Глава седьмая

Эфросинья Пиньо поплотнее запахнула полы плаща-ротонды, который сшила сама за несколько вечеров по выкройке из «Журнала для девиц». Не зря же отец ее снохи, месье Мори, утверждает, что с возрастом надобно бороться, что «отрицать возраст – значит оставаться вечно молодым». На душе у Эфросиньи было неспокойно. С тех пор как у нее вышла размолвка с сыном, она думала только о том, как бы поскорее загладить свою вину и вернуть ему «Трактат о конфитюрах». Хотя по правде виновата была Филомена – это она перепутала драгоценное издание с какой-то ерундой. Что за блажь все подряд обклеивать этой дурацкой бумагой под мрамор! Эфросинья собиралась обменять книжки – вопрос будет закрыт, сынок перестанет ей докучать.

Она прошла мимо «Ангела-хранителя» – сомнительного заведения, нагло щеголявшего вывеской на углу улицы Пируэт рядом с церковью Святого Евстахия. В «Ангеле» собирался всякий сброд, бандиты и мошенники, и Эфросинья осенила себя крестным знамением, три раза пробормотав «Иисус-Мария-Иосиф», чтобы оградиться от всяких неприятностей. Она ускорила шаг, проходя мимо кондитерской, притулившейся между прачечной и ремонтной мастерской. В кондитерскую ей ужасно хотелось заглянуть, но она себе не позволила, иначе непременно поддалась бы искушению и купила Дафнэ пралинки, а детям сладкое вредно. Однако равнодушно пройти мимо царства огородников, уже разложивших дары природы или разгружавших свои повозки, она не могла – так засмотрелась на прилавки бывших коллег-зеленщиков, что очнулась, лишь когда в глазах запестрело от лангустов и дичи. Тут Эфросинья поняла, что заблудилась. «Улица Монторгёй, мне же не сюда, а это Мондетур, надо же, куда забрела, что-то не узнаю окрестностей… Гостиница „Золотой компас“… Вот растяпа!» Она очутилась на просторном дворе – в здании на первом этаже находились конюшни, повсюду лежали кучи навоза, вокруг них расхаживали куры, косясь на лошадей. Эфросинья шарахнулась от путавшейся под ногами цесарки и замахала руками на козу, вздумавшую полакомиться бахромой ее плаща-ротонды. В ярости выскочила на какую-то провонявшую кровью улицу, где на каждом шагу попадались мясные лавки и лотки с требухой. Свернула направо, затем налево – здесь витали запахи лекарств и подгоревшей картошки.

Неподалеку от жилища Филомены она столкнулась с чудаком, которого уже встречала раньше на улице Сен-Пер в компании кузена Мишлин Баллю. Сейчас чудак был одет точно так же – этакий аристократ времен Революции – и разговаривал со слепым нищим, стоя посреди дороги. Недуг, похоже, не причинял нищему никаких неудобств – тот старательно протирал очки платком размером с наволочку для подушки, время от времени бросая ироничные взгляды на собеседника.

– Э, дамочка, глаза разуйте! – завопил мнимый слепец, успевший в отличие от мнимого аристократа отпрянуть. – Сами-то не ушиблись?

Слегка оглушенная столкновением Эфросинья сделала несколько нетвердых шагов и, бранясь себе под нос, решительно устремилась дальше.

– Дык я о чем толкую? – продолжил нищий прерванный разговор, мгновенно позабыв о «дамочке». – Дело стало таким прибыльным, что он уже продает пробки для графинов, ракушки, вещицы из бронзы и даже ключи! А еще сбывает карточные колоды. Да уж, чудной народец – букинисты, среди них есть такие, у кого на прилавке ни одной книжки!

– Им бы заняться продажей червей – в сезон на набережных толпы рыбаков, – отозвался аристократ, пристально глядя вслед Эфросинье. – У меня сосед червей разводит в протухшем мясе на мансарде… Ну что ж, позвольте откланяться, меня уже заждались на улице Шануанес – назначена партия в марьяж. – Зашагав своей дорогой, он думал о том, что где-то видел раньше эту дородную женщину с корзинкой, но никак не мог вспомнить где.

Измотанная вконец Эфросинья уже стучала в дверь своей товарки, мысленно заклиная: «Только бы она оказалась дома!» Створка двери приоткрылась.

– Ау! Филомена!

Никто не ответил.

«Странно, она всегда запирается на два оборота… Батюшки, какая вонь! Разит тухлыми яйцами, Филомена совсем забросила уборку…»

Эфросинья ступила в темный коридор. А вдруг в дом забрался вор и сейчас как выпрыгнет? Бледный прямоугольник света на полу означал, что на кухне открыты ставни. Эфросинья на ощупь двинулась туда. Что-то хрустнуло у нее под ногой, женщина в испуге замерла и увидела темный силуэт – на кухне кто-то сидел, наклонившись вперед.

– Филомена? Что с тобой?

Эфросинья, приблизившись, коснулась пальцев, вцепившихся в ручку котла, – они были ледяные. Вдруг пальцы разжались, рука соскользнула, и тело повалилось на каменный пол. Эфросинья подскочила, шарахнулась назад, влетев спиной в этажерку.

– Иисус-Мария-Иосиф! Караул! – Ее лицо сделалось белым как мел. – Надо бежать, надо бе… – в ужасе забормотала она, но слова застряли в горле.

Толстуха уже ничего не видела – ни котла, ни трупа. Если бы кухонный пол провалился у нее под ногами и стены обрушились, она испугалась бы меньше. Осознание произошедшего парализовало ее, страх сковал все тело, где-то в желудке начал расти тугой ледяной ком. Вытолкнув наконец из груди сдавленный вопль, Эфросинья бросилась вон из дома с такой прытью, которой сама от себя не ожидала, и бежала до тех пор, пока изуродованные варикозом ноги не отказались ее нести.

Аристократа около церкви Святого Евстахия уже не было, зато свидетелем олимпийского забега стал папаша Гляди-в-Оба, успевший протереть очки до идеальной прозрачности и водрузить их на нос.

– Пожар, что ли?! – крикнул он вдогонку.

Жозефу в очередной раз пришлось встать ни свет ни заря. Накануне вечером торговец игрушками с улицы Ренн прислал ему извещение о том, что в продаже наконец-то снова появились две оловянные фигурки – Клео де Мерод и Чулалонгкорна. Балерина и владыка Сиама имели такой успех на Больших бульварах, что на Новый год Дафнэ осталась без вожделенного подарка. А Виктору пришлось обойтись без «синематографической» перьевой ручки, внутри которой обнимались два лилипута – Николай Второй и Феликс Фор; Жозеф так и не смог ее купить вовремя. «Все распродано, – сокрушался лавочник. – Но я не теряю надежды пополнить запасы – один клиент обещал, что обдумает предложение обменять такую ручку на почти новую афишу „Сирано де Бержерака“».

Сейчас Жозефа переполняла радость, хотя пораненный палец еще болел. Молодой человек бодро шагал по улице, сжимая в кармане две оловянные статуэтки, и вдруг услышал вопли газетчиков:

– Покупайте «Аврору»! Ответ Клемансо и Золя на оправдательный приговор Эстерхази! Такого вы еще не читали!

Торговля шла бойко – мальчишки не успевали раздавать свежие выпуски, выдергивая их из сумок на плече. Народ толпился у газетных киосков на всем пути от церкви Святого Жермена до здания Геологического общества. Жозефу удалось наконец пробиться к прилавку и завладеть экземпляром «Авроры».

– Пять сантимов, пжалста, – проворчала продавщица. – Свезло вам, у меня всего-то три штуки этой газетенки осталось. Некоторые ее скупают только для того, чтобы сжечь. А и немудрено – этот полуитальяшка и на четверть грек совсем зарвался! Печатные станки небось всю ночь шарашили без остановки, чтоб завалить город его гнусностями!

Жозеф, взяв курс на улицу Сен-Пер, принялся читать газету на ходу. На первой полосе ему в глаза сразу бросился заголовок, набранный жирным шрифтом:

– Вот это лихо! – восхищенно присвистнул молодой человек. – С ума сойти!

Лавку он открывал, уже пребывая в таком неистовом восторге, что зазевался, споткнулся, не устояв под весом железного ставня, и чуть не наступил на ногу фрейлейн Беккер, постоянной клиентке «Эльзевира», которая пришла похвастаться новым приобретением.

– Осторожно, месье Пиньо, вы помнёте мой рекламный плакат! – возопила она, устремившись в лавку мимо смущенно уступившего ей дорогу Жозефа. – Вы не представляете, чего мне стоило отодрать его от забора! Вот, глядите, какое чудо: «Велосипеды Плассона», подписано Роббом!

– Черт… Клянусь блаженной Глокеншпиль, они его в клочья растерзают, порвут просто! Надеюсь, хоть в дом им вломиться не удастся…

– Растерзают мой плакат? – ужаснулась фрейлейн. – Месье Пиньо…

– Да нет же!..

– О чем вы тут болтаете, молодой человек? – вдруг раздался пронзительный голос. На Жозефа в лорнет строго уставилась Олимпия де Салиньяк, не ожидавшая такого приема в книжной лавке. – Я заказала у вас «Тайну Гертруды» Андре Терье почти две недели назад. Вы ее получили? Отвечайте немедленно, мне еще нужно раздать приглашения на званый вечер пяти подругам, я и так опаздываю и не намерена…

– Вы только послушайте! – перебил Жозеф и принялся вдохновенно читать вслух: – «Я обвиняю подполковника дю Пати де Клама в том, что судебная ошибка стала следствием его дьявольских козней… Я обвиняю генерала Бийо в том, что он, располагая неопровержимыми доказательствами невиновности Дрейфуса, утаил их от общественности… Я обвиняю генерала де Буадеффра и генерала Гонза в соучастии в этом преступлении… Я обвиняю генерала де Пельё и майора Равари в злодейской подтасовке фактов во время следствия…» О, какой слог! Потрясающе! Изумительно! Прямо Габорио!

– Габорио? При чем тут Габорио? Насколько я понимаю, речь идет о том еврейском предателе? Кто автор гнусных инсинуаций, которые вы нам зачитали? – Графиня де Салиньяк попыталась выхватить газету из рук Жозефа. – Это оскорбительно! Нужно немедленно запретить подобные гнусности!

– Я догадываюсь, что вас так возмутило, дорогая, и всецело разделяю ваше негодование, – заявила незаметно вошедшая в торговый зал Матильда де Флавиньоль. – Я тоже совершенно ошеломлена этой новой модой – надо же додуматься до такого! Дамы высшего света обзаводятся живыми тварями, украшают их драгоценными камнями, на ночь кладут в стакан с водой, а днем прикрепляют на воротник! Да по этому великому ювелиру, месье Тамплье с улицы Руаяль, тюрьма плачет!

– Ну все с ума посходили, – простонал Жозеф. – О чем вы, мадам?

– О брошках-черепашках, конечно же, о чем еще? Ведь вы сами об этом завели разговор, разве нет?

– Mein Gott!  Немецкий механик Дизель – запомните это имя! Ах, я вся трепещу! Он изобрел мотор, который работает на бензине и сжатом воздухе! Это революция! – Хельга Беккер закружилась по тесному помещению, как пьяная бабочка.

Жозеф забрался на стол и, потрясая газетой перед бюстом Мольера, завопил:

– А в заключение! Что он пишет в заключение! Просто ошеломительно! «И выдвигая сии обвинения, я вполне осознаю, что подвергаюсь риску быть привлеченным к суду по статьям тридцатой и тридцать первой закона о прессе от двадцать девятого июля тысяча восемьсот восемьдесят первого года, каковые карают за распространение клеветы. И тем не менее иду на это по доброй воле… во имя света и исстрадавшегося человечества!..»

– Что за сумасшедший дом? Дамы и господа, извольте угомониться! – Виктор вкатил в лавку велосипед, аккуратно отодвинул с дороги трех женщин и заставил Жозефа слезть с трибуны. – Вы что тут устроили, любезный зять? Хорошо, что Кэндзи в Лондоне.

– Но, патро… то есть Виктор, вы хоть понимаете, в какое судьбоносное время мы с вами живем?! Этот день войдет в историю! Эмиль Золя обвиняет правительство в том, что оно осудило невиновного человека на основании сфальсифицированных доказательств! – Жозеф сунул шурину под нос газету.

– Не пугайте меня, месье Легри, – вмешалась мадам де Салиньяк, – уж вы-то ни капельки не сочувствуете этому еврею Дрейфусу, я надеюсь. Что до итальяшки Золя, опубликовавшего свои мерзкие измышления, – гореть ему в аду, негодяю!

– Как бы вам самой туда не угодить! – выпалил Жозеф, багровея от ярости.

– Что?! Грубиян! Как вы смеете! Если вы поддержите лжеца Золя, можете вычеркнуть меня из списка постоянных клиентов!

Виктор дочитал статью, его руки дрожали. Он медленно отложил газету, выпрямился и посмотрел в лицо графине:

– Помнится, вы уже объявляли нам бойкот по какому-то ничтожному поводу. Теперь же у вас есть веские основания держаться от нас подальше. Мы прекрасно обойдемся без вас.

– Хам! Невежа! – задохнулась от негодования мадам де Салиньяк. – Ни малейшего уважения к моим сединам и социальному статусу! Впрочем, меня не удивляет, что так ведет себя человек, женившийся на единоверке предателя Дрейфуса!

Виктор застыл, пораженный этим всплеском ненависти. Он женился на Таша по любви, не думая о ее происхождении, они оба не отличались религиозностью и не посягали на убеждения друг друга. До сих пор они делились опытом духовных исканий и вместе пытались найти ответ на вопрос о смысле жизни. Когда состоялся суд над капитаном Дрейфусом, Виктор еще острее почувствовал солидарность с женой. К сожалению, поначалу его вера в невиновность Дрейфуса была не так крепка, но Эмиль Золя всем преподал прекрасный урок отваги. А мадам де Салиньяк окончательно рассеяла пелену перед глазами Виктора. И он бы потерял остатки хладнокровия, но тут, по счастью, вмешался Жозеф.

– Убирайтесь отсюда, – процедил сквозь зубы молодой человек. – И чтобы ноги вашей тут больше не было.

Казалось, мадам де Салиньяк сейчас удар хватит. Она вцепилась в рукав Матильды де Флавиньоль:

– Идемте скорее, дорогая, этот человек общественно опасен!

– Весьма сожалею, но я не…

– Что?! Вы отказываете мне в поддержке? Вы, стало быть, на стороне евреев и франкмасонов?

– Месье Легри – уважаемый человек, я питаю к нему симпатию и…

– Признайтесь лучше, что вы к нему неравнодушны! Известное дело – некоторые дамы в определенном возрасте начинают испытывать порочную склонность к… А вы, фрейлейн Беккер, вы тоже небось навоображали себе всякого?

– Право, мадам де Салиньяк! Как вы могли подумать!.. – вспыхнула немка.

Графиня презрительно фыркнула:

– Да у вас на лбу написано, что вы никогда не были замужем, но полны надежд!

Скандализированная Хельга Беккер отчаянно замотала головой, на щеках ее проступили два предательских алых пятна.

– Я солидарна с теми, кто считает, что Франция совершила непростительную ошибку, изгнав капитана Дрейфуса на Чертов остров, – с достоинством проговорила она. – Если бы Виктор Гюго был среди нас, он непременно восстал бы против этой несправедливости!

– Ах, Франция вам не нравится? Так убирайтесь в свою Германию! – отрезала Олимпия де Салиньяк. – Тевтонка! – Устремившись к выходу, она столкнулась с Эфросиньей, которая на последнем дыхании ворвалась в лавку. – Мадам Пиньо, надеюсь, вы придерживаетесь мнения большинства и не позволите родному сыну угодить в политическую западню!

– Какую-такую западню? – прохрипела Эфросинья и, подскочив к Виктору, зашептала ему на ухо: – Месье Легри, мне надо поговорить с вами наедине, это ужасно важно!

– Это касается публичного заявления Эмиля Золя? – осведомился он.

– Да о чем вы тут все толкуете? У меня очень личное дело, давайте отойдем подальше, я не хочу, чтобы мой сынок услышал.

– Поднимемся к Кэндзи, – вздохнул Виктор и обратился к зятю, кивнув на графиню: – Жозеф, проследите, чтобы мадам покинула помещение.

– Не затрудняйтесь, – процедила та. – Я уже спешу к Реовилям – уж они-то сумеют ответить на ваши оскорбления!

– Ой, как страшно! Давай, котеночек, вышвырни ее вон! – пропыхтела Эфросинья, ковыляя за Виктором к винтовой лестнице.

Они заперлись в гостиной Кэндзи.

– Слушаю вас, – сказал Виктор, присев на край дубового стола и скрестив руки на груди. – Вы так выглядите, будто встретили призрака.

– Почти так оно и было! До сих пор мороз по коже! Я нашла труп своей приятельницы. Пришла к ней домой за книжкой, которую ей одолжила, и вот… Я так перепугалась, что даже забыла эту книжку поискать, а мне ее надо сыночку вернуть, он ее у вас на полке позаимствовал. Вроде как дорогая она ужасно, но не настолько ужасно, чтобы вы без нее разорились в пух и прах, если ее прямо сейчас на место не поставить. Вообще-то Филомена, приятельница моя, книжку мне как бы отдала, но я два дня назад заметила, что не ту – обложка точно такая же, да только это совсем не «Трактат о конфитюрах», Филомена перепутала…

– Так, стало быть, «Трактат» был у вас? А приятельница умерла? От чего?

– Ох, по-моему, ее убили!

– Убили? Вы уверены?

– Нынче утром я решила все исправить и пошла в район Центрального рынка, где моя приятельница живет… жила… чтобы книжки обменять. Стучусь к ней – а дверь незаперта, я вхожу, темно хоть глаз коли, я на кухню, а там что же? А там Филомена сидит над котлом для варки варенья. Убитая! Я ее руку потрогала – как деревянная. Ну, я давай бежать оттуда без памяти, сердце в пятках…

– А в полицию вы уже обратились?

Эфросинья тяжело дышала, хватая воздух ртом, как рыба на берегу, и наконец не выдержала – разрыдалась. Слезы покатились, теряясь в морщинах на щеках.

– К фликам? О нет! Они же меня сразу заарестуют – труп-то кто нашел? А я честная женщина, не хочу в это впутываться! И потом, мой котеночек меня проклянет, если узнает, что я отдала «Трактат о конфитюрах» Филомене, но она так просила, так просила… Характер у меня, конечно, не сахарный, но ежели меня кто-то умоляет подсобить или одолжить чего – не могу устоять… А Филомена была такой мастерицей – королева конфитюров, ни дать ни взять, и на Новый год мне вкуснятины надарила, я так хотела ее отблагодарить, ну и не удержалась, дала книжку почитать… Если б я знала! Ох, боюсь туда возвращаться, месье Виктор, а вы-то привычный ко всякой мертвечине, умоляю, пойдемте со мной! То бишь вы вперед, а я за вами. И пожалуйста, ни слова моему котеночку, у него и без того столько хлопот с малышом…

Виктор досадливо поморщился:

– У меня, что же, нет хлопот? А Алиса?

– Ох, ну вы же всем сыщикам сыщик, сколько раз фликов за нос водили, дураками выставляли, ведь и сейчас сумеете все уладить, правда?

Виктор задумался. Искушение затеять новое расследование было велико. Но что, если Таша об этом узнает? А Жозеф? Можно ли рассчитывать на его поддержку?

– Неудачный день вы выбрали для похода в гости, мадам Пиньо, – покачал он головой.

– Да уж, в гости! Не терпелось мне поболтать с покойницей за чашечкой чая! – всхлипнула Эфросинья.

– Может, она только ранена?

– Вряд ли, она совсем холодная была и не шевелилась.

– Ну ладно, ладно, я думаю, мы…

Не дослушав, Эфросинья бросилась ему на шею. Виктор отшатнулся, нечаянно смахнув со стола стопку фривольных гравюр.

– Я пока еще ничего не пообещал!

– Ах, я знала, знала, что вы мне поможете!

В торговом зале тем временем кипели страсти – Жозеф жарко спорил с клиентами, которые, потрясая экземплярами «Авроры», выясняли мнение хозяев лавки «Эльзевир» по поводу открытого письма Эмиля Золя.

– Жозеф, в квартире вашей матушки утечка газа, я помогу ей все уладить, вернусь после полудня.

– Дом взорвется! Я с вами!

– Нет-нет, мой котеночек, это совсем небольшая утечка, чуть-чуть газа утекло, и всё, месье Виктор один справится.

– Ах, сегодняшний день – тринадцатое января – навсегда останется в моей памяти! – мечтательно заявила Матильда де Флавиньоль.

– Тринадцатое! Как бы это число не принесло несчастья месье Золя, – проворчал месье Мандоль, бывший преподаватель Коллеж де Франс.

– А по-моему, это очень удачное число, оно должно принести счастье. Как вы полагаете, месье Легри? – проворковала Матильда.

Но Виктор уже выскочил из лавки и стремительно зашагал по направлению к Сене. Эфросинья бегом бежала за ним, не заботясь о том, что ее многочисленные юбки полощутся на ветру, являя миру хлопчатобумажные чулки.

– Это куда ж ты так мчишься, старушка-попрыгушка? – восхитилась при виде ее мадам Баллю, консьержка дома 18-бис, чуть не выронив метлу. – Вознамерилась побить рекорд поезда железной дороги Нью-Йорк – Филадельфия? Говорят, он выдает двести семьдесят четыре километра в час!

Она некоторое время смотрела вслед Эфросинье (та изо всех сил ковыляла, переваливаясь, как утка, будто и правда шла на рекорд), затем по привычке собралась было крикнуть «Альфонс!», но вспомнила, что кузен перебрался на новое место жительства.

– Какое облегчение! Одной-то как хорошо! Не надобно ни кальсоны стирать, ни носки штопать…

– Детка, только посмотри, какая красота! – Таша наконец-то решилась прогуляться с дочкой за пределы улицы Фонтен. Для Алисы это была первая вылазка на Монмартр. Завернутая в одеяльце, связанное крючком, девочка увлеченно сосала большой палец, прерываясь только для того, чтобы поагукать.

Не обращая внимания на громадину Сакре-Кёр в строительных лесах, Таша поднималась по лестницам – ей хотелось полюбоваться панорамой города. Как же она в детстве мечтала побывать в этой волшебной стране, когда Джина, ее матушка, читала вслух сказки Шарля Перро и письма мадам де Севинье!

Огромный человеческий муравейник, замурованный в камень, стекло и черепицу домов, питаемый надеждами, терзаемый вопросами, застыл под сводом из серых облаков, тесно прижавшихся друг к другу, будто для того чтобы не проронить вниз ни лучика, ни капли небесной синевы. Фабрики и магазины боролись за жизненное пространство с памятниками и коллежами, лошади брели по макадаму центральных авеню и по утоптанной глине бедняцких кварталов. Сена хмурилась и мелкими морщинами волн гнала шаланды к причалам. Марна пестрела вывесками ресторанчиков на радость рабочим и служащим. А она, Таша Херсон, шла все выше и выше, глядя сверху на это гигантское пестрое полотно, как королевы обозревают свои владения, и ее дочке надо было лишь чуть-чуть подрасти, чтобы стать принцессой.

Их обогнал щуплый мальчишка-газетчик, выкрикивая во всю глотку:

– Читайте «Аврору»! Эмиль Золя восстает против несправедливости! Новый эпизод в деле Дрейфуса!

Рауль Перо задумчиво созерцал собственные ступни. В соотношении с его ростом они были просто огромные, и возможно, именно поэтому он до сих пор оставался холостяком – женщины избегали общения с мужчиной, наделенным природой такими выдающимися конечностями, ибо расценивали их не как свидетельство мужественности, а скорее как признак некоторой душевной неуравновешенности, попросту агрессивности. Сам же Рауль Перо считал себя премилым собеседником и компаньоном, а утешения искал в верлибрах, ставших предметом его горячей страсти.

Он погладил черепаху Камиль и положил ее на подушку. Бывший комиссар полиции все еще пребывал в растерянности от резкого поворота судьбы. Уход с государственной службы принес ему облегчение, но одновременно стал источником смутного страха перед будущим. Накануне, перекладывая в ящики букинистической стойки содержимое личной библиотеки, он, к своей досаде, обнаружил, что заполнились только три. «В каждом ящике должно быть не меньше трехсот пятидесяти книг, – сказал ему коллега-букинист. – Да вы не расстраивайтесь, за пару недель наберете с миру по нитке – макулатуры какой-нибудь и приличных вещей. Опять же продать иногда можно как минимум вдвое дороже, чем купили, ну и пойдет дело помаленьку…»

Раулю Перо так хотелось поскорее покинуть выстуженную каморку, что он даже не стал тратить время на приготовление кофе, наспех оделся и дошел по набережным до Малого моста, возле которого Гедеон, младший брат полицейского Шаваньяка, держал винный погребок, затерянный среди облезлых домишек с рваными тряпками вместо занавесок на окнах. В погребке несколько непрезентабельно одетых посетителей за стаканчиком дешевого вина бурно обсуждали новости, звучали имена Золя и Дрейфуса.

– Будь жив Демосфен, он не смог бы высказаться достойнее! «Я обвиняю!..» – величайшая речь века! – твердил тощий господин в замызганном рединготе.

– Ну да, ага, патриоты так дело не оставят – вот возьмут и разнесут в пыль его халупу на улице Брюселя, а этот писака иного и не заслуживает, – отрезал нищий в рваных башмаках и продавленном цилиндре.

Рауля Перо ничуть не смутила обстановка и не заинтересовала благородная дискуссия – он пришел выторговать у Гедеона Шаваньяка стопку книжиц в картонных переплетах с иллюстрациями Тони Жоанно, которые кабатчик грозился выкинуть, чтобы освободить за стойкой место для винных бочонков.

Дело сладилось – на набережную Вольтера Рауль Перо возвращался с кипой запыленных книжек под мышкой, не обращая ни малейшего внимания на нервную суету, охватившую парижские улицы после выхода «Авроры» с открытым письмом Эмиля Золя. Но своего друга Виктора Легри он все же заметил издалека – тот несся ему навстречу, а следом изо всех сил, пыхтя и отдуваясь, бежала какая-то толстуха.

– О! Перо, я уж и не надеялся вас найти! Мне срочно нужно с вами поговорить, это очень важно!

– Что стряслось, месье Легри? У вас такой вид, будто вы не меня, а Мессию встретили! Дайте хоть отдышаться…

Виктор оттащил его в сторону от букинистических стоек – подальше от любопытных глаз и ушей Люка Лефлоика и Северины Бомон. Эфросинье он велел занять букинистку беседой, и та нехотя послушалась.

– Месье Перо, мне необходима ваша помощь. – Виктор вкратце пересказал все, что узнал от Эфросиньи.

– Вы уверены, что эта женщина ничего не выдумала? – нахмурился бывший комиссар.

– Мадам Пиньо известная паникерша и могла навоображать себе всякие ужасы – она боится, что ее заподозрят в убийстве. Но в том, что ее подруга мертва или без сознания, я не сомневаюсь. Возможно, сердечный приступ.

– В любом случае необходимо обратиться в комиссариат округа.

– Прежде чем поднять тревогу, я бы предпочел вместе с вами выяснить, что же все-таки произошло.

– Ну хорошо, хорошо, я как-никак перед вами в долгу. – Перо посмотрел на карманные часы. – Мне нужно разобрать книги и заскочить к себе ненадолго. Встретимся через час на улице Пьера Леско, у дома той женщины, договорились?

– Отлично! Хотя меня не слишком вдохновляет мысль ввязаться в очередную запутанную историю, – вздохнул Виктор, в чьей душе боролись два чувства: предвкушение нового расследования и тревога.

Он отвел в сторонку Эфросинью и назвал ей место и время встречи.

– Надеюсь, вы проявите пунктуальность, мадам Пиньо. Ох, если бы вы не были мне родственницей… – Виктор покачал головой и, резко развернувшись, зашагал прочь.

– Пора кормить воробьев, – сообщила Северина Бомон. – Зимой пташки голодают, некоторые прямо из рук у меня крошки выхватывают. Ах, до чего же природа щедра на чудеса! Вот этот, с черной грудкой и хромой лапкой, ко мне уже три года наведывается, ничего не боится. А вон тот, с белым ожерельицем, такой пугливый, я для него крошки кладу у фонарного столба, ближе он не подлетает. Ну-ка, детвора, обед готов!

Проходивший мимо бедняк наклонился, подобрал с земли горсть крошек и сунул в карман. Букинистка сделала вид, что не заметила, но для Эфросиньи пояснила:

– Этот бедолага вечно голодный ходит. Он морит тараканов в закусочных Дюваля, а платят ему за это в каждой всего десять франков в год. По счастью, их в Париже полно – и закусочных, и тараканов. – Тут она вцепилась Эфросинье в рукав и, указав на красивого мужчину с миндалевидными глазами, шепнула: – Глядите, глядите! – И крикнула: – День добрый, месье Ла Гандара! Это знаменитый художник, – снова зашептала мадам Бомон, – его зовут Антонио, он написал портреты Лианы де Пуже и Сары Бернар. По-моему, он ко мне неровно дышит…

Эфросинья высвободила свой рукав из пальцев букинистки.

– Извиняюсь, но мне пора, внуки ждут…

При одной мысли о том, что придется снова войти в дом Филомены, ее трясло от страха. «Иисус-Мария-Иосиф, только бы мне ее найти, книжку моего сыночка», – мысленно твердила она, прошмыгнув мимо Рауля Перо, который замер в экстазе над экземпляром «Сказок» Лафонтена издания 1685 года с иллюстрациями Ромейна де Хооге, выставленным Люка Лефлоиком.

– Потрясающе, правда? Но в продажу, знаете ли, нужно пускать все, даже неходовой товар по три с половиной франка, если есть возможность, сбывать по десять су. Бывают дни, когда спасибо скажешь за то, что у тебя какой-нибудь мусор по дешевке купят. Вонючка опять баклуши бьет, пьянчуга. У него каждый день нос багровеет час от часу. И горячительные напитки – не единственная его слабость. Стоит какой-нибудь уличной девке замаячить на горизонте, он бросает свои ящики на мое попечение и пропадает часа на два, потом возвращается и как ни в чем не бывало допекает меня расспросами о погоде на неделю!

Рауль Перо, рассеянно слушавший коллегу, внезапно положил конец беседе – начал деловито закрывать стойку и запирать висячие замки под озадаченным взглядом Люка.

– Что это вы, месье Перо, уходите, не начав торговлю?

– У меня срочная встреча, а перед этим еще домой надо наведаться. До завтра!

– Мне будет совсем одиноко. Фюльбер закупается макулатурой на блошином рынке в Сент-Уане, он сегодня тут не появится. Вонючка уже небось в кабаке заседает, а…

Но Рауль Перо уже семимильными шагами удалялся по набережной Вольтера.

Люка почесал в затылке и взял из ящика моток красной бечевки, купленный у Амадея, который снабжал букинистов канцелярской мелочевкой.

– Ну вот, теперь великий специалист по охоте наконец-то перестанет мусолить мои книжки, – проворчал он, поглаживая бороду.

Жорж Муазан действительно был печально знаменит своей страстью листать издания, выставленные на прилавках коллег, при этом никому не позволял открывать собственные – каждый том он перевязывал красной бечевкой с этикеткой, на которой указывал название, год выпуска и цену.

Амадей, возвращаясь с очередной партии в покер, разыгранной на улице Тиктонн, свернул на улицу Пьера Леско и замедлил шаг, приметив знакомую фигуру: возле кондитерской лавки стоял стройный мужчина и будто поджидал кого-то. Амадей уже видел его где-то, и не раз… Память поартачилась, но в конце концов выдала сведения – ну конечно, книготорговец, владелец книжной лавки на улице Сен-Пер. Внезапно вспомнилась толстуха, толкнувшая его на улице сегодня утром. Он видел ее с консьержкой из богатенького дома 18-бис, примыкающего к «Эльзевиру». Консьержку зовут мадам Баллю, ее кузен Альфонс любит перекинуться в крапетт, пока родственница надраивает лестницы. Амадей досадливо засопел – затянувшиеся на три часа любовные утехи на улице Шануанес в гнездышке Аделины Питель, дамы вулканического темперамента, и последовавшая затем партия в покер на улице Тиктонн нарушили его распорядок дня. Да он еще, вместо того чтобы помчаться со всех ног за омнибусом, который должен был доставить его на улицу Ирландэ к Ангеле Фруэн, замешкался тут, неподалеку от дома буланжистки.

По тротуару в ряд шагали патриотически настроенные подмастерья булочников, фальшиво распевая куплеты, наспех сочиненные в ответ на открытое письмо Эмиля Золя в «Авроре»:

Виктор сжал кулаки: «Спокойствие. Нужно подумать о чем-нибудь приятном». Неожиданно перед его мысленным взором возник Кэндзи – безупречно одетый, в руке трость с нефритовым набалдашником, под локоть его держит Джина в выходном платье. Кэндзи, довольный переговорами о покупке части библиотеки Джорджа Скью – редких изданий в переплетах XVII и XVIII веков, выставленных на продажу в доме номер 13 по Веллингтон-стрит в Лондоне. Интересно, где они с Джиной сегодня ужинают? В «Критерионе» на Пиккадилли? Или в «Хорсшу» возле Британского музея? А может быть, заказали столик в «Адельфи» на Стренде? И что скажут, когда завтра на Северном вокзале увидят первые полосы французских газет?..

Размышления Виктора были прерваны чьим-то прикосновением – он даже подпрыгнул от неожиданности.

– Не пугайтесь, мсье Легри, это всего лишь я, Эфросинья. Уф, поспела вовремя, а вот и мсье Перо. Ох, хоть бы поскорее этот кошмар закончился! Надеюсь, все обойдется.

– Это будет зависеть от вас, – сухо сказал Виктор.

Небо стремительно серело, тучи повисли на нем, будто застиранные мешки; собирался снегопад.

У входа в особнячок Филомены Лакарель Рауль Перо зажег три свечи, две из них отдал своим спутникам и осторожно толкнул дверную створку. Погребальная процессия ступила во мрак, огоньки покачивались, тускло освещая коридор, ведущий к кухне. Там Рауль зажег керосинку, и стало заметно светлее.

– Наденьте эти войлочные тапочки, чтобы не оставлять следов, – попросил он. – Мадам Пиньо, откройте шторы.

Эфросинья вдруг поскользнулась и чуть не упала. Наклонившись, она потрогала пол, поднесла к лицу палец, испачканный в чем-то маслянистом, понюхала его и констатировала:

– Каперсы. Осторожно, тут повсюду битое стекло!

Рауль Перо присел на корточки возле распростертого на полу тела.

– Это она?

– Да-да, бедняжка Филомена. Видите, месье Легри, мертвая она, мертвая. Кто ж мог учинить такое злодейство? Ох, ужас преужасный…

У Виктора взмокли ладони. Остекленевшие глаза женщины, лежавшей у его ног, смотрели прямо ему в лицо.

– Тело холодное и окоченевшее, она уже давно мертва, – сказал Рауль Перо.

Виктор молчал – вид трупа его ошеломил; эмоции накрыли ледяной волной, отчего перехватило дыхание.

– Терпеть этого не могу, – пробормотал он со странным, отутствующим выражением, какое бывает у только что разбуженного человека. – Мадам Пиньо, советую вам немедленно приступить к поискам «Трактата о конфитюрах».

– Уже ищу! Чем быстрее я смогу убраться отсюда, тем лучше… Ох, пресвятые святые, вот же он, под столом! Спасибо, Боженька, подсобил! – Толстуха на четвереньках полезла под стол и вынырнула оттуда с книжкой в переплете, оклеенном марморированной бумагой. – Ай-яй, радикулит! – простонала она, одной рукой хватаясь за поясницу, другой протягивая добычу Виктору. Тот взял томик, внимательно осмотрел его и показал Раулю Перо:

– Видите, вот тут остался след, как будто ее обвязывали бечевкой. Мадам Пиньо, это вы сделали? – Теперь Виктор говорил нормальным голосом – он наконец-то совладал с эмоциями.

– Нет, что вы!

– Мадам Пиньо, не могли бы вы теперь оставить нас вдвоем? – проговорил Рауль Перо.

– Погодите-ка, в спальне какой-то шум… Если это то, о чем я подумала… Пойду-ка гляну. – Эфросинья вернулась через пару минут с клеткой, в которой с жердочки на жердочку прыгали два попугая. – Это Титина и Фифи, я их заберу с собой. Не скажу, чтобы мне это доставило удовольствие – шуму от них, от этих пташек, немерено, но что поделаешь, если их оставить, умрут от голода.

– Поставьте клетку туда, где взяли, мадам Пиньо, – строго сказал Рауль Перо. – На месте преступления ничего нельзя трогать. А о попугаях позаботится полиция, когда здесь все осмотрят и увезут тело в морг.

Эфросинья повиновалась с явной неохотой. Затем она осторожно выглянула из особнячка, удостоверилась, что во дворе ее не поджидает убийца, сделала несколько неуверенных шагов – и вернулась на кухню.

– Сейчас, сейчас уйду, только оставлю ваши тапочки, а то в них ужасно скользко. И еще вот возьмите вашу свечку.

Наконец она распрощалась и исчезла под хмурым небом, с которого уже сыпались пушистые хлопья снега. Положить на место книжицу в красно-голубом переплете под мрамор, ту самую, что Филомена перепутала с «Трактатом о конфитюрах», она забыла.

– Пахнет мастикой и карамелью, – заметил Рауль Перо. – Почти как в доме моей бабушки, только вони кошачьей мочи недостает.

Проводив Эфросинью, они с Виктором вернулись на кухню, где керосиновая лампа отбрасывала причудливые дьявольские тени на стены, украшенные гравированными портретами генерала Буланже. На буфете, покрытом скатеркой с вышитыми цветами, выстроились ряды безделушек. Рауль Перо принялся их разглядывать.

– Похоже, ничего не тронули, – констатировал Виктор. – Эйфелева башня, Парфенон, египетская пирамида из целлулоида, венецианская гондола и Колизей из гипса, Вестминстерский собор… нет, очевидно, что эти сокровища не соблазнили преступника. И толпа сих достойных граждан тоже. Занятная коллекция! Наполеон, Беранже, Гюго, Тьер… Фигурки стоят очень плотно, ничего отсюда не взяли.

– Женщину убили несколькими ударами по голове – на затылке рваные раны.

– Перо, смотрите, тома на этажерке стоят под наклоном – вероятно, потому, что не хватает держателя для книг, их обычно делают парными, а здесь только один.

Внимание Виктора привлекла бронзовая статуэтка. Конь и всадник в опереточном костюме: сапоги со шпорами, лосины, мундир, подпоясанный широким шарфом, и треуголка с пером. Вместе с конем и подставкой высота статуэтки составляла сантиметров тридцать, и она была довольно увесистой.

– Затылочная кость проломлена, края ран составляют прямой угол, то есть удары нанесены тяжелым прямоугольным предметом, – пробормотал Рауль Перо, вернувшийся к осмотру трупа.

– А это не может быть орудием преступления? – спросил Виктор, показывая ему конную статуэтку. – Или убийца воспользовался чем-то похожим…

– Генерал Буланже? Что ж, весьма вероятно… Забавное увлечение – собирать фигурки и портреты исторических личностей. Убиенная гражданка Лакарель, судя по всему, следовала велению моды – в ее коллекции представлены пять из шести персон, которым отдают предпочтение нынешние игрушечных дел мастера, изготовители чернильниц, шкатулок, табакерок, портсигаров и статуэток.

– А кто шестой?

– Орленок… Да, голову ей вполне могли проломить чем-то похожим – на этом Буланже следов крови не видно… Поставьте его на место, прошу вас. И имейте в виду, что это чистой воды предположение, поскольку ничто не доказывает наличия у покойницы двух таких статуэток.

– Погодите, а что это там валяется рядом с перевернутой табуреткой?

– Обрывок красной бечевки. Не прикасайтесь, это улика. – Рауль Перо понюхал медный котел. – Сладкий запах, она варила фруктовый конфитюр, но так и не успела его попробовать… Странно, что не видно ни одного наполненного горшочка или банки. Где же содержимое котла? Не для того же эту женщину убили, в конце концов, чтобы украсть свежее варенье? А чего еще может не хватать на этой кухне?

– Одной книги на этажерке или одного держателя для книг. В сундуке груда бумаги, в основном гравюры и страницы, вырванные из старых изданий.

– Полиции придется потрудиться. Давайте заглянем на второй этаж.

Комнаты на втором этаже можно было уподобить пещере Али-Бабы: там громоздились горы книг, картин и шкатулок с безделушками.

– Не будем входить, с порога все видно. Старость, посвятившая себя старью, – констатировал Рауль Перо. – Наш убийца всего лишь прошелся по коридору, вот следы. Башмаки или галоши. Вероятно, его больше заинтересовал первый этаж.

Виктор мысленно измерил длину ступни, отпечатавшейся в пыли, и сравнил с собственной. Размер почти тот же – сороковой или сорок первый.

– Может, это следы Лакарель?

– Не исключено. Идемте.

Они быстро осмотрели туалетную комнату, уборную и кладовку, где хранились причиндалы для уборки. Спальне на первом этаже было уделено больше внимания. Одно стекло в окне, выходящем во двор, оказалось разбитым.

– Теперь мы знаем, каким образом убийца открыл раму – просунул руку в дыру и поднял шпингалет. Что ж, пора уходить, пока соседи нас не заметили. – Перо погасил керосинку. – Свечу больше не зажигайте, месье Легри, – капли воска собьют следователей с толку.

В прихожей оба сбросили войлочные тапочки; Виктор при этом ухитрился незаметно для бывшего комиссара снять с подошвы прилипший на кухне обрывок красной бечевки и сунуть его в карман.

– Что вы собираетесь делать дальше, месье Перо?

– Сообщу об убийстве в полицейский участок на улице Прувер. Скажу, что шел на Центральный рынок за салатом для черепахи и случайно увидел бродягу, ошивавшегося возле частного особняка, прогнал его и решил проверить – дверь была незаперта.

– А «Трактат о конфитюрах»?

– Слышать о таком не слышал. Однако учтите: я играю с огнем. Если расследование поручат Вальми, он рано или поздно разнюхает, что мы с вами знакомы. Боюсь, участие в этом сомнительном предприятии может выйти мне боком – не дай бог отберут лицензию на букинистическую торговлю…

– Не беспокойтесь. Если Вальми что-то заподозрит, скажите ему, что это я просил вас не упоминать о моем присутствии на месте преступления. Вальми, конечно, меня не жалует, но в убийстве едва ли заподозрит. И к тому же у него передо мной должок – я здорово помог ему в двух расследованиях. – Говоря это, Виктор напустил на себя лихой, самоуверенный вид, однако при мысли о том, что придется снова встретиться с инспектором Огюстеном Вальми, у него по спине пробежал холодок.

– Грядут морозы, – вздохнул Рауль Перо на прощание.

Амадей снял сапоги и каррик. Ангела Фруэн вконец его вымотала, а ее угощение – рагу из обрезков и пикет – камнем застряло в желудке. Он налил Грипмино молока, облачился в домашний халат и надел тапочки. Затем устроился поудобнее на канапе, обложившись подушками, и быстро перечитал страницу дневника Луи Пелетье, вырванную из манускрипта в квартире букиниста Ларше.

«Амадей, возьми себя в руки, ты же всегда отличался острым умом и здравомыслием. Тебя уподобляли Кассандре, предрекающей разрушение Трои, тебе не верили, но всегда все оказывалось по-твоему – происходило худшее. А нынче изменилась ли человеческая природа? Пройдет еще пара лет в относительном спокойствии, потом же кто-нибудь, жаждущий власти и денег, снова сметет все на своем пути к цели, будут убийства, массовые бойни, грабежи, толпы беженцев и изгнанников… Если тайну раскроет злодей… Ну-ка, сосредоточься… Средина Мира … Средина Мира …»

И вдруг во тьме мелькнула искорка – слабая, едва уловимая, будто вдали пропорхнул светлячок. В голове – нет, в сердце – Амадея заиграла музыка, выученная наизусть, музыка, ни одной ноты которой не смогли стереть из его памяти даже два года заточения в каменном мешке без книг, без писем, без пера и бумаги. Тогда, в тюрьме, он декламировал – тоже наизусть – поэмы Ронсара, отрывки из «Опытов» Монтеня и прозу, жившую в его воспоминаниях. Все, что он знал наизусть – лишь то, что он знал наизусть , – связывало его с миром и свободой.

Сейчас в памяти всплыли строки:

Амадей понял, что ухватил наконец путеводную нить. Теперь надо было основательно все обдумать.

– Сможет ли расшифровать текст тот, кто им завладеет? Даже если кому-то это удастся, толку ему от того не будет, он лишь навлечет на себя превеликие беды, милый мой Грипмино. Уж я-то знаю, о чем говорю, и, черт возьми, готов на все и даже на большее, чтобы источник исчез навеки. Двух жертв достаточно. Одиночество невыносимо – ни друзей, ни семьи… Ах, семья, дружище Грипмино, семья – это самое восхитительное изобретение человечества. Какая удача, что потомки Луи Пелетье не разорили и не уничтожили сокровища, накопленные их предком, прежде всего этот дневник, который на меня с неба свалился! Несомненно, под именем Провидение во благо тех, кто посвящает себя поискам драгоценных документов, действует сообщество смертных, по доброй или злой случайности привязанных к одному генеалогическому древу. Семья, Грипмино! Да здравствует семья!

Пока Амадей размышлял над записками Луи Пелетье, Виктор Легри рассеянно читал «Черные мантии». Когда он вернулся домой, все спали: Алиса на спине, закинув два сжатых кулачка на подушку в расшитой наволочке; Кошка – свернувшись клубком и прижавшись к ножке девочки; Таша – беспокойно, ворочаясь и постанывая во сне. Виктор заметил на тумбочке выпуск «Авроры». Стало быть, жена в курсе событий. Он почувствовал себя виноватым, ведь сегодня снова сбежал из дома под выдуманным предлогом, бросив ее одну. «Нет, это всё из-за Эфросиньи!»

Виктор отложил книгу и посмотрел на своих любимых девочек. Какое счастье чувствовать себя живым от того, что жизнь наполнена смыслом! Он взял книгу и тихо вышел из спальни, прикрыв за собой дверь. В фотолаборатории было тепло – Таша позаботилась растопить печку. Виктор устроился в кресле с потертой обивкой, снял обувь, водрузил ноги на стул и продолжил чтение

Он захлопнул книгу – никак не удавалось сосредоточиться. Два события сегодняшнего дня не давали ему покоя. Вспышка ненависти мадам де Салиньяк потрясла Виктора до глубины души. Может, стоило ответить ей тем же? Он вдруг подумал о дочери. Таша еврейка – значит, и Алиса тоже… «Нельзя сдаваться! Пусть графиня плетет интриги – у нас демократия, я буду защищаться, и Кэндзи меня поддержит!»

Но еще больше взволновал его визит в дом покойной Филомены Лакарель. Женщину убили, когда она чистила котел для варки варенья… Хорошо хоть чудом удалось спасти «Трактат о конфитюрах»… «Надо бы попросить Эфросинью показать мне вторую книжку в таком же переплете, которую она получила по ошибке».

Виктор вскочил и принялся мерить шагами помещение.

– Разбитое окно… – бормотал он себе под нос. – Пропавшие горшочки с конфитюром и один держатель для книг. Обрывок красной бечевки… – Он замер. – Бечевка! Кто-то совсем недавно говорил мне о бечевке в связи с каким-то убийством… Жозеф!

Конечно, Жозеф с его манией собирать газетные заметки на всякие леденящие душу темы. «Убит надомный книготорговец, – сказал он. – Его примотали бечевкой к стулу и истыкали ножом. Вы с ним, случайно, не были знакомы?»

Разрозненные факты подозрительно напоминали фрагменты единой мозаики, детали одного ребуса – так бывало в начале всех его прошлых расследований.

Во дворе загремели мусорные баки, вернув Виктора к реальности.

– Вздор!

Ему неожиданно вспомнилась Северина Бомон. Хорошая получится фотография! Пожилая букинистка вяжет синий шарф, и на нем уже вырисовывается какой-то узор – вроде бы морской якорь. Она стоит рядом со складным брезентовым стулом, на ней длинное пальто шоколадного цвета, темные боты. Ей лет шестьдесят. Изможденное, худое, словно вырубленное топором лицо, морщинки по уголкам светлых глаз, седые волосы выбиваются из-под шляпки с пожелтевшими кружевами. И еще у нее совсем детская улыбка. Вот что труднее всего будет передать на фотопортретах, которые он задумал сделать на набережных Сены, – особое выражение .

Всплывший в сознании образ мертвой Филомены Лакарель, лежащей на кафельном полу собственной кухни, нарушил мысли Виктора о работе.

Задача оказалась сложнее, чем представлялось поначалу. Чтобы отделить голову от окоченевшего тела, пришлось потрудиться, и тут очень пригодился один инструмент, который чудом удалось раздобыть, – еще одна удача!

Коричневые башмаки от усердия привстали на цыпочки. Последнее усилие – и дело сделано.

Так, с этим покончено. Осталось только доставить голову и туловище куда задумано. Три дня вынужденной отсрочки, три дня в ожидании случая, три дня труп провалялся в конфитюре. Только бы удача не отвернулась и сегодняшней ночной доставке никто не помешал…

Занималась заря. На полу виднелись кровавые пятна – нужно все вычистить. Упаковать в два тюка засахаренное мясо с костями. Бесшумно покинуть с ними квартиру. Запереть дверь.

Только мышка, угрызавшая корочку швейцарского сыра на драконьем дворе, видела, как мимо прошмыгнули коричневые башмаки следом за тележкой. На тележке темнели два мешка неопределенной формы, большой и маленький.