Глава четвертая
Виктор с ворчанием перевернулся и прикрыл ухо подушкой. Ну почему этот осел Жожо всегда поет, когда открывает лавку?
Мари Тюрнера причесывала дам
у цирюльника по имени Лантерик…
Жозеф засвистел — это означало, что он забыл продолжение. Тяжелые деревянные ставни со стуком упали на пол — видимо, юный приказчик не удержал их в руках. Наступила тишина. Виктор уже готов был снова погрузиться в сладкий сон, но Жозеф громким тенором затянул новый куплет:
Я родился в Куртийе,
миленьком квартале.
Но сбился с пути
и сбежал из дома…
Виктор потерял терпение, встал с кровати, решительным шагом пересек квартиру и отвел душу, хлопнув дверью, выходящей на винтовую лестницу. Жозеф, видимо, понял, что это означает, потому что петь перестал.
Окончательно проснувшись, Виктор взглянул на Таша: девушка крепко спала, закинув одну руку за голову и свесив другую с кровати. Он устроился рядом и запустил руку под простыню. Их пальцы переплелись, Таша потянула любовника к себе и тут же оттолкнула.
— Интересно, что сказал бы твой друг мсье Мори, если б увидел нас сейчас?
— Ничего бы не сказал, потому что сейчас в Лондоне занимается тем же самым с некой Айрис.
— У нас осталось пять дней, если я все правильно подсчитала. До конца недели мне нужно вернуться в родные пенаты, так-то вот, дорогой. Так что поторопись уладить все между дамочкой в побрякушках и малышкой-горничной или найди Денизе новое место.
— Я этим обязательно займусь, только чуть позже, — пообещал Виктор и еще теснее прижался к любовнице.
Таша поцеловала его и с веселым смехом спрыгнула с кровати.
— Не позже, а сию же минуту! Мне пора к издателю, нужно показать ему иллюстрации к «Пантагрюэлю», потом я буду до восьми в «Бибулусе», зайдешь за мной? Мы где-нибудь поужинаем.
Не дожидаясь ответа, она закрылась в туалетной комнате.
Виктор оделся и зевая спустился по лестнице. На вопрос Жозефа: «Как спалось, патрон?» он ответил злобным взглядом и побрел к столу, заваленному старыми каталогами, составленными Кэндзи Мори. Виктор рассеянно перелистал их, и почему-то ему вдруг вспомнился траурный декор спальни Одетты, гулкий звон часов в пустой гостиной… Он раздраженно отодвинул каталог.
— Жозеф, мне нужно оценить одну библиотеку, это недалеко от церкви Мадлен, вернусь к обеду.
На самом деле Виктор решил расспросить Денизу о распорядке дня ее госпожи.
Семь этажей — не шутка, особенно если преодолеваешь их одним махом, и Виктор запыхался. Идя по темному коридору к мансарде Таша, он почему-то вдруг вспомнил ее бывшего соседа, сербского певца Данило Дуковича. Виктор постучал, подождал ответа. Из крана на площадке капала вода.
— Это я, Легри! — громко и отчетливо произнес он, приблизив лицо к двери.
Видимо, Денизы не было дома. Виктор достал ключи, но ни один не подошел. Он уже готов был отступиться, как вдруг понял, что перепутал и достал связку ключей от квартиры Одетты. Найдя нужный ключ, Виктор открыл дверь и обомлел. В мансарде все было перевернуто вверх дном. Рамы лежали на стульях. Матрас и подушки валялись на ковре. Простыни и одеяло висели на мольберте, прикрывая мужскую обнаженную натуру (Виктор возблагодарил Небо за то, что Таша писала портрет в три четверти, поскольку моделью был именно он!). Встроенный в стену стеллаж был пуст, книги валялись на пружинной сетке кровати — Виктор сам когда-то купил их у молодого человека, унаследовавшего библиотеку старой тетушки и жаждавшего от нее избавиться. Отодвинутый под слуховое окно стол выглядел непривычно пустым: все, что держала на нем Таша, теперь валялось на полу. Створки буфета были распахнуты, выщербленные тарелки и чашки оттуда выкинули. Ворох одежды из двух больших чемоданов лежал на белой фаянсовой печке.
Виктор перешагнул через лужу и пробрался в маленький закуток, служивший кухней и ванной. Множество горшочков, обычно стоявших на этажерке, перекочевали к трем составленным одно в другое ведрам. Ничего не было сломано или разбито, но капавшая с потолка вода залила весь пол. Виктор пришел в бешенство. Как можно быть таким доверчивым! Догадка, пришедшая ему в голову при осмотре квартиры Одетты, подтвердилась: Дениза — воровка. Он поискал глазами и не нашел ее узелка. Она действительно сбежала. Остается понять, что она украла. Какую-нибудь картину? Но холсты Таша пока не имеют коммерческого успеха, за них не дадут и пяти франков. В мансарде не было ничего ценного — ни драгоценностей, ни побрякушек. Одежда? Кружевные перчатки, которые Таша привезла из России? Возможно, маленькая бретонка ограничилась несколькими нарядами?
Виктор пребывал в растерянности, не зная, стоит ли рассказывать о случившемся Таша. Нет, только не это, она ужасно разозлится и будет во всем винить его. Он начал расставлять мебель по местам. Через полчаса, устав от непривычных хлопот, он взглянул в висевшее рядом со стеллажом мутное зеркало и не сразу узнал себя в разгоряченном мужчине с всклокоченной шевелюрой. Виктор пригладил волосы и оглядел результаты своих трудов. Кошка легко отыскала бы здесь своих котят, но вот Таша свой дом не узнает и будет в ярости. Внезапно у него возникло сомнение: Дениза упорхнула, это бесспорный факт, но комнату могли обыскать и после ее ухода.
Он спустился вниз, пересек двор и постучался в дверь привратницкой. Ему открыл мсье Ладусетт, на кудрявых седых волосах которого красовалась серая шапочка. Старик помахал мятой газетой, как будто хотел стряхнуть с нее крошки.
— Добрый вам денек, мсье Легри, уж простите мое волнение — не каждый день видишь свое имя пропечатанным в газете. Здесь написано обо мне: вчера вечером я выгуливал Шупетту на улице Мартир, и официантка из «Бульона Дюваля»…
— Я хотел бы узнать, кто поднимался к мадемуазель Херсон вчера или сегодня ут…
— Иду, иду, — раздался женский голос из глубины помещения.
А мсье Ладусетт все бубнил и бубнил, словно и не слышал возгласа жены.
— …вылила ведро жирной воды ей на лапы. Какой-то высокий бородатый тип шел нам навстречу и…
В этот момент к ним присоединилась маленькая хрупкая женщина с острым, как у ласки, личиком. Она коснулась руки мужа и кивнула Виктору:
— Проклятье! Мой ревматизм всегда разыгрывается к похолоданию. Да, кто-то приходил — вчера, в конце дня, я как раз чистила картошку. Это был телеграфист, он спросил, на каком этаже живет мадемуазель Таша, и я послала его на седьмой.
— …он поскользнулся на тротуаре и брякнулся к моим ногам. Взбесился, конечно, и кинулся на девушку с ножом. Тогда Шупетта…
— Да замолчи же, ты утомляешь мсье Легри! — крикнула жена прямо ему в ухо. — Не сердитесь, в битве при Седане рядом с ним выстрелила пушка, и он с тех пор плохо слышит. Мсье Легри спрашивает о мадемуазель Херсон! — рявкнула консьержка, обращаясь к мужу.
— Мадемуазель Беккер сказала, что мадемуазель Херсон пустила в свою комнату кузину вашего приказчика. Она надолго останется? Я должен знать — из-за почты и всего прочего.
— Не надоедай мсье Легри, Аристид. — Мадам Ладусетт посмотрела на Виктора: — Девушка ушла, ей предложили место.
— В котором часу она покинула дом? — спросил он, чувствуя, что у него начинается мигрень.
— Сегодня утром, около семи, я как раз выносила мусор. Но почему вы спрашиваете? Она ведь оставила ключ мадемуазель Таша под ковриком, так она мне сказала.
— Да-да, именно там, — поспешил подтвердить Виктор.
— Вы меня успокоили, мы ведь отвечаем за квартиры.
— Девушка сказала, куда направляется?
— Конечно. Мы немного поболтали, бедняжка выглядела потерянной, друзей у нее в Париже нет. Когда прислуживаешь другим, на себя времени не остается. Она спросила, как добраться до моста Альма, там находится бюро по найму, где ей назначили встречу. Последняя хозяйка малышки, как я поняла, была не слишком добра к ней. Я посоветовала ей сесть в омнибус — путь до моста неблизкий. «О, у меня много времени! — ответила она. — Встреча назначена на полдень. Я пройдусь пешком, посмотрю город». По-моему, ей не слишком нравилась мысль о новом месте.
Виктор собрался улизнуть, но мсье Ладусетт схватил его за рукав:
— Ну так вот, Шупетта прыгнула на него сзади и укусила, да так сильно, что он выронил нож. «Мерзкое животное!» — взвизгнул он. Я в ответ обозвал его тупым зевакой. И тут…
— Аристид, — позвала мужа мадам Ладусетт, — иди лущить горох! Не сочтите за труд, мсье Легри, найдите для меня первые четыре тома Ксавье де Монтепена. Пятый том заканчивается так красиво: «Я много страдала, но Господь милостив, и сегодня я живу, как в раю!» — и я должна узнать, что случилось с разносчицей хлеба в первых четырех!
— Непременно, мадам Ладусетт. Простите, мне нужно еще раз подняться в квартиру, я кое-что там забыл.
Виктор был зол, как собачонка старика Ладусетта, и успокоился только на седьмом этаже. Он поднял половик, не обнаружил никакого ключа и перестал что бы то ни было понимать. Зачем Дениза разыграла перед ним мелодраму в лучших традициях Ксавье де Монтепена? Виктор не мог не восхищаться ловкостью, с какой маленькая служаночка усыпила его бдительность. «У нее талант, ей нужно выступать на сцене «Комеди Франсез», а не прислуживать у чужих людей! Спрашивается, как мне теперь распутать эту интригу? — спросил себя он и сам ответил: — Нужно пройти весь путь с самого начала. Отправиться на Пер-Лашез». Пройти мимо сторожей не составит труда — он поставит фотоаппарат среди могил и проведет вторую половину дня на природе — свет сейчас очень хорош, а потом вернет ключи Одетты консьержу Ясенту. Вот только придется заехать на улицу Сен-Пер за оборудованием.
Тот факт, что появилась тайна, которую предстояло разгадать, придавал Виктору сил.
В обеденный перерыв Жозеф сидел на приставной лесенке и просматривал утренние газеты, выискивая новости о происшествиях.
— Ты что-нибудь продал? — поинтересовался Виктор, вешая шляпу на бюст Мольера.
— Какой-то рантье купил Кребийона-сына с иллюстрациями Моро-младшего. Делал вид, что интересуется исключительно сафьяновым переплетом. И еще трех Золя. «Человек-зверь» пользуется успехом, — пробормотал Жозеф. — Я принял телефонный звонок для мсье Мори и взял на себя смелость ответить, что он отсутствует и что, возможно, вы сами придете взглянуть.
— Взглянуть на что?
— Наследство на авеню де Терн: Боссюэ в десяти томах и неполный Сен-Симон, я на всякий случай записал адрес — он там, на столе. Ух ты, послушайте, патрон… — И Жозеф прочитал вслух, уткнувшись носом в газету:
В четверг утром в городе Сен-Назер при очень странных обстоятельствах была сделана мрачная находка. Член команды Эмабль Будье спустился в трюм грузового судна, освобожденный от мешков с зерном. Каковы же были его изумление и ужас, когда он обнаружил совершенно разложившееся тело мужчины. Лицо несчастной жертвы было неузнаваемо, но на черепе сохранились остатки волос. Комиссар порта мсье Пино немедленно предупредил шефа Сюрте, и тот немедленно выехал на место происшествия…
— У господина Горона работы прибавится, и это при том, что он никак не арестует главного подозреваемого по делу Буфе. Что скажете, патрон? — Жозеф поднял голову и обнаружил, что Виктор исчез. — Бесполезно, с некоторых пор он ничем не интересуется. Любовь! Женщины — украшение домашнего очага и неутомимые труженицы, но они отвращают мужчин от великих страстей! — И юноша поклялся себе, что никогда не бросит писать ради прекрасных глаз Валентины.
В зал вернулся Виктор с сумкой на плече.
— Я ухожу, Жозеф, оставляю вас «на хозяйстве».
— Уходите? Снова? Но куда?
— Посмотреть книги, конечно.
— Я полагал, вы не любите Боссюэ! А как же обед? Жермена снова скажет, что я о вас не забочусь. Она приготовила рубец по-каннски, его нужно только разогреть.
— Завещаю вам сие непритязательное блюдо.
Фиакр довез Виктора до площади Пиренеев, и он добрался до кладбища по улочке, тянувшейся вдоль пустыря, где тощие козы щипали чахлую траву.
Первым делом Виктор отправился к часовне, откуда хотел снять великолепную панораму Парижа. За насыпной земляной площадкой, обсаженной кипарисами, простиралась бело-серая столица. Ее башни и купола на фоне затянутого облаками неба напоминали разновеликие зубы: Пантеон, Нотр-Дам, Дом инвалидов, Эйфелева башня.
Виктор достал из сумки выдвижную треногу, привинтил к ней фотоаппарат и наклонился к видоискателю. Вокруг начали собираться любопытные, и он поспешил сложить оборудование.
В нескольких десятках метров над часовней, на участке за зеленой изгородью, смотрели в небо две трубы крематория. Само здание скрывал решетчатый забор из крашеного дерева. Виктору не слишком нравилась идея сжигать тела усопших. Он надеялся, что эта пришедшая из Англии мода не скоро укоренится во Франции. Открытый год назад Парижский крематорий был использован не больше сотни раз, спровоцировав ожесточенную полемику в католическом сообществе. Архиепископ Парижа резко критиковал кремацию. Виктора подобные споры не трогали, но он любил городские кладбища: в этих зеленых оазисах даже птицы пели. А могилы являли собой интереснейшие объекты для съемки. Взять, хотя бы, вот эту плиту с двумя переплетенными бронзовыми руками и выгравированными в центре эпитафиями:
Жена моя, я жду тебя.
5 февраля 1843
Друг мой, я здесь.
5 декабря 1877
Рвение этой супруги вызвало у Виктора улыбку, но и растрогало. По аллее медленно тянулся траурный кортеж, и он уважительно приподнял шляпу.
Спросив у сторожа дорогу к часовне Валуа и немного поплутав между могилами, он в конце концов нашел искомое захоронение, удивился, что калитка не заперта, вошел и начал читать надписи на стене. Несколькими днями раньше сюда приходила Одетта. Виктор осмотрел алтарь и пол в надежде найти хоть какой-нибудь след, но не преуспел.
Он вышел на аллею, чтобы сфотографировать часовню, наклонился к видоискателю, навел на резкость, и в объективе возникло опрокинутое изображение лица неряшливого старика с седыми волосами. Виктор выпрямился. Незнакомец не сводил с него изумленного взгляда.
— Черт меня побери, это ты! — неожиданно заорал он. — Да-да, ты сам, во плоти! Я же говорил, что узнаю тебя по снимку. Ты пришел за мной? Ничего не выйдет. Никогда! Ни за что! Никто не прижмет папашу Моску, даже Груши! К бою!
Старик повернулся и побежал прочь, размахивая руками. Виктор поспешно сложил треногу и попытался догнать странного незнакомца, но тот исчез.
Виктор шел наугад, размышляя об имени, которое выкрикивал старик. «Груши… Кого он имел в виду? Эммануэля де Груши, маркиза и маршала Франции? Но при чем тут это?» Наконец Виктор добрался до выхода на улицу дю Рено и распахнул дверь каморки сторожей. Тощий человечек с густыми усами курил трубку и раскладывал пасьянс. При виде посетителя он поспешно прикрыл карты каскеткой и попытался подняться.
— Прошу вас, сидите. Надеюсь, вы сумеете мне помочь. В пятницу вечером моя служанка вернулась домой в совершенно обезумевшем состоянии. Мы с женой были весьма озадачены, у нас даже возникли сомнения относительно ее душевного здоровья.
— В пятницу? А ваша служанка, случайно, не худенькая блондинка, совсем молоденькая?
— Жена назначила ей встречу на улице дю Рено, ждала до закрытия, а потом уехала, рассудив, что малышка сама доберется до дома. Когда Дениза — так зовут нашу прислугу — явилась, она была явно не в себе: заикалась, лепетала что-то о призраках, привидениях и всяких прочих ужасах. Я мало что понял из ее бессвязного рассказа и решил узнать, может, вы что-то слышали об этом досадном происшествии.
— Так я и думал! Мне сразу показалось, что девушка малость того, а я своему чутью доверяю. Она заявила, что ее госпожа… испарилась! Не будьте к ней слишком строги, кладбища на многих так действуют.
— А хозяйку Денизы — я имею в виду мою жену — ее вы видели?
Барнабе поскреб подбородок, с подозрением глядя на Виктора.
— Как я мог ее видеть — вы же сказали, что она топталась на улице дю Рено?
Виктор подмигнул ему:
— С женщинами никогда не знаешь, чего ждать. Не скажу, что я недоверчив от природы, но… это сильнее меня. Я было подумал, что Дениза рехнулась, но потом мне в голову пришла другая мысль: а что, если моя жена…
Барнабе мял в руках фуражку, хмуря брови. Потом до него дошло, и он хихикнул:
— А-а, понимаю… Ваша дамочка могла улизнуть на встречу с… доктором! Одно могу сказать — я ее не видел, а ваша служанка была чуть не в беспамятстве, только что не сделала мне непристойное предложение! Счастье, что девушка попала на меня. Я ее успокоил, объяснил, что женат, и отослал домой.
— Она рассказала, что ее напугал высокий старик с седыми волосами.
— Должно быть, это был папаша Моску. Он малость чокнутый, но не опасный. Славный человек, поклонник Империи, даже в подпитии никого не обидит. Он долго здесь работал, мы лет пятнадцать с ним приятельствуем. Старик ухаживает за могилами, тут подвяжет, там подправит, вот я и закрываю глаза на то, что он здесь бывает.
— Где я могу найти папашу… Как, вы сказали, его зовут?
— Моску. Его предок отступал с Наполеоном из России, отсюда и прозвище. Он ночует на набережной д'Орсэ, в развалинах Счетной палаты, что сгорела в 1871-м, но вы его вряд ли застанете, он вечно где-то шляется. Прошу вас, мсье, не жалуйтесь на него, ведь тогда и мне попадет. Я могу потерять работу, а у меня шестеро детей. Ваша служаночка напрасно на него обиделась: он, может, и сказал пару-тройку крепких словечек, но на самом деле не желал ей зла.
— Не беспокойтесь, я всего лишь хочу задать ему несколько вопросов. Вот, держите, я оставлю вам свою визитку. Если он здесь появится, передайте, чтобы пришел со мной повидаться, я сумею его отблагодарить.
В фиакре, по дороге на бульвар Оссман, Виктор чувствовал возбуждение, близкое к опьянению. Кладбище Пер-Лашез было последним местом, где, по утверждению Денизы, она видела свою хозяйку… Но можно ли доверять этой девушке после того, что он увидел в квартире Таша? Слова сторожа свидетельствовали не в пользу Денизы: взбалмошная особа делала авансы человеку, который ей в отцы годится. Консьерж Ясент утверждает, что видел, как мадам де Валуа вернулась домой в пятницу вечером. Нужно все прояснить… Что там бормотал кладбищенский старик, этот папаша Моску: «Я же говорил, что узнаю тебя по снимку!» Что за фотографию он имел в виду? А впрочем, бог с ним, со стариком, он, должно быть, просто выпил лишнего. И уж точно никак не связан с расследованием.
На въезде на улицу Гавр возникла чудовищная пробка. Виктор вышел перед магазинами «Прентан» и увидел на мостовой толпу.
— Это митинг? — поинтересовался он у кондуктора омнибуса, прохаживавшегося вдоль вагона, набитого раздраженными пассажирами.
— Во всем виноват молочник. Эти типы ездят слишком быстро, он чуть не задавил несчастного парня, кровищей все залито.
Виктор поспешил повернуть назад. Расталкивая толпу локтями, он обогнул один из множества киосков с цветами и газетами, из-за которых пешеходы на бульварах жались ближе к домам. Движение затрудняли и чистильщики обуви со своими ящиками, и устричные раковины под ногами, и выставленные далеко на тротуар железные столики и стулья. Рекламные щиты расхваливали достоинства пастилок «Жеродель» и русского грудного чая «Гомериана». Зеваки толпились вокруг них, и, огибая разносчиков, устроившихся со своим товаром на тротуаре, прохожие вынуждены были выскакивать на мостовую.
Виктор счастливо избежал всевидящего ока консьержа — тот о чем-то спорил с дворником, — вошел в подъезд дома № 24, взбежал на шестой этаж и несколько раз нажал на кнопку звонка. Не дождавшись ответа, он сунул в скважину первый попавшийся ключ, тот не подошел, Виктор попробовал второй, и дверь открылась.
Тут стояла особая тишина, которая царит в домах, где никто не живет. Виктор постоял на пороге, привыкая, к полумраку и собираясь с духом, потом положил треногу и сумку на пол, зажег керосиновую лампу и решил методично обыскать все помещения, чтобы найти хоть какой-то след.
С его последнего визита в квартире многое изменилось. На ковре в гостиной по-прежнему были рассыпаны партитуры, кабинетный рояль напоминал притаившегося в засаде зверя. Но всегда стоявшие на на нем статуэтки саксонского фарфора теперь валялись на подушках одного из канапе, а вазы с увядшими цветами были переставлены на камин. Виктор поднял лампу на уровень глаз. Бархатный полог, раньше прикрывавший рояль, лежал на полу. Ошибки быть не может: фарфор убрали, чтобы поднять крышку рояля. Кто сюда возвращался? Одетта или Дениза? Он прошел в комнату прислуги, оказавшуюся узкой, холодной клетушкой. Одетта всегда была прижимиста: экономила на отоплении, недоплачивала прислуге, и в конце концов оставила себе только одну горничную.
Как и ожидал Виктор, одежды в гардеробе не оказалось. Кровать была застелена, но наволочку с подушки сняли. Туалетный столик был придвинут к двери, а тазик и миска стояли на полу, что подтверждало рассказ Денизы. Если только она не устроила инсценировку.
Виктор вошел в кабинет Армана. Окна в нем, видимо, не открывали много недель, и воздух был такой спертый, что Виктора замутило. Он задержал дыхание. Омерзительный запах неожиданно перенес его на двадцать три года назад, в Лондон, в дом на Слоан-сквер, и перед глазами предстала сцена, которая, как он полагал, была навсегда похоронена в самом дальнем уголке памяти.
Отец грозно нависает над ним, а он, семилетний мальчик, стоит с опущенной головой, парализованный ужасом и ненавистью. За какой проступок его запирают в подвале: за невыученный урок, за невинную шалость? Погреб, темнота, одиночество. Он этого не вынесет, он просто умрет. Он с немой мольбой поднимает глаза на работавшего в книжном магазине отца Кэндзи, и тот украдкой сует ему свечу и сборник сказок. В результате Виктор так увлекся волшебной историей о китайской императрице, обернувшейся драконом, что перестал ощущать себя пленником сырого застенка. Вместе с белым драконом Фань Вей-Юнем он нырял в океан, сражался с демонами долины тигров, плыл по волнам и скакал по облакам.
Виктор услышал бой часов и приглушенный гул бульваров. Образы прошлого развеялись. Он обошел комнату: на мебели лежал толстый слой пыли, письменный стол был завален шляпными картонками — их тоже обыскивали.
На полу перед сосновым гардеробом лежали две мужские рубашки: казалось, их раскинутые рукава взывают о помощи. Виктор поставил на стол коптившую лампу, потянул на себя створки и обнаружил ворох одежды, достойный распродажи в Тампле. Выходя, он заметил на зеленовато-бронзовой обивке стен два выгоревших прямоугольника — раньше тут висели картины.
Виктор сделал глубокий вдох, чтобы преодолеть отвращение, которое внушала ему эта комната, и перебрался в туалетную — ему всегда нравилась эта чересчур нарядная, но удобная комната. Он вспомнил, сколько времени проводила здесь его любовница, сидя перед зеркалом и выискивая, не появилась ли на лице предательская морщинка, и растрогался при виде баночки с кремом «Фарнезе», купленным в «Королеве Пчел», — Одетта очень им дорожила. Виктор поборол искушение понюхать крем и обозрел расставленные на круглой мраморной столешнице рядом с умывальником румяна, помаду и флаконы с духами. Стакан с зубной щеткой, зубной порошок, разноцветные куски мыла вызвали в памяти образ кокетливой Одетты в муслине, кружевах и ленточках, оттенявших ее нежную светлую кожу. Виктор проверил шкафчик с полотенцами и банными рукавичками и обнаружил там такой же беспорядок, как и в гардеробе Армана.
Он перешел в спальню, стараясь не смотреть в сторону кровати, напоминавшей корабль с траурными парусами, плывущий в царство мертвых. В шкафу могут обнаружиться еще какие-то секреты. Он уже собирался открыть дверцы, но тут ему в голову пришла новая мысль, и он вернулся в туалетную.
Сбежавшая с любовником женщина может забыть зубной порошок, но не пудру и духи. Одетта так заботилась о своей внешности и цвете лица, что даже в ресторанчик на углу не пошла бы без макияжа. Всего этого в туалетной комнате быть не должно.
Виктор колебался, разрываясь между намерением покинуть квартиру и почти извращенным желанием продолжать поиски. Он осмотрел оттоманку, на которой Одетта по утрам просматривала газеты, пальму «в трауре», круглый столик, превращенный в алтарь памяти Армана де Валуа. У него закружилась голова, перед глазами все поплыло. Зеркальный палисандровый шкаф колыхался, как дрейфующий айсберг. Через несколько мгновений все встало на свои места, и Виктор продолжил осмотр: штанга в гардеробе прогибалась под весом траурных платьев и черных меховых накидок. Справа от гардероба стояла этажерка: книги сбросили с полок и отшвырнули к стене.
Что могло заставить Одетту так долго носить траур?! Виктор выудил из гардероба розовый муслиновый пеньюар, пахнущий гелиотропом, и вспомнил, как утомленная любовными ласками Одетта торопливо накидавала его, становясь похожа на абажур.
Виктор усмехнулся, заметив на полке череп, который глядел на него в упор пустыми глазницами. О, да тут играют «Гамлета»? Он хмыкнул, подбадривая себя, собрал с пола книги с загнутыми — о ужас! — страницами и устроился на оттоманке. Виктор читал вслух названия и складывал томики в стопку: «Книга пророчеств», «Гадания», «Законы оккультизма», «Астральное тело и астральный план», «Медиумические феномены», «Спиритическая доктрина».
— Многовато для женщины, которая не любит читать… — пробормотал он. — Так, посмотрим, что тут у нас? «Фотографии астрального тела». Забавно, стоит полюбопытствовать.
Он перелистал томик с интригующим названием «У Виктора Гюго: отчет о спиритическом сеансе в Джерси», вышедший из-под пера некоего Нумы Уиннера. Одетта наверняка не прочла ни одной строчки великого писателя, но, судя по карандашным пометкам на полях, ее очень заинтересовали диалоги, в которые он якобы вступал со «стучащими духами», когда жил в изгнании в Марин-Террас.
Виктор отложил книгу и открыл папку под названием «Сатанизм в эпоху инквизиции». Гравюры с изображением пыток, уготованных еретикам Святым Престолом, окончательно убедили его в безумии Одетты. Виктора передернуло от отвращения, и он решил вернуть книги и папку в шкаф, но не смог этого сделать: на полке что-то лежало. Виктор принес из гостиной стул, залез на него, пошарил рукой в глубине и достал толстый конверт с надписью «Личное». Сердцебиение, приступ паники и дурнота заставили его покинуть квартиру. «Теперь я понимаю, что ощущают женщины. Как сказал бы Кэндзи, “плоть страдает от потрясений рассудка, как земля от последствий тайфунов”. Только бы не заболеть инфлюэнцей».
Виктор спрятал конверт под куртку и, повесив сумку и треногу на плечо, вышел.
Он сидел в прокуренном зале «Бибулуса», на столике-бочонке перед ним стояла кружка пива, рядом лежал взятый из квартиры Одетты конверт. Виктор сделал несколько глотков, собираясь с духом, и вынул из конверта с десяток перевязанных шелковой ленточкой писем — все они пришли из Колумбии и были адресованы мадам де Валуа, а еще блокнот с записями о назначенных встречах и пачку отдельных листков. В глубине коридора, ведущего из мастерской, появились Морис Ломье и четверо его учеников. Виктор поспешил убрать бумаги в конверт и отвернулся от стойки. Он надеялся, что Морис Ломье его не заметил, но не тут-то было…
— Холм обуржуазивается! — громко провозгласил тот. — Похоже, нам скоро придется сменить местожительство. Если, конечно, мы не решимся показать, кто тут хозяин!
Его слова были встречены раскатами одобрительного хохота, художники бросали на Виктора насмешливые взгляды, а он притворялся невозмутимым. У него были заботы поважнее. Как сообщить Таша об исчезновении Денизы? И тут увидел свою подругу: девушка направлялась к нему, не обращая внимания на призывы Мориса Ломье. Одетая в вышитую блузку и серую юбку, с волосами, сколотыми двумя позолоченными гребнями, она была чудо как хороша. «Позже», — решил Виктор, поднялся из-за стола и протянул руку Таша.
— До завтра, детка, выспись хорошенько! — крикнул им вслед Морис Ломье.
Таша быстро уснула, а Виктор все ворочался, безуспешно пытаясь последовать ее примеру. Когда жестокая судорога свела икроножную мышцу, он не выдержал, встал, стараясь не шуметь, и отправился в комнату, служившую ему гостиной и кабинетом. Подсев к бюро, он зажег лампу и обвел усталым взглядом унаследованные от дяди Эмиля гравюры с изображением фаланстера Шарля Фурье. Всеобщая гармония, которую проповедовал великий утопист, так и не наступила, и неизвестно, хорошо это или плохо. Виктор вытряхнул на столешницу содержимое унесенного из квартиры Одетты конверта. Весь этот вечер, начавшийся в ресторане гостиницы «Континенталь» и закончившийся в спальне, он не переставал думать о Денизе, о том, как рассердится Таша, узнав о случившемся, и о странном исчезновении Одетты. Виктор очень старался, чтобы его спутница ничего не заметила, и ему это удалось.
Хотя притворство подпортило ему настроение, азарт и желание продолжить расследование заглушили угрызения совести. Читать письма Армана к жене было неловко, и Виктор отложил их в сторону, решив заняться блокнотом в черной кожаной обложке, украшенной конным портретом генерала Буланже. Начиная с 1 октября 1889 года Одетта делала записи на каждой странице. Ничего серьезного, банальные дамские дела. «Понедельник, 6 октября: парикмахер… Среда: чай у А.Д.Б…» А.Д.Б.? Видимо, это Адальберта де Бри. «Суббота: зайти к Герлену… Понедельник, 13 октября: Нума, с А.Д.Б. Пятница, 24 октября: примерка у Мод… Понедельник, 27 октября: получила пакет от Армана, повесила Даму в его комнате… Вторник, 28 октября: отправила каблограмму Арману…» Виктор заставил себя внимательно прочесть «дамские пустячки» о посещениях куафера и модистки. После 20 декабря они сменились записями, связанными с гибелью Армана: заказ мраморной плиты с гравировкой, встречи с новыми людьми. «20 декабря: у мадам Арно… 22 декабря: Тюрнер… встреча с Зенобией в 15:30, кондитерская Глоппа, Елисейские поля… 28 декабря: Пер-Лашез… 3 января 90-го: у А.Д.Б… 7 января: Зенобия. 10 января: Церковь Мадлен, поминальная служба по Арману…» Дальше, вплоть до марта, по понедельникам и четвергам после полудня повторялось одно и то же имя: Зенобия.
«Зенобия? Кто бы это мог быть? Родственница Армана?» — спросил себя Виктор, захлопывая блокнот.
Он просмотрел бумаги: завещание, составленное мадам Арно, свидетельствовало, что единственной наследницей Армана была Одетта. Официальное письмо из французского консульства в Колумбии:
Тумако, 22 ноября 1889
Многоуважаемая госпожа!
С прискорбием сообщаем о смерти Вашего супруга Армана де Валуа, геолога Компании по прокладке трансокеанского канала, скончавшегося от желтой лихорадки 13 ноября 1889 года в деревне Лас-Хунтас. Он был похоронен с соблюдением всех надлежащих формальностей. Мы отправили Вам бумаги и личные вещи Вашего супруга.
Примите наши соболезнования и уверения в совершенном почтении.
А вот письмо Армана де Валуа, датированное концом октября. Некоторые строчки подчеркнуты:
Кали, 8 октября 1889
Моя дорогая жена!
Посылаю тебе изображение Дамы, которое мы видели в Лурде в 1886-м. Я очень им дорожу, и ты береги его. Повесь в моей комнате над бюро, рядом со святым архангелом Михаилом. Как только получишь это письмо, телеграфируй ответ, дабы я был уверен, что все дошло до тебя в целости и сохранности. Мои дела в порядке. Я возвращаюсь в Панаму и в конце ноября отплыву во Францию. Буду в Париже к Рождеству. Целую тебя, в ожидании встречи.
Арман
«Какой холодный тон!.. Не знал, что “дорогой Арман” был таким ханжой», — подумал Виктор.
Он быстро пробежал глазами третье письмо — от Одетты к мужу.
Мой дорогой Арман!
Как ты поживаешь, мой утеночек?
«Смотри-ка, его она тоже звала этим смешным прозвищем», — с некоторой досадой констатировал Виктор.
…я вернулась в Париж только вчера. Мы чудесно провели время в Ульгате… познакомились с очаровательными людьми, среди которых был и знаменитый спирит Нума Уиннер…
«Нума Уиннер… Автор опуса о вертящихся столах в Джерси?»
…Он заверил, что скоро всем твоим неприятностям придет конец… Не помню, писала ли я тебе, что мсье Легри, твой знакомый, книготорговец с улицы Сен-Пер… какие-то отношения с русской эмигранткой, распутницей, которая позирует обнаженной. Я нисколько не удивилась — этот человек никогда не надевает цилиндра и держит слугу-китайца.
— Ба! Восхитительно, — пробормотал Виктор. — Что ж, я ее бросил, и она мне отомстила.
Виктор вдруг подумал, что Одетта, возможно, переживала из-за их разрыва, но прогнал эту мысль и сложил бумаги в конверт, поскольку в них не оказалось ничего интересного. Он зевнул. Не стоит выдумывать лишнее, основываясь на том факте, что женщина оставила в туалетной комнате свои кремы, пудру и румяна. Одетта просто где-то уединилась с любовником, а ее горничная воспользовалась случаем и украла кое-что по мелочи. Все просто, как апельсин.
Виктор решил вернуться в постель, откинул одеяло и понял, что сделать это будет не так-то просто: Таша лежала по диагонали. Он пощекотал ее, но она даже не шевельнулась, и он примостился на краешке, в который уже раз удивляясь тому обстоятельству, что столь независимые по натуре люди, как он и Кэндзи, попали женщинам под каблучок. «Ладно я, но он — такой сильный, такой равнодушный к женским прелестям…» Виктор попытался прогнать из головы все мысли, но воображение рисовало ему картины любовных игр компаньона с некоей Айрис. Устыдившись, он прижался к Таша и забылся тревожным сном.
