Книга: Записки Клуба Лазаря
Назад: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Вокзал Паддингтон напоминал огромную пещеру, под сводчатым куполом которого эхом разносились голоса людей и грохот паровозов. Два локомотива стояли неподвижно, выпуская под крышу грязные клубы дыма, которые медленно рассеивались среди брусьев и перекладин. Я купил себе свежий номер «Таймс» в газетном киоске и спросил у дежурного по вокзалу, какой из поездов отправляется в Бат. Следуя его указаниям, я стал пробираться через толпу к дальней платформе. Когда я зашел в первое купе, там уже было много народу.
Раскрыв газету, я попытался отгородиться исписанными мелким шрифтом страницами от окружающего мира. Впервые я не нашел в ней ни одного упоминания о Брюнеле или его корабле. Зато там, как всегда, было много статей о дерзких кражах, ужасных пожарах, отчет коронера о нескольких самоубийствах и случаях помешательства, заметка о последнем кровавом мятеже в Индии и, наконец, к моему большому огорчению, статья об изуродованном теле женщины, которое выловили из грязных вод Темзы.
Тело обнаружили всего сутки назад, ровно через три недели со времени последней страшной находки. В короткой заметке не упоминалось о предыдущих трупах, выловленных из реки, однако эта журналистская оплошность меня ни капли не обрадовала, поскольку я прекрасно понимал, что въедливый и проницательный Тарлоу сделает совершенно определенные выводы по поводу моего отъезда из города, совпавшего с недавними событиями. Теперь я был уверен в том, что он подозревает меня. И эта мысль доставляла мне дополнительное беспокойство перед возвращением домой, которого я боялся, как и любой сын, переживающий за здоровье своего отца.
Поезд тяжело и медленно пополз через темное ущелье из кирпичных стен и домов, прокладывая себе путь через бесконечный лабиринт Лондона. И все же вид города угнетал меня не так сильно, как содержание газеты. Когда мы стали подъезжать к окраине, склады и фабрики уступили место жилым домам. За окном летели дым и искры от локомотива, но когда поезд набрал скорость и пар рассеялся, моему взору открылись зеленые поля и холмы.
В газете не было упоминаний о Брюнеле, но присутствие этого человека ощущалось повсюду. Он сам об этом не раз говорил. Все: вокзал, с которого началось мое путешествие, рельсы, шпалы, мосты и туннели — было создано по его проектам. Он собственноручно отмерял каждый дюйм дороги, по которой мы теперь мчались с бешеной скоростью. Без Большой Западной железной дороги мое путешествие заняло бы куда больше времени. К тому же мне пришлось бы ехать по ухабистой дороге в неудобном экипаже, поэтому я испытывал чувство благодарности к инженеру.
Мы проехали станции в Суиндоне и Чипенхэме, затем солнечный свет внезапно погас, когда мы въехали в туннель и поезд загрохотал под низким каменным сводом. В ушах у меня потрескивало, словно там лопались пузырьки под тяжестью находившейся над нами земли. Поезд долго летел через кромешную тьму и мчался не меньше мили по каменному туннелю. Мы все ехали и ехали, вжавшись в свои сиденья, как мыши в брюхе ползущей по земле змеи. Я смял в руках газету и был даже рад, что не вижу ее. Теперь я смотрел на летевшие за окном искры, напоминавшие вихрь кружащихся в воздухе светлячков. Мы были в туннеле Бокс — еще одном творении Брюнеля. Когда он приступил к постройке самого главного участка своей дороги, то решил, что такая маленькая помеха, как холм, не заставит его отклониться с намеченного пути. И не важно, сколько средств пришлось бы на это потратить. Потребовалось два года работы, и одному Богу известно, сколько рабочих погибло под завалами при строительстве туннеля.
Как всегда, нашлись люди, усомнившиеся в целесообразности данного плана. Брюнель едва сдерживал смех, когда рассказывал мне о невероятно титулованном докторе Дионисе Ларднере. Без сомнения, этому заслуженному врачу заплатили конкуренты инженера. Доктор заявил, что, учитывая скорость, с которой двигается поезд, и высоту туннеля, результаты для пассажиров могут быть самыми плачевными — они все погибнут от удушья, прежде чем снова окажутся на поверхности. Разумеется, у Большой Западной железной дороги нашлись и другие недоброжелатели. В их числе был ректор, а также члены ученого совета колледжа Итон. По их мнению, железная дорога могла способствовать тому, что их состоятельные ученики стали бы чаще посещать лондонские дома терпимости.
К счастью, и я, и другие пассажиры были живы к тому моменту, когда поезд достиг другого конца туннеля. Вскоре после этого мы прибыли в Бат.
Поиски кучера, который захотел бы отвезти меня на другой конец города, заняли больше времени, чем я ожидал. Наконец мне удалось найти фермерскую повозку, запряженную тощей клячей. Кучер имел весьма неопрятный вид и по части выпивки, без сомнения, в два счета обставил бы старину Уильяма. Тряская повозка покатила по извилистой дороге вдоль пологих холмов. Несмотря на розовое сияние вечерних сумерек, воздух был довольно холодным. Стояла тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием колес телеги, щебетанием птиц в ветвях деревьев да мычанием коров в полях. Все это так отличалось от шумного и суетливого Лондона, что я с трудом верил в реальность происходящего.
Однако умиротворяющий пейзаж не избавил меня от нервного напряжения, усиливающегося по мере того, как я приближался к дому. Одно дело ухаживать за пациентами, страдающими пусть даже самыми страшными заболеваниями, и совсем другое — когда тебе предстоит иметь дело со смертельной болезнью собственного отца.

 

Вдали показался мой дом — маленькое двухэтажное строение из камня на склоне холма, с дверью, окруженной шпалерой, на которой летом росли розы. Когда я спускался с повозки, то почувствовал, что мягкое место у меня совершенно занемело. Расплатившись с кучером, я перекинул через плечо дорожную сумку и направился к дому. Поднял щеколду и открыл калитку, на которой висела медная табличка с надписью: «Доктор Бернард Филиппс. Прием по предварительной записи».

 

Разумеется, на деле все обстояло иначе. Для предварительной записи достаточно было открыть калитку и войти во двор. Отец готов был оказать помощь любому пациенту. Когда входная дверь открылась, из-за нее вылетел белый меховой клубок, за которым следовала женщина в цветастом переднике. Это был пес моего отца — невероятно подвижный маленький вестхайленд-терьер. Он прыгал у моих ног, лаял и лизал мне ботинки.
— Джейк, оставь его в покое, — со смехом воскликнула Лили, поправляя на ходу юбку.
Я положил на землю сумку, поприветствовал пса небрежной фразой: «Привет, дружок!» — осторожно отодвинул его в сторону и крепко обнял сестру, потом отступил на шаг и внимательно посмотрел на нее. В ее черных волосах появились седые пряди, а в уголках губ и глаз залегли тонкие морщинки. Она все еще была красива, но разве может брат сказать что-то другое о родной сестре?
— Джордж, я так рада видеть тебя, — вздохнула она, с трудом сдерживая слезы. — Я уже убедила себя, что ты не сможешь приехать. Ты ведь так занят в больнице.
— Я не мог больше жить в разлуке со своей сестренкой!
— Не выдумывай, Джордж Филиппс, — сделала мне добродушный выговор Лили. — Прошел уже, наверное, год с тех пор, как я в последний раз видела тебя.
Она почти инстинктивно дотронулась до моего воротника, поправляя его, как в прежние времена. Мать умерла вскоре после моего рождения, и Лили присматривала за мной и за отцом. Свои обязанности она выполняла с какой-то болезненной самоотдачей. Лили хотела взять мою сумку, но я не позволил и жестом предложил пройти в дом.
— Я попрошу Мэри приготовить чай. Ты должен рассказать мне о Лондоне.
Я повесил пальто на крючок в холле и робко посмотрел на лестницу.
— Как он себя чувствует?
Она побледнела. Лишь в этот момент я увидел, как много морщин появилось теперь на ее лице. Без сомнения, уход за отцом давался ей нелегко.
— Бывало и лучше, — тихо ответила она. — Доктор Биллинг очень любезен — приезжает из Лэнсдауна всякий раз, как у него появляется возможность.
— Я должен подняться наверх и увидеть его.
Она покачала головой.
— Он спит. Сначала выпей чаю, а потом сможешь подняться к нему.
Вероятно, старик был очень плох и Лили старалась оттянуть тот момент, когда я увижу все своими глазами. Я улыбнулся и решил уступить ей.
— Я привез каталог. Если выберешь оттуда платье, я потом пошлю его тебе из города.
Она повеселела.
— Спасибо. А теперь расскажи мне все последние сплетни.
Меня всегда удивлял интерес Лили к подобным вещам.
Ведь сама она вовсе не хотела перебираться в город и поэтому отказывала всем своим городским поклонникам. В конце концов она согласилась выйти замуж за своего давнего ухажера Гилберта Лейтона — веселого коренастого сына фермера, который должен был унаследовать от отца несколько сотен акров пастбищ, а также процветающее дело в области грузовых перевозок. У них до сих пор не было детей, и я начал подозревать, что после смерти матери Лили растратила все свои силы на меня и на отца.
Прежде чем пройти в гостиную, я открыл дверь операционной и посмотрел на полки, заставленные разнообразными пузырьками с порошками, мазями, эликсирами и пилюлями. Свет отражался от этих склянок как от хрустальной люстры. Разумеется, они блестели так ярко потому, что были отполированы заботливой рукой Лили. Пустота в комнате говорила о том, что операционная давно уже не использовалась. Я закрыл дверь.
— А что с пациентами?
Лили ответила из другого конца коридора, держась за ручку двери в гостиную.
— Доктор Биллинг взял их себе, но теперь людям приходится ездить на прием к нему в Лэнсдаун. Он сказал, что нам стоит подумать насчет будущего практики. Отцу нужно найти преемника.
— Я уже давно уговаривал его взять партнера.
— Ты прекрасно знаешь, как он хотел, чтобы ты разделил с ним практику. Но нет, тебе нужно было уехать, чтобы работать в столичной больнице, — со вздохом сказала она.
Я прошел через коридор и оказался в гостиной, с трудом подавив желание рассказать ей о реальном положении дел в больнице.
— Чувствуй себя как дома, — сказала она мне. — Я пойду поищу Мэри.
Стоя у камина, я заметил, что здесь царил такой же безукоризненный порядок, как и в операционной: в углу книжный шкаф, забитый книгами, между ним и камином — старенькое кресло отца, на столике перед ним — нераскуренная трубка и недочитанная книга. Я сел около окна и вздохнул — подобная атмосфера действовала на меня угнетающе. Следующий час я утешался тем, что развлекал Лили. Поделился с ней самыми горячими сплетнями, умолчав, разумеется, о моих недавних злоключениях. Мэри — экономка отца — принесла поднос с чаем. Разумеется, она была недовольна, что моя сестра снова взяла на себя управление домом. Мой зять Гилберт, по словам Лили, не возражал против ее временного переезда сюда и разрешил оставаться здесь столько, сколько потребуется. Я подумал, что она могла бы стать прекрасной медсестрой, ведь все эти годы она работала ассистенткой отца.
Не дожидаясь, пока я расскажу ей все свои истории, Лили предложила подняться наверх и повидать отца. Я поставил чашку на блюдце и последовал за ней вверх по лестнице, внутренне приготовившись к самому плохому. Когда я в последний раз видел его, он был здоров, активен и, несмотря на свой возраст, сохранил энергию мужчины средних лет. Со слов Лили, с тех пор он сильно изменился. Отец сдал как-то сразу, словно годы и усталость наконец-то смогли прорваться через наглухо запертую перед ними дверь. Поднявшись наверх, сестра приложила палец к губам. Из полутьмы донесся скрипучий голос:
— Ты собираешься весь день прятать от меня моего сына? Джордж, спаси меня! Она держит меня пленником в собственном доме! — Его голос был слабым и хриплым, но все же я достаточно четко слышал слова. Лили повернулась, внимательно посмотрела на меня и зашла в комнату. Когда я переступил порог, она была уже у окна и отдергивала шторы. Голова отца тонула в подушках, лицо было обрамлено завитками седых волос, торчавшими из-под сбитых одеял. Вытащив из-под покрывала руку, он схватился за изголовье и попытался усесться, но Лили тут же одернула его:
— Папа, почему ты не можешь лежать спокойно? Я думала, ты спал. Помнишь, доктор Биллинг сказал, что тебе нельзя волноваться? — Она быстро подошла к отцу, осторожно подняла его голову и взбила подушки так, чтобы он мог опереться на них спиной.
Он посмотрел на меня, прищурив отвыкшие от света глаза.
— Говорят, врачи — самые худшие пациенты, а я думаю, что дочери — самые грозные сиделки.
Я обрадовался, что он не утратил чувство юмора, и, подойдя к кровати, взял его за руку. На фоне бледной, тонкой как пергамент кожи лица его губы казались неестественно яркими. Он стиснул мою руку, насколько хватило сил.
— Рад видеть тебя, сынок. В этом доме слишком много женщин для меня одного.
— Уверен, Лили прекрасно справляется со своей работой, и ты не должен так сурово отзываться о своей сиделке. Я не собираюсь нарушать установленный ею режим, к тому же она права — не хочу, чтобы ты волновался.
Я хотел тщательно осмотреть его, но это можно было отложить до того момента, когда Лили ознакомит меня с последними отчетами доктора Биллинга о состоянии отца. Судя по тому, что я уже знал, у отца было больное сердце. Мне было тяжело это сознавать, но отцу уже семьдесят восемь лет, а вечно никто не живет, даже доктора. Я только надеялся, что хоть немного смогу облегчить положение Лили, постараюсь, чтобы он как можно лучше чувствовал себя в последние дни или недели, а также буду с ним, когда придет его час.
— Я оставлю вас наедине, — сказала Лили, пододвигая ко мне стул. — Вам нужно многое обсудить. — Она склонилась над своим пациентом и поцеловала его в лоб. — Но не говори слишком много, отец, ты же знаешь, что напряжение для тебя вредно. Пусть лучше Джордж расскажет тебе о том, как проводит время в Лондоне. Пойду помогу Мэри с обедом. — Она слабо улыбнулась и вышла, закрыв за собой дверь.
Я придвинул стул поближе к кровати и сел. Нужно было избавиться от груза, который давил на меня.
— Прости, что не приезжал так долго, чтобы повидать тебя и Лили. Работа в больнице отнимает слишком много времени, даже больше, чем мне хотелось бы.
— Ерунда, мой мальчик, — весело отозвался отец. — Ты любишь свою работу, и в этом нет ничего дурного. Но прежде чем мы продолжим, я хотел бы все прояснить. Мы оба знаем, что я умираю, поэтому давай смотреть на это как врачи и не волноваться по пустякам.
— Отец…
Он поднял руку и велел мне замолчать, а затем еще немного приподнялся на подушках.
— Не перебивай меня, Джордж. Это важно, послушай меня. Твоя сестра, как и ты, знает, что я умираю. Проблема в том, что она еще не призналась в этом себе самой. Я прожил хорошую жизнь. Не стану лгать, если бы у меня была возможность, я с радостью пожил бы еще, как и любой из нас, но я готов к смерти. — Он замолчал и посмотрел на меня, надеясь увидеть понимание на моем лице. Совсем как в детстве, когда он отчитывал меня за какую-нибудь шалость. Впервые с того момента, как я вошел в комнату, до меня донеслось тиканье его любимых дорожных часов, стоявших на каминной полке.
И снова я кивнул как маленький мальчик.
Отец улыбнулся.
— Хорошо. А теперь расскажи, что происходит в твоем тлетворном городе.
Он говорил привычным серьезным тоном, и это немного успокоило меня. Я начал подробно рассказывать ему о самых интересных моментах моей жизни. Он внимательно слушал и, словно наконец-то решив следовать совету дочери, говорил мало, ограничиваясь отдельными вопросами и комментариями, хотя не удержался и рассмеялся, когда я рассказал ему о напряженных отношениях между сэром Бенджамином и мисс Найтингейл. Казалось, с начала нашей беседы прошло всего несколько минут, когда в комнату заглянула Лили и сказала, что обед готов. На самом деле мы говорили больше часа. Но ее появление оказалось как нельзя кстати. Отец уже начал клевать носом, да и я чувствовал себя проголодавшимся после утомительной дороги и долгой беседы. Укрыв отца одеялом, я спустился вниз вслед за Лили.

 

На следующее утро я прочитал записи доктора Биллинга и решил сам осмотреть пациента. Я с уважением отнесся к диагнозу, поставленному другим врачом, но предпочел провести независимое обследование. Однако сам пациент возражал против того, чтобы его осматривал сын.
— Зачем тратить на меня время, Джордж? Я знаю, в чем проблема, — заявил он. — Я перенес инфаркт, и дни мои сочтены. Что еще можно узнать?
Я потратил целое утро, чтобы разубедить его.
— Что я тебе сказал? — почти с триумфом заметил он, когда я отошел от кровати, после того как выслушал грустную историю, которую рассказало мне его сердце. — И не надо делать такое постное лицо, — продолжал он. — Мы все там будем. Сядь, дружок. Лучше займись чем-нибудь полезным — есть несколько дел, которые я не успел уладить.
Поначалу мне не хотелось заниматься делами отца, но поскольку необходимость в моих медицинских услугах отпала, я решил, что по крайней мере это поможет убить время. Но я должен был спуститься вниз к Лили, которая с нетерпением ждала моего диагноза. Я усадил ее и, действуя по инструкции отца, объяснил сестре истинное положение вещей. Когда я закончил говорить, она отвернулась и молча уставилась в окно.
— Ты уверен, что ничего нельзя сделать? — спросила она наконец, словно надеясь, что я вдруг вспомню о лекарстве, про которое совсем забыл.
— Боюсь, что нет, Лили. Время покажет. Но нужно приготовиться к неизбежному. Ему недолго осталось.
Она встала, стараясь не давать воли эмоциям, и сказала, что должна погулять с собакой. Я знал, что не стоит сопровождать ее. Лили всегда уходила гулять, когда ей нужно было обдумать что-то важное. «На воздухе мне лучше думается», — всегда говорила она. Бедный пес едва не стер в кровь свои короткие лапки в тот день, когда Гилберт сделал ей предложение. Я знал, что домой Лили вернется выплакавшейся и умиротворенной.
После того, как Лили покинула дом, я снова направился в спальню отца.
— Ты сказал ей? — спросил он.
— Да, отец, сказал.
— И она ответила, что хочет погулять с собакой?
— Верно.
— Вот и хорошо.
Вопрос был закрыт, и, не желая больше тратить время на болтовню, отец тут же стал отдавать мне распоряжения. Сначала он велел спуститься в его кабинет и принести оттуда большой деревянный ящик.
В его кабинете царили непривычные чистота и порядок. Никаких разбросанных повсюду бумаг и документов. Я снова узнал руку своей сестры. В детстве меня не пускали в кабинет и операционную. Возможно, именно запрет вызывал у меня такой сильный интерес к этим комнатам, в особенности к операционной. И когда отец уходил к очередному больному, я тайком проникал туда. Высунув от напряжения язык, я читал странные слова, написанные на ярлыках пузырьков, или рассматривал потрясающую коллекцию отполированных ножей и других медицинских инструментов; их стальные лезвия поблескивали, когда я с почтением доставал их из шкафа.
Однако святая святых отца, его кабинет, так и остался неисследованной территорией. Лишь когда я подрос, он пригласил меня войти. Я с улыбкой вспоминаю, как он пропустил меня в свой кабинет, чтобы рассказать о птицах и пчелах. Сначала он волновался и кричал, поскольку никак не мог подобрать нужные слова. Наконец, раскрасневшийся и растерянный, он оставил все попытки и вручил мне медицинский учебник со словами: «Иди, изучай вот это». Меня заинтересовали рисунки в учебнике, и с того момента мое будущее в медицине было предопределено. Я помню, какую гордость испытал отец, когда я сказал, что хотел бы следовать по его стопам. Он и понятия не имел, что это желание возникло у меня после тайных посещений операционной, а также после его неуклюжей попытки заняться моим обучением.
Зайдя в кабинет, я нагнулся и вытащил из-под стола тяжелый деревянный ящик. Я с трудом поднялся с ним по лестнице и затащил в комнату отца.
— Молодец, — вздохнул он, поднимаясь на локтях. — Посмотри за часами.
Я нащупал мраморный футляр и вытащил оттуда ключ.
— Что же ты стоишь, открывай его!
Пришлось приложить немного усилий, пока ключ наконец повернулся в замке. Крышка заскрипела на петлях, когда я поднял ее. Из ящика повеяло душным запахом кожи и старой бумаги. Отец сел на край постели и заглянул в ящик. Поверх кипы документов и блокнотов лежал еще один ящик, гораздо меньшего размера, обитый медью.
— Сколько здесь воспоминаний, — сказал он, поднимая тонкую руку, на которой проступали вены. — Но сначала — дело.
Я испугался, что отец упадет с кровати, и, догадавшись, что ему нужна была деревянная коробка, отдал ее отцу.
— Где-то здесь документы на дом и… — в его голосе послышались озорные нотки, — …что еще важнее, мое завещание.
— Разве этим не должен заниматься твой нотариус? — спросил я.
— Не будь таким привередливым, сынок, — возразил он. — Дом будет поделен между тобой и твоей сестрой, но есть еще несколько дел, которые нужно закончить. Если ты сможешь разобраться с бумагами, я приглашу нотариуса из Мейтленда, чтобы он проверил, все ли с ними в порядке.
— Это твои дневники? — спросил я, взяв в руки один из толстых блокнотов в кожаном переплете. Ящик был наполовину забит ими как корабль балластом. Насколько я помнил, у отца была привычка записывать все события дня в дневник. Я перенял у него эту привычку с тех пор, как тоже захотел стать врачом.
— А, ты про это старье, — с сожалением сказал он. — Мы еще вернемся к ним. Но сначала — бумаги. Посмотри в том конверте.
Я отложил книгу, вытащил толстую папку бумаг и сел на край кровати, пролистывая документы. Из-за тусклого освещения в комнате и слабого зрения отца мне пришлось читать все бумаги, даже те, содержание которых уже не имело никакого значения. Там было много рецептов, страницы из медицинских журналов, старые письма и различные заметки о пациентах, хотя сами истории болезней пусть и бессистемно, но были разложены по папкам, хранившимся в его кабинете. Я нашел его диплом о присвоении медицинской степени Эдинбургского университета, который тридцать лет спустя стал моей альма-матер.
Поиски затянулись, отец останавливал меня, чтобы предаться воспоминаниям над каждой бумагой, которая привлекла его внимание:
— Это чек на покупку первого набора операционных ножей… первый день в операционной никогда не забывается, не так ли? — Или: — Помнишь, как я ампутировал лапу его собаке, когда она попала под колеса экипажа?
Нам так и не удалось найти завещание или документы на дом, поэтому я вытащил следующую стопку бумаг из ящика и стал изучать документ за документом. За этим делом прошел почти весь день.
Скрип открывающихся ворот возвестил о возвращении Лили. Может, зрение моего отца и ослабло, но я не мог сказать ничего подобного о его слухе. Я предложил ему закончить на сегодня наши дела, и он сказал:
— Тебе лучше спуститься вниз и посмотреть, как там твоя сестра.
Прежде чем уйти, я настоял на том, что извлеченные из ящика бумаги нужно привести хоть в какой-то порядок. Наконец я взял в руки маленькую деревянную коробку, которая на этот раз заинтересовала меня.
— Хирургические инструменты? — спросил я, взвесив ее в руке. Но прежде чем я успел открыть коробку, отец остановил меня.
— Давай поговорим об этом позже, — сказал он, протягивая руку и забирая у меня коробку.
Лили сидела в гостиной на стуле у окна и читала книгу — наверняка Джейн Остен. Это была ее любимая писательница. В свое время Лили была влюблена в некоего мистера Дарси. После долгих расспросов нам с отцом удалось выяснить, что он был героем романа Остен. Подол юбки Лили был забрызган грязью после прогулки по мокрой дороге. Пес лежал в своей корзинке у очага. В кои-то веки он утомился от постоянной беготни и решил немного вздремнуть.
Услышав мои шаги, Лили подняла голову и улыбнулась, ее глаза были все еще красными от слез.
— Как он?
— Я оставил его разбирать ящик с бумагами. Одному Богу известно, что он там хранит.
— Думаю, будет лучше разобрать все сейчас.
Мои надежды оправдались — прогулка помогла ей успокоиться.
Назад: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Дальше: ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ