ПРИНОСЯЩИЙ ПОЛЕТ

Домой нас подвозил Бок на фомадной «лагонде». Он сам сидел за рулем и наслаждался этим. И явно сожалел, что от его дома, на углу Ампанг-роуд, до нашего Стоунера — каких-то несколько минут.

А дома я сразу поняла, что все не так.

Охранника на воротах не было. Не было Онга и А-Нин, из гаража исчез древний «форд», и мой «роуял энфилд» выглядел там одиноко и сиротливо в свете голой электрической лампочки. Только в комнатке повара Чунга горел свет и угадывалось какое-то движение.

Я замерла в неподвижности. Итак, Онга, не последнего громилы секретных сообществ, здесь нет. И не будет в тот момент, когда… Конечно, ему тут лучше в этот момент не показываться, чтобы не оправдываться потом перед Ричардом.

Элистер молча наблюдал за мной. Он не волновался. Ему просто было интересно.

Звонок в штаб-квартиру полиции занял несколько минут, я уже была готова говорить с кем угодно, но нашелся тот, кто нужно — Эмерсон. Дорогая госпожа де Соза, сказал он, я вас уверяю, что завтра к полудню, когда подойдет подкрепление, мы восстановим полный контроль над всем городом. У нас тут уже немало добровольцев, основные силы полиции контролируют мост. Но если за вами надо послать команду, то найдем способ, придумаем, только скажите. Извините, если обеспокою вас этим вопросом — но… господин Макларен? Вы ведь знаете, где он?

Он со мной, сказала я, и не надо извиняться, а еще не надо присылать сюда команду — здесь… тут я секунду подумала… здесь очень тихо.

Я положила трубку и замерла над аппаратом.

— Любопытства ради, — сказал Элистер, — а почему не надо присылать команду? Я же вижу по твоему лицу, что здесь все настолько тихо, что…

— Потому, — сказала я в отчаянии, — что надо кое-что сделать так, чтобы никто, и особенно Эмерсон, об этом не знал. А именно, быстро выбраться отсюда, и прихватить кое-кого еще. А некоторые люди этому очень хотят помешать.

— Чтобы никто, и особенно полиция, не знал? Как это знакомо. Ну, хорошо, Амалия. Будем выбираться сами.

Я продолжала стоять у телефона. Наконец, я поняла, в чем смысл происходящего. Город перерезан пополам — полиция удерживает мост, но дальше пройти не может и не пытается до подхода подкреплений. еще она наверняка держит вокзал, чтобы это подкрепление могло туда прибыть, и административные здания, в общем, все, что на той стороне речки. На противоположной — китайские кварталы, где шли или идут до сих пор настоящие побоища, Ампанг и все прочее. Мы с Элистером в другой половине города, неправильной. Ну, или на его окраине. Обольщаться, что меня эта ситуация не касается, не стоит. Как раз меня, и только меня, она и касается — из-за меня и была подстроена. Меня саму еще, может быть, и не будут трогать, как намекал только что Бок, и — возможно — не тронут Элистера. А вот поэта не выпустят из города живым, притом что все участники погромов в китайских кварталах понятия не имеют, что и почему происходит. Это знает человек десять-двадцать, во главе с длинным китайцем. Который сам сейчас сидит, возможно, уже в полиции и вежливо улыбается.

Сколько у меня времени? Почти вообще нет. Потому что те, кто организовал всю эту историю, отлично знают, что завтра к полудню ситуация наверняка изменится, подойдут войска или что-то в таком духе. Значит — все произойдет до этого, допустим — утром.

А если — сейчас?

Я представила себе новенькую штаб-квартиру добровольческих сил ФМС, куда сейчас собираются поодиночке куала-лумпурские волонтеры. Сколько их? Все молодые европейцы, бозможно — десяток евразийцев, обязательно сикхи и прочие дети Индостана. Три двухэтажные галереи, довольно изящное сооружение на Максвелл-роуд, возле резиденции его величества султана Селангора, и напротив штаб-квартиры полиции. Большое крыльцо в центре, красная черепичная крыша, толстые стены из укрепленного бетона. На первом этаже арсенал «льюисов», мобилизационный запас, сигнальный склад, пошивочная, слева — ремонтные цеха. Там сейчас горят огни, мелькают красные точки сигарет, слышится неподражаемое «наглость какая».

Я посмотрела в окно — там была чернота, ночная птица визгливо прокричала что-то среди мрака.

Снова — к телефону.

— Ричард, — сказала я. — Еще не поздно? Тут кое-что происходит. Ты помнишь, тогда, когда убивали англичан палочками для еды, я попросила тебя кое о чем. Устроить мне встречу с одним человеком. Мне нужен такой же человек здесь, в этом городе. Который дал бы команду, и… Что? Сейчас! Я вижу, что ночь.

Мне нужно для этого пару дней, терпеливо сказал Ричард. Это все же не мой город. Я должен буду позвонить тем же людям здесь, в Джорджтауне. Потом встретиться с ними, потому что хелло-герл с ухом у трубки… А потом эти люди как-то свяжутся с такими же, как они, в Куала-Лумпуре. А ведь мы только недавно говорили, что я должен…

— Ричард, — перебила его я. — Тогда то, о чем мы говорили — не завтра. А сегодня. Прямо сейчас.

— Но это невозможно! — почти крикнул он. — Свет! Мне нужен свет. Хотя бы первые лучи солнца.

Я быстро закончила разговор, нервно оглянулась на Элистера — он с любопытством прислушивался и неторопливо стряхивал пепел в морскую раковину, стоявшую для этих целей на низком лакированном столике — и снова взялась за телефон.

— Господин Бок, я надеюсь, что вы еще не легли спать, — сказала я. — Помните, мы говорили, что мне может понадобиться авто на неделю-другую? Мне страшно неудобно, но возникла очень острая ситуация, и — нельзя ли получить авто в очень необычное время? Почти что сейчас. Около шести утра. Нет, даже раньше. В общем, с первыми признаками рассвета. И чтобы в баке был газолин.

Он думал ровно полторы секунды.

— Какая машина вам нужна, госпожа де Соза?

— Я помню, у вас там был новый «форд-тюдор».

— Продан сегодня, — хладнокровно сказал Бок. — Есть «воксхолл-кадет», готова, заправлена.

«Так, — подумала я. — Не моргнув глазом, он заработал лишнюю тысячу долларов. Более того, кажется, он мне просто продает авто, хотя я начала разговор с недельной аренды».

— Оплата?

— Да мы уже это обсудили, хоть через неделю, хоть через месяц. Итак, с первым светом авто будет у ваших ворот. Мне надо только сделать сейчас звонок тому, кто его доставит.

— Благодарю, и спокойной ночи, господин Бок.

Элистер погасил сигарету и сказал:

— Кажется, картина ясная. Ну, что ж, у Нас есть некоторое время… Так — у ворот там топчется человек пять. Это означает две вещи. Что они сейчас сюда не полезут, их мало, и еще что нам нет смысла метаться по газону, пытаясь перебраться куда-то еще, например, к Дебби. Нас увидят. Здесь — лучше, чем где бы то ни было. Мы хорошо выспались накануне — по крайней мере некоторые из нас. А раз так, то полежи, Амалия, мне надо кое-что сделать…

Переодевшись в свой брезентовый наряд, я прилегла на диван в круглой гостиной, которая находится в центре дома, а от нее несколько дверей выходит в разные комнаты. Здесь, в гостиной, есть еще окна, с видом на ворота, за которыми в темноте не видно никакого движения.

Элистер был занят делом. Он вышел и, спокойно вышагивая длинными ногами, включил фонари вокруг дома, на газоне и в саду, потом выключил все до единой электролампочки внутри дома, тихо шепча: «так, вот теперь мы их видим, а они нас — нет».

Потом зашел в гараж, вернулся и сказал: «если ты волновалась, то никто не проколол еще шины у двухколесного монстра, и не вылил газолин».

Мне стало стыдно. Потому что я волновалась о чем угодно, только не об этом.

Затем Элистер достал свой револьвер и начал щелкать металлом. Отобрал у меня мой браунинг, тоже пощелкал и засунул к себе в карман. Потом извлек из спальни какую-то холщовую сумку (как она там оказалась?), покопался в ней и повесил ее себе на плечо. Подвигал плечом и поставил сумку у своего стула.

— Я правильно понимаю, Амалия, что на рассвете надо просто-напросто прорваться сквозь эту кучку народа на улицу — а что потом?

Мы немножко поговорили, Элистер удивленно поднял брови, потом посмотрел на меня сверху вниз:

— Ну, хорошо. Если ты говоришь, что подробности потом, значит — потом. А теперь: я научился этому в Кабуле, и еще в Кандагаре. Слушать тишину, Амалия. Это лучше, чем пытаться что-то увидеть ночью. Мы замолкаем и начинаем различать все естественные звуки. Постепенно ты их перестаешь замечать, зато любой новый и посторонний звук ты тогда ощутишь мгновенно. Вот, слышишь? Там шаркают ногами китайцы за воротами, и еще хрюкают носами и плюются — и почему они это все время делают? Но стараются быть тихими, это хорошо. А вот этот звук — такое сухое шуршание, почти постукивание наверху — это что?

— Это, — сказала я, — это пальмовые листья… там…

Я перевела взгляд к окну, на звезды, просвечивающие сквозь почти невидимую гребенку пальм.

А дальше, вздрогнув, проснулась.

Элистер неподвижно стоял в темноте, беловатый свет из окна падал на его профиль, он был очень красив. Он прислушивался.

— На дереве? — прошептал он. — Странно. Зачем?

— Кот, — отчетливо выговорила я после паузы. — Конечно, он на дереве. Зовут Картер. Все-таки он немножко обезьяна.

И заснула снова.

И опять открыла глаза, села рывком, увидела в открытом окне, между ветвей деревьев на той стороне улицы, небо, превратившееся в черно-синий малахит рассвета, и только белесые прожилки его постепенно заливались морковной подсветкой: сначала самая нижняя, потом та, что повыше…

— Мы живы? — сонно спросила я.

— А почему бы и нет? — поинтересовался Элистер. — Ты отлично слушала ночь. Потому что проснулась от одного очень интересного звука. Вон там.

Со стороны ворот, справа, оттуда, где был Ампанг, доносилось еле слышное стрекотание мотора.

— Или это он, — сказала я, — или… кое-кто другой.

— Их там вообще-то уже не пять, а человек десять, — сказал наблюдавший за воротами Элистер. — Ну, начинаем.

И, не дожидаясь моего ответа, открыл входную дверь и, улыбаясь, сделал на длинных ногах несколько неторопливых шагов в сторону ворот и небольшой толпы.

«Это сон», — подумала я, выбегая за ним и поворачивая влево, в сторону гаража и домика для слуг.

В комнате повара еще — или уже? — горел свет.

— Дай Фэй! — крикнула я, врываясь в эту комнату, и мой звенящий голос заметался среди голых бетонных стен.

Стало тихо.

Повар Чунг, в расстегнутой рубашке, смотрел на меня без всякого выражения.

— Бежать, бежать прямо сейчас — они едут за тобой, — задыхаясь, сказала я.

Он продолжал молчать, он даже начал неуверенно улыбаться.

Язык, поняла я. Он же не знает английского. И еще местных диалектов, поэтому его не пускали на базар за покупками.

— Vite, vite, il faut s'enfuir immediatement, — чуть не затрясла я его за рубашку. Потом добавила, задыхаясь, еще несколько слов.

И тогда он взял со стола очки и странным косолапым движением быстро водрузил их на нос.

Потом, чуть присев, подцепил двумя пальцами пачку бумаги с иероглифами (бумага сворована у меня со стола, мысленно сказала я), сверху которых лежала ручка со стальным пером в бамбуковой вставке.

Ловко и резко дернул за эту пачку, засунул ее себе за пазуху.

Ручка, лежавшая сверху, все-таки покатилась по столу, свалилась вниз. С кончика ее упала на цементный пол маленькая капелька чернил.

Я не успела засмеяться — я уже неслась в гараж.

Но у меня все-таки ушло около трети секунды, чтобы оглянуться вправо и увидеть растущие вдоль ограды три пальмы.

Три, не пять — остальные две заслонял угол большого дома и его высокая черепичная крыша.

«Три пальмы под моим окном».

На звук заводящегося мотора «роуял энфилда» толпа у ворот не среагировала — потому что она окружала Элистера, который, улыбаясь, неторопливо подписывал бумаги у посланца Бока.

Их было человек, действительно, восемь-десять, все мужчины, у некоторых — очень неприятные лица. Одному Элистер, кажется, говорил что-то, улыбаясь. Интересно, на каком языке? На португальском?

Мотор «воксхолл-кадета» еле слышно урчал. Элистер, чуть прикоснувшись к руке одного из китайцев, уселся за руль и, подняв голову, снова что-то оживленно сказал нависавшим над ним людям.

Он хочет, чтобы все смотрели на него, поняла я, сидя на седле в открытых воротах гаража.

Звук другого мотора, сильного, донесся издалека — справа, от города. Один из китайцев повернул туда голову и что-то крикнул остальным.

Толпа имела шанс увеличиться на одного человека — повара в колпаке и переднике, который шел к воротам, неся за ручки двумя тряпками большую сковородку-вок. Полсекунды никто на него не обращал внимания — повар как повар. Да, да, целых полсекунды никто не спрашивал себя, зачем это повар поутру тащит вок с какой-то едой на улицу.

— Эй! — вдруг раздался азартный возглас из толпы. Но повар в переднике уже прыгал в авто слева от Элистера, отбросив вок (оказавшийся пустым). А я с диким ревом мотора выезжала в приоткрытые Элистером заранее ворота, чуть не поцарапав слева нос авто, тихо тронувшегося с места.

О, конечно, им никто не собирался давать проехать — лица быстро изменились, к двум седокам через борт авто потянулись руки.

А я резким движением дернула за рукоятки и откинулась назад, одновременно подпрыгнув и ударившись о сиденье.

Когда на тебя едет, стоя на одном заднем колесе, ревущее черное чудовище, когда оно фактически нависает над тобой, человек попросту падает назад.

— Как учили! — прошипела я себе под нос, а потом услышала собственный голос, громко выговаривающий «ха-ха-ха».

Я сделала, разбрызгивая по дороге пыль, полукруг среди расступающейся толпы, Элистер направил авто в эту брешь, у меня чуть не вырвали клок волос, но мы уже набирали скорость по совершенно пустой дороге.

А сзади звучал совершенно другой мотор, все ближе и ближе. Ему скорости набирать было не надо.

Я повернула голову: это был грузовик среди голубоватого утреннего тумана, в кузове размахивали руками люди, та небольшая толпа, что пыталась не дать нам выехать, отскакивала в сторону теперь уже от новой угрозы.

Можно было не пытаться испугать эту гору металла моей двухколесной машиной.

Элистер переключал рычаг на рулевой колонке, одновременно оглядываясь и озабоченно качая головой.

Потом он быстро нагнулся, полез себе куда-то под ноги (авто вильнуло), достал нечто, напоминающее… большую церковную свечку? Нет, сосиску, потому что я отчетливо увидела беловатую кожу на свечке, и даже ровный закругленный краешек этой кожи.

Из нагрудного кармана Элистер достал что-то маленькое, с усилием воткнул эту штуку куда-то в свечку, потом привстал и по широкой дуге кинул ее назад и вбок.

Я быстро взглянула вперед, поняла, что чуть не оказалась в канаве, выровняла курс, снова посмотрела назад — чтобы увидеть, что сбоку грузовика из джунглей вылетает серый воздух и клочья листьев и лиан. Грохот пришел позже. А Элистер уже кидал назад еще одну такую же штуку. И снова грохот, как при погрузке в порту.

В следующее мгновение я снова посмотрела назад и поняла, что грузовик все-таки едет за нами — но на очень приличном расстоянии.

Я поравнялась с авто, увидела, что оба пассажира невредимы.

— А все-таки, что это за китаец со мной рядом? — поинтересовался Элистер через шум двух

13 Амалия и генералиссимус моторов. — Ты сказала тогда, ночью — потом, потом…

— Повар! — крикнула я. — За которым гонится половина китайских кварталов.

— Что, неужели настолько плохой повар? А мне понравилось то, что он готовил!

— А еще этой твой брат-близнец! — крикнула я, снова и снова оглядываясь. — Тот знаменитый агент, тот самый!

— Спасибо, теперь хоть что-то понятно! — крикнул Элистер.

Мы описывали длинную, мили в три, дугу по абсолютно пустой и полутемной дороге, постепенно приближаясь к Ампанг-роуд. Я не имела понятия, будет ли кто-то нам мешать туда выехать.

Они не мешали, но грузовик все так же поджимал нас сзади. Это означало, что на выезде из города нам никто не собирался дать проехать. Но нам не надо было выезжать из города.

Когда убегаешь очень быстро, то это совсем не страшно, страшно было спать в замершем доме. Сейчас — весело, мир полон отчетливых линий и красок. А дальше, когда мы просто понеслись по Ампангу, стало холодно в середине живота. Потому что грузовиков оказалось уже два, они были далеко, но на пустой дороге, с ее черными, стелющимися по земле утренними тенями, их было хорошо видно.

Мы неслись на предельной скорости по чистому асфальту, справа и слева от нас были банановые листья, пальмы, акации, наглухо закрытые ворота и вымершие особняки с колоннами позади газонов. У будок охранников ощущалось какое-то движение. Ни полиции, ни барьеров поперек дороги не было.

Отлично — кончается Ампанг, мы делаем резкий поворот налево, туда, где расположился ипподром, отель «Грасслендз» — тот самый, только для европейцев, первоклассная кухня, теннисные корты, гараж и так далее. Я увидела длинные фигуры в пробковых шлемах и стволы охотничьих ружей. Но мы неслись дальше, к простому шлагбауму, рядом — будка, из нее навстречу нам выходит собранный и осторожный охранник-тамил.

Но Элистер… Элистер начинает говорить на этом странном языке, как будто сделанном из щелканья камешков, я кричу: «Сун! Ричард Сун!» — и показываю пальцем на небо, где живет бог. Тамил неуверенно открывает шлагбаум, за которым ничего нет — большая лужайка, и тут глаза его расширяются — он видит два несущихся грузовика в конце аллеи.

Перед нами, кроме лужайки, был еще кусок дороги, пересеченной резкими тенями деревьев, пара каких-то сараев — и все. Дорога начиналась из ничего и никуда не вела.

Я огляделась — кругом пусто, между ослепительно черных силуэтов джакаранд — пурпур с расплавленным золотом неба, и — в этом небе — повисшая над кронами деревьев косая темная полоска с утолщением в середине.

Потом эта полоска нырнула вниз, к асфальту странной, ведущей в никуда дороги, и я увидела эту машину — круг размытого воздуха перед носом, два приподнятых крыла и нечто вроде автобуса, или железнодорожного вагона, между ними.

Элистер перегородил новеньким «воксхолл-кадетом» въезд на поле, махнул повару Чунгу, тот

387 побежал навстречу приближающемуся автобусу, упавшему из облаков. Я все-таки успела направить своего черного скакуна вбок от въезда, он проехал пару ярдов сам, потом завалился. И побежала за поваром.

Элистер — холщовая сумка лежала у его ног — съежился, превратившись в небольшой комок в траве, лицом к шлагбауму. Руки его были сложены вместе и направлены вперед.

Раздался скрежет и шуршание какой-то железки по асфальту, в гофрированном боку автобуса открылась овальная дверь, из нее выпала складная лестница, мелькнуло круглое лицо Ричарда, в ужасе взглянувшего в сторону грузовиков. Лицо это немедленно исчезло.

Первый грузовик с грохотом врезался в мое новое авто, накренился набок и замер. Второй уткнулся первому в заднюю часть.

Мы с Чунгом, уже со ступеней лестницы, увидели, как Элистер бросает очередной свечкообразный предмет в сторону грузовиков, падает лицом на землю, доносится очередной грохот, но Элистер уже прыгает на первую алюминиевую ступеньку и, вслед за нами, оказывается внутри.

Я вижу толпу китайцев — у некоторых револьверы — рассыпающуюся по полю, но автобус, чувствую я, начинает двигаться по дорожке, а Элистер с поваром, мешая друг другу, борются с лестницей и дверью.

Вот она захлопывается, я чувствую себя в полной безопасности, в норке, автобус, прыгая и жутко трясясь, едет куда-то, ничего не происходит, а потом и тряска исчезает, только качает. Может быть, так и будет — может быть, Ричард знает проезд к шоссе, и туда-то мы по асфальту и направляемся?

В алюминиевой стене появляется дырка, сквозь нее внутренности нашего убежища пронзает горизонтальный острый луч света. Элистер с любопытством смотрит на эту дырку, а повар… да нет, он ведь уже не повар — и вообще не реагирует никак. Потом они поворачивают друг к другу головы, автобус мерно гудит и качается, похоже, Элистер, запинаясь, пытается говорить по-французски. Мне становится стыдно сидеть рядом с такими замечательными людьми, по качающемуся полу я пробираюсь вперед, к Ричарду.

Там я замираю, вцепившись в металл двери.

Передо мной — разделенная металлическими конструкциями стеклянная полусфера, впереди нее просто ничего нет, пустота, какие-то белые клочья мгновенно проносятся за стеклом. А в самом низу стекла… как будто мы выехали на верхушку холма и замерли там — косая земля, тонкая светлая нитка дороги, бело-сизая вата туманов, зеленые подушки, а выше везде висят небольшие облака.

Потрясенная, я молчала.

Ричард сидел в одном из двух кресел и делал вид, что управляет авто, но никакого авто не было. Он был в обычном легком сером костюме и даже почему-то в панаме: я не дала ему переодеться после вечера, виновато подумала я.

Стеклянный фонарь, внутри которого мы находились, качнулся и пошел вниз, горизонт прыгнул вверх, Ричарда это никак не впечатлило.

— Доброе утро, подружка, — приветствовал он меня. — Не заставляй меня быть невежливым, я не могу встать, так что сядь вон в то кресло — но учти: как только ты касаешься подлокотников, мы начинаем падать. Ха-ха.

— Что… это… такое? — выговорила я, глядя через стекло, позорные слова.

— О, это — это «Юнкере W-ЗЗ». На языке дилетантов — «Бремен». Потрясающая почтовая машина, какое-то чудо, обожаю немцев. Не ломается никогда. Ты не представляешь — я из-за тебя впервые в жизни взлетел ночью! И все было нормально. Понятно, что садиться в черноту я бы не смог, но — все в итоге вышло нормально.

Я села на кончик кресла, аккуратно положив руки на колени. Мне хотелось плакать.

— Ричард, — сказала я безобразно дрожащим голосом, — спасибо тебе.

— О, что за пустяки — если я с удовольствием лично вожу почту, то почему не могу покатать собственного повара Чунга? Я так и знал, что с ним все плохо кончится, уж слишком хорош был его болонский соус к спагетти там, на Мадрас-лейн, в ночь, когда я сманил его к себе из ресторана.

— Он не повар, — сказала я, пытаясь смеяться. — И не Чунг. Его зовут Дай Фэй. Приносящий полет.

— Ну, вот еще, ты начала учить мандаринский диалект? А, кстати, Амалия — ты выполнила свое слово, насчет того, что взлетишь со мной в небеса, а я, помнится, заманивал тебя покататься над крышами нашего с тобой Кембриджа. Так вот, туда мы еще как-нибудь поедем — а пока что как тебе крыши Куала-Лумпура? Смотри, вон там.

Внизу, под крылом «Юнкерса», был игрушечный городок на ладони. Обширное красноватое пятно крыш китайских кварталов. Расщелина двух сливающихся рек. Маленькая башенка и зеленый платочек паданга перед ней, крошечная цепочка коробочек — крыши Селангорского клуба — по ту сторону этого платочка. Вокруг какие-то еще редкие пятна белого и кирпичного цветов, вроде деревушек, но дальше — только бесконечные зеленые холмы под редкими облаками.

Мне в голову пришла мысль: а ведь этот странный и нежный город все-таки можно, наверное, полюбить.

Когда великий детектив завершает очередное дело, ему полагается собрать всех его участников, обязательно включая убийцу, в одной гостиной и начать хвастаться тем, как здорово он раскрыл это самое дело.

Ничего подобного в деле исчезнувших агентов не было — прежде всего потому, что меня никто ни о чем не спрашивал и ничем не интересовался. Ведь это нормально — Амалия де Соза, как всегда, все отлично сделала. Господин Эшенден уехал из Сингапура, показываться в приемной его превосходительства было бы верхом глупости, а с Элистером мы и так все время были вместе, не надо было тащить его в какую-то гостиную.

Собственно, это не он меня, а я спросила его об одной странной детали:

— Элистер, мой дорогой, а вот те странные свечки, которые ты бросал навстречу погоне…

— Обыкновенный гелигнит, Амалия…

— О, значит, обыкновенный? Как хорошо. Но я о другом. Мне показалось… может быть, я просто схожу с ума от своей безудержной сексуальности… но… хотя ты бросал эти штуки так быстро… ведь на них сверху были…

— С твоим умом и сексуальностью все в порядке, ты и вправду это видела. Хороший способ изоляции, чтобы взрывчатка не отсырела. Первый, впрочем, в истории случай использования противозачаточных средств в боевых действиях. Но не надо на меня так смотреть — это вообще не моя работа, это Дебби натянула на них эти штуки. Опыт.

— Дебби?

— Ну, ты же не думаешь, Амалия, что это я запасался гелигнитом на всякий случай еще в Коломбо? Дома у этой парочки были много интересного, кроме денег на революцию, я просто подумал, что хорошо бы кое-что позаимствовать просто на всякий случай, пока полиция не устроила там настоящего обыска. Большую часть взрывчатки они найдут и конфискуют, и тот городок сможет жить спокойно. Кстати, и револьвер был позаимствованным, я его давно заприметил — ты же не думаешь, что Дебби позволила бы мне разгуливать вооруженным? Думаю, она всегда допускала мысль, что все-таки я — полицейская ищейка, как и ты…

— Я? О, да, и не простая, а в шелковых чулках… Так ты просто стащил на всякий случай часть коминтерновского арсенала, укрыв от полиции? Но где же ты его хранил?

— Э… ну, под кроватью, вообще-то…

— Под моей… под нашей кроватью, Элистер?

— Элистер, дорогой, у меня все не выходит из головы — вот эти гелигнитовые штуки, похожие на…

— Ты хочешь, чтобы я покраснел? Сейчас попробую. Но, может быть, лучше покраснеешь ты?

— Да не о том речь. Я сейчас начинаю вспоминать… ты бросаешь эту штуку назад, но почему-то еще и вбок, в джунгли, и возле аэроплана тоже — как-то вбок. Просто из любопытства — скольких людей ты убил во время погони?

— Надеюсь, что ни одного, Амалия. Зачем убивать, если можно только ранить? И зачем ранить, если можно просто убежать? Как я понимаю, нашей задачей было убегать, и очень быстро. Или требовалось в процессе уничтожить как можно больше подданных короны? Я, значит, что-то не учел?

— О Sol da minha vida, как же мы похожи.

Впрочем, еще был разговор с Магдой и Тони.

Представьте, они не ждали меня в Сингапуре, как им было приказано. Они прибыли туда после меня, к ночи, выехав — вопреки боевому приказу, или, точнее, моей настоятельной просьбе — позже на сутки.

— Мадам Амалия, нас задержали непредвиденные обстоятельства, — с удовольствием выговорил Тони, демонстрируя мне свою почти ровную походку. — Китайский мятеж, видите ли.

— Но я же и хотела, чтобы вы… Хватит уже крови…

— Надеюсь, что не слишком расстроили вас. Но там каждый человек, владеющий оружием, был на счету. Как же вы хотели, чтобы мы покинули город в такой момент? Мой милый бурундучок, ты, конечно, не могла оставить своих слушателей в беде, ведь так? С твоим умением нажимать курок?

Госпожа Амалия, вы не поверите, но она всерьез собралась изобразить одну сцену с известной конфетной коробки — «Свобода на баррикадах».

— Тони, дорогой, хватит прикидываться неграмотным, какая еще конфетная коробка? Его зовут Делакруа. И ты это знаешь.

— Я люблю конфеты… Там, над баррикадой, возвышается, изображая отличную мишень, дама во фригийском колпаке, с лягушиным знаменем в руке и с обнаженным бюстом сомнительной свежести. Вы знаете, госпожа Амалия, вместо знамени эта золотоволосая фурия собиралась воздеть саксофон, и уже расстегнула на блузке несколько пуговок… Но войны не случилось, поэтому она триумфально прошествовала до вашего предприятия, где хозяйничает тот португальский подросток, вдохновенно рассказала там всему городу о стойкости полиции и волонтеров ФМС, а потом долго играла в эфире на саксофоне вместе с каким-то индийским скрипачом из «Колизеума». Это было незабываемо! Но скажите мне, а когда вы догадались, что этот ваш повар и был сам великий Дай Фэй?

— Омлет, — сказала я мрачно.

— Омлет — что?

— Помните, Тони, я спросила вас — если человек велик, то он велик во всем? Вы мне начали рассказывать все эти как всегда интересные сведения о китайских генералах, но я думала о другом. Если человек пишет гениальные стихи — может ли он быть еще и гениальным поваром? Это был не просто хороший омлет…

— А, конечно, Тони, ты еще тогда начал рыдать на французском насчет женского белья, а Амалия подхватила — «ом-ме-летт»… Я-то думала, у нее опять, как всегда…

— Видишь ли, в чем дело, — повернулась я к ней. — Китайские повара делают множество омлетов, с луком, с кукурузной мукой, с устрицами. Но максимум, что от них дождешься — это что они разбавляют яйца водой. И никогда — молоком. Да в какой это китайской кухне ты вообще увидишь молоко? Ну, а я, после полутора лет в Сорбонне, как-нибудь уж умею отличать настоящий французский омлет от любого другого. Это не итальянский повар, подумала я. А французский. И тут все стало абсолютно ясно — надо было только понять, как же он оказался незарегистрированным. Это я узнала на вечере клуба «Ротари» только позавчера вечером… Тони, а вы тоже собрались воевать?

— Я отвечу, но сначала — пока не перебили — моя настоятельная просьба: час или два разговора с этим поэтом. Я готов отказаться ради этого от гонорара.

— К Элистеру, полковник. Я даже не знаю, где он этого поэта сейчас прячет. Но я попрошу за вас, и он согласится.

— Благодарю. А что касается войны, мадам Амалия, то я родился военным советником — в интеллектуальном смысле, конечно — и сдохну военным советником. Пока эта замечательная женщина изображала богиню победы, и мужчины готовились носить ее вдоль боевых позиций на руках, я сидел с одним капитаном в арсенале и пытался навязать ему великолепную идею, которая меня осенила на ходу. Берется грузовик, откидывается задний борт, туда укладываются мешков пятнадцать песка, и ставится не один «льюис», а сразу два. Там, помнится, стратегически все дело было в мосте, соединявшем две половинки города. Представьте: подаем грузовик задним ходом на мост, огнем двух пулеметов разносим в пыль все живое на рыночной площади и трех прилегающих улицах на той стороне, волонтеры бегут через мост и занимают все ключевые высокие здания, а пара-тройка профессиональных охотников на тигров прикрывает пулеметчиков от огня с крыш — победа наша! И ведь я уговорил этого капитана, несмотря на саботаж майора, который постоянно врывался и сообщал нам, что во время боевых действий джин строго рационируется… Но боя не случилось.

— Вдруг оказалось, что в китайских кварталах нет никакого бунта и погрома, лавки открыты и никто не может ответить, что тут вообще было? — почти утвердительно сказала я.

— Так, моя дорогая, ты, кажется, знаешь про эту историю больше, чем мы…

— И вот, мадам Амалия, мы трясемся в поезде сюда, в Сингапур, я пессимистично размышляю, что опять никто не воспользовался моими советами о том, как поубивать сотни человек — просто фатальное невезение! А этот зябличек спит у меня на плече всю дорогу без перерыва. Лет десять назад играла бы на саксофоне целую ночь, под грохот канонады, а поутру… Ах, что делает время…

— Что делает время? — сказала Магда, глядя в окно, где сизые тучи поливали темно-серым дождем металлическую морскую воду. — Оно делает бриллианты из графита, если надавить на него посильнее. Или ржавчину из железа.

— Что с тобой, Магда?

— Да так, ничего. Почитала «Стрейтс тайме». Люди замерзали этой зимой, если не доходили до костров. «Армия спасения» стала больше просто армии как таковой. Бывшие банкиры, строители и актеры переселились в ночлежки.

— Где, Магда?

— В Америке, где же еще. Но там живут крепкие ребята, они улыбаются вот такой улыбкой и встречают новый день, и еще один. Сейчас там весна, уже тепло. И, знаешь, я вспоминала… в старом, добром Нью-Йорке есть такое место, где этот косой Бродвей пересекает, кажется, тридцать четвертую улицу — уже забыла. Маленький скверик, трамвайные пути, и там стоит «Мэйси». А это тебе не здешний «Робинсон», «Мэйси» в Нью-Йорке — это целый громадный квартал, а высотой он этажей в восемь.

— И что ты там хотела купить, мой обезьеночек?

— Ничего. Там над входом нависает на железных канатах — здоровенных, толщиной в мою талию — этакая платформа. И на ней можно посадить бэнд человек в шесть. Так вот, я и думала, что если бы можно было усесться там с саксофоном и нашими ребятами — некто Джек с банджо, черный Вуди с барабанами, и еще, наверное, две скрипки и труба. Тони, я играла бы там для этих замечательных, этих непобедимых ребят что-то зверски веселое, типа Old Man's Blues, с утра до ночи, бесплатно, за миску супа. Просто чтобы они знали — Магда здесь, с ними, и все будет нормально.

Дождь над сингапурской гаванью скрыл горизонт с его кораблями и чайками.

— А ведь это можно сделать, Магда, — сказала я. — Я это могу. Ты же знаешь.

— А ты знаешь, что я могу не вернуться?

— Что ж… Но иногда мечты должны сбываться. А иначе зачем мне моя жизнь, если я не могу сделать хоть что-то для людей вокруг меня? Другое дело, что когда мечты сбываются, то не очень понятно, что делать дальше.

— А Тони ты тоже отправишь домой? Тони, что ты будешь делать, если вернешься?

— Я, мой вороненочек? Ну, может быть, Уэст-пойнт, не профессор, так хоть… Кто у них есть, с военным опытом на Дальнем Востоке? Если, конечно, там сейчас хоть кого-то интересует Дальний Восток… Хотя в частой армии мадам Амалии я бы стал через год-другой генералиссимусом, без сомнения…

Магда все так же стояла у окна, глядя на залив.

— А у них здесь дождь идет, — сказала она.