7. Просто ему нравится резать головы
Мир сегодня утром стал другим. А я даже не смогла догадаться об этом вовремя.
Я сидела в дальнем углу громадной залы «Манила-отеля», вдали, у входа, звенели голоса – дамы в платьях до пола со шлейфами, мужчины во фраках, мельтешащая и сверкающая толпа, но я не знала здесь никого. Официанты с сожалением смотрели на меня.
У них сегодня бал.
А я сижу и пытаюсь справиться с огромностью смысла того, что видела утром.
Толпа. Салют. Голоса, раскатывавшиеся над полем. Флаг, тихо ползший вверх.
Это – всерьез? Это и правда произошло?
Эти американцы, как им и свойственно, сошли с ума?
Сколько в нашем мире стран? Кажется, полсотни, если судить по Лиге Наций. Но зачем разбираться, где вообще находятся Сальвадор или загадочная Литуания, если – вот она, карта, больше трети ее закрашена розовым. Это Британская империя, моя империя. И пара империй поменьше, других цветов.
И никогда, никогда, никогда ни одна страна не становилась независимой от своей империи. Переходила из рук в руки – да, было. Вот эта. И еще Куба вместе с ней. И, возможно, где-то в Африке…
А что же тогда это значит – Филиппинское Содружество? Пока – без внешних сношений, пока – под военной защитой Америки… В общем, доминион, как Австралия. Но далее – всего через десять лет – совсем, вправду настоящая страна? Вот эта? С президентом и отставным американским генералом, который создаст ей армию из ничего?
Но тогда…
Ну да, есть человек, которого все боятся, – Ганди. Однако, что бы он ни говорил, где независимая Индия? Может быть, ее и не будет никогда?
Но если такая страна будет – а эта уже почти что есть, – то как насчет меня?
Значит, и то, что я сейчас называю моей страной – Британская Малайя, – там тоже когда-нибудь произойдет похожее? Да не может быть, что это за страна, если она сегодня разделена на несколько частей с разными законами, если города там принадлежат китайцам и индийцам, а деревни – местным жителям?
А главное – кто тогда буду я? Просто португалка?
А кто меня знает на родине отца, в Португалии? У меня же дом в совсем другом месте, в малайском Пенанге, где у мокрой теплой земли летает мошкара, где по стенам беззвучно перемещаются серенькие и всеми любимые чичаки, поедая комаров… где я лет тридцать назад должна была съедать весь свой рис с тарелки, помня о голодающих в Китае детях… Это моя земля и мои чичаки.
Кстати, такие же охотятся за мошками и здесь. И растут такие же манговые деревья.
Но люди здесь с сегодняшнего дня – граждане Содружества. Вроде бы каждый, кто здесь родился. Или чья мать гражданка Филиппин. А если ты, допустим, здешний китаец или японец – то можешь стать гражданином через год после достижения совершеннолетия. Или не так?
Какой странный и какой новый мир.
– Что такое? – раздался веселый голос у меня над ухом. – Вы грустите? В такой день?
Я медленно подняла голову. Хоть один человек нашелся…
– Есть такая штука, как чужой праздник, Эдди. Но и вы, я вижу, не во фраке?
Этот юноша, кажется, не просто бывает небрежен в одежде. Он всегда слегка небрежен. Это уже стиль.
Эдди медленно повернул голову с орлиным носом в сторону счастливой толпы у дверей. И постоял так с секунду.
– Я не умею танцевать королевский ригодон, – произнес он, наконец, сдержанно. – А именно это сейчас будет происходить в «Фиеста-павильоне». Я умею делать многие другие вещи. И неплохо. А знаете что!..
Его глаза бешено засверкали.
– А знаете что, Амалия! Это не чужой праздник. Он и мой тоже. И ваш! Если захотите. Пойдемте – полчаса или час, среди людей. Я не говорю, что я – из простого народа. Это не так. Но это мой народ. И у него сегодня праздник. На Эскольту и пару улиц вокруг. Там огни, там люди. Совсем другие, чем здесь. Это незабываемо. Согласны?
– Да, но… – возразила я.
– Какие там «но». Ну да, я отпустил авто. Да вообще им почти не пользуюсь, в самой Маниле это не очень и нужно. Но вы подвезете меня на вашей Матильде. Оттуда я пойду домой пешком, это рядом, а вас Хуан доставит обратно.
– А он еще здесь?
– Еще как здесь. Я его видел, входя. Да и вообще, вы думаете, у него в Маниле есть дом? Не уверен. Он спит в калесе. Моется у кого-то во дворе. Ест где придется. Если это вас не огорчает. Он тут, у входа, хочет посмотреть на великих людей. Они сегодня все будут здесь. Ригодон, как я сказал. Но будет рад и празднику на Эскольте. Ничуть не хуже.
И Хуан действительно дежурил на своем обычном месте, слева от металлических ворот в сад, мы с Эдди пробрались туда через парфюмерные ароматы счастливой толпы у входа.
Калесу Хуан украсил флагом Содружества – бандера де либертад, по цветам напоминающий американский флаг, но с большим золотым солнцем у древка.
А каким будет флаг моей страны, если она когда-нибудь состоится? Наверное, я этого никогда не узнаю.
– С праздником, Хуан, – сказала я ему. – И тебя, дорогая Матильда.
Хуан, вежливо поклонившийся, посмотрел на меня довольно странно. Он как-то по другому относится к празднику? Матильда выглядела немного нервной.
И вот – этот купол огней, эти тысячи лампочек, сотни сияющих цепочек, переброшенные через улицу: «Сьюдад де оро», «Золотой город». И толпы, толпы людей без всяких фраков, беспрерывно болтают друг с другом совершенно не на английском языке. Никаких испанских красавиц, все, наоборот, черноволосые, носы кнопкой, но страшно оживленные и оптимистичные.
– Миллионеры покупают хорошие вещи здесь, – кричит мне Эдди сквозь щебетание толпы, – вот она, «Пуэрта дель Соль», а это «Эстрелла дель Норте»… «Хикокс» – он стал моден! Сегодня – только витрины. Все закрыто. Дураки!
Он хватает меня под руку и тащит дальше, и хорошо, что тащит, – сметут, уволокут вдоль по золотой улице, будут носить по ней, как щепку.
– «Оушеэник», Амалия! Столовое серебро, отличный китайский фарфор, но это же самое – вдвое дешевле на Онгпине, в Чайна-тауне, совсем рядом. «Эстрелла» – там свадебные подарки и драгоценности, еда. «Пелисер» – лучшие ткани. А дальше, а дальше! Но сейчас вам оттопчут ноги…
То, что Эдди не совсем трезв, я уловила еще в калесе, но что плохого в мужчине, который чуть-чуть пахнет чем-то выпитым в такой день, тем более вечером?
– Отдых! – шепчет он, заводя меня в громадные церковные двери на площади Санта-Крус. – Можно присесть. И принюхайтесь!
Да я и сама это улавливаю: китайский запах камфорного масла для суставов, ветер развевает белую сутану священника, принося новые волны запаха этого масла. И колокол над головой звучит как жестянка на пагоде. И хор нежных голосов сверху пытается перекрыть гудение внизу – они болтают друг с другом даже здесь.
– Такие тут католики – самая китайская из всех церквей… А теперь, теперь!
Выходим в ночную черноту, опять толпа, дерево увешано перламутровыми полумесяцами, оно сверкает и переливается.
– Вам нужно стать филиппинкой, Амалия! А филиппинцы начинаются с ног.
И мы идем в Гандару, один из переулков у Эскольты. И вот здесь ничего не закрыто, здесь все торгуют, прямо на тротуаре, какой угодно обувью. Конечно, кожаными тапочками на ремешках, но не только.
– А это мы зовем «корчо», с блестками. А вот тут – чинелы, это уже туфли!
Я меряю чинелы, они мягкие, Эдди вытаскивает кошелек и после короткой перебранки с торговцем дарит мне туфли, ногам сразу становится легче.
Тут уж и совсем бедные улицы, толпа все такая же – не утихает, из двери какого-то питейного заведения вываливается человек попросту в майке, драной, за его спиной ревет граммофон, высокий голос чеканит короткие строки – а, вот она и ожила, та самая песня Берлина:
Я надеваю цилиндр,
Завязываю свой белый галстук,
Стряхиваю пыль с фалд,
Застегиваю рубашку,
Вставляю запонки,
Полирую ногти,
Я иду, моя дорогая,
Чтобы вдохнуть эту атмосферу…
– Ой, – говорю я и опираюсь на руку Эдди. – Это хорошо.
Ответ мне – треск и грохот из поднебесья, между крыш. Десятки огней, свист, кривые белые траектории.
– Вот ваш праздник! – кричит мне Эдди и поднимает голову к небу.
И огненные колеса, и снова свист, и россыпь выстрелов и взрывов. Как маленькая война, только на этой не убивают.
А потом я понимаю, как хорошо, когда есть вот такие переулки, где тихо.
– Офисные крысы пошли по домам еще вчера, – ехидно говорит Эдди. – Так, если пойти обратно, на Санта-Крус, то там есть «Ла Перла», а в ней едят точино дель сьело и бразо де мерседес, хорошие. Но сегодня – не пробьемся. Хотя – попробовать?
Я вижу, что лоб его блестит, и все-таки выпил он много.
– Эдди, праздник хорошо покидать, пока он не кончен. Это всегда надо делать, когда вам еще не очень хочется уходить, слышите? – громко говорю я, не сразу понимая, что в этом переулке орать не надо, тут тихо и никого нет. – Где там ваш дом и где моя лошадь? Если она, бедненькая, не умерла от этого грохота.
– Мой дом там, два квартала, – машет он рукой в одну сторону. – А лошадь – Хуан же сказал, что будет ждать здесь, в конце переулка, потому что здесь тихо. Так, мы высадились под вывеской Sabatero optical upstairs, вот. Значит – там, там, за углом, пятьдесят ярдов, – показывает он в другую сторону. – Кажется, вон задняя часть калесы, и Хуан никуда не уйдет. А о чем мы вообще говорим, давайте я вас провожу туда…
– Да нет же, Эдди, я действительно ее вижу. Спасибо вам. Вы подарили мне праздник.
Я пожимаю ему руку, делаю несколько шагов по улице, к шуму и голосам, вижу калесу – но не мою. И обнаруживаю вдобавок, что забыла где-то мои старые туфли – а что вы хотели, праздник! Зато чинелы на ногах. А если вывеска здесь, и Хуан сказал, что будет ждать в конце этого переулка… Концов всего два. Вон он, другой конец, там горит золото огней Эскольты, мелькают ноги и головы, совсем близко.
Я делаю несколько шагов по неровному асфальту, смотрю под ноги – тут может быть что угодно. В лучшем случае банановая шкурка.
– Hoy, putangina mong duling!.. – почти прошептал человек из темноты, из дверного проема. И сделал шаг вперед, спиной к грязно-желтоватому свету далекого фонаря.
И я увидела это лезвие, большое, как топор.
Дальнейшее известно и кончилось, к счастью, хорошо. Потому что из ниоткуда возникла белая тень человека, чья фамилия почему-то означала «зеленый». Если это была его настоящая фамилия.
– Итак, господин Верт. Вчера был хороший вечер. Вы спасли мне жизнь, а я…
– А вы не хотели уходить с танцев. А что касается вашей прелестной узкой юбки, то к ней недоставало еще одной важной в этих краях детали туалета. Вы знаете, что такое воскресная мантилья? Она нужна здешним дамам, чтобы прикрыть драгоценности, потому что к мессе на рассвете они идут напрямую из клуба после бурной субботней ночи. А потом уже – спать.
– Но вы мне простили отсутствие мантильи.
– Бесспорно.
Утро после праздника – особенно такого, как получился у меня, – вот оно: город грустит, людей почти нет, везде обрывки бумаги на сером асфальте. И строчки газеты примерно с таким текстом: мэр Манилы Хуан Посадас без белого солнечного шлема – это уже не мэр Хуан Посадас. Но на инаугурации он был признан самым элегантным из всех, носивших цилиндр и державших трость. В наклоне его цилиндра и изяществе сюртука было что-то дьяволское. Он потряс публику и бросил вызов самому наследнику британского престола Эдварду. Никто не узнал бы в этом человеке в цилиндре бывшего лукового фермера из Мунтилупы.
В общем, вчера всем было весело. А сейчас – уже сегодня.
– Я в чем-то сильно ошиблась в эти первые дни здесь, господин Верт, – признала я. – Хотя ведь замечала, что слишком все легко получалось, буквально в один день. Но не волновалась. Не думала, что возможно такое, по крайней мере так быстро… Зато стало интересно. Итак, у нас две версии того, что там случилось, в переулке.
– Этот молодой человек, который привел вас в ловушку и вдруг исчез. Он – первая версия. А вторая – это ведь я?
– Конечно, господин Верт.
Он строго посмотрел на меня этими странными – все-таки, оказывается, серыми глазами. Ему очень, очень нравилось быть подозреваемым.
– Но вы не могли заранее знать, что я окажусь в этом переулке, – сказала я.
– А зачем мне было об этом знать? – с удовольствием опроверг меня он. – Допустим, так. Мы с апашем шли за вами, беседуя о погоде и войне в Эфиопии, потом он увидел, что случай удобный, занял место в темном углу, я временно отступил, потом вовремя появился – и вот вам! Приятное знакомство состоялось. Ваше доверие завоевано навсегда.
– Шли за мной с апашем от самого отеля? И вы не взяли револьвера, чтобы не застрелить случайно вашего сообщника?
– А, допустим, у меня нет револьвера! – с азартом отозвался он.
– И как же вы собирались меня спасать? А вдруг я забыла бы свой пистолет у зеркала, рядом с большой пудреницей?
Пауза, господин Верт в раздражении откидывается на подушки кованого металлического стула. Белый альпаковый костюм сидит на нем так, будто это фрак.
– Подозреваемый из меня пока – полный провал, – признает он. – Но не надо мне полностью доверять. Кто знает. Может, я все очень сложно, очень тонко придумал.
– Не буду доверять! – успокаиваю его я. – А вот тот молодой человек – тут все интереснее. И ведь до конца никак не скажешь точно… И это все-таки могла быть случайность, просто появился бандит… А главное, зачем и почему… Но подождите, Верт, с вами еще не все ясно. Каким образом вы вообще там оказались, с апашем или без? Вы сказали, что присматривали за мной. И каким образом? Вот мы с этим юношей выходим из отеля, садимся в калесу. А вы сидите в кустах у входа?
– Нет. Сижу вовсе не я. Вообще-то вечером я вполне мог быть не у себя в отеле, и тогда все могло выйти куда хуже, чем вы думаете. Но я там был. И конечно, я взволновался – вы ведь впервые оказались в такое время в подобном месте. Ну а от отеля до Эскольты совсем близко. Пять минут хорошей лошадью. У отеля всегда кто-то дежурит с калесой.
– Звонок откуда?
– С Эскольты, конечно. Они ехали за вами от отеля на второй калесе. Потом один звонил, второй и третий шли за вами. Один из двух работал челноком, докладывал тому, что у телефона, бежал обратно. А своей базой самый главный из них сделал одно вкусное место. Кажется, «Ла Перла».
– Я чуть туда не зашла!
– Недалеко от «Санта-Аны», между прочим. Оттуда и звонил, за пять сентаво. Хотя когда я приехал и увидел эту уличную толпу, то понял, что если бы вы с вашим провожатым шли побыстрее и по менее очевидным маршрутам, то дело было бы плохо. Они бы потеряли вас или друг друга. Так что вам еще раз повезло. Они очень быстро бегают, конечно, отлично проскакивают сквозь толпу, а вы не могли через нее пробиться, и это помогло. Вдобавок вы сначала пошли как раз в направлении телефонной засады, на Санта-Крус, и они делали все более короткие броски. А тут и я подъехал и взял дело на себя.
– Кто – они? У вас тут что – целая армия?
– Мадам Амалия, вы что, не читали «Шерлока Холмса»? Это же так просто.
– Так, так… уличные мальчики. Вот эти, которые поселились у моего офиса?
– Конечно. Израсходовали вчера много сентаво. Меня, увы, ждет счет. Зато они знают настоящие цены. На калесу, например. И им проще, чем мне, было сидеть в кустах у отеля. Или еще где-нибудь. Они и сейчас вас подстерегают за углом, не сомневайтесь. Но вы же не будете показывать вида?
Э, нет, не так все просто, сказала я себе. Про сентаво мы еще поговорим. А пока что…
– Верт, всего этого не могло быть.
– Почему же?
– Мы с вами говорим сейчас на французском. И вы сами сказали, что английский…
– А вы думаете – мальчики говорят на английском? Уличные мальчики?
А ведь он прав. А тогда…
– Я начал с ними разговор вот с чего, – сказал он. И приложил руки к сердцу, мучительно сморщив лицо. – Это означает, что я страдаю от любви. Потом я показал им на ваше окно. А дальше – вот так… (он изобразил двумя руками что-то вроде бинокля у глаз). И если вы слышали детский смех на углу, так будьте уверены – им мой язык был понятен. И даже симпатичен.
– Но, Верт, у меня в офисе две женщины!
– Две? – поднял он брови, сморщив лоб. – Какие еще две, о чем вы?
Более милого человека на свете быть не может, подумала я. Чтобы он не заметил Лолу? Чтобы вообще кто-то ее не заметил? Только очень умный мужчина может так изящно сообщить вам, что вы – единственная.
– Главный мальчик, правда, тоже показал мне два пальца, – признал он, наконец. – А я сделал вот так…
Он продемонстрировал жест ладонью вниз, ближе к каменным плитам пола.
– И ваша длинная секретарша их больше не интересовала, – завершил он. – Да и вообще, даже мальчики понимают, что миниатюрная женщина интереснее. Ее так хочется защитить.
Мы обменялись улыбками.
– А почему вы не спрашиваете, как мне этот мальчуган докладывал по телефону? – неожиданно сказал Верт.
– И правда, как?
– А вот так: «Мадам, мадам! Плохо! Эскольта, Санта-Крус! Сейчас! „Ла Перла!“» Ключевое слово тут было «плохо». Он ведь мой мальчик, ему должен был быть страшно неприятен ваш местный провожатый.
– Впечатляет. Ну что ж, тогда давайте о самом интересном, – предложила я, оглядывая дворик.
Это же тот квартал, где и мой офис. Это, собственно, почти сзади офиса. Надо только пройти в эти громадные ворота на железных засовах, внутрь, в глубину. И вот вам – пористый булыжник, серый цемент в его щелях, двор, скульптуры, галереи, пальмы и олеандры. Лабиринт, где мох и вьюнок, тихо и прохладно. И ни одного человека.
– Вообще-то мы во дворике моего отеля, и сейчас нам принесут настоящий чоколато, – мечтательно сказал Верт, и я удивилась: простое слово – чоколато – но что он с ним делает, как он вкусно его произносит! Вот я же это теперь вижу: оно в толстой чашке, бесспорно шоколадное, сначала обжигает язык, потом чуть не режется ложкой, и еще тут обязателен стакан горячей воды.
– Ваш отель? Вот почему вы постоянно проходили мимо моего окна, – заметила я. – Хорошо, давайте разберемся, что же с нами тут произошло. Ну, для начала: опишите, пожалуйста, как выглядит господин Эшенден.
– Немножко как крокодил, – мгновенно отозвался Верт. И превратился на миг в другого человека: приподнял острый подбородок и уперся в меня немигающим взглядом. Да у него даже глаза в этот момент стали темными!
«Он актер?» – подумала я.
– Отлично, Верт. Или, скажем так, пока достаточно. Нет, не совсем. Где вы с ним познакомились?
– А вот это… – негромко сказал он, – наверное, не надо вспоминать. По крайней мере в этом раю. Последняя же встреча – на его «Вилле Мореско» на Лазурном Берегу.
– Хорошо… Итак, вы приехали сюда по его просьбе. И с тех пор никаких вестей?
– Ну почему же. Сначала была телеграмма в ответ на мою. Через вашего, кстати, консула. И там было сказано насчет вас. Так сказано, что я понял, о чем речь. Но и всё. В конце октября. А потом, видимо, что-то случилось.
– Я приехала в самом конце октября, и мне никто вообще не слал телеграмм. И вам тоже, именно с этого момента. Совпадает. Позвольте мне быть нескромной, Верт. И спросить вас – а что вы должны были здесь делать? Итак, вы профессор университета…
– В отличие от вас, дорогая Амалия, которая будет меня подозревать всегда, я все-таки точно знаю, кто вы. Поэтому не вижу оснований, чтобы не сказать. Некоторое время назад появились сообщения, что японская империя поменяет политику в отношении этой милой страны. А политика, как вы знаете, меняется не просто так. Сначала составляются доклады, потом заседают министры… Кто же делает доклады? В этом как минимум участвуют какие-то новые люди, они приезжают, с кем-то встречаются, что-то обсуждают. Это не может быть рыбак или мелкий торговец. Но сюда в последнее время из заслуживающих внимания японцев прибыл только один человек. В мой университет. Его зовут Масанори Фукумото. Поехал на деньги Общества международных культурных отношений.
– Он существует, этот ваш Фукумото?
– Ну а почему нет. Я же провел, как уже сказал, две недели в Токио, в Университете Риккё. Фукумото существует. Профессор экономики Токийского императорского университета. Приехал в Университет Филиппин. Точно как я – денег не просит, работает по программе, оплачиваемой из Токио. А здешний университет интересуется японской конституцией и политической системой, некоторые хотели создать Филиппинское общество в Японии и здесь такое же общество, только наоборот, в общем, обычное дело.
– И вы смотрите за ним, не зная японского?
– Уже знаю одно слово. Хирипин.
– Что это?
– Филиппины. У них там проблемы с некоторыми буквами. А потом, Фукумото очень хорошо знает французский. Что же касается меня, то вы не представляете преимуществ человека, который не знает какого-то языка. Он очень многое замечает. Ну как слепой, у которого обостряется слух… И никто от такого человека не ждет, что он что-то поймет.
– И что же вы поняли?
– С кем он общается. Как к нему относятся другие японцы – с большим уважением. Их местная коммерческая община дает ему переводчиков по первому сигналу, например. В общем, это фигура. Ну а что мешает настоящему профессору слать сообщения на холмы Ичигая? Там мозговой центр японской армии. Или по другому адресу в том же Токио. Но все-таки хорошо бы прочитать их, эти сообщения. Или черновики. И вот тут у меня возникла проблема. Во-первых, я не знаю, кому писать о том, что я обнаружил. А кроме того…
Господин Верт нетерпеливо пошевелил плечом.
– У Фукумото есть какие-то бумаги, он что-то пишет, – заметил он. – Не особо скрываясь. Потом, правда, куда-то относит. Но в целом нет особых проблем с этими бумагами разобраться. Переводчики есть не только у их торговой палаты. Фотостаты сделать можно. Но для этого требуется некоторое количество…
Он замолчал.
Ну конечно, поняла я. Это мне свойственна некоторая экстравагантность в отношении финансов. Но он…
– Верт, вам никто не дал денег?
– Я провел год в Америке, и какие-то деньги у меня были и еще есть. А потом мне, конечно, должны были как-то их передать, – снисходительно признался он. – Но поскольку этого не произошло, то я сижу тут и размышляю: а может быть, ничего уже не надо? Может быть, я все прекращу и поеду, как и собирался, в Шанхай?
– В Шанхай?
– Ну, – посмотрел он поверх моей головы странно неподвижными глазами, – это сложная история, не хотел бы вас ею беспокоить. Но я планировал после Америки пожить в Шанхае некоторое время. Мальчикам я, конечно, заплачу, на это у меня денег хватит, – неожиданно весело завершил он.
Итак, все-таки японцы. Бесспорно японцы.
– Но вы хотя бы можете зайти к нашему британскому консулу, а я…
– Зайти? И что я ему скажу? Или – что скажете ему вы?
Верно.
Так, давайте посмотрим, как все развивалось. Меня сначала никто не предполагал беспокоить, зато поездка Верта готовилась заранее. Он провел долгое время в Америке, а потом… В любом случае – заранее подготовленная миссия, связанная с новой политикой Японии. А дальше – с места сорвали меня, поскольку произошла странная история с перефотографированными документами генерала Макартура, на которых появились японские пометки. Это одна история или две? В любом случае они связаны с Японией, новыми Филиппинами. И в любом случае здесь нечто и вправду происходит, что-то дрянное, кто-то допустил ошибку, и очень чувствительную, иначе зачем бы вспомнили обо мне?
Далее же… мы с Вертом вдруг оба оказались в пустоте. Что-то пошло уже совсем не так. Допустим, разрушено какое-то звено в цепочке, через которое должна была передаваться нам информация. Такое случается.
– Видите ли, Верт, почему я так хотела побеседовать с вами серьезно, – проговорила я. – Потому что услышала от вас вчера, что вы здесь – профессор, изучающий что-то японское. Но ведь и причина моего появления в Маниле тоже имеет отношение к Японии. А еще вас просили присматривать за мной, что оказалось очень кстати. Я, может быть, не должна была даже знать о вашем существовании, не говоря о том, чтобы вот так сидеть и с вами общаться. Но раз они нас тут забыли, то кто же нам может помешать…
Он, конечно, не стал задавать мне вопросов о том, какими именно японцами я должна была интересоваться. И правильно сделал.
– А знаете ли что, – сказала я ему. – Мне кажется, что прервавшаяся связь для нас – не повод, чтобы паковать чемоданы. В конце концов, если дело только в деньгах, то вы заплатите мальчикам… А я… за все остальное. Где живет ваш японский профессор?
– За тем углом, – показал Верт. – Вот мои окна, это «Дельмонико». А он живет там, в «Пальма-де-Майорка». И я его выбор не одобряю. Это даже не заурядный отель. Это развалина.
– Итак, допустим, можно попросить ваших мальчиков пробраться в номер к этому… Фукумото, так? Стащить у него бумаги. Потом вернуть на место, через час.
– Но вам придется тогда искать этот громоздкий аппарат, который делает фотостаты? А не опасно ли это?
– Я сделаю лучше. Я куплю фотомастерскую. Где-нибудь за углом. Я же собиралась тут во что-то инвестировать?
Вот когда я поняла про Верта одну интересную вещь: не то чтобы его совсем не интересовали деньги, не то чтобы он совсем уж одинаково относился к бедным и богатым людям. А просто… Ну покупает женщина на свои деньги фотомастерскую. Но ему интереснее другие вещи. Он размышлял о них и барабанил пальцами по столу (на котором, добавлю, стояли уже пустые чашки от этого самого «чоколато», да еще и явно сделанного со вкусным буйволиным молоком).
– Все-таки не надо этого делать в моем университете, – задумчиво сказал он. – Я пойду в Атенео.
– Вы о чем? А, понимаю, там тоже есть переводчики с японского?
– Как ни странно. Там вообще-то всё есть. Амалия, вы приняли великолепное решение! Я, признаюсь, уже успел загрустить.
– Я знаю, знаю, вы не хотели отсюда уезжать!
– Конечно, нет! – с вызовом сказал он. – А вы хотели? Вот если пройти туда, среди этих загадочных стен, знаете, что там будет? Нет? Вам никогда не приходило в голову посмотреть, как выглядят эти дома изнутри?
Мне это приходило, и неоднократно, дело в том, что мы с Лолой получили право пользоваться теми же туалетами, что и обитатели дома, во внешней, уличной стороне которого помещается офис. И я уже была знакома с этой мистерией здешних туалетов, с их длинными рядами кабинок и легким запахом хлора, с большими каменными блоками пола. Но говорить об этом не слишком хотелось.
– Там же целый мир! Я сначала, когда попал сюда, думал, что это какая-то Севилья: белые стены, кружево черных металлических решеток на втором этаже. Но в университете говорят, что Севилья не такая. Это, представьте, карибская архитектура, и как это ее занесло в Азию. Нет, вы и вправду не заходили в эти дворы? Вот представьте: на втором этаже, у балюстрады, сидят хозяева – старая испанская пара, настоящие испанцы, они владеют всем домом, и все знают, что у них потрясающая квартира, со старой мебелью, там птицы в клетках и бонсай с апельсинчиками. Сидят и рассматривают своих жильцов внизу, во дворе, полностью закрытом от улицы. А в этом дворе в одном углу говорят о мировой политике, в другом поют и танцуют. Это же потрясающе!
– Я попробую зайти.
– Они еще угостят вас чем-то вроде кофе, будьте уверены!
– Но мне пока хватает вот этой главной улицы за углом.
– А вы когда-нибудь ходили по ней совсем вечером, когда загораются огни? Попробуйте. Она вся светится, витрины китайских магазинов – вы их видели? Вышитые органзовые платья, шелк и дамаск, разноцветные гобелены, шкафчики черного дерева, испанское кружево, веера, жемчуг, камни. Слушайте, это же какая-то пещера Али-Бабы! А рядом – еще одна! И еще!
Как же с ним легко. Как хочется все время смеяться. Почему я его боялась?
– И все было бы хорошо, – сказал он после паузы, – если бы не эта история в темном переулке. И какое, интересно, отношение имеют к ней наши с вами японцы?
– Знаете, Верт, – наклонилась я к нему, – одна… Один мой знакомый как-то раз взялся составлять книгу, руководство к отлову японских шпионов. И мне кажется, что сегодня к ней родилось очередное добавление. Примерно такое: если ты ловишь японских шпионов, а голову тебе пытается отрезать филиппинский бандит, то это еще не обязательно значит, что он любит японских шпионов. Может быть, он просто очень любит резать женщинам головы.
