ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Меньше всего врач хочет оказаться пациентом в собственной больнице. Но именно это случилось со мной на следующий вечер после нашего приключения на верфи Рассела.

Все началось со жжения в горле и ощущения холода в груди, а привело к изнуряющему кашлю и сильному жару. Не нужно быть врачом, чтобы установить причину моего внезапного недуга. Я промок под дождем, пока плыл в лодке, отсутствие рубашки только усугубило ситуацию, и в результате заработал серьезный бронхит. Флоренс много раз приходилось сталкиваться с лихорадкой, поэтому она быстро распознала эти симптомы. Несмотря на мои протесты и стремление продолжить работу, меня вскоре отвели в палату. Большую часть жизни я провел среди больных, оставаясь при этом здоровым, и убедил себя в том, что выработал иммунитет против болезней, от которых обычно страдали люди. Однако самонадеянность стоила мне здоровья.

В течение восьми дней я пребывал в состоянии полузабытья. Ненадолго приходя в себя, я видел, как кто-то вытирает влажной тряпкой мой лоб и подносит к губам кружку с бульоном. В одно из таких пробуждений я открыл глаза и увидел стоявшую подле меня Флоренс.

— Я рада, что вы еще с нами, доктор Филиппс. — Она обращалась ко мне по фамилии, указывая на присутствие третьего лица. — К вам пришел посетитель. Сначала я не хотела пускать его, но, похоже, он выбрал подходящий момент. У вас кончилась лихорадка.

Я обернулся и увидел стоявшего у моей кровати Брюнеля; изо рта у него торчала сигара.

— Мне не разрешают здесь курить, — пробормотал он, — но я не понимаю почему: сигарный дым прекрасно дезинфицирует воздух.

Флоренс поправила мою подушку, пока я пытался приподняться. От напряжения я тут же почувствовал жуткую усталость.

— Рад вас видеть, Изамбард, — задыхаясь, проговорил я.

— Вы заставили нас поволноваться, но мисс Найтингейл сообщила мне, что самое худшее уже позади.

Флоренс положила прохладную руку на мой лоб и, кажется, обрадовалась, что ее выводы не оказались преждевременными.

— Теперь, когда жар спал, думаю, будет лучше перевезти вас домой.

— Полностью с вами согласен, мисс Найтингейл. Больница — слишком нездоровое место для человека в его состоянии, — со смехом поддержал ее Брюнель, а затем обратился ко мне: — Возможно, в следующий раз вы будете более тщательно выбирать одежду для ночных прогулок на лодке.

— Как Оккам?

— Держится молодцом и ждет, когда сможет разделить с вами плоды ваших трудов.

— Он оказался крепче меня, — заметил я, испытав легкий приступ жалости к себе. Я понял, что Брюнель хочет поговорить со мной наедине, и повернулся к Флоренс. — Мисс Найтингейл, не могли бы вы оставить нас на некоторое время?

— Хорошо. Но не слишком его утомляйте, мистер Брюнель, он еще болен.

Мой посетитель проводил ее взглядом, пока она выходила из палаты.

— Ваша медсестра — страшная женщина.

— Это точно.

Брюнель присел на край кровати, положив руки на шляпу, лежавшую у него на коленях.

— Мы не раз сталкивались с ней во время Крымской кампании.

— Да, конечно… вы ведь проектировали госпиталь для них, не так ли? Она привыкла отстаивать свою точку зрения.

— Можно сказать и так.

К сожалению, я был не в состоянии выслушивать воспоминания.

— Скажите, что привело вас сюда?

Брюнель слегка понизил голос.

— Оккам принес сегодня кое-что в мой офис.

— Не томите. Что это было?

Брюнель осмотрелся и нагнулся ко мне поближе, не желая, чтобы кто-нибудь услышал то, что он собирался рассказать.

— Так вот… — Но прежде чем он успел продолжить, мое тело затряслось от приступа кашля. Брюнель отложил в сторону шляпу и взял стакан с полки над моей кроватью. Вода помогла затушить бушевавший в груди огонь, и приступ стих, однако Флоренс услышала кашель и тут же оказалась рядом с моей кроватью.

— Мистер Брюнель, боюсь, вам придется уйти, — строго сказала она. — Доктору Филиппсу нужно отдыхать.

Брюнель мрачно кивнул и подобрал упавшую шляпу. Изможденное лицо выдавало, как сильно было подорвано его собственное здоровье.

— Я загляну, когда вам станет лучше, или, вероятнее всего, приду уже к вам домой. Там мы сможем спокойно обсудить наши дальнейшие действия.

Когда Брюнель ушел, я представил себе, как, покинув стены больницы, он тут же закурил очередную сигару.

— Должно пройти время, прежде чем вы окончательно поправитесь, — сказала Флоренс, поправляя сбитое одело. — А теперь спите. Я распоряжусь, чтобы завтра вас отвезли домой. — Она поцеловала свою ладонь и коснулась ею моего лба, прежде чем уйти.

На следующее утро я почувствовал себя уже немного лучше и на подгибающихся ногах добрался до ожидавшего меня экипажа. Флоренс обещала, что хотя бы раз в день будет проверять мое самочувствие или присылать ко мне медсестру. Следующие две недели я бездельничал и потихоньку поправлялся. Мне регулярно привозили продукты, и я прочищал легкие с помощью ингалятора. Через два дня я уже ненадолго мог вставать с кровати и ходить по квартире, накинув на плечи одеяло. Кашель постепенно проходил, однако время от времени приступы все же повторялись.

Кроме того, у меня наконец-то появилось свободное время, чтобы заняться дневником. Заканчивая писать, я всегда прятал его в тайник под половицей в спальне.

Флоренс по возможности навещала меня и радовалась моему выздоровлению. Она рассказывала о последних событиях в больнице. Дела там, несмотря на мое очередное отсутствие, шли хорошо. Однако Уильям помнил обо мне и передавал через Флоренс самые лучшие пожелания. Даже Броди поинтересовался состоянием моего здоровья, что особенно тронуло меня, поскольку я знал, скольких усилий стоили ему разговоры с Флоренс. Она рассмеялась, когда я признался ей в этом, и сказала, что он общался с ней через посредника. Этим третьим лицом мог быть только Мумрилл, и я сомневался, что новость о моем выздоровлении обрадовала его.

Как-то раз, после ее очередного визита, в дверь снова постучали. Я приготовился к худшему — приходу инспектора Тарлоу, — но, к счастью, на пороге стоял Брюнель.

Оккам пришел вместе с ним и сообщил, что тоже свалился с лихорадкой после нашего приключения. Он самозабвенно лгал, но, несмотря на его неуклюжую ложь, я был ему признателен за попытку поддержать меня.

— Рад видеть вас в добром здравии, Филиппс. Уверен, что вы задаетесь вопросом, что это такое, — сказал Брюнель, доставая из кожаного тубуса лист бумаги и раскладывая его на столе. — Неудивительно, ведь эта штука едва не стоила вам жизни.

Чертеж выглядел именно так, как я его и запомнил: там была изображена напоминавшая по форме сигару механическая рыба с внутренностями в разрезе. Брюнель был прав: я пытался отвлечься чтением книг, однако мысли о предназначении этого чертежа почти не покидали меня за время выздоровления.

— Так вы знаете, что это?

Брюнель победоносно улыбнулся.

— О да. Мне потребовалось немного времени, чтобы все выяснить. Посмотрите внимательно. — Я склонился над столом. — Полагаю, вы с Оккамом назвали ее рыбой-сигарой? Что ж, я вряд ли смог бы дать этому предмету более точное определение. — Словно желая подтвердить правоту своих слов, он положил рядом с чертежом свежую сигару. — Винт, очевидно, говорит о том, что это устройство должно перемещаться по воде. — Он взял сигару и воспользовался ею как указкой, сначала показав на прикрепленный к концу устройства пропеллер, а затем перейдя к внутренней начинке. — Здесь находятся трансмиссионный вал, система компрессии, а здесь, должен признаться, располагается самое важное — двигатель, мой двигатель! — Он сделал паузу, чтобы я осознал его слова.

— Вы имеете в виду сердце? — спросил я.

— Первоначально я думал, что ему нужен газовый двигатель, но теперь вижу, что сердце гораздо больше подходит для его целей.

— Я не совсем вас понимаю.

Брюнель положил руку на грудь.

— Что делает ваше сердце, доктор?

— Качает кровь, конечно. Приносит в тело кислород.

— Именно это и находится перед нами. — Он отнял руку от груди и положил на чертеж. — Механическое сердце будет толкать сжатый газ по медным трубкам в барокамеру. — Брюнель указал на камеру, располагавшуюся на некотором расстоянии от того места, где должно было находиться сердце. — Под давлением газ поступит на поршни, которые в свою очередь приведут в движение коленчатый вал. Возможно, устройство требует небольших доработок, но принцип его действия предельно ясен. Клапаны сердца будут не только толкать газ, но также подвергать вторичному сжатию уже использованный газ. Это идеально подходит для наших целей, так как в отличие от парового двигателя здесь не требуется огонь. К тому же новый двигатель не производит дым, поэтому его не нужно охлаждать или очищать, а значит, он может работать в изолированном отсеке и ему не требуются трубы, которые применяются в судах, плавающих по воде.

— Значит, это устройство может перемещаться под водой?

Брюнель хлопнул рукой по чертежу.

— Так оно и есть, мой друг! Это устройство может плавать под водой, как подводная лодка. Или, как вы точно выразились, рыба-сигара.

— Но она слишком мала, чтобы перевозить людей. — Я посмотрел на Оккама, который впервые подметил это еще в кабинете Рассела.

Сигара уперлась в заостренный нос существа.

— А в этом и нет необходимости. Смотрите. Носовая часть будет заполнена взрывчаткой, а здесь находится маленькая кнопка, детонатор, который должен привести взрывной механизм в действие, как только он достигнет цели.

— Бомба?

— Не совсем, — парировал он. — Торпеда — устройство для потопления кораблей.

— Значит, Уилки убили из-за оружия?

— Не просто оружия. Это новое изобретение может произвести революцию в тактике ведения боевых действий на воде.

— Как?

— Прежде чем Рассел придумал это маленькое чудовище, торпедой называли взрывчатку, прикрепленную к концу шеста, торчащего в носовой части лодки. Лодку направляли на вражеский корабль, а взрывчатка находилась под водой, где могла причинить наибольшие повреждения кораблю. Шест со взрывчаткой острым концом втыкался в деревянную обшивку корабля, после чего лодка уплывала. Затем раздавался взрыв и корабль получал пробоину ниже ватерлинии.

— Довольно рискованная операция.

— Я бы сказал, это было сродни самоубийству. У матроса на лодке было больше шансов погибнуть от взрыва, чем потопить вражеский корабль. К тому же как прикрепить взрывчатку к металлическому корпусу корабля? Едва ли здесь помог бы шип. Поэтому и понадобилось подобное изобретение. Ее можно запустить в воду с лодки или даже с батареи береговой обороны, и торпеда незаметно подплывет к кораблю. А затем она врезается в корабль под водой.

— Но работать это устройство может только с вашим двигателем. Поэтому Рассел и его друзья так хотят заполучить его.

Брюнель ударил кулаком по столу.

— Только через мой труп, — заявил он. — Не поймите меня превратно, джентльмены, я не пацифист и, не буду кривить душой, создавал оружие, но будь я проклят, если после стольких лет работы над «Великим Востоком» позволю, чтобы мое изобретение использовали для потопления кораблей!

Оккам отодвинул чертеж на край стола.

— Вероятно, Рассел пытался воспроизвести устройство, но в его распоряжении не было подробного плана, поэтому он решил дождаться, пока Брюнель закончит работу над своим аппаратом.

— Но если нам удалось выкрасть чертеж торпеды, так почему он не мог сделать то же самое?

— Потому что нет никаких планов! — возмутился Брюнель. — Всего лишь несколько набросков, и Рассел знал об этом. — Сигара едва не сломалась, когда он постучал ею по голове. — Все находится вот здесь.

— А как же чертежи, которые вы дали Уилки? — спросил я.

— Там были лишь чертежи деталей, которые он должен был выполнить, не имея ни малейшего представления о том, как их собрать. Подобные задания получили еще несколько мастеров. Недостающие детали изготавливали мы с Оккамом.

— Да, Расселу, должно быть, пришлось нелегко. А что, если он не сдастся? Что вы тогда будете делать?

Брюнель пристально посмотрел на чертеж, затем поднял глаза на Оккама и лишь потом ответил:

— Ничего.

— Но я не понимаю. Мне кажется, теперь у нас нет другого выхода, как только пойти с ним на открытый конфликт.

Брюнель покачал головой.

— Рассел отвечает за оснастку корабля. Наши с ним отношения не назовешь простыми, но я не могу допустить, чтобы он отвлекался от работы. Только не сейчас. Корабль должен быть завершен. Пока мы поддерживаем иллюзию, что сердце не готово (возможно, ради этого нам придется временно прекратить общение друг с другом), Рассел будет заниматься кораблем. К тому времени как мы закончим работу над нашим маленьким проектом, а Рассел решит сделать свой ход, я уже приму необходимые меры, чтобы изобретение не попало к нему в руки.

Брюнель с усталым видом опустился на стул. Я видел, как серьезно он болен, и прекрасно понимал, как мало времени в его распоряжении. У меня почти не оставалось сомнений, что его одержимость механическим сердцем отчасти была продиктована угрозой скорой кончины.

— О чем вы задумались, доктор? — спросил Оккам.

— Я согласен… то есть мне так кажется. До сих пор выбранная нами стратегия оправдывала себя, и, как вы правильно подметили, мы ничего не добьемся, если пойдем на конфликт. Но мне хотелось бы прояснить один момент.

— Какой именно? — спросил Брюнель.

— Что вы собираетесь предпринять, когда Рассел сделает свой ход… что это за необходимые меры?

— Вы узнаете об этом, когда придет время, мой друг, — ответил он. Непроницаемое выражение его лица отбило у меня всякую охоту продолжать расспросы.

— Итак, джентльмены, пока все идет хорошо, — быстро сказал Оккам, склонившись над столом и свертывая чертеж.

Однако я вовсе не разделял его оптимизма.

На следующее утро я еще испытывал недомогание, но, отправляясь на работу, радовался тому, что мой связанный с болезнью домашний арест подошел к концу. Пневмония едва не убила меня, однако мне не терпелось поскорее оказаться в строю. Первым делом я решил поблагодарить Флоренс за оказанную мне помощь.

— Это такой пустяк, — сказала она, а я все равно поцеловал ее.

После моего вынужденного уединения операционная выглядела необычайно оживленным местом: толпы студентов, казалось, только и ждали момента, чтобы, подобно лавине, хлынуть с трибун и накрыть меня вместе с пациентом.

Броди сам заглянул ко мне в кабинет. За время моей работы в больнице он всего пару раз снисходил до подобного поступка и в обоих случаях приходил лишь для того, чтобы сделать мне строгий выговор за ту или иную оплошность. Но в этот раз он лишь сказал, что рад моему возвращению.

Воспользовавшись ситуацией, я справился у него о состоянии Брюнеля. В прежние времена старик нахмурился бы из-за моей дерзости и ограничился формальным ответом, что мне не стоит волноваться о здоровье его пациентов, но теперь, когда он был расположен к беседе, я почувствовал, что. Броди хочет облегчить душу и поделиться тревожными сведениями.

— Как вы, наверное, знаете, — сказал он, наконец-то приподнимая покров тайны, — у него болезнь Брайта, и, боюсь, прогноз неутешительный. Заболевание прогрессирует, почки серьезно воспалены.

— Это многое объясняет. Временами у него бывает одутловатое лицо. И моча, я полагаю, окрашена?

Броди кивнул.

— Боюсь, я мало что могу для него сделать, — сказал он и добавил после короткой паузы: — Я считаю, что его заболевание обострилось из-за чрезмерного напряжения, которому он подвергал свой организм все эти годы. Слишком много времени проводил в сырости и холоде, и это не пошло ему на пользу.

— Да, что ни говори, он упрямый человек.

— Если бы только он принял мой диагноз. Но с этим человеком нельзя говорить напрямую — ему требуется более впечатляющее объяснение его недуга, нечто соответствующее его эпическому восприятию мира. Похоже, он считает, что между его творениями и здоровьем существует физическая связь. Кажется, он думает, что изобретения являются причиной его недугов.

— Но так оно и есть, — сказал я, вспоминая газетные вырезки. — Он не раз оказывался на грани жизни и смерти, и просто чудо, что Брюнеля до сих пор не убили его машины. Он едва не утонул в туннеле под Темзой и чуть не сгорел заживо на корабле. Я даже читал, что он падал с большого моста в Клифтоне. Удивительно, как он еще до сих пор жив.

Мои наблюдения, похоже, не особенно успокоили Броди.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — проговорил он. — Этот человек беспечно относится к своему здоровью.

— Как думаете, сколько ему осталось? — спросил я, переводя беседу на твердую медицинскую почву.

— Возможно, год или два, но лишь в том случае, если он немного успокоится. У меня складывается впечатление, что он намеренно загоняет себя в могилу.

— И можно сказать, что делает он это на всех парах.

Броди грустно улыбнулся.

— Да, лучше бы он бросил курить, но я уже устал говорить ему об этом.

Возможно, поэтому старый доктор и решил побеседовать со мной: вероятно, почувствовал, что я имею некоторое влияние на Брюнеля и мои советы не останутся без внимания, — но уже не в первый раз великий сэр Бенджамин Броди глубоко заблуждался.