ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вторник 18 июля
Виктор пребывал в отвратительном настроении. Он злился на Таша и Жозефа, которые вероломно подселили к нему котенка, да еще блохастого. В два часа ночи Кошка разбудила его пронзительным мяуканьем. Этого ей показалось мало, и она яростно заскреблась в дверь.
— Впусти ее, — сонно посоветовала Таша.
— А можно, я ее запру в мастерской?
— Чтобы она разодрала в клочья мои картины?
Пришлось встать и впустить.
Кошка немедленно устроилась между ними на подушках, выразив свой восторг громким тарахтением. В итоге Виктору удалось заснуть только к рассвету — до этого он ворочался с боку на бок и тщетно закрывал голову подушкой, недоумевая, как такая маленькая тварь может производить столько шума.
Теперь он, невыспавшийся, с покрасневшими глазами, гнал велосипед по улице Месье-ле-Пренс. Ни вчера, ни позавчера ничего любопытного здесь обнаружить не удалось. Но на третий раз ему повезло. Из дома с изразцами, когда он проезжал мимо, выскочила простоволосая женщина и накинулась на мальчугана, который самозабвенно копался в куче конского навоза посреди мостовой. Выслушав крики, звук подзатыльников и опять крики, Виктор получил возможность задать дежурный вопрос:
— Простите, что беспокою, вы случайно не слышали взрыва перед тем, как загорелась мастерская месье Андрези, переплетчика?
Женщина замерла, вцепившись в мальчугана, который яростно отбивался.
— Догадались, значит? Ну да, так громыхнуло, что я с перепугу кастрюлю молока из рук выпустила — хорошо хоть, оно остыть успело. Бедный мсье Андрези, такой милый, услужливый мужчина, всегда соглашался присмотреть за моим сорванцом. — Она вдруг осознала, какой опасности избежал ее отпрыск, и прижала его к себе.
— У переплетчика было много друзей?
— Что вы, он был не очень-то общительный. Но в последнее время к нему часто заглядывал такой толстенький улыбчивый господин. Они вместе обедали в кафе «У Фюльбера», там, на углу улицы.
В этот момент мальчуган извернулся, и ему удалось вырваться. Мамаша бросилась вдогонку, поймала беглеца и, забыв о своем недавнем порыве нежности, посулила ему хорошую трепку, если не прекратит безобразничать.
Перед входом в кафе «У Фюльбера» на доске, водруженной на козлы, были расставлены стаканы и кувшины с розоватой жидкостью. Грифельная табличка извещала:
Десять сантимов за порцию гренадина!
Сонная девочка-подросток, присматривавшая вполглаза за хозяйством, увидев Виктора, вяло предложила:
— Это, не угодно освежиться? Колотый лед есть.
— Эй, Мари-Луиза, такой продукт надо от души втюхивать, а то все думают, ты снотворное продаешь! — раздался молодой голос из зала кафе. Другие посетители засмеялись.
Виктор подошел к стойке, у которой рядком расположились завсегдатаи.
— Твоя егоза, может, и небольшого ума деваха, зато смазливая, без мужа не останется, — подмигнул хозяину заведения парень в тужурке дорожной службы.
— Ты, это, Арсен, не зарывайся, не то мой сапог познакомится с твоим задом, — буркнул бочкообразный хозяин и поставил перед одним из посетителей кружку пива, сердито смахнув с нее пену. — А вы чего изволите? — неприветливо обратился он к Виктору.
— Вермут с ликером из черной смородины, пожалуйста, — сказал Виктор. — Я разыскиваю знакомых Пьера Андрези. Мне сказали, он иногда обедал у вас в компании с другом.
— Верно вам сказали. Каждое первое воскресенье месяца заказывали столик, вон тот, у витрины. Они были знакомы уйму времени, оба сражались на той грязной войне… Да, такая трагедия…
Посетитель, читавший газету неподалеку, поднял голову, прислушиваясь к разговору.
— А имя этого друга вы не знаете? — спросил Виктор.
— Мсье Андрези называл его Гюставом. Он живет где-то в районе Шапель, на улице… э-э… Вам официанта моего спросить надо, только он в отпуске до двадцать второго, свадьба у него. В прошлом году он доставлял мсье Гюставу ящик красного вина в подарок от мсье Пьера. Отличное вино, знаете ли, прямо с виноградника, без дураков! У меня брательник — виноградарь в Жиронде, от него получаю. Да вот, попробуйте, всяко получше вашего вермута будет! — Хозяин до краев наполнил бокал рубиновой жидкостью.
Заслышав мелодичное бульканье, завсегдатаи навострили уши. Читатель даже сложил газету, чтобы понаблюдать за дегустацией — результатом невиданной щедрости месье Фюльбера.
Виктор сделал глоток и поцокал языком.
— Терпкое, с фруктовым ароматом, насыщенный букет… Мои комплименты вашему брату.
— Представьте себе, он с женой гостил в городе две недели назад, я послал к ним Мари-Луизу отнести касуле, а она, раззява, упала по дороге, и горшок разбился…
— Во-во, его дочурка еще и под ноги не смотрит.
— Арсен! Последнее предупреждение: заткнись или я тебя выставлю вон! Поговорить с человеком спокойно не дадут… О чем бишь я?.. А, да. Когда люди часто сюда заходят, к ним привыкаешь, знаете ли. И если с кем случается такое вот, как с мсье Андрези, сразу понимаешь, что жизнь-то уже под уклон свернула, самому, это, недолго небо коптить.
— Ну ты философ, Фюльбер, — одобрительно покивал человек с газетой.
— Да уж, станешь тут… Они оба были холостяками. А у холостяков какие радости? Пропустить стаканчик с другом — и все дела. Да что это я о мсье Гюставе в прошедшем-то времени? Он ведь жив-живехонек.
— Вы его видели после пожара? — спросил Виктор.
— О, он был потрясен. Пришел сюда узнать подробности и с горя употребил три стопаря бормотухи, — покачал головой Фюльбер, вытирая стойку.
Виктор поблагодарил за рассказ и вышел из кафе. За ним последовал человек, читавший газету:
— Милостивый государь, вы, часом, не из клиентов месье Андрези будете?
— Да, я книготорговец, регулярно отдавал ему в переплет манускрипты.
— Я так и думал! У вас еще есть компаньон — если не ошибаюсь, китаец?
— Японец.
— Да-да, а вашего управляющего зовут Жозеф Пиньо, он печатал в «Пасс-парту» роман с продолжением. Я залпом прочитал все выпуски — очень жизненно, очень. И еще я наслышан о ваших подвигах — ну, об участии в расследовании того криминального дела. Столько шума было! Вы тогда даже чуть не погибли…
— Вы прекрасно осведомлены.
— Мы с месье Андрези внимательно следили за расследованием. Так волнительно — встретить человека, который раскрыл преступление под носом у полиции! Вообще-то я пошел за вами, потому что мне нужен совет. У месье Андрези не было семьи, и теперь я не знаю, что делать с его часами. Я часовщик — починка, продажа. Месье Андрези просил привести в порядок его карманные часы, они зимой остановились, и всё — ни туда ни сюда, а он ими чрезвычайно дорожил. Так что же мне с ними делать? Оставить у себя или отдать фликам, как думаете? — Он посмотрел на небо. — Глядите-ка, опять дождь собирается, давайте зайдем ко мне в лавку, это в двух шагах.
Плохо освещенный магазинчик на излете улицы был населен причудливыми тварями, которые, разбежавшись по стенам, стрекотали, будто глодали дерево, каждая в своем ритме. В полумраке Виктор различал бесчисленные маятники, круглые циферблаты, кукушкины домики, напольные часы — ими было занято все пространство. От сарабанды, исполняемой множеством стрелок, закружилась голова.
— Слышите, какой оркестр? — тихо сказал часовщик. — Время неустанно шепчет мне в уши, что секунды бегут, жизнь убывает. Как говаривал папаша Ламартин: «О время, не лети! Куда, куда стремится часов твоих побег?». Так, куда я их задевал?.. А, вот они. На крышке есть надпись, подойдите к окну, там посветлее.
Виктор поднес луковку часов к свету и прочитал полустертую гравировку:
САКРОВИР
ДА ЗДРАВСТВУЕТ К…
— «Да здравствует» — что?
— «Корпус», «казарма» — не знаю, — пожал плечами часовщик. — Так как же? Если я отнесу их в комиссариат, придется заполнить уйму бланков — подумать страшно.
— Давайте, я оставлю вам расписку и сам улажу это дело. Уверен, месье Андрези был бы доволен, узнав, что его часы попали к тому, кого он считал своим другом, — к месье Мори.
— Ах, милостивый государь, вы меня очень выручили! Я счастлив, что все будет именно так.
Прежде чем оседлать велосипед, который дожидался его, пристегнутый цепочкой к фонарному столбу, Виктор записал в блокноте: «Приятель переплетчика: имя Гюстав, живет в районе Шапель. Зайти 22-го к Фюльберу, поговорить с гарсоном — точный адрес Гюстава».
Он поехал в сторону Люксембургского сада. Припекало так, что рубашка вымокла от пота. Вдруг вспомнились оплавленные карманные часы, виденные им в кабинете инспектора Лекашера среди вещей из переплетной мастерской. На фоне стилизованной маргаритки на крышке была выгравирована дарственная надпись, не оставляющая сомнений в принадлежности тех часов:
П… от его …ы
«„П“ — несомненно первая буква имени „Пьер“. А вот „…ы“? Кажется, Пьер Андрези не был женат…»
Озадаченный Виктор свернул на улицу Медичи, идущую под уклон, и, не крутя педали, насладился скоростным спуском и бьющим в лицо ветром, который его немного освежил. За садовой оградой на скамейках спали клошары.
«Двое часов? В общем-то, ничего странного — пока часовщик чинил первые, переплетчик носил с собой вторые».
Он притормозил и вырулил на улицу Суфло. На тротуаре валялась собака, чуть живая от жары. Виктор, примерно в таком же состоянии, ухватился за вертикальный поручень на краю платформы омнибуса Курсель — Пантеон. Отсюда было видно тройку тащивших омнибус лошадей — взмыленные, в хлопьях белой пены, они тянули морды вперед, словно это могло приблизить их к концу крестного пути. Подковы скользили по мокрой, только что политой дворниками мостовой. Виктор устыдился — он ведь стал для бедных животных лишним грузом — и отпустил поручень. Обогнав першеронов, которые, выбиваясь из сил, совершали последний рывок в надежде освободиться поскорее от хомутов и получить воду и овес, он утешил себя мыслью, что им стало немного легче.
«Что такое „Сакровир“? Имя? Название?»
Виктор ударил по тормозам точно перед книжной лавкой «Эльзевир», и велосипед встал как вкопанный, чуть не опрокинув импозантную даму, вооруженную гигантским зонтом от солнца. Зонт был в цветочек, а дама нацелила на Виктора лорнет, как дуло двустволки. Она уже собиралась высказаться об адской машине и сумасшедшем ездоке, но тут из лавки выскочил Жозеф:
— Я отведу вашего мустанга в стойло, патрон! О, день добрый, госпожа графиня. Погоды нынче стоят — спасайся кто может, вы не находите? А лучше сиди дома и не высовывайся — такие вот погоды. Сейчас ливанет — мало не покажется.
Графиня де Салиньяк, поджав губы, проворно отстранила его с дороги и на всех парусах устремилась в лавку, где Кэндзи разговаривал по телефону.
— Что нового? — шепнул Жозеф Виктору.
— Идите в хранилище и найдите мне в словарях, что такое или кто такой Сакровир.
— А как же доставки книг клиентам? Месье Мори разгневаются… Сакро… что?
— Сакровир. Название или имя, вероятно латинское: «vir» означает «муж», как в слове «triumvir».
— Ага! A «os sacrum» — это по-латыни «крестец». Я понял, патрон, речь идет о мужчине, страдающем люмбаго! И зачем нам эта бледная немочь, скрюченная ревматизмом? Или нет, знаете, «сакро» — это от «сокровище»…
— К черту ваши гипотезы, Жозеф! Это не шарада. Сначала проверьте в словарях, потом будете истолковывать, — прошипел Виктор и, изобразив приветливую улыбку, направился к графине де Салиньяк, которая нервно обмахивалась веером, стоически ожидая, когда Кэндзи соизволит уделить ей время.
— Не желаете ли присесть, дорогая мадам? — любезно осведомился Виктор.
— Я пока еще способна держаться на ногах и не намерена садиться — если, разумеется, меня выслушают до наступления темноты.
— Могу я вам помочь?
— Нет. Мне необходимо побеседовать с вашим компаньоном. — Графиня отвернулась, приняв позу, каковую она считала исполненной достоинства, и опять изо всех сил замахала веером.
Виктор отступил к своему столу, но его взгляд то и дело возвращался к томику ин-кварто в лимонно-желтом сафьяне, прижатому к сердцу матроны. Эта книга была ему знакома…
Жозеф наткнулся в темноте на препятствие и с шипением потер коленку. Ругаясь сквозь зубы, он в конце концов нашарил на стене выключатель. С тех пор как месье Легри переехал на улицу Фонтен, сюда, в это темное полуподвальное помещение, служившее ему некогда для проявки фотографий, провели электричество и обустроили здесь читальный зал хранилища. На полках теснились библиографические справочники, каталоги, словари и энциклопедии, в центре стоял стол.
— Ну и кирпичи, — бормотал Жозеф, перетаскивая на него книги. — Вот сейчас надорвусь, скрючит меня, и тогда я с полным правом смогу называться Сакровиром.
Он рассеянно пролистал несколько томов. Какая жалость — его вчерашнее рандеву с хорошенькой приемщицей объявлений из «Фигаро» закончилось фиаско!
Вчера, терзаемый угрызениями совести из-за того что отверг авансы девушки в шляпке с атласными крылышками, Жозеф расторопно доставил заказы клиентам и, выиграв время, решил не возвращаться в лавку. Подкараулив приемщицу у выхода из редакции, он галантно препроводил ее в «Неаполитанское кафе» выпить стаканчик и побеседовать. Еще он втайне надеялся встретить там Жоржа Куртелина и Катулла Мендеса — хоть посмотреть на них одним глазком.
Раскрасневшись от мадеры, девушка из «Фигаро» велела звать ее Франсиной, но по лицу Жозефа поняла, что он ждет от нее других откровений.
— Да, по поводу вашего извещения о похоронах… Я тут напряглась и вспомнила: его принес буржуа средних лет, такой полноватый.
— Полноватый — это как? Толстый, что ли?
— Ну, не то чтобы толстый. Я бы сказала — упитанный. И он был косой на один глаз. Нет, на оба. — С этими словами Франсина легонько наступила под столом Жозефу на ногу; лицо ее при том осталось невозмутимым. Она допила вино, облизнула губы и продолжила: — А еще у него был шрам на подбородке. И он говорил с эльзасским акцентом.
Жозеф благоразумно задвинул ноги под стул. Ворох подробностей вкупе с атакой на его штиблету возбудили подозрения: девица, похоже, плетет небылицы. Поэтому, к великому разочарованию Франсины, молодой человек внезапно вспомнил, что у него запланирован визит вежливости к дальней родственнице, которую на днях разбил паралич. Заплатив по счету неприлично большую, на его взгляд, сумму, Жозеф стремительно сбежал из кафе.
«Упитанный косоглазый эльзасец со шрамом на подбородке? Она считает меня идиотом! Решительно, все женщины подобны сфинксам: сегодня „да“, завтра „нет“, за аперитивом ногу отдавят, а на десерт вообще жди беды… Жаль, конечно, — малышка Франсина на мордочку очень даже ничего…»
В этот момент стоявшее перед его мысленным взором лицо девушки из «Фигаро» стало приобретать черты Айрис.
— Тревога! Отставить! — скомандовал сам себе Жозеф и, водя пальцем по строчкам «Галльской истории», углубился в чтение. — Черт побери! — воскликнул он через некоторое время. — Сакровир, ты попался!
Графиня де Салиньяк молча буравила Кэндзи неодобрительным взглядом. Она уже устала размахивать веером — и теперь ее щеки сделались похожи на два красных сладких перца. Не было сомнений, что терпение вельможной посетительницы вот-вот лопнет. Наконец японец повесил телефонные рожк и на рычаг. Пребывание на севере не остудило пылкую натуру Эдокси Аллар, в бытность танцовщицей канкана в «Мулен-Руж» известной также как Фифи Ба-Рен. Видимо, русский князёк ей наскучил, и она вернулась к родным пенатам с твердым намерением возобновить старые знакомства. И судя по всему, Кэндзи Мори был первым, кому она позвонила.
Кэндзи согнал с лица мечтательное выражение, придававшее ему сходство с игривым Крысодавом, и куртуазно осведомился у графини, чем обязан приятностью визита.
— Приятностью? Ах, месье Мори, я пришла сюда не ради удовольствия, меня привела постыднейшая необходимость. Не соблаговолите ли вы вернуть мне деньги за эту книгу Монтеня? Ее приобрел у вас дядюшка месье де Пон-Жубера.
Пока японец с непроницаемым видом разглядывал том в сафьяновом переплете, Виктор уже без колебаний мог сказать, что речь идет об «Эссе Мишеля, сеньора де Монтеня», пятом издании, датированном 1588 годом, — этот раритет он лично отхватил на аукционе два года назад.
— Тысяча девятьсот франков, — произнес Кэндзи.
Губы графини сложились в негодующее «О», на щеках снова вспыхнули пятна.
— Как! — вскричала она. — Вы шутите? Герцог де Фриуль заплатил за книгу шесть тысяч франков! Это был подарок на свадьбу моей племяннице Валентине!
Это женское имя неприятно отрезонировало в ушах Жозефа, который как раз вскарабкался по лестнице из полуподвала.
— Ошибаетесь, дорогая мадам, герцогу де Фриулю Монтень обошелся всего в пять тысяч двести франков. И вам еще повезло — обычно мы перекупаем книги за треть цены. Я сделал исключение только ради вас.
Тут уж губы графини скривились в горькой усмешке:
— Месье Мори, но я ваша постоянная покупательница… Мне кажется, такие клиенты, как я, достойны особого отношения…
— Увы, госпожа графиня, книжный рынок столь же нестабилен, как рынок антиквариата: цены то растут, то падают. А что же, месье де Пон-Жубер пребывает в стесненных обстоятельствах?
Графиня пошмыгала носом и засунула веер в ридикюль.
— Его постигли страшные неудачи, состояние трагически уменьшилось, теперь ему даже приходится во многом себя ограничивать. И все из-за герцога де Фриуля — он совсем сбил с толку наивного Пон-Жубера. В какое ужасное время мы живем! Родственники больше не дают поводов гордиться ими!..
Притаившись за стопками книг у выхода из подсобки, Жозеф ловил каждое слово и внутренне ликовал: «Есть на свете справедливость, есть!»
— …И вот какие унижения я вынуждена терпеть ради сохранения репутации семьи, месье Мори. Этот Фриуль не только разбазаривает собственное состояние за игрой в баккара, он еще додумался накупить фальшивых акций и подбил на ту же глупость Пон-Жубера! Подумать только, и это родной дядя мужа моей племянницы Валентины! А знаете, что он имел наглость подарить близнецам на их первый день рождения? Янтарные портсигары, один Гектору, второй Ахиллу! Старый скряга! О, это был настоящий скандал!
Виктор отвернулся, давясь от смеха. На невозмутимом лице Кэндзи, напротив, не отражалось ничего, кроме внимания и участия.
«Боже, какой актер! — с завистью подумал Виктор, кусая губы. — Как ему удается сохранять серьезность?»
Графиня де Салиньяк порылась в ридикюле, извлекла оттуда скомканную бумажку и сунула ее Кэндзи под нос:
— Извольте, месье Мори, ознакомиться с доказательством!
Виктор, подавив приступ хохота, поспешил на помощь компаньону.
— Поведайте нам эту печальную историю в подробностях, — сочувственно предложил он графине, пододвигая ей стул.
Мадам обрушилась на сиденье и дрожащим голосом рассказала, как герцога де Фриуля облапошил какой-то фигляр, актеришка, именующий себя директором театра «Эшикье», некто Эдмон Леглантье.
— Герцог возжелал снять со счета часть денег по акциям, дабы обеспечить себе несколько партий в баккара, явился в «Лионский кредит», и что же ему там сказали? «Никакого общества „Амбрекс“ не существует, это фальшивки!» Естественно, он без промедления связался с полковником де Реовилем, который тоже стал жертвой означенного Леглантье. Полковник бросился в свой банк — и услышал то же самое! Боже мой, ну кто знает про этот театр «Эшикье»?! — Она, кряхтя, поднялась со стула и вручила акцию Виктору. — Вот, возьмите, повесьте у себя над конторкой! У меня такого добра хватит, чтобы оклеить будуар. Так что же будем делать с Монтенем, месье Мори?
Виктор, машинально сунув акцию в карман сюртука, предпочел удалиться, тем более Жозеф уже несколько минут делал ему отчаянные знаки из подсобки.
— Однако, патрон, наш месье Мори не слишком-то милосерден.
— Кто бы говорил, Жозеф, вы тоже всепрощением не отличаетесь. Что вам удалось выяснить?
— Откопал я вашего Сакровира, сделал выписку, сейчас вам вкратце доложу и помчусь книги доставлять. Короче, это галльский вождь. В начале первого века от Рождества Христова он завоевал Отен, а затем потерпел поражение от римских легионов, пришедших из Верхней Германии, — резня была жуткая, город предан огню. Потрясающий сюжет для романа! А почему вас интересует этот Сакровир? Хотите написать трактат по галльской истории?
— Нет, это имя связано с Пьером Андрези. Могу я зайти к вам домой сегодня вечером? Введу вас в курс дела.
— О, как раз сегодня вечером матушки не будет дома — у них с мадам Баллю назначена партия в «желтого карлика». До скорого, патрон!
Виктор вернулся в торговый зал в тот самый момент, когда графиня де Салиньяк его покидала. Перед тем как закрыть за собой дверь, она смерила обоих компаньонов взглядом убийцы.
Кэндзи с благоговением оглаживал переплет Монтеня.
— Сколько? — усмехнулся Виктор.
— Две с половиной тысячи франков. Битва была кровавая. Кстати, я провел расследование по поводу «Сказок попугая». Расспросил Белкинша, книготорговца, выставившего на аукционе Друо лот из нескольких восточных манускриптов, в числе которых был один без титульного листа. Белкинш описал мне того, кто этот манускрипт ему продал: низкорослый, полный, седоватый, старше пятидесяти.
— Что-нибудь еще?
— Я наведался на улицу Ришелье, но пока не смог установить, был ли наш манускрипт среди недавних поступлений в фонд Национальной библиотеки. Однако есть зацепка, и я намерен выяснить все до конца.
— Не сомневаюсь.
— Я должен вас покинуть, Виктор, и возможно, вернусь поздно. Предупредите Айрис.
Оставшись в одиночестве, Виктор задумчиво провел ладонью по лимонно-желтому сафьяну. Раз уж все его бросили в лавке, можно заняться кое-какими важными делами.
Было за полдень. Солнце поумерило пыл, ветер стих, на акварельно-голубом небе — ни облачка. В водосточных желобах, весело чирикая, плескались воробьи. Плетельщик стульев зазывал клиентов оперными руладами. На омытых дождем набережных Сены дремали рыбаки.
Чисто выбритый, благоухающий лавандой Кэндзи обогнул «Театр-Франсе». Ему нравилось срез а ть путь через сад Пале-Рояль — здесь на аллеях прогуливались тени Ретифа де ла Бретона, Андре Шенье, Мюссе, Стендаля, Калиостро. Вот уж кто-кто, а граф сумел бы разгадать загадку и ответить на вопрос, что за манускрипт без титульного листа скрывается в недрах Национальной библиотеки… Люсьен де Рюбампре нашептывал отринуть иллюзии и жить сегодняшним днем.
Японец замедлил шаг под вязами у фонтана. Листья дрейфовали на поверхности воды, их плавное движение действовало умиротворяюще, на душе стало легко. Что сказала Эдокси по телефону? «Возраст лишь добавляет вам шарма, дорогой друг, седина вам к лицу». Забавно, раньше наедине она всегда обращалась к нему на «ты», а он никак не мог на это отважиться.
Кэндзи вышел к торговым рядам и у лотка торговца гравюрами взглянул на себя в зеркало. Если Эдокси хотела его утешить, то он в этом не нуждался. Когда в смоляной шевелюре появились первые белые волоски, Кэндзи и не подумал о том, что их можно закрасить, — многие женщины считают весьма привлекательными посеребренные сединой виски. Японец улыбнулся своему отражению и поправил большой бант галстука. Целых полгода его нога не ступала на улицу Альжер!
Уже поднимаясь по лестнице, он вдруг представил себе силуэт женщины — не такая молодая и стройная, как Эдокси, иронический взгляд, недовольная морщинка… Кэндзи изгнал из мыслей образ Джины Херсон и позвонил в дверь.
Открыла Эдокси. При виде гостя ее лицо просияло, качнулись длинные ресницы. Хрупкая изящная фигурка в кружевном дезабилье телесного цвета пробудила в нем физическое желание, которое он подавлял чертову уйму времени…
— Мой дорогой микадо, это ты, — тихо проговорила девушка. — Входи же.
Он молча позволил увлечь себя в гостиную, так же, не в силах вымолвить ни слова, сел на софу — спина идеально прямая, ладони сложены на набалдашнике трости. С притворным равнодушием обвел взглядом комнату, чьи стены хранили память об их любовных утехах, и увидел на геридоне толстую книгу в переплете — русское сочинение, название написано непонятной кириллицей.
— Это подарок тебе, — сказала Эдокси, проследив его взгляд. — Я подумала, что такое роскошное издание должно тебя порадовать.
— Что это?
— «Анна Каренина».
— Толстой?! Вот это да!
— Удивлен? — улыбнулась она. — Не такая уж я невежда. Конечно, мои познания в русском довольно скудны, но я прочла этот роман во французском переводе. Очень печальная история. Во мне все протестует, когда я узнаю о том, что растоптана чья-то страсть…
— Когда вы вернулись?
— Сегодня утром. Я попросила кучера сделать круг по городу и проехать по улице Сен-Пер. Видела тебя через витрину, но не решилась потревожить — предпочла протелефонировать, раз уж ты взял на себя труд провести мне сюда линию связи.
— Вы… одна?
— Федор остался в Санкт-Петербурге. Я сказала, что заболела обычным для всех путешественников недугом — тоской по родине — и врач прописал мне курс лечения парижским воздухом. Я так по тебе скучала! Мой Федор очень славный человек — добрый, внимательный, богатый, верный, вот только в амурных делах он… как бы это сказать… не на высоте.
Кэндзи почувствовал, как знакомые дьявольские чары лишают его воли. Начинается. Вот она, сладострастная дрожь. В горле пересохло, в солнечном сплетении пустота. Рассудок кричал ему: «Очнись! Уходи! Эта женщина — всего лишь перелетная птица, бабочка-однодневка», но другой голос уговаривал: «Останься! Ты был один целую вечность!»
— Каждый раз в постели с ним, — продолжала Эдокси, — я закрывала глаза, и представляла тебя, и молилась, чтобы это и правда был ты. Но ведь нельзя жить с закрытыми глазами…
— Позволю себе усомниться в действенности молитвы, вознесенной при таких скабрезных обстоятельствах, — спокойно проговорил Кэндзи. — Вам всего лишь нужно было остаться в Париже.
— Смейся, злюка! Эта молитва рвалась из самых глубин моего существа, и я знаю, что она была услышана — ведь я здесь.
— Надолго ли?
— Это будет зависеть от некоего месье Мори, книготорговца с улицы Сен-Пер. — Говоря это, Эдокси придвигалась все ближе.
Японец поднялся, не коснувшись ее.
— Что ж, попробую замолвить за вас словечко этому месье Мори. Намерены ли вы вернуться в кордебалет?
— Федор сделал мне предложение. Я могла бы стать княгиней Максимовой — весьма соблазнительная перспектива… С другой стороны, зимы в Санкт-Петербурге лютые, а я так люблю тепло…
Кэндзи вздохнул:
— Сегодня вечером я свободен.
— Я тоже! Приходи сюда к шести часам. Ты увидишь — я буду нежна, очень нежна…
Четверть часа спустя Кэндзи Мори шагал по улице Риволи, напевая:
— «Наслажденье пройдет, но вмиг, сей же час его место займет экстаз!»
Ему хотелось прыгать от счастья и дарить воздушные поцелуи газетчицам, скучавшим на площади Лувра. Фифи Ба-Рен ждет его! Быстро забежать домой, приодеться, кое-что купить и вернуться на улицу Альжер к условленному часу… Сначала он решил, что поведет ее в ресторан «Друан», но отмел эту идею — они поужинают в квартире Эдокси, тет-а-тет. Изысканные блюда и хорошее вино. Нет, шампанское! И не забыть про цветы. Пусть почувствует разницу между этим своим неотесанным русским барином и настоящим джентльменом!
Жозеф с удовольствием перечитывал последние строки «Хроники страстей на улице Висконти» собственного сочинения, когда в дверь каретного сарая постучали. Распахнув ее, он замер, потеряв дар речи, — перед ним стоял человек, смутно похожий на месье Легри, но в его внешности отсутствовало нечто важное.
— Жозеф, вы позволите мне войти?
— Патрон, это точно вы?
— Кто же еще? Царь Эфиопии?
— Но… А где ваши усы?
— Я их сбрил. Вы меня осуждаете?
— Простите, просто… вы похожи на лакея!
— А что вы имеете против челяди, Жозеф? Таша высказалась по поводу колючей растительности у меня на лице, и я избавил ее от мучений. Я вам в таком виде не нравлюсь?
— О, ну если это было пожелание мадемуазель Таша… Да уж, бессмысленно спорить, прилично ли дамам носить брюки, раз им ничего не стоит заставить мужчину избавиться от усов! Если хотите знать мое мнение, с усами вы выглядели как-то… представительнее, что ли. А как же наши клиенты? Только подумайте, что они скажут!
— Тем хуже для них… и для вас.
Виктор увидел свое отражение в треснувшем зеркальце, прислоненном к Гражданскому кодексу. Респектабельный буржуа почил в бозе, приконченный ножницами и бритвой. Не удивительно, что мужчина, привыкший воспринимать усы как неотъемлемую часть своей личности, без них чувствует себя голым и помолодевшим. «Тебе тридцать три года, — мысленно сказал он человеку в зеркале. — Но так ты выглядишь гораздо моложе, несмотря на эти морщинки в уголках глаз».
— И не нервируйте меня, Жозеф, я и так зол как собака… когда вспоминаю о кошке, которую обрел вопреки своей воле вашими стараниями.
— Чур, я в домике, патрон! Давайте лучше поговорим о Сакровире. Как вы напали на его след?
— Я побывал на улице Месье-ле-Пренс и встретил там часовщика, который отдал мне карманные часы Пьера Андрези. — Виктор протянул «луковку» с гравировкой мгновенно помрачневшему Жозефу.
— Так-так, а вы мне между прочим обещали, что мы будем вести расследование вместе, — проворчал юноша, и не подумав, однако, упомянуть о своей встрече с Франсиной в «Неополитанском кафе».
— Именно этим мы сейчас и занимаемся, если вы не заметили. Так какой же вывод сделает Шерлок Пиньо?
— Что у месье Андрези была странная кличка и что, вероятно, он получил ее в армии, поскольку «К» — определенно первая буква слова «казарма». «Да здравствует казарма!» Или «корпус».
— Или «книга», «кабак», «капитал», «комедия». Это может быть что угодно. И принадлежать часы, соответственно, могли кому угодно — военному, книготорговцу, печатнику, предпринимателю, актеру, а от владельца они уже попали к Пьеру Андрези.
— А если это буква «К» как она есть, во всей своей красе и краткости? Вы знаете, что такое эллиптический стиль, патрон?
— Не понял, к чему это вы?
Жозеф послюнявил палец и перелистал страницы тетрадки.
— В моем фельетоне «Кубок Туле» я использовал прием месье Дюма-отца. Сейчас зачитаю вам отрывок из «Графини де Монсоро»:
— Есть у меня еще одна мысль, — сказал Сен-Люк.
— Какая же?
— Что, если…
— Что — если?
— Ничего.
— Ничего?
— Ну да. Хотя…
— Говорите же!
— Что, если это был герцог Анжуйский?
— Очень увлекательно, Жозеф, но я по-прежнему не понимаю, какое отношение это имеет к надписи на часах.
— Что, если это был романист-фельетонист? «Да здравствует К!» — и всего делов. Зачем надрываться, выдумывая длинные предложения, когда платят построчно? Вот послушайте, я тоже применил методу великого писателя на практике:
Мастиф обнюхал каменный Андреевский крест.
— Элевтерий! Фу, нечестивец!
— Гав, гав!
— Эта башня хранит сокровища тамплиеров…
Мастиф задрал лапу и оросил окрестности.
— Грр, грр, грр!
— Элевтерий, ты чуешь гнилостный запах? О боже, это же… проклятая амбра!
Мастиф повалился на бок, язык свесился из пасти, глаза закатились.
— Ах! Все кончено! — простонала Фрида фон Глокеншпиль.
Прежде чем потерять сознание, она успела написать пальцем на песке: «ВОЕВОДА».
— Жозеф, что за бред? — помотал головой Виктор. — Ваши умозаключения уводят нас в сторону. Я пришел сюда не для того, чтобы считать количество строк в ваших романах-фельетонах.
— Вам не понравился мой текст, признайтесь, — надулся молодой человек.
— В нем слишком много «гав» и «грр».
— Это создает драматическое напряжение. Вам лишь бы покритиковать! Отвечайте, понравился или нет? Я несколько месяцев над ним бился!
— Понравился, понравился, браво, вы далеко пойдете, потому что в литературе как в кулинарном искусстве — чем проще блюдо, тем быстрее усваивается… А зачем вам понадобилось это слово?
— «Воевода»? Я хотел создать готическую атмосферу.
— Нет, не «воевода», я имел в виду «амбру». Редкое слово, странно, что вы его употребили.
— Это из-за кражи в ювелирном магазине Бридуара. Вы забыли, патрон? Я же читал вам статью, а вы, значит, меня не слушали. Ну конечно, чего меня слушать, я у вас в лавке всего лишь предмет мебели!
Виктор, проигнорировав ворчание управляющего, достал из кармана акцию «Амбрекса», оставленную графиней де Салиньяк, и задумчиво ее прочитал.
— А, бумажка Фриуля? — фыркнул Жозеф. — Эта лысая башка и его малахольный племянничек получили по заслугам. Сразу вспоминаются система Лоу и Ост-Индская компания. А еще в «Горбуне» уродец с улицы Кенкампуа предлагал биржевым игрокам за плату погладить его горб — тогда, мол, их сделка будет удачной. Надо было герцогу де Фриулю погладить мой горб — не остался бы на бобах! — Он выхватил у Виктора акцию и внимательно ее изучил. Нечто любопытное привлекло его взгляд. — А это что? Леопольд Гранжан… Черт возьми, патрон! Глядите, вот тут, слева, подпись управляющего: Леопольд Гранжан! Патрон, у меня не было времени разыскать эмальерную мастерскую, но вы же помните… Погодите минутку… — Молодой человек в крайнем возбуждении схватил свой блокнот со всякой всячиной. — Леопольд Гранжан, эмальер, заколотый кинжалом на улице Шеврель! Улавливаете, патрон?! Этот тип был управляющим анонимного общества «Амбрекс»!
Виктор пробежал взглядом газетную вырезку, наклеенную в блокнот, и пробормотал:
— «Слияньем ладана, и амбры, и бензоя…» Амбра — «Амбрекс». Леопардус — леопард. — Он был так занят мыслями о переплетчике, что и забыл о деле эмальера. — Все это как-то связано со смертью Пьера Андрези…
— А второго управляющего зовут Фредерик Даглан, вот, справа подпись. Кто это, патрон?
— Жозеф, перестаньте тараторить хоть на минутку, дайте подумать… У кого Фриуль приобрел эти акции? Какой-то актеришка… Театр «Монпансье»?
— «Эшикье», патрон. Надо немедленно взять этого Даглана за жабры, пока его не постигла участь Леопольда Гранжана. И буду благодарен, если вы отпустите меня побродить по театру «Эшикье». Бьюсь об заклад, собака зарыта аккурат под сценой!
Виктор кивнул. Сам он собирался прочесать район Шапель на предмет знакомства с Гюставом, приятелем Пьера Андрези, пусть даже о нем пока ничего не известно, кроме имени.
Уставшая от блужданий по городу Жозетта Фату различила впереди колонны площади Насьон и перевела дух — словно два маяка воссияли для нее среди деревьев, два предвестника возвращения в тихую бухту. Опьянев от влажных испарений Венсенского леса, она свернула наконец на улицу Буле. Нужно еще закатить тележку в закуток на первом этаже дома, провонявшего супом и мочой, — и тогда уже можно будет расслабить натруженные мышцы рук, подняться в свою комнату. Хорошо хоть дождь, поливавший с утра, иссяк, вечер выдался ясный, небо не запятнали тучи. Однако Жозетта, хотя еще было довольно светло, нервничала и по дороге то и дело оглядывалась — она постоянно ощущала чье-то присутствие, ей чудилось смутное движение даже в траве на пустырях. Все мужчины вокруг казались подозрительными — как угадать того, кто ее преследует? Она дважды видела светловолосого человека, но уже не была уверена, что за ней охотится именно он. Вдруг это кто-то другой?
Злодейский голос нашептывал в уши: «Вы не узнаете меня в лицо, но я-то в курсе, кто вы такая. Я за вами слежу, от меня не ускользнуть. Всякий раз, продавая цветы незнакомцу, вы будете спрашивать себя: „Не он ли это?“ — и не сумеете ответить на вопрос. С людьми, которые оказываются не в то время не в том месте, всегда происходят ужасные вещи…»
Вдоль стены по ступенькам промчалась крыса — ее вспугнула толстопузая тетка в галошах, навьюченная корзинами. Жозетта терпеть не могла эту соседку с третьего этажа, которая с утра до ночи пилила мужа, мастера, шившего плюшевые игрушки. Но сейчас цветочница обрадовалась ей как родной и с облегчением побежала следом по лестнице, обогнала, почти весело отозвавшись на свирепое бормотание, вероятно означавшее «Добрый вечер».
На лестничных площадках сгущался мрак. Жозетта взлетела на свой четвертый этаж, ворвалась в комнатку и заперла дверь. Прислонившись спиной к стене, перевела дух и на цыпочках приблизилась к окну. Темнота неспешно заполняла улицу, по которой фланировали редкие парочки, улизнувшие из душных мансард. Скоро пройдет фонарщик, и повсюду будет свет.
Немного успокоившись, Жозетта зажгла керосинку — слабый огонек, надо экономить. Сил приготовить ужин не осталось — удовольствовалась бутербродом с салом, яблоком и стаканом воды. Снова, не выдержав, подошла к окну, за которым гасли оранжевые отсветы заката. Из-под кустов сирени выползла длинная тень — там стоял мужчина и курил сигарету. Это он, он шел за ней по пятам!
Жозетта отшатнулась от окна.
Обуздать страх, иначе страх ее задушит!
Уняв нервную дрожь, цветочница опять отодвинула занавеску. Двор был пуст.
«Померещилось. Конечно, померещилось. Я так умом тронусь».
Сейчас она спокойно разденется, умоется, накинет ночную рубашку, ляжет и сразу заснет. Да-да, непременно. Крепкий здоровый сон — именно то, что ей нужно.
В дверь постучали, когда девушка расстегивала блузку. В горле застрял крик, сердце заколотилось как бешеное.
— Мадемуазель Фату! Это ваша соседка, мадам Картье. Мой бесенок Кристоф опрокинул туесок с мукой и все рассыпал, я хотела попросить у вас горсточку… Мадемуазель Фату, вы дома?
Жозетта открыла дверь трясущейся рукой. Маленькая круглолицая женщина в безрукавке, нижней юбке и стоптанных башмаках поспешила войти:
— Простите, что побеспокоила. С мальчонкой моим никакого сладу, такой постреленок, ох уж я ему в один прекрасный день устрою! А муку я вам верну на той неделе, как только Жюстен жалованье получит. Извиняюсь, что я в таком виде, — у нас прямо-таки дышать нечем. Ох, раз уж я зашла, может, одолжите еще яйцо и немного сахара?
У Жозетты от этой болтовни голова пошла кругом, и страх отпустил. Она помогла мадам Картье отнести продукты на кухню и с сожалением покинула чужую квартиру. По дороге к себе, перегнувшись через перила, осмотрела в тусклом свете пустые лестничные пролеты. Огромный медный шар, украшавший перила внизу, у основания ступенек, вдруг превратился в страшную призрачную маску. Жозетта вздрогнула от испуга, метнулась в свою комнату, захлопнула дверь, повернула ключ на два оборота…
Он стоял у окна.
И улыбался.
Жозетте показалось, что сердце перестало биться. Мир вокруг подернулся красной пеленой. Она потеряла сознание.
