Не знаете, отчего мне так кажется?
— Не выдумывайте, Жозеф.
Они пошли обратно и свернули налево.
— Ага, тогда почему вы и слова мне не сказали об изысканиях месье Мори? Я тут у вас не пришей кобыле хвост, пятое колесо в телеге, жалкий управляющий, чего уж там — презренный илот! А если вы не станете делиться со мной сведениями, как мы будем вести расследование, а?
— Ну забыл я вам сказать, из головы вылетело.
— С каких это пор вы страдаете провалами в памяти?
— Но сейчас-то вы в курсе всех дел, верно? Изыскания месье Мори пока ни к чему не привели. Можно только предположить, что либо наш манускрипт чудесным образом уцелел в пламени пожара, либо… кто-то устроил пожар ради того, чтобы им завладеть.
— Да этот манускрипт стоит всего-то полторы тысячи франков!
— Знание человеческой природы подсказывает нам, что преступления совершают и ради меньшего.
— Все равно не сходится… Минутку, к чему вы клоните, патрон? Пьер Андрези никогда бы… Нет, патрон, вы заблуждаетесь! — Жозеф подобрал камешек и в сердцах кинул его за металлическую ограду кладбища Монмартр. «Однако месье Легри, похоже, не так уж далек от истины, — подумал он. — Сначала Айрис упала с пьедестала, а теперь вот месье Андрези…»
— Еще рано, — сменил тему Виктор, которому тоже не нравилась мысль о том, что переплетчик мог продать доверенный ему манускрипт. — Наведаюсь-ка я в редакцию «Пасс-парту». Уверен, что при определенной настойчивости мне удастся раздобыть у них сведения об убийстве эмальера.
— Ну, они не так уж много знают.
— У них должно быть имя и описание человека, видевшего убийцу.
— А как же я? Опять меня бросаете? Полагаю, мне придется до ночи прозябать на улице Сен-Пер? — Жозеф мрачно уставился на унылые аллеи некрополя, где покоились останки его любимых писателей — Стендаля и Мюрже. «Жизнь — мышеловка, любовь — мираж, клятвы патрона — сущий обман», — сказал он себе.
— Так уж и прозябать, Жозеф? Куда подевался ваш хваленый оптимизм? И вовсе я вас не бросаю. Просто нам с моим давним приятелем Антоненом Клюзелем сподручней будет побеседовать наедине. И потом, месье Мори прогневается, если кто-нибудь из нас с вами не останется на хозяйстве.
— Стало быть, принести себя в жертву богу гнева придется мне. Так уж и быть, патрон, только не забудьте, что я стоял у истоков этого расследования!
— Вот о чем я забыл, так это прихватить велосипед, Жозеф. Какая досада… — Виктор выгреб из кармана горсть мелочи. — Давайте-ка разделим по-братски, тут нам обоим хватит на фиакр.
…На проезде Жуфруа движение то и дело стопорилось из-за сновавших с тротуара на тротуар прохожих. Когда Виктор добрался наконец до здания редакции «Пасс-парту» на улице Гранж-Бательер, он задыхался в равной степени от жары и нетерпения. В лихорадочной суете, царившей в редакции, никто не обратил на него внимания, и он беспрепятственно проследовал к кабинету директора. Даже стучать не пришлось — Виктор пристроился в след печатнику, который принес гранки на утверждение, и проник внутрь. Антонен Клюзель, сидя на краю стола, обвел карандашом несколько свежеотпечатанных строчек, что-то вычеркнул и вписал. В углу фигуристая секретарша колотила по клавиатуре пишущей машинки. Когда печатник удалился, Антонен Клюзель заметил наконец Виктора:
— Друг мой, какая удача, вы очень кстати! Если не ошибаюсь, вы заядлый велосипедист? Элали, козочка моя, оторвись уже от машинки, обернись газелью и умчись за горизонт — нам с месье Легри надо посекретничать.
Секретарша с недовольным видом вышла, хлопнув за собой дверью.
— Очаровательная крошка, — сообщил Виктору Антонен Клюзель, кивнув на дверь. — Я даже подумывал на ней жениться, но, как говаривал Альфред Капю, «ничто так не разъединяет влюбленных, как брачные узы»! Впрочем, перейдем к делу. Умоляю помочь мне: я провожу опрос. Вам ведь уже известно, что двадцать восьмого апреля введен новый велосипедный налог? — Он схватил лист бумаги и прочитал вслух: — «Десять франков с велосипеда плюс пять сантимов с франка. Взнос, включающий в себя означенные пять сантимов, увеличивается на три сантима с франка». Заметьте, это касается большинства наших читателей, ежегодный валовый сбор составит один миллион девятьсот сорок пять тысяч семьсот франков со ста восьмидесяти тысяч велосипедов. Что вы, истинный спортсмен, об этом думаете?
— Что пора ввести налог на ноги. Только представьте себе, какой денежный поток затопит Министерство финансов, если взимать по одному су с каждой пятки.
Антонен Клюзель потер подбородок:
— Какая жалость, что вы не приняли мое предложение о сотрудничестве! У меня страшная недостача в остроумцах. Нанял тут двух новых репортеров — так их статьи полнейшая безвкусица, пресны и скучны. Знаете, я собираюсь переориентировать газету — поменьше полемических материалов, побольше отчетов о расследованиях и интервью. Подумываю даже возобновить доброе начинание моего предшественника, который привлекал читателей рубрикой «Неделя с…» во времена Всемирной выставки восемьдесят девятого года.
— Не могу одобрить эту идею, — поморщился Виктор. — Меня не прельщает возможность внимать наставлениям неизвестно кого неизвестно в чем. Кто только ни проповедует — министры, убийцы, комедианты, священники, военные. И что самое прискорбное — их заставляют высказываться на темы, в которых они ничего не смыслят. Священники критикуют театр, актеры разносят армию, убийцы учат милосердию, а министры рассуждают про условия труда рабочих. Разнообразие предметов немыслимое: опера, преступления, рыбалка, вакцинация, бессмертие души, война, корсеты — всё годится на то, чтобы заполнить газетные колонки!
— Какое красноречие, какая страсть! Вы заслужили стаканчик Кюрасао. А я, с вашего позволения, побалую себя еще и сигарой. — Антонен Клюзель налил ликер в две рюмки и закурил. — Вы поразительно точно подметили уловки современной прессы. Однако происходят события, складываются определенные ситуации, и общественность должна на них как-то реагировать, по крайней мере задаваться вопросами. Если же она остается пассивной, наша задача — вывести ее из летаргического сна. Потому для разжигания интереса мы выбираем людей не по степени компетентности, а по уровню их известности широкой публике. И прославленные мадам и месье Имярек уже давно не выставляют за дверь настырных журналистов, норовящих задать им заковыристые или нескромные вопросы, — наоборот, журналистов принимают как дорогих гостей и всячески поощряют их стремление описать в подробностях не только образ мыслей хозяев, но и обстановку в доме: занавески, столы, бронзовые статуи и прочие приятности декора. Как видите, друг мой, нынешние нравы благоприятствуют срыванию покровов — во всех смыслах этой фразы. Кто не мечтает увидеть свое имя на газетной полосе?
— Например, свидетель убийства Леопольда Гранжана. Я тщетно искал его имя в «Пасс-парту».
— О, кажется, кто-то затеял расследование? Берегитесь — инспектор Лекашер не замедлит выпустить когти… А что имени свидетеля не нашли — вполне объяснимо. Предать это имя гласности — значит подвергнуть смертельному риску жизнь его владельца. К тому же я лично писал репортаж о том деле, а что вездесущий Вирус, сиречь ваш покорный слуга, терпеть не может, так это нарушать слово. Столь низко он еще не пал. Впрочем, могу сообщить вам по секрету одну подробность: свидетель — женщина.
— А адрес месье Гранжана вам известен?
— Ваше любопытство не имеет границ, друг мой! В какую передрягу вы опять намерены влезть? Не должен я вам этого говорить, однако ничего не могу с собой поделать: двадцать девять бис, улица Буле.
Виктор залпом выпил Кюрасао и собирался откланяться, но вспомнил еще об одном деле:
— Есть новости по поводу самоубийства Эдмона Леглантье? Возможно, он оставил предсмертную записку с объяснением?
— Об этом не слышал. Однако, друг мой, поле ваших интересов неохватно. А упомянутое самоубийство, если хотите знать, чрезвычайно напоминает убийство. Вашего Леглантье аккуратно приложили чем-то тяжелым, перед тем как пустить газ. Полиция задержала актера из его труппы, некоего Жака Ботелье, но у него есть алиби: в момент смерти директора театра он в костюме Равальяка дожидался явления Генриха Четвертого в компании своих ряженых собратьев по цеху. Зато герцог де Фриуль — не к ночи будет помянут — влип по самое некуда. От ареста его спасло только благородное происхождение. Сам он категорически отрицает, что оглушил и запер месье Леглантье наедине с газом, и надеюсь, вас не удивит, если Вирус, ваш покорный слуга, не позволит себе усомниться в честности одного из главных акционеров газеты…
