ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Полина Драпье провела ночь, свернувшись клубком у дощатой стенки разломанного железнодорожного вагона. Она прибежала сюда в приступе паники и, обессиленная, уснула. Накануне вечером, возвратившись с уроков на улице Шарантон, она снова застала дверь фургона приоткрытой и на сей раз обнаружила в своем жилище уже двенадцать карточек бон-пуэн — семь из них были выложены на кушетке в вертикальный ряд, пять — в горизонтальный, так что получился крест, знак, не оставлявший никаких сомнений в том, что ее ждет, если она осмелится кому-нибудь рассказать об увиденном месяц назад во дворе дома мадам Арбуа.

Проснувшись, Полина с трудом уняла дрожь, охватившую ее при воспоминании о прошлом вечере, и побрела к своему фургону. Там поспешно собрала школьные учебники и пожитки. Пролистала «Франсинэ» — пригласительная открытка на представление «Коппелии» в Опера, запрятанная между страницами, исчезла. И тут она услышала странные звуки.

Кто-то плакал.

Полина подкралась к окну, трясущейся рукой отодвинула занавеску и выглянула. Сумерки медленно растворялись в молочно-белом рассвете. Облака тумана погребли под собой гласисы фортификаций. И снова раздалось жалобное хныканье. Ребенок?.. Полина набралась смелости, резко распахнула дверь и… увидела кота. Очень знакомого кота. Он поднял на нее изумрудно-зеленые глазища.

— Господин Дюверзьё! — Полина подхватила зверя на руки — он так исхудал, что почти ничего не весил. — Бедный Господин Дюверзьё, ты проголодался? — Поставив кота на пол фургончика, она из плетеной корзинки достала сосиску, мелко порезала ее. — Вот, ешь всё, я сейчас не смогу проглотить ни кусочка… Теперь нас двое. — Девушка вздохнула. — И мы оба в отчаянном положении.

Полина почувствовала, что не дождется 18 апреля — начала Тронной ярмарки, — чтобы переехать с фургоном на площадь Нации. Одна с котом в крошечном жилище на колесах, в каких-то сотнях метров от дома бедной Сюзанны Арбуа, нашедшей смерть на дне колодца, она обмирала от страха и не могла ни о чем думать, кроме той ужасной тени в плаще с капюшоном. Промучившись так какое-то время, Полина вскочила, схватила пожитки, посадила кота в корзинку и выбежала из фургона. Недавно приятельница мадам Селестен — Луиза Вебер — предлагала приютить ее у себя на пару дней, если гостья согласится присматривать за домиком в отсутствие хозяйки.

Лет десять назад Луиза Вебер покорила весь Париж, выступая на подмостках «Мулен-Руж» под псевдонимом Ла Гулю. Пышные юбки из шестидесяти метров кружев взлетали выше головы от взмаха ножки, затянутой в черный чулок, — этим номером она и прославилась. Потом Монмартр канкана, Салиса и Брюана остался лишь в воспоминаниях. Ла Гулю исполнилось двадцать восемь лет, она сохранила былое очарование, но рождение ребенка преждевременно состарило ее. Танцовщица прекратила выходить на большую сцену, однако перед публикой по-прежнему появлялась. На собственные сбережения она поставила ярмарочный номер: в мавританском костюме, в окружении нескольких статисток являла взорам чувственный хореографический этюд под названием «Пляска альмы». С этим номером Луиза Вебер недавно перекочевала с Тронной площади на праздничные гулянья в Нейи. Весной 1895 года в рекламных целях она упросила своего старого знакомого Тулуз-Лотрека расписать фасад ее домика. Тот согласился, и Ла Гулю обзавелась двумя «фресками» три метра на три. Слева от входа художник изобразил саму хозяйку на пике славы рядом с Валантеном ле Дезоссе, справа — ее же в образе альмы перед зрителями, среди которых можно было узнать Габриэля Тапье де Селейрана, Поля Сеско, Жанну Авриль, Феликса Фенеона, Оскара Уайльда и собственно Тулуз-Лотрека.

Несмотря на страх, Полина Драпье решила воспользоваться предложением. До Тронной площади она добралась, когда там в шуме, толчее и ругани заканчивался монтаж последних строений. Домик Ла Гулю девушка нашла по описанию, которое ей дала мадам Селестен. Кстати, в репортаже газеты «Фэн де сьекль» по поводу работы Тулуз-Лотрека говорилось вот что:

А «Ви паризьен» высказалась так:

Встретила Полину мадам Селестен и ознакомила с окрестностями. Но принять ее приглашение на завтрак девушка постеснялась. Сославшись на головную боль, она заперлась в домике Ла Гулю, повернув ключ на два оборота, и молила Всевышнего о том, чтобы тень в плаще с капюшоном никогда не нашла ее здесь. Мурлыканье и само присутствие Господина Дюверзьё ее немного успокоили, Полина смогла наконец отвлечься от страшных мыслей и немного отдохнуть, но когда свечерело, ее снова охватил ужас. Чудовищное видение — задушенная Сюзанна Арбуа — встало перед глазами, лишив способности соображать.

Таша, растянувшись на бержерке, уже некоторое время наблюдала, как муж сражается с накрахмаленным пристегивающимся воротничком каменной твердости. Замурованный в этот ошейник по самые уши, Виктор изо всех сил задирал подбородок, но все равно задыхался.

— Милый, знаешь, что я прочитала в журнале «Натюр»? Два года назад в купе поезда Ницца — Париж был обнаружен труп богатого американца. Расследование и судебно-медицинская экспертиза показали, что путешественник был задушен… собственным пристегивающимся воротничком.

— Спасибо, дорогая, очень любезно с твоей стороны сообщить мне об этом.

— По-моему, весьма плодотворный сюжет для Жозефа. Идеальное преступление: истреблять с помощью удушения бумажных героев, разгуливающих в этой тюремной колодке на шее. А вообще, конечно, мода — глупейшая штука. И я тоже особого ума не проявила: рассуждаю о преступлениях, тогда как сама готовлюсь дать жизнь человеку. — Пробормотав это, Таша снова погрузилась в чтение. — Бедный Альфред Сислей, — вздохнула она, просматривая статью в разделе «Искусство». — Похоже, его выставка у Пети закончилась катастрофой. А я-то ему и в подметки не гожусь, так что завоевать восторги публики и критиков у меня нет никакой надежды, тем более сейчас, когда дни напролет приходится проводить в постели.

— Черт, сдаюсь! — не выдержал Виктор. — Отдай этот пыточный инструмент Кошке, пусть об него когти точит. — И схватил свою старую голубую рубашку с мягким отложным воротничком.

— Замри! Ты сейчас потрясающе выглядишь! — Таша широкими штрихами принялась набрасывать в блокноте силуэт мужа с голыми ногами.

— Солнышко, я ценю твое стремление запечатлеть меня на века без штанов, но мне совершенно необходимо облачиться в эти полосатые брюки и эти штиблеты на застежках. Я должен соблазнить мадам де Салиньяк, которая удостоит «Эльзевир» своим визитом нынче утром. Надеюсь, мой безупречный внешний вид очарует нашу дражайшую Олимпию и она сдастся на милость победителя, то есть на мою. Потому что я намерен всучить ей тонну любовных романов так, чтобы она не очень отбивалась.

— Между прочим, твой кофе уже остыл.

Не успел Виктор добраться до чашки, как раздался громкий стук в дверь. Он накинул пиджак британского покроя, пошел открывать и, толкнув створку, замер на пороге: перед ним стоял высокий щуплый господин, взъерошенный и сильно огорченный. На Виктора пристально смотрели бледно-голубые глаза.

— Месье Паже! Какой сюрприз! — воскликнул он и немедленно шагнул вперед, вытесняя гостя во двор, чтобы его не увидела Таша.

— Месье Легри, как хорошо, что вы оставили мне свой адрес, иначе я не знал бы, к кому обратиться за помощью. Я погибаю от ужаса! Подумайте только — мне прислали вторую пряничную свинку, а после всего, что вы поведали мне в ресторане…

— Свинка у вас с собой?

— Я так перепугался при виде этой кошмарной штуки, что выронил ее из рук. Она осталась у железистой скважины.

— У железистой скважины? — не понял Виктор.

— Я живу в Пасси рядом с бывшим парком термальных источников. Сейчас там частное владение, но мне любезно дозволили продолжать лечение.

— Ах вот оно что! Это все объясняет. Вы не были ни в Пломбьере, ни в Баньер-де-Люшоне, а сидели в Париже!

— Ну разумеется! Кто вам сказал, что я уехал из города?

— О, это было просто предположение. Так, собственно, чем могу помочь?

— Проводите меня до дома, я покажу вам пряник, и если вы сочтете необходимым, мы предъявим его как улику в суде. Не хотелось бы мне разделить судьбу Тони и Жоашена.

Виктор задумался Кэндзи придет в ярость, если ему позвонить из квартиры в такой час. Лучше уж потом извиниться за опоздание. Что до Таша… Только бы она не подслушала беседу с Паже!

Но Таша подслушала. Тихонько выскользнула за мужем в прихожую и уловила обрывки разговора. Когда Виктор вернулся в альков, она уже снова лежала на бержерке. Он застегнул пиджак, надел шляпу, взял трость и перчатки и наклонился поцеловать жену.

— Что, какому-то клиенту не терпится раздобыть книжную диковинку, милый?

— Какая проницательность! Так и есть. Я буду к вечеру. Не вздумай рисовать за мольбертом. Скоро придет Эфросинья и накормит тебя своим фирменным рагу.

— Чтобы меня еще больше разнесло вширь? Ну уж нет!

— Подумай о ребенке.

— Ты тоже о нем не забывай. Поменьше слушай сказки своих знакомцев.

— Не понял, это намек на какой-то конкретный эпизод?

— Нет, это скорее мой совет самой себе. Я вспомнила про концерт в Катакомбах. Айрис почему-то думает, что вы с Жозефом были там в тот вечер, хотя на самом деле вы же работали в библиотеке герцога де Фриуля, правда? Впрочем, у нее буйное воображение… Иди, милый, а то твой клиент и графиня де Салиньяк уже истомились.

Виктор озадаченно посмотрел на жену, хотел что-то сказать, но вышел из дома, не проронив ни слова и размышляя, что могло означать загадочное выражение ее лица.

Огюстен Вальми нервничал. Фиакр, на котором он ехал, намертво застрял в потоке других транспортных средств и отказывался двигаться с места.

«Я их потеряю, — сокрушался инспектор, — непременно потеряю, вот же невезение!»

Выскочив на проезжую часть, он бросился бежать, петляя между экипажами, чтобы хотя бы запомнить номер пролетки, на которой укатили Виктор и его гость. Но пролетки нигде не было видно.

Ламбер Паже попросил кучера высадить их на набережной Пасси.

— Сейчас пройдем по проезду Дез-О, поднимемся по лестнице и окажемся как раз на улице Ренуар. Там я и живу, — пояснил он Виктору.

Виктор подивился архитектурной причуде: Эйфелева башня на Левом берегу огромной ажурной буровой вышкой вздымалась над этой дорогой, словно вынырнувшей из прошлого. Здесь пересекались два мира — один ощетинился арматурой, воздел железные балки, норовя проткнуть облака, второй будто сошел с какой-нибудь гравюры Гюстава Доре. Склон был крутой, и Виктор пожалел, что надел жесткие ботинки — ступеньки, в трещинах и выбоинах, могли бы привести в восторг разве что овечью отару. Они резко уходили вверх по откосу от одной стены — низенькой, увитой плющом, до другой — высокой и заросшей мхом. Виктор заметил столб с кронштейном и крестовиной — остатки фонаря с масляными лампами, такого же, как тот, что сломал Жан Вальжан в «Отверженных», убегая от полицейского Жавера у монастыря Пти-Пикпюс.

Дальше Виктор вслед за Ламбером Паже прошел под аркой, оказался на улице Ренуар и словно вернулся в цивилизацию — перед ним снова были многоэтажные дома, павильоны, бутики, экипажи. Между делом Паже, как заправский чичероне, показал ему дом Бенджамина Франклина, где тот проводил первые опыты с громоотводами. Сам Паже жил в доме номер 42, где сдавались меблированные комнаты, по соседству с шансонье Беранже.

Они дошли до номера 27 и свернули в ворота, через которые с любезного дозволения баронессы Бартольди Ламбер Паже беспрепятственно проникал в парк Делессер, куда прочим любителям минеральных вод доступ теперь был заказан. По словам Паже, раньше это местечко привлекало многих адептов целебных вод — в том числе знаменитостей, таких как мадам де Тансен, Жан-Жак Руссо и Бенджамин Франклин.

— Некогда аббат Лерагуа, казначей мадам де Ментенон, купив эти владения, обнаружил, что приобрел вместе с ними истинное сокровище — три источника минеральной воды. И таким образом с тысяча семьсот двадцатого года Пасси прославился, — сообщил Ламбер Паже, слегка задыхаясь на ходу. — В действительности источники в Пасси были открыты еще в середине семнадцатого века. Затем ученые мужи изучили целебные свойства вод и установили, что воды эти «железистые» и «бальзамические». Некоторые утверждали, что они врачуют женское бесплодие и приливы, — добавил он, уводя Виктора все дальше по холмистым лужайкам, заполоненным полчищами маргариток.

Они прошли мимо шале, который был куплен в Швейцарии в 1825 году, привезен сюда по частям и собран на месте; фасад его украшали резной орнамент и витражи. Глядя на розарий, оранжереи, фруктовый сад, виноградники, Виктор с трудом мог поверить, что он все еще в столице, а река, поблескивающая на солнце вдалеке, — Сена.

— Удивлены, да? А представьте себе цветущую сирень и сотни вьющихся над ней бабочек, более занятых насыщением друг другом, нежели утренней росой на листьях… В тысяча восемьсот двенадцатом году месье Делессер обустроил здесь рафинадную фабрику, на которой впервые стали получать сахар из свеклы. А водолечебницу закрыли лет тридцать назад, но владельцы участка еще долго дозволяли больным продолжать процедуры. Сам я тут пользую железосодержащую воду. Другие источники богаты серой и купоросом.

— Надеюсь, вы эту воду не пьете?

— Пью, но в ничтожных дозах. Что делать, если мой желудок нуждается в ржавчине. Приходится пить, хотя на вкус вода отвратительна и воняет чернилами.

— С тем же успехом можно грызть ржавые ключи, — хмыкнул Виктор.

Почва под ногами стала мягкой и влажной. Они спустились по пологой лестнице и оказались на пороге пещеры, откуда вытекал мутный ручей. Нависшие над ним кроны вековых деревьев сгущали тени, и атмосфера в сочетании со стойким запахом серы не располагала к веселью. Внутри у входа в пещеру стояли вдоль стенки старые глиняные кувшины, когда-то служившие для отстоя воды.

— Так где же вы оставили пряничную свинку? — спросил Виктор, которому захотелось поскорее очутиться подальше от этого места и вдохнуть свежего воздуха.

— Вон там, — указал Ламбер Паже, — справа от того кубического камня.

— А, вижу. Ваше имя написано на ней оранжевой глазурью.

— Нет, розовой, просто в сумраке не разобрать.

Наклонившись, чтобы поднять свинку, Виктор услышал позади шорох, а в следующий миг затылок взорвался болью и перед глазами заплясал хоровод солнечных зайчиков. «Кувшином огрели…» — мелькнула мысль, прежде чем ноги его подогнулись и он упал на замшелый пол пещеры. Солнечные зайчики потухли, мир вокруг погрузился во мрак.

Очнулся Виктор опять же от боли в затылке. Сколько он пролежал без сознания, определить не представлялось возможным. Ему с трудом удалось сначала встать на колени, затем выпрямиться, опираясь на камень. Виктор машинально отряхнул брюки. Чье это тяжелое дыхание шумит в ушах? Его собственное или Ламбера Паже?.. Он огляделся. Паже лежал навзничь у ручья, на его шее алело несколько порезов.

— Господи, ранен! — выпалил Виктор и, доковыляв до неподвижного тела, прижал к царапинам свой платок.

Ламбер Паже захрипел. Виктор похлопал его по щекам, чтобы привести в чувство, и эти нехитрые движения тотчас отозвались очередным всплеском боли в затылке. Ругаясь сквозь зубы, Виктор на коленях подполз к ручью, окунул в него лицо, поплескал водой на голову и зашипел — затылок словно огнем ожгло.

Паже тем временем открыл глаза, закашлялся и попытался сесть.

— Лучше полежите, — посоветовал Виктор.

— Вы кто?

— Легри, книготорговец. Друг. Вы в порядке?

— О нет, едва ли. Что произошло?

— Нас обоих оглушили.

Ламбер Паже схватился за шею, увидел кровь на своих пальцах и в ужасе уставился на Виктора..

— Не волнуйтесь — по-моему, это всего лишь царапины. Давайте я помогу вам подняться… Чертовы ботинки… скользят… Так, держитесь за мое плечо… — Виктор поставил собрата по несчастью на ноги, с трудом подобрал с пола свою шляпу, трость, перепачканные перчатки.

— Кто оглушил? Зачем?.. Ай! — Ламбер Паже пошатнулся, но устоял.

— Чтобы забрать пряничную свинку. Видите, ее нет?

— Но это же бессмысленно! Зачем ее тогда мне прислали?

— Ох, мой платок уже ни на что не годится… — Виктор снял свою любимую голубую рубашку и обмотал ее вокруг кровоточащей шеи Ламбера Паже. Он надеялся, что под английским пиджаком не будет видно, что на нем только майка.

Подняться по ступенькам было делом нелегким. Несколько раз они чуть не покатились вниз друг за другом — то Виктор терял равновесие, то Ламбер Паже вдруг повисал на нем, как тряпичная кукла, набитая не ватой, а кирпичами. И оба опасались, что враг поджидает их наверху. Но там никого не было. По счастью, и свидетелей их возвращения через парк поблизости не оказалось — только кипарисы свысока взирали на двух бедолаг среди деревьев пониже, высаженных в шахматном порядке.

— Я бы предпочел, чтобы баронесса Бартольди не выбрала этот благословенный час для своей прогулки, — пробормотал Паже. — Должно быть, мы выглядим как два пьянчуги или того хуже — как уличная шпана, попавшая в переделку.

— Уж в переделку-то мы точно попали, — проворчал Виктор.

На улице Ренуар внимания прохожих избежать не удалось. Какой-то шалопай даже запустил в них пригоршней щебня с воплем:

— Глядите на верблюдов! В хлам упились!

— Ну надо же! — вконец огорчился Ламбер Паже. — Я ж никогда ни капли!

У дверей собственного дома он неожиданно уперся — наотрез отказался входить из страха, что убийца подкарауливает его в комнате, но после уговоров Виктора все-таки сдался. На площадке второго этажа навстречу им попалась пожилая дама и заохала при виде соседа:

— Ой-ой, месье Паже, что это вы так закутались? Неужто простыли?

— Да-да, мадам Шанак, ужасно разболелось горло.

— Я вообще-то иду на рынок за репой, но это может подождать. Давайте-ка я приготовлю вам отвар из просвирняка.

— Что вы, не утруждайтесь.

— Напрасно отказываетесь, очень действенное средство. А грелка у вас есть? Могу одолжить…

Вместо благодарности Ламбер Паже захлопнул дверь прямо перед носом сердобольной соседки и сразу бросился на кровать, на которой, как заметил Виктор, простыни не меняли, похоже, с прошлого лета — были они засаленные, скомканные, щедро усыпанные крошками и, помимо одеяла, несли на себе массу вещей, не имеющих отношения к постельным принадлежностям.

Виктор подложил хозяину апартаментов под голову подушки в пожелтевших наволочках. Кровь на шее подсохла, порезы действительно оказались неглубокими, но Паже повезло, что нападавший не задел сонную артерию. Виктор осторожно ощупал его затылок — под волосами обнаружилась незначительная шишка, такая же, как у него самого.

— Ну как? Я серьезно ранен? — слабым голосом вопросил Ламбер Паже.

— Нет. Нужно продезинфецировать и перевязать ваши царапины, они быстро затянутся. По-моему, со стороны нападавшего или нападавших это было что-то вроде предупреждения — ведь им не составило бы труда перерезать вам яремную вену, а они оставили всего-то пару ссадин. Меня же и вовсе просто оглушили…

— Куда вы? Не уходите!

— Я ищу, чем бы промыть и забинтовать вам шею.

— Раковина на лестничной площадке. Только убедитесь, что мадам Шанак убралась восвояси, а то она способна всполошить всю округу.

Пока Виктор суетился вокруг раненого, тот проявлял полнейшее бездействие.

— У вас найдется бинт? Или чистая тряпица?

— В шкафу есть простыня, разорвите ее на полосы.

— Вообще-то ей место на вашем матрасе…

— Ничего, обойдусь. Рвите без зазрения совести.

Виктор послушался, и когда перевязка была закончена, лицо Ламбера Паже словно выглядывало из огромного снежного кома.

— Попытайтесь немного поспать, а потом сходите к аптекарю или к врачу, — посоветовал ему Виктор.

— И что же я им скажу? — скривился Паже. — Что меня сбил омнибус?

— Придумайте что-нибудь поправдоподобнее, язык у вас хорошо подвешен. К тому же как только вы выложите деньги за лечение, вопросы о происхождении ваших ран у врача и аптекаря отпадут сами собой, ничего объяснять не придется. А теперь позвольте вас покинуть — мои совладельцы уже, наверное, соскучились.

— Это я, Адонис. Охота и правда была удачной.

Мельхиор Шалюмо запер дверь своей каморки, потер ручки и принялся раздеваться.

— Все прошло отлично, Адонис! Никто меня не заметил. Признай же, что я не лишен гениальности! Достаточно было нахлобучить берет, накинуть школьную пелеринку, влезть в пару галош, замотаться шарфом до самого носа, и — оп-ля! — перед вами миленький маленький мальчик, на которого никто не обращает внимания! За ними нужно было непременно проследить, понимаешь? Этот книготорговец, повсюду сующий нос, начинает меня нервировать… Ты что, не слушаешь, Адонис? Ах да, сочувствую, у тебя, надо думать, ужасно болит шея, но у меня хлопот полон рот, так что не могу прямо сейчас тебя полечить. Не хнычь, потерпи еще немного.

Мельхиор надел узкие брючки, хлопковую рубашку и темно-серый пиджак, аккуратно запаковал школьную одежду и положил ее на молельную скамеечку.

— Нужно вернуть эти тряпки в магазин. Знаешь, Адонис, упросить кучера следовать за пролеткой моей тетушки Аспазии, которая забыла меня, малютку, в «Магазэн дю Прентан», было нечеловечески просто. Он скушал мою байку и не подавился, к тому же я заранее отсыпал ему царские чаевые. Самым неприятным было то, что мне пришлось пожертвовать усами и побрить ноги. Ну да ничего, волосы отрастут! Коли собираешься сыграть роль надлежащим образом, нужно быть готовым войти в соответствие с ней, а чтобы войти в соответствие с ней, нужно в нее вжиться… Так, почти полдень. Надо срочно разыскать этого пьянчужку Рике. Он сейчас наверняка ошивается где-то в окрестностях казармы пожарных — ждет, что ему поднесут стаканчик вина…

По причине отсутствия фиакров на улице Ренуар Виктору пришлось свернуть на улицу Бертон. Он шел, не видя ничего вокруг и под ногами, по маковому цвету и заячьей капусте, пробивающимся меж булыжников мостовой, мимо дома, где когда-то жил Бальзак, и лечебницы для нервнобольных. Лишь пение петуха за кованой решеткой в обширном саду, по которому бродили неврастеники, и Эйфелева башня впереди, чей силуэт четко выделялся на сером фоне квартала Гренель, ненадолго отвлекли его от напряженных размышлений.

На набережной Пасси кучер из компании «Юрбен» принял Виктора на борт желтой колымаги. Виктор забился в угол, привалился к оконному стеклу. От усталости и пережитых эмоций страшно хотелось спать, но нужно было еще придумать объяснение своему двухчасовому опозданию…

Кэндзи, раздираемый гневом и беспокойством, побарабанил пальцами по бюстику Мольера на каминном колпаке и прервал замысловатый рассказ Виктора — речь в нем шла о падении с велосипеда и о пустячном ударе затылком о мостовую.

— И вы полагаете, я поверю в эти бредни? Кстати, вы обращались к врачу? Нет? Я сейчас же вызову доктора Рейно, вам необходимы компресс и постельный режим.

— Что вы, нет смысла беспокоить доктора из-за какого-то синяка. — Помолчав, Виктор добавил, что успел прийти в себя в кафе, рядом с которым и случилось это досадное, но не стоящее внимания происшествие, и что велосипед и грязную рубашку он оставил у хозяина заведения.

— Стало быть, вам нужна рубашка, — решил Кэндзи. — Поднимитесь на второй этаж, Джины сейчас там нет. Все необходимое вы найдете в моей спальне. К рубашке можете подобрать галстук-«бабочку». Жозеф скоро придет, а у меня через час назначена экспертиза.

Пока Виктор наверху напряженно размышлял над двумя рубашками — шелковой бежевой и льняной белой, не зная, какую выбрать, Кэндзи вспомнил слова Таша, которая телефонировала ему сегодня утром: «Мы с Айрис уверены, что они снова взялись за старое и затеяли очередное расследование. Умоляю, присмотрите за ними, мы не хотим, чтобы наши дети стали сиротами».

Виктор подошел к большому зеркалу и окинул взглядом свое отражение в полный рост. Обнаружив, что отворот на одной штанине помялся, он наклонился расправить ткань, заметил под складкой странный отблеск, как будто туда завалился кусочек металла, попытался его достать и едва не вскрикнул — на указательном пальце появился глубокий порез, полилась кровь. Бросившись в ванную, Виктор сунул палец под струю холодной воды, забинтовал порез и вернулся в спальню посмотреть, что же его поранило. На ковре лежало тончайшее прямоугольное лезвие с острыми краями. Виктор аккуратно завернул его в лист бумаги, прихваченный со стола Кэндзи, спрятал в карман и направился к винтовой лестнице, соединявшей книжную лавку с жилыми помещениями. Проходя мимо кухни, он коротко поприветствовал Мелию Беллак, чистившую морковь.

— Великолепно, — проворчал Кэндзи, оценив выбор Виктора. — Это моя любимая. Что может быть элегантнее белой сорочки с черной «бабочкой»? Берегите ее. А теперь вы скажете мне, кто на вас напал.

Виктор изобразил полнейшее непонимание.

— Не надо мне тут разыгрывать святую невинность! — рявкнул Кэндзи. — Вы ничуть не изменились с тех пор, как я с вами познакомился. С младых ногтей обладаете даром убедительно отрицать очевидное. Еще ребенком вы лгали не краснея и делали это так обаятельно, что любой другой на месте вашего батюшки тотчас простил бы вам кражу сладостей из буфета. Сейчас происходит то же самое, только за пазухой вы прячете от близких уже не мармеладки, а кое-что посерьезнее, и с каждым годом ваши тайны все опаснее. Когда ж вы наконец осознаете свою моральную ответственность перед теми, кто вам дорог? И мой неугомонный зять от вас не отстает! Да вы скоро отцами станете, надо же думать о детях, черт побери!

— Кэндзи, ругаться вам как-то не к лицу…

— А вам не к лицу лукавить! Черт побери и еще раз черт побери! Вы не только отрицаете очевидное, но еще и насмехаетесь надо мной! Вы составляли опись библиотеки герцога де Фриуля, да? А может, нет? Может, вы были на ночном концерте в Катакомбах? Что вы там затеяли совместно с княгиней Максимовой, а?

— Ах, стало быть, Эдокси по-прежнему развлекает вас… сказками? Джине не понравится, если она об этом узнает.

Побагровев от ярости, японец нахлобучил цилиндр и грозно потряс в воздухе тростью с нефритовым набалдашником:

— Ну разумеется, лучшая защита — это нападение! Однако вы так просто не отделаетесь! Если я узнаю, что вы с Жожо все-таки ввязались в расследование, я вам… уши надеру!

— Это доказывает, что вы видите во мне сына, которого у вас никогда не было, — расплылся в улыбке Виктор. — И я счастлив.

— Паяц! — Кэндзи устремился прочь и так хлопнул дверью лавки, что колокольчик зашелся в истерике.

А Виктор возблагодарил небо за то, что в торговом зале все это время не было ни единого покупателя.

Через несколько минут вбежал Жозеф и уставился на коллегу круглыми от удивления глазами:

— Мне почудилось или это действительно Кэндзи сейчас промчался мимо, бормоча под нос проклятия?!

— Он подозревает, что мы опять ведем расследование, — вздохнул Виктор. — Кстати, пока не нагрянули клиенты, я должен поведать вам о моих сегодняшних приключениях.

Он вкратце рассказал о паломничестве с Ламбером Паже к минеральным источникам в Пасси и о нападении, которому они оба подверглись.

— Мне не дает покоя эта цепочка нелогичных поступков. Кто-то пытается убить Ламбера Паже, послав ему отравленную пряничную свинку. Затем мы с ним попадаем в ловушку, а свинка исчезает. Может, это был безобидный пряник, такой же, как тот, что чуть не съела Таша? При том Паже все же здорово досталось — ему порезали шею. Вероятно, вот этим. — Виктор достал из кармана упакованное лезвие и развернул бумагу. — Что это, по-вашему?

— Очень похоже на то, что я видел в рекламном проспекте, который мне показал племянник Анисэ Бруссара, владельца скобяной лавки. Я бы сказал, что это лезвие для бритвы «Кинг Кэмп Джиллетт», новомодного американского изобретения.

— Сегодня же надо убедиться наверняка. Отправляйтесь на улицу Вут, я подежурю в лавке.

— А если этот питекантроп, племянник Бруссара, и меня порежет?

— Вас? Ни в коем случае, вы же мастер выпутываться из опасных ситуаций, вас этому учили Эмиль Габорио и Конан Дойл!

— Но на их героев никто не нападал с лезвиями и смертоносными пряничными свинками!

— Зато вы превосходите своих наставников силой воображения. А я, как только отделаюсь от графини де Салиньяк, грозившейся нас сегодня посетить, закрою лавку и отправлюсь спать — жутко болит голова. Не телефонируйте мне сегодня — завтра увидимся.

Мельхиор Шалюмо как раз собирался прошмыгнуть мимо владений вахтеров, когда на его плечо легла чья-то рука. Человечек вздрогнул, будто его укусили, и обернулся. Вот оно что, его напугала эта русская кукла. И какого же черта? Жаль, что она всего лишь упала тогда на сцене в первом акте «Коппелии»…

— Малютка Мельхиор, можно вас на минутку? Я хотела попросить об одной услуге… — Балерина увлекла его в коридор и присела на корточки, чтобы разговаривать лицом к лицу.

«Жеманница! Плутовка!» — мысленно вознегодовал Мельхиор.

— Дело касается Амедэ Розеля. Он у меня ужасно ревнивый и вечно выдумывает невесть что. Вбил себе в голову, что я дарю своей благосклонностью множество мужчин. С Тони Аркуэ, дескать, любезничала, с Жоашеном Бланденом, земля им пухом, а теперь вот с Анисэ Бруссаром.

— А я-то здесь при чем? — буркнул Мельхиор.

— Было бы очень любезно с вашей стороны заверить Розеля в том, что я живу только искусством, мечтаю лишь танцевать — а это есть чистейшая правда, — что я сама добродетель и никогда-никогда не ступала на путь порока… В общем, вы меня понимаете.

— Ничего я не понимаю.

Ольга Вологда выпрямилась, слащавый тон ее изменился:

— Не делайте вид, что вы глупее, чем есть на самом деле. Я давно за вами наблюдаю и пришла к выводу, что истинный хранитель Опера — это вы, а не какой-нибудь остолоп Марсо. Стало быть, если вы, человек, пребывающий в курсе всех амурных делишек балерин, засвидетельствуете Розелю мое безупречное поведение, он вам поверит и будет по-прежнему отстаивать мои интересы перед дирекцией театра. В противном случае…

— Это что, ультиматум? Мне? Как вы смеете!

— В противном случае, — продолжила Ольга, не обращая внимания на возмущение человечка, — я вынуждена буду открыть руководству глаза на некоторые ваши поступки. Ваше поведение, в отличие от моего, не так уж безупречно. Посему в наших с вами общих интересах договориться.

Мельхиор смерил балерину злобным взглядом, но, поразмыслив, кивнул, не сказав ни слова. Ольга торжествующе улыбнулась, тоже кивнула — в знак благодарности, — но Мельхиор уже демонстративно отвернулся.

К своему убежищу на седьмом этаже он прискакал с проворством зайца, преследуемого сворой собак, убедился, что его там никто не подстерегает, и лишь тогда отворил дверь.

— Дорогой Адонис, молчок, рот на крючок — сейчас я пополню свою коллекцию еще одной бесценной вещицей.

Открыв ларец «Саламбо», Мельхиор положил туда пряничную свинку, на которой розовой глазурью было написано имя, полюбовался и с довольным видом захлопнул крышку. Затем еще раз оглядел результат «лечения» Адониса — сегодня он починил манекен, и тот снова мог озирать окрестности, выпрямившись во весь рост.

— Чертов книготорговец хотел тебя убить, Адонис. Проныра! Влез в мой дом! О Всемогущий, не обойди меня Своей милостью, защити от злоумышленников, норовящих изгнать меня из этой тихой гавани!

Мельхиор перекрестился и, поднявшись на цыпочки, чмокнул Адониса в щеку.

Осторожно заглянув в недра скобяной лавки из-за траурного полога, по-прежнему висевшего на входе, Жозеф помялся на пороге, но все же осмелился ступить в логово людоеда, поджидавшего его там. И с облегчением обнаружил, что торговый зал пуст. Вот и славно, лучше зайти в другой раз. Он собрался уже развернуться, но из глубины помещения его окликнули:

— Чего изволите?

За прилавком стоял вовсе не бородатый лицемер, а незнакомец лет пятидесяти, широкоплечий и приземистый. Красный нос выдавал склонность своего владельца к крепким напиткам, которую опровергал ровный, поставленный голос.

— Вы месье Анисэ Бруссар?

— Он самый, и пусть кто-нибудь попытается оспорить мое право носить это имя.

— Мои соболезнования, — поспешно сказал Жозеф, чтобы Бруссар не заподозрил его в намерении оспорить право.

— По поводу? — удивился хозяин заведения. — Я вроде жив-здоров. Правда, так понервничал нынче утром из-за мадам Марут, что чуть удар меня не хватил.

— Мадам Марут? Дама с тростью? — вспомнил Жозеф.

— Вы ее родственник?

— Нет, просто видел ее здесь, когда вы были в Гавре.

— Ох уж она нам сегодня устроила! Представьте себе: впервые за все мои годы работы у покупательницы случился сердечный приступ прямо в нашем торговом зале! Я тотчас отправил Антельма звать пожарных, чтобы отвезли ее в больницу — старуха-то уже посинела, так что спас я ее, считайте, она мне теперь жизнью обязана! Ну вот, пожарные приехали и вовремя доставили ее к врачу, а я потерял полдня, отвечая на вопросы полицейских. С мадам Марут теперь все в порядке, но мне-то каково пришлось! И что за причуда в ее-то возрасте спускаться по лестнице на шесть этажей из-за жирного кота, который, видите ли, завел привычку дрыхнуть на ее швейной машинке!.. Так, собственно, почему вы мне соболезнуете?

— Но ведь… ваша супруга…

— Ах да, бедняжка Берта, — спохватился Бруссар. — Верно, верно. Прошу прощения, я совсем закрутился, вымотался ужасно — этот съезд владельцев скобяных лавок, путешествие туда-обратно, мадам Марут вот сегодня… Голова кругом идет. Вы были знакомы с моей покойной женой?

— Не имел чести. Я знаком только с вашим племянником Антельмом. Он здесь?

— Пошел кормить Гару, кота мадам Марут. Этого зверя на ярмарках нужно показывать за деньги — он весит килограммов десять, не меньше. Так что Антельм вернется нескоро — поди накорми такого проглота.

«Нескоро, и отлично», — подумал Жозеф. За время разговора он подошел к прилавку в глубине помещения; на прилавке в скудном свете поблескивали несколько кастрюль.

— Ваш адрес дал мне один из моих клиентов, когда я обмолвился, что собираюсь обзавестись кухонной утварью. Ламбер Паже.

— Неужели? Пару дней назад он сюда заходил, но я был в отлучке. Да-да, как раз тринадцатого числа он наведался, а я тринадцатого ездил в Эрменонвиль. О, не для того чтобы полюбоваться сельскими красотами — нужно было провести испытания нового станка для бритья. Ламбера Паже принимал Антельм и совсем его заболтал, расхваливая наши товары, а Паже такие разговоры терпеть не может — его интересуют только биржевые котировки.

— Да уж, ваш племянник за словом в карман не полезет — я войти не успел, а он мне уже выложил все о достоинствах механического противня, универсальной газовой плиты, кофемолок и детских колясок, без которых я прекрасно обходился, а теперь вот задумался.

— Это он умеет. А Ламбер — славный парень. В последний раз мы с ним виделись при трагических обстоятельствах, когда утонул один наш общий знакомый. Дело на свадебном гулянье было. Потом я узнал, что жених, инспектор сцены в Опера по имени Аженор Фералес, упал в люк и разбился насмерть. Решительно, я…

— Так я, собственно, нигде не могу застать Ламбера, — перебил Жозеф. — Ничего не можете подсказать?

— Ну, кроме того, что он постоянно бывает на Больших бульварах, в «Островах удачи» или у себя дома в Пасси…

— В Пасси пусто. Что любопытно, соседка Ламбера рассказала мне, что видела порезы на его шее. Это мне сразу напомнило о новой бритве, устройство которой описал мне ваш племянник. Называется… э-э… какая-то американская модель.

— «Кинг Кэмп Джиллетт»? Вот ведь дубина стоеросовая, все выболтал раньше времени! — разволновался Анисэ Бруссар. — «Джиллетт» еще не вышел на французский рынок, у меня эксклюзивное право на продажу. Надеюсь, вы не собираетесь перебежать мне дорогу? Предупреждаю: я уже подписал контракт!

— Заняться сбытом средств гигиены? Мне, книготорговцу? Да вы шутите! Кстати, Ламбер Паже заказал у меня очень ценное издание и даже заплатил аванс, поэтому…

— Так вот, я, единственный владелец права на распространение этой бритвы и единственный человек во Франции, проверивший ее на практике, гарантирую вам, что сие изобретение ждет блестящее будущее!

Жозеф вздохнул. Либо Бруссар ловко ломает комедию, либо он не имеет отношения к порезам Ламбера Паже. А значит, в деле может быть замешан его племянник…

— Знаете, я не слишком разбираюсь во всех этих механических штуках, — пожал плечами Жозеф, направляясь к выходу из скобяной лавки, — но ваш «Джиллетт» показался мне удобным изобретением. Станок ухватистый, бритвы менять можно. Их продают упаковками по десять штук вроде бы?

— Этот дурень Антельм совершенно не умеет держать язык за зубами! — снова возмутился Анисэ Бруссар. — Да, упаковками по десять штук. Погодите-ка, я кое-что вспомнил. У Ламбера же есть любовница, какая-то актрисулька или танцовщица, имя вот забыл… Ах да, она обычно представляется Королевой Маб. Предсказывает будущее по кофейной гуще и выступает с двумя мартышками в «Фоли-Бержер». Можете у нее про Ламбера спросить.