2. Отец мой, я согрешила
Начиналась эта история несколько недель назад более чем мирно. Забытая на краю света голливудская декорация вместе с продолжающими что-то играть статистами? Хорошо, очень хорошо, господин Верт, но в те первые минуты на твердой земле после лайнера из Гонконга я воспринимала все очень всерьез. Никакой декорации. Просто сказка наяву.
Сначала было разочарование – не должен легендарный отель даже не то чтобы стоять так близко к порту, но быть, фактически, частью порта. Всего несколько минут по раскаленной светло-серой полосе пристани, среди толпы, на замечательной повозке (у лошади на голове подрагивают выкрашенные в красное перья) – и тебя по кругу подвозят обратно, к зданию, или нескольким слепленным вместе зданиям, которые чуть ли не на самой пристани и стоят. Если бы не чемоданы, то это напрямую пять минут пешком.
Но внутри… ах, внутри.
Двойной ряд белых колонн, мощные арки. Огромные люстры тяжелого металла. Зыбкое, безграничное пространство – это даже не зал, это… мир? Ну да, в его центре все как всегда – твердый мрамор пола, плетеные кресла с подушками, диваны, погашенные сейчас электролампы на столах и пальмы в горшках рядами, везде, везде. Но по краям – что за разбегающиеся в стороны колоннады и проходы? Сюда войдет полгорода, подумала я. Войдет – и растворится в этом нереальном мире, потому что по всем стенам тут зеркала за деревянными решетками от пола до потолка, зеркала, уничтожающие пространство и затягивающие в бесконечность движущиеся фигуры в белом и шляпки дам.
«Эти американцы, хозяева здешних мест, они что, сделали отель, который внутри больше, чем снаружи?» – подумала я.
Но чудо длилось недолго. Дальше началась борьба.
– Добро пожаловать в «Манила-отель», – сладко улыбнулся мне человек за стойкой слева от входа (золотое шитье на шапочке, золотые пуговицы и все прочее). – Что мы можем сделать для вас?
Тут он перевел взгляд на коллекцию моих чемоданов, обитых латунью по уголкам, и в глазах его появился… да неужели страх?
– Амалия де Соза, – сказала я. – Колония Стрейтс-Сеттлментс, Пенанг, Малайя.
У меня возникло ощущение, что сейчас этот человек сбежит из-за своей стойки и появится там, только когда я исчезну. Как я в последующие недели выяснила, именно так здешние жители и поступают, когда возникают подобные ситуации.
Но он справился с собой.
– Госпожа де Соза, – произнес он с состраданием. – Мы переживаем исторические дни. В любое другое время двери нашего отеля широко открыты для вас. Но пятнадцатого ноября вон там, за дверями, на поле Уоллеса состоится великое событие. Инаугурация Филиппинского Содружества. Отель, по приказу нашего президента, стал официальной резиденцией церемонии. И он закуплен полностью и заранее. Восьмого ноября приезжает делегация американского конгресса, члены администрации, и все – к нам. Госпожа де Соза, это семнадцать сенаторов и двадцать шесть конгрессменов! Военный министр Дерн, вице-президент Гарнер, спикер палаты… Вся Америка, кроме президента, будет в эти дни здесь, власть в Штатах временно прекратит свое существование. А еще Канхэм, глава «Крисчен сайенс монитор», во главе команды из двадцати лучших обозревателей страны. Они уже здесь. Сенаторы некоторые – тоже. Госпожа де Соза, нет ни одной комнаты не только в нашем отеле, но уже и в «Лунета-отеле» по ту сторону поля Уоллеса. Там будет размещена их свита и секретари.
Я думала о том, что в этом мире есть силы, которым трудно противиться, смотрела на него и улыбалась, а ему от этой улыбки становилось еще хуже.
Он бросал панические взгляды в сторону мраморного возвышения эстрады с белым роялем. У которого теснилась группа очевидно американских – с потными шеями и большими челюстями – личностей. Только что прибывших – вот чемоданы, и дико озиравшихся. Их, видимо, надо было тоже как-то размещать.
– Наш генерал и вся его делегация уже здесь! Хуже того, американский губернатор выселяется из Малаканьянского дворца, туда въезжает наш президент, – продолжался поток слов. – Губернатору, а он тогда станет просто высоким комиссионером, строят комплекс зданий вон там, на бульваре Дьюи. Но пока идет стройка, жить и работать он тоже будет в «Манила-отеле»! И что нам делать?
Пауза, во время которой мне, очевидно, положено было прийти в ужас и все-таки исчезнуть. Или, точнее, кто-то из нас должен был исчезнуть – или он, или я.
– Я знаю, что могу сделать для вас, – сообщил он полушепотом. – Мой дядя работает в отеле «Дельмонико» рядом с «Пальма-де-Майорка» в Интрамуросе, совсем близко отсюда. «Пальма» тоже заполнена целиком. И я мог бы… Очень тихое место, этот «Дельмонико»…
Я решила, что пора прекратить его мучения.
– Пару комнат мне забронировали из офиса его преосвященства архиепископа, – негромко подсказала я.
– Монсеньора О’Доэрти? – пролепетал он.
– Не думаю, чтобы он сам звонил в отель, – заметила я.
– Нет, нет, конечно же – нет…
И человек, украшенный золотом, действительно исчез из-за стойки. А дальше там их появилось целых трое, они начали шуршать перфорированной бумагой, изучать мой паспорт и улыбаться мне без перерыва. Особенно когда я сказала, что понятия не имею, надолго ли я здесь – несколько недель как минимум.
– Рождество в Интрамуросе – это великолепно! – заверили меня. – А после инаугурации у нас тут будет тихо и хорошо. Только вот балы начнутся, очень много балов, но это на первом этаже…
Да, в этом мире есть силы выше всяких президентов. У монсеньора в «Манила-отеле» всегда есть резерв комнат, которые не тронет никакой американский сенатор. Это такая страна.
Сначала была маленькая церемония с сейфом. Я положила в бронированную ячейку в отдельной и запираемой на множество ключей комнате бумажник, коробку и пакет коричневой бумаги. Уложила в сумочку выданный мне ключ. Вот теперь главное сделано, можно не волноваться.
А потом меня повели вправо к широкой лестнице белого мрамора. У ее подножия опять пальмы в горшках, а за сплошным, от пола до потолка, окном – успокаивающе знакомые деревья, густой тропический лес. Элеватор белого дерева, отделанный золотом, прохладный пустой коридор и такая же прохлада двух моих комнат, хранимая тяжелыми бархатными занавесями на окнах.
Я выпроводила трепетных мальчиков, внесших чемоданы, пообещала вызвать как можно скорее положенную мне, точнее, прилагавшуюся к моему сьюту служанку и, оставшись одна, отдернула занавески на окне.
Это не та сторона отеля, которая выходит на море и порт. А как раз противоположная. Порт – это что-то привычное, я родилась и живу в портовом городе. А это…
Перед моими окнами, за широкой полосой пустующего шоссе, лежал городок в табакерке, которого в реальной жизни не может быть.
Он тесно сдавлен крепостными стенами, украшенными зеленоватыми потеками мха. Не старинными, с зубцами, а толстыми, приземистыми, с башенками и бастионами, стенами века бронзовых пушек.
А на стенах (они, видимо, широкие) – сады, подлесок и лес, свисающие к зеленым лужайкам внизу (бывший ров?) гирлянды из листьев и цветов.
А за ними – верхушки джакаранд и пальм, широкие скаты черепичных крыш. Выше – башни с куполами и кресты, множество крестов, теснящие друг друга церкви. Еще выше – небо, вы думаете? Нет, стаи снежно-белых голубей. А уже потом – небо.
Я стояла у окна долго, я знала, что прямо сейчас отправлюсь в этот городок – где там купол Сан-Августина? Но, может быть, если я подойду близко к этому чуду, то оно исчезнет. Поэтому сначала помыться в этой громадной ванне, потом достать строгое платье до пят… Позвать ту самую служанку, пусть займется чемоданами и погладит то, что помялось… Зачем спешить?
Спустившись вниз, я в очередной раз создала проблемы для милых людей, работающих в этом отеле. «Не может быть», – шипел один из них на другого, когда я, подойдя к выходу, всего-то попросила найти мне авто. Оказалось – может, все до единого авто заняты теми же американцами, невероятный случай. «Но ведь вам всего-то в Сан-Августин?» – восхитился человек в золоте и уважительно покачал головой: тут все уже знали, кто зарезервировал мне комнаты. «Это же совсем рядом. А тогда, может быть, вы согласитесь на другой, очень популярный здесь вид транспорта? Да? Эй, быстро найди Хуана…»
И мы вышли под козырек, нависавший над входом и державшийся на толстых цепях, и тут произошло нечто необычное. Меня взяли за локоть и отбуксировали подальше от входа со сдавленным шепотом: «Посмотрите, вот он!» Как-то не предполагалось, что мне это может не понравится.
И они оказались правы. Сцена того стоила.
У самого входа, под козырьком, выстраивалась для фотографирования внушительная группа мужчин – веселых, очевидно полных сил и бодрости. Так, вон они все встали неподвижно. Те, что в мундирах, бросили руки к козырькам и застыли в этой позе. Прочие прижали к сердцу белые шляпы – я заметила стоявшего чуть сзади плотного, крепкого человека с толстой шеей, лысо-бритого, в полосатом галстуке, шляпу он держал робко, кончиками пальцев. Но тот, кто был впереди, кто возвышался над прочими…
А ведь и вправду замечательно. В своем роде загадка. Да, он выше всех, он стоит прямо и развернув плечи, но не только в этом дело. Отличный двубортный костюм в серую клетку со светлым галстуком, высокий лоб под зачесанными назад темными волосами, нос орла, ну и что? Почему от него не оторвать взгляда, а от прочих…
А, вот. Шляпа. Всего-навсего шляпа. Уверенным движением он бросил ее к сердцу, как и все остальные люди в гражданском, но на два дюйма выше, чем остальные, то есть к сердцу – и плечу. Два дюйма, но в этом вся разница. Более того, получилось просто незабываемо. Кто его этому научил?
Этот человек почти успел стереть с губ ядовитую улыбку – вся компания, видимо, только что обменивалась довольно ехидными фразами. Тут как раз и защелкали объективы.
«Как сделать, чтобы он на меня взглянул?» – мелькнула мысль. Он смотрит куда-то ввысь, поверх наших голов, как будто видя там, над верхушками пальм, что-то важное. И почти привстает на цыпочках, вытягиваясь, стремясь туда, в высоту.
– Вот это он и есть, наш генерал, – прошептал мне служащий отеля, мягко ведя меня к воротам.
Да, подумала я. Видимо, то, ради чего я сюда приехала, получится у меня быстро и без труда, раз я увидела его вот так сразу после приезда. Дуглас Макартур, только что закончивший свою работу в качестве начальника генштаба американской армии, а сейчас возглавивший военную миссию на Филиппинах. Вот он какой. Здравствуйте, генерал, я приехала как раз для того, чтобы увидеть вас и поговорить с вами, просто вы об этом пока не знаете. Но я рада нашей столь быстрой встрече.
– Посмотрите, госпожа де Соза, какая прелесть. Эй, Хуан, Хуан! – замахал рукой мой провожатый.
Раздалось цоканье копыт. Два больших колеса, между ними повозка под козырьком (Хуан в большой соломенной шляпе прятался под ним от солнца) и серо-белая лошадка между двух оглоблей, неприязненно отворачивающаяся от меня.
Служащий отеля напряженно следил за моим лицом.
– И правда прелесть! – восхитилась я. – Как это называется?
– Есть калесы, есть каретелы. Это как раз калеса, госпожа де Соза, – не без гордости сообщил он. – Вам отсюда всего десять минут до Сан-Августина. Дайте ему двадцать сентаво, больше не надо.
Десять минут? Да на этой прелести я с удовольствием каталась бы хоть час.
Налево из ворот, еще раз налево на полупустое шоссе, вдоль бастионов и бывшего крепостного рва – да, да, это то самое, что видно мне из окна, – и через широкий въезд в крепость направо, к крышам, куполам и крестам. И снова направо, совсем немного по булыжнику улицы… дайте же мне посмотреть на этот игрушечный город изнутри! – нет, калеса уже останавливается на мощеном старыми камнями дворе.
Нет у Сан-Августина никакого купола. Это прямой угол из двух неровных стен, старых-старых, из больших камней. Над одной еле наметился угол фронтона, как бы встроенный, впечатанный в стену, над ним крест. Справа – вход в громадную арку, в душную пустоту. Да, я все еще в сказке, но эта – какая-то другая, совсем старая сказка. Как и с моим отелем, тут что-то не то с пространством. Ты входишь – и оказываешься в другом мире, и как это он помещается в тесноте Интрамуроса, там вдаль уходит двор, стволы пальм, бесконечные монастырские арки, как будто города вокруг и нет. А тут, слева от входа, – люстра из тяжелого серебра, ряды скамеек, сверкающий тем же тусклым серебром алтарь.
И орган, который вдруг разражается громоподобным ревом, это пугает. Но органист всего-навсего пробует клавиатуру, вот рев замолкает; сверху и сзади, где видны органные трубы, слышатся голоса. Церковь почти пуста.
– Мне нужен отец Артуро, – останавливаю я первого попавшегося. Тот кивает и указывает в полутьму приделов. И вот он идет мне навстречу – сквозь тонкий белый сатин рясы с треугольником капюшона на спине просвечивают черные брюки.
– Наша сестра из британского Пенанга! – радуется он. – «Манила-отель» не сопротивлялся?
– Недолго, – говорю я, целуя его руку с тяжелым перстнем. – И теперь я знаю, кто в этой стране на самом деле главная сила.
– Не преувеличивайте нашу силу… Отец Теофилио в порядке? Отлично, мы так давно не виделись. Если бы он смог приехать сюда из вашего британского заповедника, он из Августина бы и не вышел. Тут столько всего… Вы в самом старом сооружении в стране, между прочим.
– Это чувствуется!
– Да-да, Манильский кафедральный все как-то рушится от землетрясений, строится заново, а эта глыба так и стоит, просто удивительно. И она ваша. В любое время. Все мессы. Просто поговорить – я буду рад. Исповедаться. Не хотите?
Он протянул руку к потемневшему сооружению из старого дерева.
– О, собственно… Как ни странно, да.
Отец Артуро кивнул и исчез в темноте за плетеной бамбуковой решеткой. Совсем не похож на уличную публику, подумала я, наверное, испанец, да еще и со светлыми волосами. Ненамного старше меня, и очаровательное лицо, попросту веселое, изящно изогнутый нос; губы – как будто подрагивают перед тем, как заплакать, а на самом деле это он вот-вот засмеется.
В темноте передо мной опять мелькнул этот перстень – что там такое, какие-то буквы, крест и что-то еще? Это он смахнул рукой улыбку с губ.
– Отец мой, я согрешила, – начала я. – Не знаю, что это за грех, но меня он пугает. Это гордыня, самонадеянность? Я сейчас ехала по улицам, до того лежала в ванне отеля… и ко мне пришла мысль: вот он, мой мир, он будет со мной всегда. И как же он прекрасен! Люди вокруг, витрины с платьями, булыжник, музыка из открытого окна. Я думала: я заслужила этот мир потому, что почти не делала зла, он такой – и будет таким всю мою жизнь и после меня останется детям. Но ведь ничего не бывает неизменным, правда, отец мой? Китай опять вот-вот загорится войной, а ведь там люди тоже, наверное, в какой-то момент думали: наш нормальный мир возвращается, мы это заслужили. И что мне с этим делать, отец мой?
– Что вам делать с этим миром, чтобы он оставался наполнен добром? – раздался тихий смех из полумрака исповедальни. – Давайте посмотрим, что тут за грех. Неверие в милость Господню? Или, как вы говорите, гордыня и самонадеянность? Вы думаете, что если будете делать все правильно, то мир избежит зла? И Всевышний в этом случае будет обязан сохранить вам все, что вы любите в вашем мире? Сложная задача, дочь моя. И этот грех, как бы он ни назывался, я вам, конечно, отпускаю. Грех слепой веры в добро – как вам? А что, других пока нет? Удивительно. Ну, в Маниле это ненадолго. Обжорство хотя бы. Тщеславие. И многое другое.
Отец Артуро со вздохом выбрался из исповедальни и посмотрел на меня с укоризной.
– Мне задают задачи и потруднее, – заметил он. – Вот вчера пришел тао… так тут называют крестьянина, вообще простого человека. Здоровенный такой, как буйвол. И он сказал мне: отец мой, я согрешил. Выпил рома, подрался с соседом, сломал ему ногу, он теперь, возможно, будет хромать всю жизнь и не сможет работать. Как мне быть, отец мой? Если я пойду в тюрьму и попрошу меня туда посадить, от этого соседу и его семье будет легче?
Отец Артуро поднял голову к алтарю, что-то рассматривая там.
– Мир здесь был другим, – медленно сказал он. – Лучше? Возможно. И снова изменится, потому что людей в нем, кроме нас с вами, много. Не таких умных, как вы. Но, с другой стороны, без вашей самонадеянности – что бы было с этим миром? Или грех уныния вам больше нравится? А я не знаю, который лучше. Вы надолго к нам? – неожиданно завершил он.
А это был очень хороший вопрос. Вообще-то я ждала, что с ключом от моего «архиепископского» сьюта меня будет ждать кое-что еще. Телеграмма. Письмо, переданное через какого-то особого человека, давно живущего здесь и занятого весьма серьезными делами. Приглашение зайти к такому человеку. И тогда будет яснее – надолго или не очень.
Иначе моя задача выглядит слишком простой. А именно – позвонить в номер генералу. Встретиться с ним. Отдать ему пакет документов, которые явно не стоит пересылать почтой. И расстаться с ним навсегда. А потом что – домой?
Да, есть сложные ситуации, есть документы, которые не следует передавать просто так и вообще выпускать из рук. Но я не курьер. Я что-то совсем другое.
В прошлые несколько раз, когда человек из далекой Англии… которого многие считают просто хорошим писателем и драматургом… когда он обращался ко мне с просьбой сделать что-то, ситуации складывались абсолютно невозможные. Неразрешимые. Ситуации, когда никак нельзя было даже представить, чтобы ведущие актеры мира сего признали свое бессилие и свой провал и протягивали руку в мир теней. К людям, которые – подобно мне – могут что-то сделать прежде всего потому, что не имеют вроде бы никакого отношения к тому миру, где носят мундиры и ставят подписи с государственными печатями.
В тех, прежних, ситуациях самое трудное для меня было понять, что вообще происходит и почему то, что я должна сделать, так важно. Вот и сейчас я не понимала ничего. Кто-то должен был прийти и начать мне это объяснять.
Ну что ж, я ведь приехала только сегодня. Это произойдет. Может быть, даже вечером.
– Надолго ли? А я не знаю, отец Артуро, – проговорила, наконец, я. – По прежнему опыту таких поездок – ну, пару недель. Месяц. И мне, конечно…
И мне надо было здесь делать что-то такое, чтобы всем было ясно, кто я и чем занимаюсь, и лишних вопросов не возникало. Так что уже на корабле из Шанхая я знала, кем в этот раз стать.
– Просто хотела посмотреть, что это будет за страна, – сказала я. – Что здесь можно сделать интересного, во что вложить деньги. Конечно, потребуется какое-то время.
– А, – обрадовался отец Артуро. – Вы тоже хотите понять, что за странный зверь – Филиппинское Содружество? Которого еще ждать полторы недели, до пятнадцатого ноября? Ну, мы этого тоже не знаем, конечно. Но если очень коротко, то вы – а Теофилио намекнул мне, чем вы обычно заняты и вообще кто вы – вы приехали сюда как инвестор?
Вот здорово – объяснить, кто я такая, одним коротким словом. Отличное слово – инвестор. И конечно, отец Теофилио понятия не имел, какие дела иногда падали мне буквально на голову. Для него я именно инвестор, и только.
– Если хотите, для начала я – ученик. Инвестор ведь должен хоть как-то понимать, что он делает, не правда ли? И кстати, отец Артуро, вы ведь в городе все знаете. Мне понадобится собственная контора. Небольшая. Кабинет и приемная. Насколько я слышала, в этой стране не стоит думать, что получишь что-то хорошее без личных знакомств. Да и в других странах тоже.
– Да чего же проще? – пожал белыми плечами он. – Мы такое, вы удивитесь, тоже делаем. Да мы все делаем. Вам, конечно, нужна контора в даунтауне? На Эскольте или рядом?
Я об этом еще не думала. Ну да, то, что они называли сомнительным американским словом «даунтаун», здесь есть – по ту сторону бастионов, за рекой. Но…
– А почему не здесь, отец Артуро? – неожиданно сказала я. – Почему не может быть конторы вот здесь, на соседней улице или подальше? Конечно, тут, похоже, только церкви, жилые дома и университеты, но…
– Да ничего подобного! – замахал он на меня белым рукавом. – Как раз здесь еще проще. Много пустых помещений. Интрамурос тихо засыпает, люди отсюда уходят. Но он вам просто нравится, ведь так?
– Да! – честно призналась я.
– Ну, если вы полюбили именно этот мир, почему не работать в самой его сердцевине – особенно если вспомнить вашу попытку исповеди, не правда ли? Я пришлю вам письмо в отель, причем довольно быстро. И кажется, я даже знаю, что вам подберу. Вы не против соседства с американской армией? Впрочем, она в Интрамуросе никогда не бывает слишком далеко, к сожалению.
Вот здорово, подумала я. Как раз не против. То самое соседство.
– Останьтесь на Рождество, – улыбнулся он мне на прощание. – Это у нас здесь незабываемо.
Они все сговорились, чтобы растянуть мою поездку на два месяца? Никаких шансов, друзья.
– Хуан, – сказала я с радостью, выходя на предвечернюю жару перед Сан-Августином. – Вы что здесь делаете? Лошадке опять чего-то недостает?
Тут речь о двадцати сентаво. Которые я вручила ему, высаживаясь у церкви. И Хуан всем своим видом выразил – очень мягко и вежливо, впрочем, – недовольство. А что же было не так, если его таксу мне сообщили в отеле?
– Понимаете, – застенчиво отозвался он из-под тени шляпы, – двадцать сентаво – это мне. А ведь есть еще моя лошадка.
Я засмеялась в голос, лошадка встревоженно дернула головой. Сейчас я знаю, что это любимая шутка всех кучеров калес, в общем, уже традиция. Я знаю также, что за поездку в Интрамурос от отеля нормальные люди берут десять сентаво, но этого и следовало ожидать.
Что ж, еще двадцать сентаво… И вот Хуан ждет меня, сидя на своем насесте и изучая газету. Старую – подобрал где-то. Но неплохую английскую газету.
– Я подумал – зачем уезжать? – объяснил он. – Вы же отсюда когда-нибудь выйдете. Увидите много калес. Похожих на мою. Но меня вы уже знаете. Хотя можете выбрать и их, – Хуан широко повел рукой в сторону конкурентов. – Они не хуже. Мы все здесь братья. Мы филиппинцы.
Это было просто великолепно. На мягкое сиденье калесы вдобавок приятно залезать, особенно благодаря тому, что Хуан торжественно бросает на колесо белое когда-то, а сейчас посеревшее полотенце, чтобы я за него хваталась и забиралась на свое место.
– Отель, – сказала я со вздохом.
Какой восхитительный, наполненный массой всего нового день. Но в этой стране, похоже, никогда не бывает мало событий и интересных людей. И когда в малиновом свете приближающегося заката я вошла внутрь, к колоннам, пальмам и креслам, я увидела, что тут что-то происходит.
Наверное, вся американская пресс-группа, та самая, которая приехала задолго до инаугурации, расположилась полукольцом в креслах и на диванах вокруг какой-то на редкость привлекательной личности.
С местными жителями непросто, они – разного цвета кожи. Хуан совсем темный, отец Артуро совсем светлый, а этот нечеловечески энергичный и стройный молодой человек – он примерно такой, как я. Но если я в своей колонии его величества навеки зачислена в официальную категорию «евразийцев», со всеми вытекающими последствиями – типа невозможности вступить в клубы, куда пускают только англичан, то как этот оттенок кожи и эта категория людей называется здесь?
Кажется, есть какое-то слово. Что-то такое читала.
На кого этот человек похож? На профессионального танцора, на Руди Валентино? Нет, тот был слишком прохладен и безупречен. А этот, совсем юноша – то есть заметно моложе меня, чуть мрачно сказала я себе, – в намеренно небрежном, чуть мятом костюме… да из него получился бы, пожалуй, отличный дьявол. Горящие темные глаза, нос крючком, высокий лоб… Что еще? Рука в свежем бинте. И отличный английский. Хуан тоже говорит именно на этом языке, но я уже – даже после первой короткой прогулки по городу – начала подозревать, что не надо этого ожидать от каждого жителя столицы. Испанский акцент отца Артуро, например, очень даже заметен.
Боже мой, но о чем же он рассказывает, разведя руки, склонившись в своем кресле к слушателям так, будто сейчас прыгнет на них?
– Когда в ноябре они трогались в путь по океану, то сначала в день отплытия на лодке, в окружении целой россыпи суденышек, медленно двигалась икона – Нуэстра сеньора Порта Вага из Кавите, – яростным шепотом вещал юноша. – И в это же время по верхушке стен Интрамуроса монахи, под колокольный звон, несли модель корабля. Архиепископ Манилы поднимал руки в благословении. И били семь пушек – счастливая цифра.
Как же они его слушают. И как записывают.
– Когда был последний из галеонов? – быстро прозвучал вопрос от толстого репортера слева.
– Тысяча восемьсот пятнадцатый год, последний рейс, мексиканская революция уже завершалась. Испания потеряла колонию. Конец великому торговому маршруту, – отчеканил юноша.
Кто-то буркнул нечто неразборчивое справа. Но юношу было трудно удивить вопросом.
– Сначала королевские декреты предписывали им не превышать трехсот тонн, – без запинки отвечал он. – Потом пятьсот, тысяча – Колумб умер бы от восторга, увидев такие корабли! А когда англичане захватили в 1762 году «Сантиссима Тринидад», то оказалось – галеоны доросли до двух тысяч тонн! Проклятые пираты не могли поверить своему счастью.
Но тут он запнулся и устремил свой пламенный взгляд на меня.
– Да присоединяйтесь к нам, сеньора. А сесть вы можете…
– Но я вовсе не… – начала я.
– Какая разница, а сесть вы можете вот сюда!
И он вскочил, поместил меня на свое кресло и, стоя сзади и держась за его спинку, продолжил.
Вот когда я поняла, в каком районе только что побывала. Интрамурос, – оказывается, до американцев то был почти полностью испанский город, в лучшие времена живший только и исключительно галеонной торговлей.
Юноша рассказывал о том, как в ожидании прихода галеона сюда, в Манилу, свозился купленный за предыдущую партию серебра китайский шелк. Дальше он шел в Мексику, через Акапулько, а оттуда – в Испанию и в Европу, то есть через два океана. Потом оказалось, что еще Европа любит китайский фарфор. И китайцы его начали делать по европейским заказам, с христианской символикой в том числе. Галеоны получили название «китайские корабли». Серебряные слитки из Мексики китайцы переплавляли в свои – знаменитые, в виде туфельки с круглой нашлепкой, зайдите в любую китайскую сувенирную лавку, они там есть, – и этим жила уже их империя. Так был устроен тот мир, сердцевиной его служила испанская империя, охватывающая моря всего мира, Манила купалась в мексиканском серебре, здесь не было бедных.
Он со скоростью змеи отреагировал на вопрос о бедности, голоде и ресурсах для странного проекта (а какого?): верните филиппинцам гордость, дайте им разогнуться, взлететь над землей – они станут и богаты, и счастливы. Содружество – это та самая точка, когда пора начинать делать подобные вещи.
И тут возник какой-то технический вопрос, высящийся за моим плечом (левым, конечно, если дьявол!) юноша начал говорить что-то, обращаясь к одному из американцев (видимо, местному): вы же не поленились поехать со мной, вы сделали свои две зарубки на киле, вы уже вошли в историю моей страны. И затем начал рассказывать про дерево якал, упругое, похожее на рессору, и о том, что еще для галеона нужно дерево дунгон и апитонг. Которые растут и ждут нас там, на юге, в Себу, где, собственно, верфи раньше и были и где кто-то что-то, возможно, еще помнит – перешло от прадедов… Вот тут я не удержалась, забыв, что ни на какую газету не работаю:
– Сеньор, вы хотите сказать, что вы на самом деле начали строить галеон?
– И не очень удачно, – отреагировал он, взглядывая на забинтованную руку. – Не удержался, помахал топором. Не сеньор, а Эдуардо, да просто Эдди. Эдди Урданета.
Урданета? Это все меняло. Еще в своем Пенанге мне не раз приходилось читать, что страной, как при испанцах, так и при сменивших их американцах правят то ли сто семей, то ли четыреста – притом что посчитать семьи сложно, они все переплетены браками детей. Сориано, конечно, и братья Элизальде, целых четверо, и Акино… И Урданета.
Но галеон сегодня? Это и правда происходит? Зачем он это делает? Сколько это стоит?
А американцы, распространяя всяческие, не обязательно приятные, запахи, уже вставали, собирали блокноты, благодарили юношу, задавали какие-то вопросы нос к носу – вдруг узнают что-то такое, что конкуренты не услышали. И мы с ним остались в итоге вдвоем.
– А это тяжело! – со смехом признался Эдди и сел напротив меня. – Как теннис с несколькими мячами одновременно. А вы, как я понимаю, та самая дама, которая вселилась в архиепископские комнаты. Да-да, этот отель – маленькая деревня, тут все знают всё обо всех.
– Амалия, – сказала я. – Амалия де Соза.
– Португалка! Португалка в бывшем испанском владении. Ну, я понимаю, что вы чувствуете. Наши с вами предки могли находиться в сложных отношениях. Чем вы тут заняты?
Что ж, я уже заготовила несколько ответов на этот вопрос.
– Для начала открываю небольшую контору, которая будет заниматься человеческими ресурсами, – выдала секрет я.
– Работорговлей! – откинулся он на плетеную спинку. – Великолепно. Наследие предков. И моих, и ваших.
– Я полагаю, что когда открываются новые перспективы, приходят иностранные инвесторы, то им потребуются подготовленные люди. С хорошим образованием, – пояснила я.
– А этого здесь сколько угодно, больше, чем работы для них. Есть у меня для вас один человеческий ресурс, вы не пожалеете и даже удивитесь, – пообещал мне Эдди. – И вас в этом плане ждут большие неожиданности. Так, а вон тот человек – шпион, он на вас дважды посмотрел издалека. А может, на меня…
Что ж, шпионы существуют, мысленно улыбнулась я себе – и бросила мгновенный взгляд на высокого мужчину с необычным профилем… будто нос птицы, но не хищной… Стоит у бара, что-то пьет… Ну, этот не может быть шпионом – шпионы незаметны, а в его сторону поворачиваются все головы, особенно женские. Он почти так же эффектен, как мой генерал, но это другой эффект, более мягкий и тонкий, почти женственный.
Нет, я сегодня не буду и пытаться сделать самую простую вещь – подняться к себе и попросить соединить меня с генералом Макартуром. Это лучше делать несколько изящнее, раз уж мы с ним обитаем в одних стенах. А сейчас – хватит впечатлений для одного дня.
– Успеха вам, Эдди, – сказала я, прикоснувшись к его бинту. – Это было незабываемо. Настолько, что мне лучше посидеть в полной тишине.
Я лишь сделала полукруг к стойке портье. Мало ли… Но писем или телеграмм мне не приходило.
