1

Когда ранним субботним утром внизу зазвонил телефон, Урсула Марлоу поняла, что это может означать только плохие новости. Через несколько секунд она услышала мягкие, неуверенные шаги на лестнице, а потом осторожный стук в дверь спальни. Было еще темно. Урсула быстро встала, сунула ноги в шелковые домашние туфли цвета слоновой кости, взяла со стула темно-желтую кашемировую шаль и поплотнее закутала плечи.

— Ничего страшного, Биггз, — шепнула она через дверь. — Я не сплю. Сейчас спущусь.

Дверь медленно отворилась; дворецкий стоял на пороге с лампой в руке.

— Кто звонит? — спросила Урсула.

— Мисс Стэнфорд-Джонс.

Временами Биггз бывал таким чопорным.

Урсула спустилась по лестнице; Биггз шел за ней, почтительно молча.

Девушка взяла трубку.

— Уинифред, это ты? — спросила она.

— Салли… слава Богу. Я должна была тебе позвонить. Понятия не имею, к кому еще обратиться. Это кошмар. Даже не знаю, как объяснить. Здесь, в моей комнате, кто-то есть — и, Салли… мне кажется, она мертва!

Урсула потеряла дар речи. Шаль сползла с ее плеч на пол. Биггз, почтительно державшийся в отдалении, подошел и подобрал ее. Урсула осталась стоять в батистовой ночной рубашке. Она понимала, что Уинифред права: кто еще мог ей помочь? У кого еще имелись связи, чтобы все уладить, — если только это было возможно? Кто здесь был дочерью одного из самых богатых английских промышленников?

— Не выходи. Я сейчас приеду. — Урсула положила трубку. — Биггз, ступайте на улицу и найдите мне кеб.

Биггз вскинул брови, но подчинился.

Урсула поднялась наверх и быстро начала одеваться, не прибегая к помощи горничной Джулии. В спальне было холодно, хотя в камине по-прежнему горел огонь. Не желая будить никого из обитателей дома, особенно отца, Урсула не стала включать верхнее освещение и собралась при тусклом свете ночника, умудрившись своими силами зашнуровать длинные тесемки корсета.

— Черт возьми! — пробормотала она сквозь зубы, торопливо застегивая темно-серое льняное платье, которое Джулия приготовила ей накануне вечером.

Часы на каминной полке пробили пять. Урсула нетерпеливо натянула черные кожаные полусапожки, которые валялись под стулом, зашнуровала их лишь наполовину и в полумраке заспешила вниз по лестнице. Биггз ждал на нижней ступеньке с зонтиком в руках.

— Никакого зонтика, — предупредила Урсула. — Кеб здесь?

— Ждет на улице, — спокойно ответил Биггз. — Полагаю, мисс, это вам понадобится, — сказал он, протягивая ей плащ и сумочку.

Урсула вынуждена была крепко держаться, пока кеб с грохотом катил по тускло освещенным улицам. Уличные фонари вдоль Пиккадилли призрачно сияли сквозь плотную пелену дождя. Бок о бок с ними ехал грузовой фургон; извозчик в темном плаще сгорбился от холода. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они свернули на Грейт-Рассел-стрит, миновали внушительную колоннаду Британского музея и спустились по Монтегю-сквер. Колеса заскрежетали по мостовой, и кеб остановился перед дверью знакомого белого дома. Газовый фонарь на углу тускло горел в сыром тумане, но в доме не светилось ни одного окна. Урсула много раз приезжала сюда на собрания Женского социально-политического союза, но неизменно днем. В сумерках дом казался мрачным и странным.

Урсула познакомилась с Уинифред на одном из первых собраний союза в Куинс-Холл. Хотя она знала Уинифред в лицо еще со времен Соммервиль-колледжа, их пути редко пересекались. Когда Урсула поступила и Оксфорд, Уинифред училась уже на последнем курсе и у нее была прочная репутация радикалки. Слушая выступление Уинифред по поводу Женского кооперативного общества, Урсула в своем отороченном мехом пальто чувствовала себя в высшей степени сомнительной особой. В конце концов, имя ее отца было синонимом «эксплуатации рабочих», как часто выражалась та же Уинифред.

Сходное чувство она ощутила сегодня, выходя из кеба. Ее мир столкнулся с миром Уинифред, и Урсула вовсе не была уверена, что готова к последствиям.

Шляпу и перчатки девушка забыла дома. Осенний ветер пробирал до костей. Урсула подумала, что выглядит нелепо, стоя здесь ранним утром и с волосами, заплетенными в косу, как она всегда делала на ночь. Большую часть жизни Урсулу оберегали от холода из опасения, что она станет жертвой чахотки, от которой умерла ее мать. В конце концов она почти инстинктивно восстала против такой опеки. Теперь Урсула дрожала и сожалела о своем порыве. Зачем вообще она здесь?

— Все в порядке, милочка? — спросил кебмен. — Никого нет дома, как я погляжу.

— Не беспокойтесь, — с улыбкой отозвалась Урсула и полезла в сумочку за деньгами.

Кебмена, кажется, это не убедило.

— Честное слово, — сказала Урсула, протягивая ему деньги.

Он взял плату, приподнял шляпу и что-то пробормотал сквозь зубы об «этих современных девицах».

Урсула поспешно шагнула с обочины, и кеб отъехал.

Она подошла к дому и нерешительно позвонила в дверь; отчетливый металлический звук эхом разнесся по безлюдным комнатам. Возможно, Уинифред сидит одна, в темноте, и ждет. Урсула никогда не была наверху, но воображение с легкостью нарисовало зловещую сцену. Ни звука, ни движения. Урсула помедлила, потом позвонила еще раз. В ее сознании возникали жуткие картины — возможно, после того как Уинифред позвонила (с той минуты прошла как будто целая вечность), случилось нечто куда более страшное.

Дверь внезапно отворилась, и Урсула быстро вошла. Уинифред стояла в коридоре, держа толстую желтую свечу. Воск тек ей на руку, но она этого не замечала.

— Наверху… — хрипло произнесла она.

— Можешь объяснить, что случилось? — шепнула Урсула, кладя сумочку на столик.

— Самое ужасное — я не знаю, как это объяснить, — сбивчиво заговорила Уинифред. — Я не понимаю, что произошло. Я не… я ничего не помню.

— Можешь проводить меня наверх? — попросила Урсула, и в глубине души ее охватил ужас при мысли о том, что она может увидеть.

Пепельно-серое лицо Уинифред говорило о ее тревоге. Тревоге, которая казалась абсолютно немыслимой всего неделю назад, когда Урсула сидела в этой самой гостиной и с удовольствием пила чай. Девушка вспомнила, какой уютной казалась комната, в окна которой лился вечерний свет; вокруг витал запах свежеиспеченных пирогов и меда, а дискуссия о судьбе либерального правительства была захватывающей. Пока Урсула следовала за Уинифред по коридору, эти образы медленно покидали ее сознание, точь-в-точь как солнце исчезает с небосклона.

Картина, которая открылась ей наверху, оказалась неестественной и страшной. Слабо освещенная комната была полна теней. Камин еще теплился; зеркало на каминной полке в раме, выкрашенной под черное дерево, отражало тусклые огоньки догорающих свечей. Постель, на которой лежало тело, была смята. Грубые простыни. Тяжелое покрывало из золотистой парчи. Черные с красным подушки в восточном стиле. Все это наводило на мысль о каком-то… гареме. Окна были приоткрыты, в комнату струился тусклый лунный свет, легкий ветерок раздувал занавески. Урсула разглядела худенькое тело юной девушки. Обнаженная, та лежала ничком на кровати. По простыням под ней расплылось темное пятно.

Урсула поняла: случилось нечто ужасное для того, чтобы кто-либо из них смог поправить дело.

— Ты ничего не трогала? — спросила она.

— Нет. Я только… только…

— Все в порядке. Не надо… не говори ничего. Нужна помощь.

Урсула осторожно забрала у подруги свечу, вывела ее из спальни и помогла спуститься по лестнице, потом зажгла лампу, которая стояла на столике в коридоре. В ее голове теснились догадки, предположения, мысли, но они не проясняли ничего. Ноги будто отказались поддерживать тело; Урсула схватилась за столик и почувствовала, что комната кружится.

Нужно было собраться с силами.

Урсула сделала глубокий вдох.

— Почему ты не ждала меня в гостиной? — спросила она.

Уинифред с безжизненным лицом по-прежнему стояла у лестницы.

— Фредди…

Уинифред как будто не слышала ее.

— Фредди, — повторила Урсула, — где у вас телефон?

Нет ответа.

Урсула оставила подругу в прихожей, а сама пошла по коридору, ведущему на кухню. Включив свет, она обнаружила деревянный короб телефона, приделанный к стене. Блестящая черная трубка была снята с рычага и болталась на тонком проводе. Урсула быстро подошла и вернула ее на место.

Прежде она не бывала в этой части дома. Урсула заглянула в дверь и осмотрела кухню. Не устояла против соблазна включить свет — нужно было удостовериться, что в доме не осталось ничего жуткого или странного. Кухня, слава Богу, оказалась самой обычной, с чугунной плитой в углу, длинным деревянным столом в центре и посудной полкой над раковиной. Здесь, судя по всему, недавно прибирались — на столе лежала только коробка бисквитов. В раковине виднелся край синего посудного полотенца. Урсула с интересом, возможно впервые, задумалась, на какие средства Уинифред ведет такой образ жизни. Очевидно, кто-то регулярно приходил к ней убираться — возможно, девушка из местных, — но в то же время было ясно, что в доме больше никто не живет. Вспомнив о времени, Урсула поняла, что приходящая прислуга, судя по всему, вскоре появится.

— Что ты делаешь?

Голос Уинифред за спиной заставил Урсулу подпрыгнуть.

— Ничего. Искала телефон, — негромко ответила она, повернулась и увидела подругу, стоящую в коридоре; на ее лицо падал свет из кухни. Уинифред смотрела на нее с каким-то странным выражением. Пугающее сочетание усталости, страха и гнева — просто львица, которая решает, напасть ей или бежать.

Уинифред указала на телефон.

— Не беспокойся. — Она как будто читала мысли Урсулы. — Мэри не приходит по выходным. Тетушкина щедрость не простирается так далеко.

Урсула поняла, что должна призвать на помощь все свои силы и сделать то, что следует.

Она подняла трубку — телефонистка ответила. Урсула набралась храбрости и попросила, чтобы ее соединили с единственным человеком на свете, перед которым она боялась оказаться в долгу. С лордом Оливером Роземом. Мейфэр, Брук-стрит, 31. Королевский адвокат и доверенный юрисконсульт ее отца был единственным, кто мог помочь.

Телефонный разговор, последовавший за этим, стерся из ее памяти. Урсула могла припомнить лишь обрывки их беседы и голоса, один из которых принадлежал ей. Она не помнила его первой реакции — в памяти осталось только спокойствие, с которым он приказал ей оставаться внизу и ни в коем случае не подниматься в спальню. Затем с оттенком легкого сарказма лорд поинтересовался, знает ли мистер Марлоу о дружбе его дочери с мисс Стэнфорд-Джонс. Урсула покраснела; когда она познакомила отца с Уинифред, тот предостерег дочь: «Никогда не доверяй женщине, которая носит брюки и курит трубку».

Девушки сидели в гостиной, за опущенными шторами, когда лорд Розем возвестил о своем прибытии энергичным и сильным стуком в дверь. Урсула, сидевшая рядом с Уинифред на кушетке, схватила подругу за руку, затем встала. Та не двигалась с места и не поднимала глаз.

— Я открою, — сказала Урсула.

Она пересекла комнату, ее шаги эхом отозвались в коридоре. Она едва успела отворить, как высокого роста человек буквально оттолкнул ее и немедленно захлопнул за собой дверь. Одним быстрым движением он снял плащ и шляпу и положил их на столик.

Лорд Розем выпрямился, взглянул на Урсулу холодным, оценивающим взглядом серо-голубых глаз и сказал:

— Вы должны уйти. Немедленно.

— Но…

Урсула не ожидала ничего подобного. Она ждала гнева, который придется утихомиривать. Высокомерия, к которому уже привыкла. Но такое? Приказ, отданный бесстрастным тоном, казался нелепым.

— Вы должны сейчас же удалиться. Кто-нибудь видел, как вы входили сюда?

— Я… я не знаю. Кроме кебмена, кажется, никого поблизости не было. Но как это связано с…

— Вас не должны здесь видеть. Остерегайтесь скандала. Подумайте о своем отце. — Лорд Розем взял сумочку Урсулы и протянул ей.

К ним приблизилась Уинифред.

— Лорд Розем, слава Богу. — По ее щекам потекли слезы. — К черту все, — сказала она, пытаясь стереть их тыльной стороной ладони.

В дверь снова постучали. На этот раз очень тихо.

— Должно быть, инспектор Гаррисон, — сказал лорд Розем. — Мисс Стэнфорд-Джонс, будьте так любезны, впустите его. Он согласился оказать мне услугу. Я велел ему прийти сюда, чтобы осмотреть место преступления. Он знает, что вы — моя клиентка. Ничего ему не говорите, слышите? Ничего. Просто проводите наверх. Покажите инспектору комнату и немедленно возвращайтесь вниз. Вы меня поняли?

Уинифред кивнула и пошла открывать.

Лорд Розем крепко сжал руку Урсулы.

— Выйдите через черный ход. Полагаю, это здесь. — Не дожидаясь ответа, он повлек Урсулу (довольно грубо, как ей показалось) по коридору, в неосвещенную кухню.

Урсула споткнулась и попыталась высвободиться из его сильной хватки.

— Но…

— Я хочу, чтобы вы немедленно удалились, — с нажимом повторил тот. — И тихо. Здесь вы больше ничем не можете помочь.

Урсула открыла рот, собираясь возразить, но что-то в его взгляде заставило ее передумать. Лорд Розем прижал палец к губам. Медленным, почти заговорщицким жестом. Он неотрывно смотрел на нее.

Урсула услышала звуки тяжелых шагов по скрипучим половицам у себя над головой. Ненадолго наступила тишина — лишь на пару секунд, — а потом она схватила лорда Розема за руку и оттолкнула прочь.

— Не волнуйтесь, — заявила она, надеясь, что ее голос не дрожит. — Я ухожу. Но вы присмотрите за ней, хорошо? Я позвонила вам только потому… ну, я сказала Фредди, что вы сумеете помочь. И пообещайте мне, что с ней не случится ничего плохого.

— Я когда-нибудь подводил вас или вашу семью? — мрачно поинтересовался лорд Розем.

У девушки не нашлось ответа.

Она открыла заднюю дверь и выглянула в холодный полумрак. Близился рассвет. Лондон просыпался. Знакомый стук колес по булыжной мостовой, отчетливое цоканье копыт (мимо проезжали груженые телеги) и прочие признаки того, что в городе вновь наступает утро.

Урсула успела сделать лишь пару шагов, когда лорд Розем снова схватил ее за локоть.

— Прежде чем вы уйдете… — начал он.

Урсула обернулась и раздраженно посмотрела на него.

— Быстро отвечайте, вы ничего не трогали и не двигали наверху?

— Ради Бога, — отозвалась та, потирая руку. — Вы считаете меня ребенком. Конечно, я ничего там не трогала.

Лорд Розем отошел; дверь закрылась. На востоке над домами занималось тусклое голубоватое сияние. Урсула поняла, что следует спешить. Мистер Марлоу, любитель рано вставать, скоро выйдет из своей комнаты. Биггз лишь на какое-то время сумеет скрыть ее отсутствие.

Полковник Уильям Рэдклиф сидел за своим столом красного дерева, глядя на лист белой бумаги и вспоминая о Венесуэле.

Он покинул необъятные просторы Ориноко и пустился в неторопливое путешествие по ее узким притокам. Он наблюдал за тем, как весло погружается в коричневато-белесую воду и цепляется за переплетения корней, скрытых под поверхностью реки. Он вспомнил ощущение, которое внезапно охватило его, — уверенность в том, что смерть близко. Реющий в жарком воздухе и щекочущий ноздри запах разложения был повсюду. Призрак поводил глазами, отыскивая его, как тот черный ягуар, который долгие дни крался за ними по темным заболоченным берегам.

Рэдклиф скомкал листок; в его ушах по-прежнему звенел пронзительный крик обезьян-ревунов. Он с трудом вник в смысл только что полученных известий. Да и как отцу перенести смерть дочери? Свежая рана причиняла жгучую боль, воскрешала в памяти все прошлые потери. Сможет ли он жить, зная о том, что ее гибель связана с ужасными событиями двадцатилетней давности?

Образы вернулись. Как будто лихорадка вновь поразила его и отказывалась выпустить из своей цепкой хватки.

«Хозяин! — раздался голос из полумрака у него за спиной. — Глядите, еще один!» Быстро обернувшись, он увидел Бейтса — тот сидел сгорбившись в каноэ над своими книгами и растениями и что-то бормотал. Протянулась рука. Сквозь навес блеснула вспышка белого света, которая внезапно превратилась в ярко-алый цветок. Бейтс не двигался. После всех этих долгих месяцев он вообще больше не смотрел по сторонам. Они вслепую бессмысленно блуждали по притокам собственного замутненного сознания. У них началась лихорадка. Индейцы были пьяны. Пошли разговоры о том, чтобы напасть и сбросить белых в реку. «Бейтс будет первым, — подумал он, — а я собираюсь выжить». Прежде чем спустится ночь. Сегодня. Возможно, когда Бейтс заснет. Нож в сердце. Удар по голове сзади. Эти образы мучили его: черная кровь, черная ночь, тени вокруг. «Я должен убить их всех, — подумал он, — прежде чем они убьют меня».

В кабинете прозвучал выстрел. Звук гулко отдался от стен длинной картинной галереи. Он разбудил Фанни Рэдклиф, которая, не зная еще о смерти своей сестры, дремала в плетеном кресле под большим вязом. С ее колен в густую зеленую траву скатилась бутылка опийной настойки. Две афганские борзые, лежавшие у ног девушки, вяло приподняли морды. Фанни погладила собак по головам и лениво подумала, что, кажется, отец решил прогуляться вместе с лесничим. Вскоре эта мысль покинула ее, Фанни снова откинулась на желтую подушку и закрыла глаза. Наступила странная тишина, которая быстро распространилась повсюду, — то зловещее молчание, которое обрушивается подобно грому.