ГЛАВА 2
Жак Гейяр был мертв. В этом Энцо не сомневался.
Потирая глаза, он взглянул на часы на каминной полке — начало четвертого. Вечеринка в доме напротив была в самом разгаре. В квартире распахнули окна, и характерный мускусный дым анаши сизыми полосами тянулся через узкую улочку. Воздух вибрировал от монотонного ритма латиноамериканского рэпа.
Начало веселья Маклеод пропустил, зачитавшись собранными Раффином материалами и с головой погрузившись в сокровенный мир Жака Гейяра.
Жэ Гэ, как называли его друзья, был старшим сыном провинциального юриста из Ангулема. Рано проявившиеся блестящие интеллектуальные способности позволили ему поступить в парижский лицей Генриха IV, одну из лучших средних школ Франции. Там он стал первым учеником в классе и получил главный приз по экономике на Concours Général. К тому времени Гейяр уже знал, что будет поступать в Национальную школу управления, сливки сливок высшего образования, куда допускались лишь лучшие умы государства, впоследствии становившиеся премьер-министрами и президентами, словно акулы, отрастившие зубы.
Обычно в Национальную школу управления поступали после Института политических исследований, известного в народе как Сьянс-По, но Гейяр-старший настоял, чтобы сын сначала получил «нормальный» диплом, и Жак Гейяр стал студентом факультета права Института экономических наук д’Асса. Но таков уж был гений юного Жака, что этого ему показалось недостаточно, и он поступил в Сорбонну, на исторический.
К моменту окончания обоих институтов он обзавелся множеством друзей — можно сказать, разветвленной сетью, — подвизавшихся в политике. Сам Гейяр изучал историю становления французского кинематографа.
Учеба в Сьянс-По в данном случае стала формальностью: учитывая его знания, учебный курс для Гейяра сократили с четырех лет до двух. Сдавая вступительный экзамен на конкурсной основе в Национальную школу управления, Гейяр уже был знаком с половиной членов приемной комиссии. Он легко и быстро сдал тяжелый, просто физически изнурительный сорокапятиминутный публичный устный экзамен, на котором комиссия из пяти ученых безжалостно гоняла перспективных студентов по любой теме.
Согласно мемуарам одного из членов комиссии и отзывам присутствующих, Гейяр едва дал экзаменаторам вставить слово.
Двадцатисемимесячный курс он закончил в первой десятке, что гарантировало право выбирать лучшие посты государственной службы. Следующие двенадцать лет его карьера набирала обороты, и после блестящего восхождения по служебной лестнице он стал главным советником министра финансов, но вскоре его переманили люди премьер-министра, устроившие на него правильную осаду, и Гейяр был назначен советником самого премьера.
Назначение совпало с выходом его книги об истории французского кино, и эффектный взлет Гейяра на высокий пост встретил дружное неприятие.
Французская пресса всячески дискредитировала советника премьера Гейяра. Карикатуристы изощрялись, изображая, как Гейяр шепчет на ушко премьер-министру, какие фильмы смотреть на неделе, или подсказывающим, кому отдать «Сезара» за лучшую женскую роль, а кому — каннскую «Золотую пальмовую ветвь». Особенно злая карикатура появилась в сатирической газете «Утка на вертеле», где премьер с самой похотливой миной сует Жэ Гэ толстую пачку двухсотфранковых банкнот и спрашивает, не мог бы тот устроить для него свидание с Софи Марсо.
А Жак Гейяр открыто упивался новообретенной славой, буквально расцветая от частых появлений на телеэкране.
В период между 1994-м и 1996-м годами его пригласили — явный эвфемизм для «приказали» — в Национальную школу управления преподавать французскую финансовую политику после Второй мировой войны. Если это была попытка поставить выскочку на место, то затея провалилась: как раз тогда французский телеканал ТФ-1 предложил Гейяру вести собственное шоу, посвященное обзору кинематографических новинок — шанс, за который он с готовностью ухватился.
А в августе 1996-го он бесследно исчез, как в воду канул. Энцо перечитал отрывок из книги Раффина:
«По окончании летних каникул он так и не вернулся на кафедру. Его исчезновение наделало много шума. Газеты муссировали этот случай не одну неделю, но полиция ни на йоту не продвинулась в расследовании. Как всегда, вскоре пресса нашла другие интересные темы, и казус Гейяра постепенно перестал занимать общественность. Это случилось десять лет назад. До сих пор в прессе появляются отдельные статьи о загадке Гейяра, но никому так и не удалось пролить свет на тайну его исчезновения».
Энцо не доводилось видеть шоу Гейяра, но когда он просматривал многочисленные фотоснимки из подборки Раффина, лицо ведущего казалось ему странно знакомым. Просто находка для карикатуристов: залысины на лбу и висках сорокадевятилетний Гейяр прятал под невообразимым коком из крашеных и залитых лаком волос и носил холеные французские усы с экстравагантно закрученными кончиками.
В папке нашлась копия страницы настольного календаря Жака Гейяра, следовавшей за листком с последней записью. Энцо невольно позавидовал раффиновским источникам информации — журналист смог заполучить неплохие материалы. Страничка с записью была вырвана, но в криминалистической лаборатории обработали следующую за ней методом электростатического репродуцирования и выявили волокна целлюлозы, поврежденные давлением стержня авторучки. Энцо внимательно прочитал восстановленный текст: «Mad á minuit». Очевидно, Гейяр долго раздумывал над записью — буквы были обведены несколько раз, а фраза окружена причудливыми закорючками и завитушками, какие человек рисует, например, во время долгого телефонного разговора. Полицейские проверили список звонков вечером накануне исчезновения и выяснили, что без семи минут десять Гейяр ответил человеку, звонившему из автомата. Несмотря на широкую огласку этой детали, звонивший не объявился.
Энцо, хмурясь, перечитывал фразу «Mad á minuit». Многие до него ломали голову над этой шарадой и в конце концов отчаялись найти в ней смысл. С одной стороны, все понятно — «безумный, в полночь», но во французском языке нет слова «mad», так с какой же стати Жак Гейяр перешел на смесь английского с французским? Наверняка это сокращение. Энцо взял из шкафа французский словарь и повел пальцем по колонке слов, начинавшихся со слога «мад». Таких оказалось немного: мадам, мадемуазель, Мадлен — французский вариант Магдалины, Мадагаскар, Мадейра, Мадрас, Мадрид. Мадаполам — коленкор, прочный ситец. Мадефье — увлажнять, смачивать. Мадонна. Мадрие — толстая деревянная плашка. Мадрур — крапчатая окраска дерева или фарфора. Ничего подходящего.
Запись, сделанная в пятницу 23 августа 1996 года, предположительно относилась к некоему свиданию в полночь, чему, однако, не было ни малейших доказательств.
Затем Маклеод взялся за фотографии, сделанные в квартире Гейяра, и вновь задался вопросом, как Раффину удалось раздобыть копии. В нижнем углу он заметил цепочку красных крошечных цифр: 2906'03. Снимки были сделаны чуть более трех лет назад. Энцо нахмурился. Как это возможно? Гейяра ищут уже десять лет… Он пошарил в боковом кармане брюк, достал сотовый и, найдя в записной книжке телефон Раффина, нажал вызов.
В трубке послышалось сонно-раздраженное:
— Oui?
— Роже, это Энцо.
Трубка взорвалась негодованием:
— Господи Иисусе, Маклеод, вы знаете, который час?!
— Как вам удалось достать фотографии квартиры Гейяра спустя семь лет после его исчезновения?
— Что? — Раздражение в голосе Раффина сменилось злостью, смешанной с непониманием.
— Вы делали снимками в квартире Гейяра?
— Да.
— Но каким образом?..
— После его исчезновения в квартире все осталось нетронутым, мать Гейяра позаботилась. Хранит в неприкосновенности, как святыню, и отказывается поверить в смерть сына. Она хочет, чтобы, вернувшись, ее Жак нашел все так, как оставил.
Энцо не мог поверить в свою удачу. Возможное место преступления, сохраненное, словно в формалине, и доступное для осмотра десять лет спустя!
— Я хочу там побывать.
— Поговорим об этом завтра.
— Нет, завтра я должен увидеть квартиру, и как можно раньше. Можете это устроить?
В трубке послышался тяжкий вздох.
— Позвоните утром. В нормальное время, — ядовито добавил Раффин и повесил трубку.
Несколько минут Энцо сидел, обдумывая перспективы посещения жилья Гейяра через столько лет. Разумеется, после тщательного обыска там навели порядок, но любая квартира способна многое рассказать о своем хозяине; оставалась возможность заметить что-нибудь, упущенное другими.
Вечеринка в доме напротив по-прежнему гремела на всю улицу. Господи, да что их, дома не ждут? Энцо поправил настольную лампу и потер глаза, щурясь от яркого света, отражавшегося от разложенных на столе материалов. С хрустом потянувшись, Маклеод с вожделением подумал о мягкой постели, но мысли настойчиво возвращались к Гейяру, а взгляд не отрывался от ксерокопии листка календаря, обработанного криминалистами. Энцо долго смотрел на него, затем прищурился, наклонил голову и с забившимся сердцем порывисто огляделся, зная, что вряд ли отыщет здесь кальку, но тут ему в голову пришла новая мысль. Он поднялся, подошел к маленькой открытой кухне, занимавшей дальний угол квартиры, и начал один за другим выдвигать ящики. В третьем нашлось искомое — рулон пергаментной бумаги. Оторвав добрые двадцать дюймов, Энцо вернулся к столу и положил пергамент поверх ксерокопии. Шелестящая полупрозрачная бумага оказалась достаточно тонкой. Маклеод взял карандаш и принялся тщательно обводить завитушки и загогулины — последнее, что рассеянно чертил Жак Гейяр незадолго до своего исчезновения.
