41

— Надеюсь, следующее кабаре приятнее, чем «Мирлитон».

Жюль посмеивается над моим предположением.

— Вы будете больше очарованы Родольфом Сали. Он отец Брюана, говоря профессиональным языком. «Мирлитон» занимает помещение, которое несколько лет назад оставило «Ша нуар». При переезде Сали побросал много всяких странных вещей вокруг «Мирлитона». Например, один знаменитый стул. Когда Сали вернулся за ним, Брюан отказался отдать его. Он повесил его на стену и показывает его посетителям, когда поносит Сали в своих монологах.

— Брюан работал у Сали?

— Да, когда «Ша нуар» располагаюсь в районе Рошешуар. Он сочинил песню для «Ша нуар», которая до сих пор исполняется у Сали. И подход к посетителям у Сали примерно такой же.

— Наверное, это будет интересный визит.

— Во всяком случае, у нас не останется дурного впечатления, как от предыдущего. Сали не столь вульгарен и считает, что он ближе к искусству, чем к революционерам.

При входе в «Ша нуар» человек в мундире швейцарского гвардейца просит нас представиться. Швейцарские гвардейцы, охранявшие дворец, были убиты толпой во время Французской революции, когда пытались защитить короля и королеву.

Он сообщает Жюлю, что Сали подавляет бунт галерных рабов и в течение нескольких минут не сможет к нам выйти, а потом трижды ударяет в пол и возвещает о нашем приходе:

— Мсье Моран и мадемуазель Браун.

Если «Мирлитон» пытался передать дух улицы, то «Ша Нуар» — это мир фантазии, в оформлении которого видно смешение античного, средневекового. Ренессанса и Людовиков Франции. В глаза то и дело бросается что-нибудь страшное и причудливое: восточные огненные маски, бокалы, которых касались губы Вольтера и Карла Великого, череп и челюсть бродячего поэта XV века Франсуа Вийона, часы с когтями кошки вместо стрелок и произведения искусства и всякий хлам, хотя самые экстравагантные предметы остались в «Мирлитоне».

Мы проходим через столовую, называемую «Salle du Conseil» — «Зал заседаний», где люди пьют пиво и едят пальцами картофель фри, слушая, как поет обаятельная молодая женщина с грустным лицом под аккомпанемент пианино:

— Вы видели представление в теневом театре? — спрашивает Жюль.

— Да, кукольное представление, когда была маленькой.

— Теневой театр в «Ша нуар» — это не детская пьеска. Это последнее достижение в области механических движущихся картинок, представленное Ривьером и Робида. Давайте посмотрим, пока ждем Сали. Говорят, это интересно.

Жюль ведет меня в темную, переполненную людьми комнату на следующем этаже, называемую «Праздничный зал». С потолка свисает странное создание, похожее на большую рыбу с головой оскалившейся собаки. На дальней стене своеобразный, овальной формы, большой белый экран из тонкой материи, освещенный с обратной стороны яркими фонарями. Сверху из некоего аппарата на него проецируется изображение свирепого, похожего на кошку, грифона с крыльями и оскаленными зубами, поддерживаемого головами: смеющимися, плачущими, напуганными — со всеми эмоциями, какие передаются с театральной сцены. Естественно, там есть крадущаяся кошка.

На экране вражеские воздушные корабли, громадные шарообразные летающие машины с пушками и пулеметами, сбрасывают бомбы на Париж, а французские воздухоплаватели сражаются с ними на своих шарах. Воздушные корабли летают по небу, падают бомбы, взрываются силуэты домов на горизонте, полыхает пламя пожарищ, слышатся крики, завывание ветра и грохот рушащихся зданий.

Мне так хочется заглянуть за сцену и посмотреть, как сценической бригаде удается создавать такую реалистическую картину; это намного правдоподобнее, чем корытный «гром» в сценических постановках. Я поворачиваюсь к Жюлю, чтобы спросить, возможно ли это, но он полностью поглощен зрелищем. К моему удивлению, он весь в напряжении; кажется даже, что сцены битвы вызывают у него гнев.

— Мсье, мадемуазель, — зовет нас официант, одетый как университетский преподаватель. — Мсье Сали готов принять вас.

Когда мы спускаемся по лестнице, Жюль говорит:

— Сейчас я вернусь.

— Что?

— Воздушные корабли сражаются над большими городами.

К счастью для мира, воображение Жюля далеко от реальности. Если бы осуществилось все, что он представляет, то мы жили бы в мире, в котором люди летают между городами на воздушных кораблях, в очень высоких зданиях поднимаются по движущимся лестницам, ракеты летают на Луну, движущиеся картинки выглядят как настоящие, а не в виде темных силуэтов, и в каждом доме телефоны и электрический свет. Каким безумным был бы этот мир!

— Добро пожаловать в «Ша нуар».

Мсье Сали — упитанный мужчина с рыжими волосами и бородой. На нем парчовый жилет, который хорошо подходил бы для коронации, если бы в этом жилете был сам король. Он с долей лукавства смотрит на Жюля, словно узнал его. Жюль делает вид, что не замечает его взгляда, и привлекает внимание мсье Сали к картине, что мы принесли с собой.

— Это картина Тулуз-Лотрека.

Сали приставляет ее к спинке стула.

— Да, я видел ее раньше. Тулуз предложил ее мне, я отказался, и он повесил ее у Брюана. Кто-то видел ее в уборной, да и все его заведение — сортир.

— Мы хотели бы узнать, кто эти люди.

— Откуда мне знать? А сейчас у меня много дел. Спросите лучше у Тулуза.

Он собирается бежать, но я останавливаю его.

— Человек с красным шарфом — мой муж. Он оставил меня стремя маленькими детьми, ушел к другой женщине и сменил имя. Я должна найти его. Такое может произойти с любой из ваших дочерей.

— Может произойти? Мадемуазель, это случается каждый день. — Он показывает на одного из своих официантов. — У него две дочери, и их мужья такие же, как этот негодяй на картине, кафешные революционеры. Они слишком гордые, чтобы работать, но не стесняются быть нахлебниками, заставляя работать старика.

Он снова смотрит на картину, затем берет ее и держит перед собой на расстоянии вытянутой руки. Он поворачивает ее то так, то эдак, прищуривается и морщит нос, как кролик.

— Нет, не знаю его. Очевидно, один из последователей Красной Девы. Половину своего времени они строят планы убийств, а другую — проводят в тюрьме. Нет, извините, я не знаю ни имени этого человека, ни где он находится.

— Мерси, мсье.

Жюль забирает картину, и когда мы собираемся уйти, Сали задает вопрос, который останавливает нас.

— Почему бы вам не спросить у его приятелей?

Мы тупо смотрим на хозяина кафе.

— Его приятелей? — спрашиваю я.

— У тех, из института.

— Какого института?

— Института Пастера, конечно. Уверен, они коллеги Пастера. Время от времени я видел их с другими сотрудниками института, они отмечали то ли день рождения, то ли повышение по работе.

Я беру картину у Жюля и смотрю на нее более внимательно.

— Не могу поверить, что мы не увидели этого.

— Не увидели чего? — Жюль совершенно озадачен.

— Вернее, кого. Ассистента Пастера. Это Томас Рот. — Я не узнаю другого «коллегу Пастера».

Ошеломленные, мы с Жюлем смотрим друг на друга. Сотрудники Пастера в кафе с убийцей? Когда мы уходим, грустная, но обаятельная молодая женщина поет одну из песен репертуара уличных шансонье; парижские буржуа любят, чтобы их поддразнивали именно этой песней: