У подножия горы Мон-Дезер есть осененный тенью прохладный источник с чистой водой, имеющей легкий привкус глины. Он известен тем, что здесь утолил свою жажду вице-король атлантического побережья Нового Света Пьюр дю Гаст де Монс, богатый вельможа-гугенот, которому этот титул был пожалован его другом, королем Франции Генрихом IV. Прибыв сюда в 1604 году, он основал здесь первое европейское поселение в Северной Америке. В путешествии его сопровождали географ Самюэль Шамплен, а также поэт Лескарбо, воспевший «тихие воды Акадии».

От первого поселения остался лишь покосившийся крест, установленный иезуитом отцом Биаром, а также ветхая часовня с маленьким серебряным колоколом, который позванивает на ветру. Любят с ним поиграть и любопытные ребятишки индейского племени кадиллаков .

Здесь заканчивается старинная индейская тропа, идущая с севера через озера и леса от далекой горы Каттхеден. Прежде чем дойти до острова, на котором расположена гора Мон-Дезер, тропа пробегает по множеству скал, а в конце перешагивает через морской рукав.

Той весной зеленая трава и нежные побеги берез привлекли сюда стада бизонов, громоподобно мычащих первобытных гигантов с темной шерстью, упрямыми лбами и лохматыми загривками.

Увидев сквозь позолоту листвы массивный темный силуэт такого гиганта, неискушенный человек может испугаться, хотя бизоны — мирные пастбищные животные.

Лесные индейцы мало охотились на них, предпочитая ланей, оленей, косуль. Стадо, которое в то утро паслось на высоких травах у подножья горы, не встревожилось, когда чуткие ноздри животных уловили по ветру человеческий запах.

В гору поднималась группа людей. Это были Жоффрей де Пейрак, нормандец Ролан д'Урвилль, дюнкерский флибустьер Жиль Ванерек и реформат отец Эразм Бор. Свою трехмачтовую шебеку они оставили в укрытии на восточном берегу острова, на расстоянии чуть больше одной морской мили от Голдсборо.

Гора представляла собой два огромных купола из розового гранита, которые сращивались на высоте полуторы тысячи футов, образуя самую высокую точку острова. Миновав зеленую зону густолиственных деревьев у подножья, путники шли теперь среди редких чахлых сосен и лакированных кустиков черники в окружении пышных пурпурных ковров карликовых рододендронов.

Чем выше они поднимались, тем больше крепчал и холодел ветер.

Вслед за Пейраком и его спутниками шел эскорт матросов с мушкетами. Все они двигались легким быстрым шагом прямо по склону, не отыскивая дорожек или тропинок. Огромные плиты розового и фиолетового гранита были для них по пути к вершине как бы ступеньками видавшей виды пологой лестницы.

Многие каменные плиты были покрыты причудливыми узорами из тысяч цветков

— зеленицы, бадана, очитка, — выросших в расщелинах и выемках на плодородной земле, нанесенный ветрами.

Безразличный к дикой красоте природы граф де Пейрак, наклоняя голову, продвигался вперед, стремясь достичь вершины, пока капризный непредсказуемый туман не закрыл горизонт.

Целью восхождения было использовать широкую панораму с вершины горы, чтобы осмотреть каждый островок, каждую бухточку и мыс.

Времени оставалось мало. В звонком весеннем хороводе просыпающейся жизни, когда все вокруг жадно устремлено к лету, дни пробегали стремительно и незаметно.

Индейцы спешили к побережью для торговли, корабли белых — для рыбной ловли, люди заготавливали древесину, разбивали плантации, покупали и продавали товары, сходясь и расходясь в лихорадке быстротечной смены времен года.

Завязывались и переплетались всевозможные события. Прошло десять дней с того момента, когда, оставив в Пентагуете на реке Пенопскот своего юного союзника барона де Сен-Кастина, граф де Пейрак выступил на запад в направлении Голдсборо.

Немного отклонившись от маршрута, он по трудно проходимой дороге добрался до двух небольших принадлежавших ему рудников. На одном добывали серебро, на другом — черную золотоносную руду под названием сильванит. Ознакомившись с состоянием дел и подбодрив рабочих, которые провели здесь всю зиму, он оставил им Кловиса в качестве помощника мастера и продолжил путь. Чуть дальше его встретил капелан отец Бор с письмом от барона де Сен-Кастина.

В письме сообщалось о кровавых событиях на Западе. Откопав топор войны, абенаки громили английские поселения от Мэна до Бостона.

«…Мне пока удается держать в узде мои племена, — писал барон. — Никто не осмелится выступить в наших краях. Я обратился к английским откупщикам, моим соседям из Пермакида и Вискассета, с просьбой на этот раз не поддаваться панике и оставаться дома.

Однако, они укрылись на острове Неваган, захватив с собой продовольствие и боеприпасы. Тем не менее, я гарантирую, что с вашей помощью в районах, находящихся под нашей юрисдикцией, мир будет сохранен».

Добравшись до Голдборо, граф де Пейрак выяснил два обстоятельства. Оказалось, что Анжелика, погрузившись в бухте Сабадахок на судно «Ларошелец», о чем он узнал в свое время от незнакомого матроса, так и не доехала до Голдсборо и должна была находиться в бухте Каско, где, по слухам, она осталась с больными и ранеными. Во-вторых, его сын Кантор, доставив в Голдсборо шлюп с английскими беженцами, отправился на борту все того же «Ларошельца» вместе с капитаном Ле Галлем в вышеупомянутую бухту, чтобы разыскать и увезти свою мать.

Граф несколько успокоился по поводу жены, но в то же время его тревожили бесконечные трудности, неразбериха, непонятные действия одних и других. Сперва он думал немедленно пуститься вдогонку за сыном, но затем, видя, как лихорадит все побережье, решил выждать.

Встреча на реке Кеннебек с человеком с корабля «Камби», которому он подарил жемчуг, продолжала его тревожить. А корабль с оранжевым флагом? Неужели эти люди соврали ему? Может быть, они плохо поняли смысл какой-то информации, переданной в тумане с другого судна?

Чтобы разобраться в этом ребусе, надо было дождаться возвращения Анжелики и Ле Галля. Главное, чтобы она осталась живой и здоровой, но в, этом он сможет убедиться, лишь когда заключит ее в свои объятия.

Все это было четыре дня тому назад. Теперь, спеша достигнуть вершины Мон-Дезер, он был движим тайной надеждой первым увидеть далекий парус, который наконец принесет ему успокоение.

Вслед за ним по склону шли два его товарища, перешучиваясь между собой, невзирая на сильный ветер. Первый — Жиль Ванерек, выходец из потомственной протестантской семьи, отличался живым и веселым нравом, но предпочитал нести службу королю Франции подальше от Парижа. На нем были камзол из желтого сатина с пуговицами из настоящих золотых пистолей, шелковые штаны цвета сливы, зеленые плиссированные чулки. Лоб его был повязан платком с цветочками, на котором красовалась шляпа, украшенная перьями попугая, а чуть располневший живот был перехвачен поясом из той же материи, что и платок. Несмотря на некоторую грузность, он был ловок и быстр, пользовался репутацией настоящего дьявола на поле боя и славился тем, что ни разу не был ранен. Был у него один-единственный шрам на тыльной стороне ладони, да и тот был натерт эфесом абордажной сабли, которой он пользовался днем и ночью… Обратите внимание: и ночью!..

Родом он был из Фландрии, плоской северной страны, долго остававшейся под властью Карла Великого и его потомков. У него были темные глаза и загнутые кверху на испанский манер черные усы. Ему была свойственна добродушная фламандская чувственность.

Граф де Пейрак подружился с ним на Караибах, и теперь Ванерек прибыл к нему в северное поселение с обратным визитом, тем более, что в это время года ему, скромному флибустьеру из Сен-Кристофа, было слишком тяжело, как он считал, противостоять испанцам.

Он высадился на берег одновременно с экипажем «Голдсборо», прибывшим обратным рейсом из Европы, под командованием капитана Эриксона.

Если па борту «Голдсборо» находились ремесленники и беженцы-гугеноты, то корабль Ванерека высадил на берег целую компанию более или менее смуглых женщин, в том числе его собственную любовницу, великолепную метиску испано-индейских кровей. Едва ступив на сушу, она лихо исполнила танец с кастаньетами к величайшему неудовольствию господ Маниго и Берна, ответственных за дисциплину в порту и моральную устойчивость своей маленькой протестантской общины. Когда наступила ночь летнего противостояния, а с ней и праздник святого Жана, в порту завязались довольно серьезные драки, которые не привели к печальному исходу только благодаря присутствию Жоффрея де Пейрака. Тем не менее, губернатор д'Урвилль заявил, что ему настолько надоели все эти бешеные, что он обязательно подаст в отставку.

Дабы разрядить обстановку после бурной ночи, Пейрак пригласил утром своих приятелей пойти с ним в горы. Да и сам он испытывал потребность уединиться, осмыслить ситуацию. И уж, конечно, он надеялся, что при благоприятном ветре с вершины Мон-Дезер ему удастся на самом большом отдалении обнаружить парус корабля, который возвратит ему Анжелику.

Наконец, ему пришла в голову одна идея по поводу подозрительного корабля с оранжевым флагом, который догнал их на реке Кеннебек, и ему хотелось проверить свое предположение.

Бодрым шагом поднимаясь за ним по плитам из розового гранита, его друзья продолжали оживленный разговор.

Д'Урвилль расспрашивал Ванерека о причинах, побудивших антильского флибустьера решиться попытать счастья у берегов Массачусетса и Французского залива.

Фламандец не стал скрывать свои резоны.

— У меня силенок маловато против громадных испанских галионов в шестьсот тонн каждый. Все они вооружены до зубов, их сопровождает огромный эскорт, как сейчас в Карибских водах. Зато с господином де Пейраком я могу торговать сахаром, патокой, ромом и хлопком в обмен на сушеную треску и мачтовый лес… А если мы объединим свои усилия, то, может быть, удастся и пощипать кое-кого из врагов господина графа.

— Поживем — увидим, — сказал Пейрак… — Пока вы займитесь починкой корабля, отдохните у нас без церемоний. Мне думается, что и в самом деле вы смогли бы вскоре оказать мне помощь против Золотой Бороды. На Ямайке вы, конечно, слышали об этом пирате.

Теперь группа шла по самой вершине.

Ветер, скользивший острой бритвой по лысой макушке горы, встретил их такими сильными порывами, что они с трудом удерживались на ногах. Первым запросил пощады Ванерек. Продрогнув до костей, он напоминал, что привык к жарким странам и, определив наименее продуваемый ветром склон, укрылся за выступом скалы. Вскоре к нему присоединился Ролан д'Урвилль, крепко держа руками свою шляпу. Отец Эразм Бор с развевающейся бородой, задержавшись на ветру ровно столько времени, сколько нужно было для прочтения молитвы, также перешел в укрытие вместе с матросами Ванерека.

Лишь Энрико Энци, из личной охраны Пейрака, стоически оставался рядом с ним. Лицо его было желтым, как айва, голова была повязана тюрбаном, а сам он носил арабский бурнус по тогдашней мальтийской моде.

— Иди, спрячься ты тоже, — приказал ему граф.

Чуть прогнув спину под непрерывным ветром, он продолжал стоять один на вершине горы, не отводя взора от расстилавшейся перед ним панорамы.

Прекрасны и грандиозны были заплетенные в сложные иероглифы земля и вода этого края, просыпавшегося к новому дню во всей своей силе, с неисчерпаемым запасом редких зрелищ.

Повсюду море наступало на землю, а земля отражала его натиск, выдвинув вперед полуострова и мысы, разбивающие зыбкую толщу волн. На муаровой поверхности воды сверху были хорошо различимы мягкие, нежные сатиновые полоски, — темные короны елей на одних островах, золотисто-зеленая пелена весенних березовых рощ на других.

А вон и розовое дно бухты, окруженное венцом светло-красных скал, выросших из осадочных пород железнорудного песчаника, ставшего почти фиолетовым в тех местах, где в древние времена его сжимали огромные ледники. В более поздних отложениях речных морен здесь не раз обнаруживали тысячелетние останки покрытых шерстью слонов с бивнями в форме охотничьих рогов. Всюду отполированный гигантскими льдами гранит, отвесные фалезы, живые раны скальных провалов, отраженные в воде глубоких рейдов.

Залитые морем бухты, острова, устья рек с пресно-соленой водой, доступные только при отливе, где так часты туманы и бури, косы с резвящимися тюленями, тянущиеся вдоль рек леса, кишащие пушным зверем, водопои, где можно встретить черного медведя, вереницы индейцев, несущих пушнину навстречу кораблям. Глубоко врезавшийся в сушу Французский залив, похожий на Средиземное море и почти сравнимый с ним по числу пиратов и торговых гостей, иногда столь же синий и всегда более рыбный и более девственный в своих берегах с их розовыми, белыми, голубоватыми, а изредка и малиново-красными косами, вся эта пустыня, весь этот рай, колдовской котел, который постепенно сужается в темное ущелье туманов, и, наконец, уже вдали от шума прибоя, болота Чайгектоу — самый конец залива — где четверо братьев Дефур, красотка Марселина и ее десять детей, Гонтран Ле-Жен, зять старого Никола Париса и еще несколько человек по колено в грязи добывают каменный уголь, несут его в плетеных корзинах на побережье и продают тем, кто даст большую цену, а затем возвращаются домой, где местный священник отец Жан Русс не скупится на проклятия в адрес этих нечестивцев и дикарей. Крохотная частица Америки, каким гигантским виделся этот край жалким людишкам, захотевшим стать здесь на якорь, край новый, но у которого уже была своя история, история жестокая, неведомая чужим, растекшаяся по просторам и безднам потерянных горизонтов, полная печали и страданий …Теперь Жоффрей де Пейрак смотрел в сторону маленькой овальной бухты, где он оставил в укрытии свою шебеку, которая отсюда, с горы, выглядела совсем крошечной.

Это судно с острым носом и стройным корпусом было выстроено по его чертежам в Киттери, в Новой Англии. Расположенный на реке Пистакуата Киттери был одним из старейших морских городов штата Массачусетс и славился своими судостроительными верфями. Что осталось от них после индейцев? Может быть, только пепел? Вновь вспыхнувшая война грозила неисчислимыми последствиями буквально для всех.

К вершинам поднимались стаи громко кричавших птиц. Они предупреждали о появлении одного из властителей здешних мест — тумана…

Жоффрей де Пейрак сложил подзорную трубу и присоединился к своим товарищам, которые, уткнувшись носами в воротники, терпеливо пережидали ненастье.

Завернувшись в широкий плащ, он сел рядом с ними. Дикий ветер трепал цветные перья на их шляпах.

Но вот внезапно и бесшумно их окутали лохматые языки тумана, поднимавшегося по розовым склонам горы. Его могучее дыхание остановило ветер и вынудило его ретироваться, и на какое-то время наступило спокойствие. Белые силуэты одиноких людей как бы воспарили на облаке над слепым исчезнувшим миром.

— Итак, господин д'Урвилль, вы, кажется, намерены подать в отставку с поста губернатора Голдсборо? — спросил Пейрак.

Нормандский дворянин покраснел, затем побледнел и посмотрел на графа, как на человека, обладающего опасной способностью читать самые сокровенные чужие мысли. По правде сказать, в прозорливости де Пейрака на этот раз не было ничего необыкновенного. Несколько дней тому назад он видел, как губернатор хватался за голову, не зная, как справиться с трудностями своего положения.

— В Голдсборо собралось слишком много народа, — воскликнул он.

И в самом деле, было весьма нелегко все время оставаться на высоте положения среди множества гугенотов, рудокопов, пиратов, матросов всех национальностей Как было хорошо в доброе старое время, когда он, по существу почти единственный хозяин этого глухого края, вел прибыльную торговлю кожей и мехами с индейцами и редкими кораблями, которые отваживались заходить в необустроенный и труднодоступный местный порт.

Теперь Голдсборо стал ярмаркой всего континента, и он, д'Урвилль, нормандский дворянин с мыса Котентен, не успевал даже уделять должного внимания своей жене, красавице-индианке, дочери Абенаки-Каку, вождя местных индейцев. Не оставалось у него времени и на то, чтобы под предлогом визита к какому-нибудь далекому соседу, французу или англичанину, немного пошалить на бурных волнах океана.

— Монсеньор, — продолжал между тем губернатор, — не думайте, ради бога, что я не хочу больше служить вам. Я всегда буду оставаться под вашим началом, отдавать вам все свои способности, не давать спуску вашим врагам, защищать пушечными ядрами и даже шпагой ваши владения, принимать под свою команду ваших солдат и матросов. Но должен откровенно признаться, что мне не по силам совладать с ситуацией, когда в дело вступают одновременно святые, демоны и священное писание. Ваши гугеноты — все они работящие, храбрые, способные, предприимчивые люди, прекрасные купцы, но и не менее замечательные зануды. Благодаря им Голдсборо прославится своей чистотой, но одновременно превратится в такую говорильню, что порядка здесь никогда не будет. Несмотря на ларошельское побоище, они очень тяжело переживают то обстоятельство, что более не являются подданными короля Франции. Но стоит только здесь появиться французу с медалью святой Богородицы на шее, как они тотчас же впадают в ярость и отказывают ему даже в пополнении запаса пресной воды. Эта зима прошла у нас в довольно добром согласии. В непогоду мы проводили много времени в беседах у камина, причем я, как человек мало набожный, — да простит мне святой отец, наш попутчик, — никогда не досаждал им никакими религиозными поучениями. Нам приходилось и отлично сражаться вместе против этого пирата Золотой Бороды. Но как раз потому, что теперь я их знаю слишком хорошо, мне ясно, что мне не достает дипломатического искусства, чтобы поддерживать равновесие между реформатами различных оттенков с обостренными национальными чувствами и всеми этими пиратами.

Жоффрей де Пейрак молчал. Он думал о другом гонимом гугеноте, о своем друге капитане Жазоне, который, плавая с ним в Средиземном море, научился находить общий язык с латинянами. Как превосходно подошла бы ему та роль, от которой отказывается д'Урвилль. Но Жазон ушел в мир иной, равно как и выдающийся арабский ученый, доктор Абд-эль-Медра, который мог бы стать его помощником. Жизнелюбивый, но прозорливый д'Урвилль складывал с себя полномочия отнюдь не из трусости, и даже не из лени, — просто неограниченная свобода, которой он пользовался здесь, привила ему определенный вкус к вольготной жизни.

Будучи младшим в семье, он не получил никакого профессионального образования, если не считать искусства владеть шпагой и ездить верхом. Он даже читал с трудом, полностью отдавая, впрочем, себе отчет во всех своих пробелах. В Америку он бежал после дуэли со смертельным исходом, спасая свою голову от законов, введенных кардиналом Ришелье. Это было вынужденное решение, так как он не представлял своей жизни без таверн и игорных притонов Парижа. К счастью, он был сыном полуострова Котентен, этого «улиткового рожка Франции», дерзко устремляющего свой моллюсковый взгляд на Англию, этого «почти острова», столь одинокого в дикости своих берегов, рощ и ланд.

Д'Урвилль вырос в старом замке, расположенном на самом краю мыса Ла Аг, и он любил и понимал свою кормилицу — море. Конечно, он мог бы вполне успешно командовать маленьким флотом Голдсборо, каждый год пополнявшимся новыми кораблями, но Жоффрей де Пейрак понимал необходимость освободить его от груза дел, грозивших превысить его компетенцию.

— А вы, господин Ванерек, поскольку вы устали от испанской авантюры, не соблазнят ли вас лавры вице-короля наших широт?

— Может быть… Но только, когда меня поставят на деревянный протез. В этом случае я предпочел бы этот пост торговле репой и кокосовыми орехами не далее острова Черепахи… Но если отбросить шутки в сторону, беда в том, что у меня в сундуках мало добра. А ведь быть богатым просто необходимо, чтобы импонировать местным авантюристам и нечестивым реформатам, которые уже шокированы моей Инее. Вы видели Инее?

— Видел.

— Разве она не восхитительна?

— Восхитительна.

— Как вы понимаете, я пока еще не могу отказаться от этого прелестного создания. Но на будущее ваше предложение мне кажется весьма привлекательным… Возьмите Моргана, этого величайшего пирата и грабителя нашего времени, который теперь является губернатором Ямайки. Уверяю вас, с порядком он не шутит и даже самые знатные дворяне снимают перед ним шляпу… Я чувствую в себе такую же закваску. Вы знаете, я не так глуп, как это может показаться.

— Поэтому я и делаю вам с полным доверием свое предложение.

— Вы оказываете мне большую честь, мой дорогой граф, но лучше повременить, пока я все еще ощущаю себя юношей, который повзрослел, но не истратил избытка сил.