– Hoy, putangina mong duling!.. – сипло прошептал человек из темноты, из дверного проема. И сделал шаг вперед, спиной к грязно-желтоватому свету далекого фонаря.
До сих пор помню каждое сказанное им слово на этом странном языке. Это притом, что я даже не успела увидеть его лицо. Я смотрела на то, что было в его руке, покачивалось из стороны в сторону.
Этой штукой рубят сахарный тростник в местных гасиендах, она называется – боло, или – санбартоломео, орудие бунта и убийства. Не нож. Ближе к топору, судя по весу. Эта штука здесь – на всех рынках, во всех ресторанах, домах, ее носят на поясе крестьяне. За городской чертой без нее, наверное, вообще жизни нет.
Что же он сказал, успела подумать я, кто такая «путангина», узнаю ли я это когда-нибудь. Видимо, уже нет.
Боло описал в воздухе дугу перед моим горлом.
Он орудовал этой штукой так, будто она была невесома.
Это уже со мной было, или что-то похожее. Почему мне опять хотят отрезать голову, мелькнула мысль.
– Деньги, – пробормотала я, успокоительно кивая чуть подпрыгивающему на месте человеку; а лицо у него есть? Темные, отсвечивающие маслянистым блеском волосы топорщатся щеткой… больше ничего не видно, переулок глухой и пустой. – Ну конечно же, деньги. Да, сейчас.
Совсем рядом, на выходе из переулка, – купол из тысяч светящихся нитей, сияющий навес через Эскольту. Из-за них эту улицу называют «сьюдад де оро», «золотой город». Но она далеко, я не успею. Я вообще не успею ничего. Он не даст мне добежать до золотых огней.
– Деньги, – убеждала я этого хилого коротышку на тонких жилистых ногах в сандалиях из кусков шины от авто. – Вот они. Вот.
Он что-то гнусаво рявкнул, поднеся лезвие боло к самому моему лицу.
– Да, да, – продолжала я, роясь в сумочке. Запасной платок. Пудра и помада «Мишель».
А сзади к нам – что хуже всего – приближались шаги: размеренное постукивание кожаных подметок о старый, выщербленный асфальт. Уверенная и неторопливая походка. Значит, один сзади, другой спереди. Вот это уже точно конец.
– Я сейчас все отдам, – уговаривала я коротышку. Да где же… вот флакон талька… Не то…
Дальше – постукивающие шаги остановились, слева от моего плеча возникла высокая белая тень, вперед – как в кошмаре – да и есть кошмар – выдвинулось лицо с длинным, как клюв грустной птицы, носом.
Боже мой, опять этот человек. Я не зря его боялась все эти дни.
Нет, сами слова – они были бы страшно смешны, если бы я могла смеяться… и если бы они не прозвучали… не может быть… на французском. И даже с парижским акцентом.
Бродяга в штанах до колен и резиновых тапках, благодаря которым он, наверное, перемещался абсолютно беззвучно, вряд ли знал больше полусотни слов на английском. И никак не мог знать французского. Да во всем городе его, наверное, знаю только я и еще пятнадцать – двадцать обитателей лучших отелей.
Человек с острым носом продолжал делать дикие вещи – наклонился так, что мог бы поцеловать это жуткое лезвие, чуть не коснулся его лицом, расставив руки как при сценическом поклоне. И издал комический звук:
Бродяга с боло в руке неуверенно хихикнул. Происходило что-то для него немыслимое. Нормальные люди не ведут себя так при виде боло, они, наоборот, отскакивают и выставляют руки вперед, как будто ладонь и пальцы помогут, а не полетят в красных брызгах в грязь.
Он хихикнул еще раз. Смешной иностранец. Не понимает.
Сумочка тряслась у меня в руках. Сейчас, сейчас. Да ведь это не пудреница. Это то, что надо.
– Наконец, пять песо? – с азартом воскликнул парижанин в белом костюме, клоунски крутя кистями рук и подставляя горло ножу.
Вот тебе пудреница, чуть не сказала я, вытаскивая из сумочки браунинг, уверенно направляя его ствол вниз и нажимая на курок.
Звук был еле слышен среди долетавшего до нас шума Эскольты. Но удар пули в асфальт у самых ног в резиновых тапках был сильным аргументом. Не тратя времени на ругань, человек с боло повернулся в прыжке и беззвучно побежал от нас зигзагом.
– Мы упустили шанс купить у этого апаша хороший мачете. Или как это здесь называется, – меланхолично констатировал выпрямившийся незнакомец, провожая бегущего взглядом.
– Вы хотели заодно дать ему урок французского? – после долгой паузы выговорила я на том же языке.
– А что делать, если я так и не могу заставить себя говорить на английском? – возразил он. – Одна замечательная женщина сказала мне по этому поводу… Но позвольте проводить вас к вашему… э-э-э, ландо, госпожа де Соза. Я миновал его, когда бежал сюда. Это вон там.
Вот как. А впрочем, не зря же он бледной тенью мелькал все эти дни где-то на краю моего зрения. Госпожа де Соза. Конечно, он знает меня. Он шел за мной.
Чего хотел от меня этот… апаш? Убить? Убивают не так. Убивают быстро, из-за угла, сзади, не размахивая впустую лезвием. Все-таки деньги? Просто уличный грабитель? Случайность?
Я поверила бы в случайность. Но не после дела пятилетней давности в Куала-Лумпуре – дела исчезнувшего агента генералиссимуса Чан Кайши. Не после жутковатой истории с бирманскими рубинами. Не после еще одной истории, которую не хочется даже вспоминать, в ней фигурировала коллекция змей человека с абсурдным именем сэр Ланселот Эльфинстоун, игрока на бегах.
Никаких случайностей.
Душный ночной воздух пахнул пережженным маслом, в котором жарились орешки с чесноком. Моя рука, чуть подрагивая, лежала на «акульей кожи» рукаве пиджака странного парижанина. Мои ноги, плохо сгибаясь, несли меня вперед. Над ухом звучал голос – высокий, мягкий, почти поющий, негромко и неторопливо выговаривавший слова:
– Так вот, насчет английского языка – одна замечательная женщина… ее зовут Марлен… как-то раз посоветовала мне: преодолеть отвращение любого нормального человека и взять себя в руки. И говорить. Но все-таки я не смог, хотя почти весь этот год провел в Америке. А она смогла. И наказывает сейчас американцев чудовищным немецким акцентом, особенно заметным, когда она поет свои песенки. А они терпят!
– Ее зовут Марлен, говорите вы, – прервала я его. – Мое имя вы очевидно знаете. Осталось узнать ваше.
– Верт, – чуть поклонился он.
– Верт? То есть «зеленый»? Не слишком ли просто? – упрекнула его я.
– А зачем нам сложности… Знаете, однажды, когда мне на короткое время пришлось стать греком, я был Вертидисом. Главной сложностью оказалось убедительно прикидываться немым греком… И надо ведь еще было понимать, что мне говорили… Прошу вас. Боже мой, как же он очарователен, ваш… экипаж.
Мягкие рессоры успокаивающе качнули нас – да, нас, он уселся на пассажирское сиденье рядом со мной, закинув ногу на ногу и качнув острым носком туфли.
Он ужасен, пришла мне в голову мысль, когда белая шляпа оказалась у него на коленях. Эти уши вампира, еще более пугающие оттого, что мягкие, тонкие светлые волосы гладко зачесаны назад. Эти глаза странного цвета – почти прозрачные – они очень близко посажены, и взгляд получается внимательным и пронзительным. И нос, который в фас кажется почти клювом.
Но когда он говорит, хочется наклониться вперед и слушать, забыв обо всем.
– Да, так вот – имя, – раздумчиво пробовал он на вкус слова. Замечательные слова, они начинают играть новыми красками, стоит их только правильно произнести: «и-и-мм-мя». – Знаете, госпожа де Соза, там же, в Америке, я познакомился с одним удивительным человеком, которого пока почти никто не знает. Но в его судьбе правильно выбранное имя оказалось… всем!
Господин Верт издал вздох, поменяв положение длинных ног.
– Его угораздило прийти в Голливуд и попросить там работы, – драматическим голосом произнес он. – И его выгнали бы с порога, если бы всех не поразила его наглость: чего хочет человек, столь очевидно страшный на физиономию?
Тут господин Верт сделал нечто странное: его руки с длинными белыми пальцами взметнулись, как бы образуя рамку для лица, – а лицо изобразило что-то и вправду страшненькое, человека-обезьяну. Я судорожно засмеялась.
– Ну наконец-то, – заметил господин Верт. – Вот теперь с вами все будет в порядке. Мы тогда даже сможем посидеть и помолчать.
– Нет, нет, продолжайте! – воскликнула я. Пусть он говорит – он это делает великолепно!
– Так вот, у него спросили: а что вы умеете делать? Играть? Оказалось – нет. Петь? Дрянной высокий голосишка, как у многих. Но тут выяснилось, что он умеет…
Тут человек в белом сделал драматическую паузу.
– Он умеет танцевать. Боже мой, госпожа де Соза, как же он танцует! Для него в этот миг нет никакой земли или паркета, и нет собственного веса. Его ноги выкручиваются под самыми странными углами. Он летает над полом на цыпочках! Вот так.
Господин Верт сделал несколько движений ногами так, будто они были невесомы. Я снова засмеялась.
– И его взяли в Голливуд на какие-то заурядные роли! – повысил голос мой собеседник и продолжил шепотом: – Но тут ему задали вопрос – а что, вы говорите, у вас за имя? Оказалось, Фридрих, поскольку наш герой – австриец. Уже плохо. Но ведь у него есть, или была, еще и фамилия. И вот это… Госпожа де Соза, насколько я знаю, вы любите историю. Ответьте на мой вопрос: где произошла знаменитая битва, в которой Наполеон победил сразу двух императоров, австрийского и русского? Ну и вы уже поняли, что если наш герой – австриец…
Он повернул голову в профиль, устремив взгляд на огни Эскольты. Боже мой, он же поразительно красив, подумала я.
– Наполеон? Австрия… А… Аустерлиц?
– Естественно. И что делать в Голливуде человеку по имени Фридрих Аустерлиц? Это даже на клоуна не подойдет. Американцы, видите ли, народ очень… незамысловатый. Про Наполеона они слышали. Но не более того. Короче говоря, нашему герою сказали: да, ты будешь танцевать, но имя твое теперь будет – Фредди Астор.
Мы засмеялись уже вместе. Боже, как удивителен этот мир.
– Сеньора, – напомнил о себе, повернувшись к нам, Хуан.
– А действительно, куда ехать? – кивнул ему господин Верт. – Вы уже способны смеяться. Отлично. Вы, конечно, могли бы сейчас отправиться в отель, высадив меня на полпути у входа в Интрамурос. Но, знаете ли, чтобы спать лучше – я бы посоветовал пойти и самую чуточку потанцевать. И не танго – это слишком трагично и в данном случае неуместно. Одна румба и два свинга – вот что было бы в вашем состоянии просто великолепно.
– Да, но…
– Уверяю вас, что, кроме слишком узкой юбки… которая так вам идет… все остальное просто великолепно. Я же… но ведь мы недалеко от Санта-Круса, а там есть прекрасные и очень снисходительные к одежде кабаре, где потерпят сумасшедшего француза в обычном дневном пиджаке. Три танца и две капли местного джинчика с этим восхитительным чертом на этикетке – не правда ли, хорошо?
– Ах, – сказала я. – Хуан, кабаре «Санта Ана».
– А, так вы знаете все лучше меня!
Покачиваясь на рессорах, мы двинулись под нескончаемыми рядами золотых нитей над головой, между светящимися витринами, бутылкообразными стволами пальм, сотнями черноволосых голов.
– Вам никогда не казалось, госпожа де Соза, – продолжал щедро лечить меня словами господин Верт, – что нам несказанно повезло, что мы попали в эту страну? И возвращаясь к Голливуду. Мне думается, что это они, люди оттуда, приехали сюда десантом, поставили декорации какого-то дешевого мюзикла, сняли его. Уехали. А декорации и статисты остались. И живут в этой ненастоящей стране, где все страсти смешны и выспренни, даже когда тут льется настоящая кровь. Если это, конечно, страна. После инаугурации здешнего выдающегося президента нас пытаются убедить в том, что страна тут все-таки будет, но сами в это слабо верят. Да?
Он был абсолютно прав, но мне следовало хоть на время выйти из сказки.
– Какими словами благодарят тех, кто спас вам жизнь, господин Верт? У меня всегда с этим были трудности.
И тут я наткнулась на острый взгляд этих светлых глаз:
– Я заметил это «всегда», но оно лишь подтверждает вашу репутацию, госпожа де Соза. Вам в данном случае трудно потому, что мне еще надо доказать, что это не я нанял того апаша за пять песо, чтобы он помахал перед вашим носом своим лезвием, а я бы появился как раз в нужный момент и спас вас.
Я кивнула:
– Но тогда вы запаслись бы оружием, господин Верт. А так вы начали делать что-то несусветное.
– Заставить вашего противника засмеяться – тоже оружие, а местные жители очень подвержены такому соблазну. На самом деле я же видел, что вы ищете что-то в сумочке. Требовалась лишь чуточка терпения.
Тут он сделал небольшую вкусную паузу.
– И должен вас поздравить, это было быстро, мне не пришлось долго клоунствовать. Ведь обычная женщина долго бы искала свой пистолет среди всех этих пудр и помад, я же знаю, что это и вправду нелегко.
– Обычная, – повторила я, откидываясь на сиденье.
– Да-да. Вы необычны и склонны к неосторожности, сказал мне один наш общий знакомый. Люди считают, что он просто-напросто хороший писатель и драматург. А мы с вами знаем, что не только это.
– Так, господин Верт. Все убедительно, но не очень доказательно.
– А давайте пока не будем ничего друг другу доказывать. Давайте танцевать. Ведь еще совсем недавно, кроме того что меня просили присматривать за вами… что я в данный момент и исполняю… каждый из нас занимался своим делом. Вы – своей коммерцией, а я…
– Да, чем занимаетесь здесь вы?
Он вздохнул и чуть нахмурился.
– С этим небольшие проблемы. Вообще-то я здесь профессор. Смешно было произносить это слово еще пару месяцев назад, но вот – это случилось, я профессор старой Сорбонны в новом Университете Филиппин.
– Боже мой, я же там училась, как это приятно! В Сорбонне, я хочу сказать.
– Я знаю, что вы там учились. А я в Париже прожил много лет, и не так трудно было телефонировать, уговорить кое-кого сделать мне пару нужных бумаг. Местные жители все равно не знают, как такие бумаги должны выглядеть. А если они захотят проверить, кто такой господин Верт, то в Париже все предусмотрено. Найдется даже пара как бы помнящих меня студентов.
– И что вы здесь делаете?
– Приехал на деньги Сорбонны изучать новый политический феномен. Колония, которая уже не совсем колония. А «содружество». Что за чертовщина? Да, вдобавок учу местных умниц французскому.
– Ну, если мы так откровенны, то намекните – чем вы заняты на самом деле.
– Намекну: до Манилы я провел две недели в Токио. В том же качестве.
– С вашим французским?
– Ни малейших проблем. Им почти все равно, английский это или французский. А еще там тучи немцев, и я с моим немецким вполне обходился. И дальше я должен был ехать сюда и, как видите, приехал. Но!
Он сделал паузу.
Японцы. Вот как. И если этому человеку можно верить…
– Договаривайте, господин Верт. Что же не так?
– Я должен был в определенный момент получить от нашего с вами общего знакомого телеграмму, письмо, – чуть раздраженно сказал он. – Или хоть что-то. Намек на то, что мне делать дальше. Вместо этого я сижу здесь в некотором недоумении. Мне кажется, что-то не сработало. Писем нет. Ничего нет.
Огни Эскольты летели мимо нас и над нами, впереди вырисовалась площадь Санта-Крус с конусом собора, украшенного странной, похожей на китайскую пагоду колокольней.
– Я начинаю вам верить, господин Верт, – сказала я, наконец. – Потому что у меня, в общем… Примерно то же. Что-то случилось. У него что-то произошло, важное. Иначе бы… Это что же – нас здесь забыли? Как тех самых статистов, оставшихся от уехавших голливудцев?
– Ну и прекрасно, – сказал он. – А раз так… мы будем танцевать!
