Глава девятнадцатая
Пятница, 3 августа
Джина мечтала посетить Дворец ниток, тканей и одежды, но признаться в этом дочери, неизменно демонстрировавшей презрение к подобной ерунде, не осмелилась. Поэтому они сошли с фиакра на авеню Бурдонне и направились мимо Дворца металлургии и горнорудного дела к Марсовому полю. Таша заранее решила пойти на бесплатный концерт под открытым небом, посвященный азиатской части России. Оркестру предстояло исполнить фрагменты из «Князя Игоря» Бородина, «Руслана и Людмилы» Глинки, а также «Меланхолическую серенаду» Чайковского.
Джина и Таша даже не заметили, что за ними неотступно следовал еще один фиакр, пассажиром которого был не кто иной, как Робер Туретт. Теперь он наблюдал за ними с некоторого расстояния, сидя в последнем ряду. Волосы анималиста прикрывал цилиндр. Маленькая жена книготорговца занимала его значительно больше, чем музыканты, рассаживавшиеся под аккомпанемент настраиваемых инструментов.
Таша, даже не замечавшая оркестра, понимала, что попытка унять тревогу, вызванную откровениями Виктора, была чистой воды иллюзией. Обычно музыка избавляла ее от страхов, но в этот день ей удалось их только усыпить. Женщина на несколько мгновений забывала о реальности, успокаивалась, затем снова вздрагивала. В затылке ломило.
– Давай сходим куда-то еще, – прошептала Джина, – здесь ужасно жарко, а музыканты, к тому же, безбожно фальшивят.
Таша согласно кивнула. Они подождали, когда стихнет мелодия Чайковского, и, чтобы высвободиться из объятий слишком узких кресел, побеспокоили чету мелких рантье и какого-то господина с внешностью нотариуса.
– Кому не нравятся русские композиторы, – проворчала жена рантье, обращаясь к супругу, – пусть отправляется в «Мулен Руж» – там они, по крайней мере, будут слушать француза.
– Француза? Жак Оффенбах, конечно же, француз, но германского происхождения. К тому же еврей, – метко возразила ей Джина.
Стремясь обрести прохладу, они направились к станции «Марсово поле». Робер Туретт следовал за ними по пятам. Дамы во всех деталях рассмотрели афиши, выполненные Феликсом Зимом для рекламы Венеции в Париже.
– Когда-то Виктор заманил меня в путешествие по Венеции, городу влюбленных, а теперь я с мамочкой увижу копию Пьяцетты! И все это за какой-то франк!
Они тут же сели в черную лодку и поплыли по выложенным красным кирпичом каналам. Гондольер, орудовавший шестом, тут же затянул баркаролу.
Кампанила и колокольни собора Святого Марка, равно как и украшенные мозаикой площади и дворцы, хоть и были иллюзорными, но обусловленная ими перемена обстановки не могла не радовать глаз.
Оставив свою колясочку рикши недалеко от последнего причала для гондол, человек в бледно-зеленой ливрее притаился в темной нише у моста Вздохов. Обнаружить его присутствие было невозможно. В горле у него пересохло, но дрожи не было. Жертва вскоре будет в зоне досягаемости. Натягивая лук, он каждый раз испытывал восторг, будто к нему возвращалась юность. Он сжал челюсти. Гондола подошла к причалу.
По окончании маршрута, показавшегося им слишком коротким, Джина и Таша сошли на берег, все еще находясь под впечатлением от иллюзорных панорамных видов.
В этот момент толпа заволновалась, послышался шум. Они обернулись. Предметом всеобщего интереса стала следовавшая за ними гондола. Гондольер, в котором если и было что-то итальянское, то только костюм, орал:
– Я ничего не видел, там, внизу, темно хоть глаз выколи! Откуда мне было знать, что какой-то убийца отправит на тот свет моего пассажира!
Джина попыталась удержать дочь, но та уже прокладывала себя путь в толпе зевак. Таша подбежала к гондоле. В ней на животе лежал человек высокого роста. Его цилиндр закатился под скамью, явив взорам пышную седую шевелюру, которую она тут же узнала. Из спины Робера Туретта торчала стрела. Канал, набережная, толпа – все поплыло у женщины перед глазами, и она упала бы, если бы ее не подхватил рикша.
– Вот черт! – воскликнул он. – Они сегодня падают в обморок как мухи.
Джина бросилась к дочери и уложила ее на скамью с помощью рикши, который предложил отвезти молодую даму в больницу.
– Не исключено, что это солнечный удар. В последнее время народу умирает много, поэтому осторожность не помешает.
Таша, немного придя в себя, покачала головой в знак отказа ехать к врачу, но мать ее убедила. Рикша усадил ее в свою колясочку и отвез дам до дома 11 по авеню Сюффрен, где кучер муниципального фиакра, к счастью не участвовавший в забастовке, согласился направиться с ними в больницу «Шарите». Рикша прислонился к своей колясочке и вытащил из кармана йо-йо, которое в его руке тут же стало быстро опускаться и подниматься.
– Даже не знаю, как вас благодарить за проявленную учтивость, – прошептала ему Джина.
– Но, мадам, это же так естественно, – ответил он, с трудом скрывая облегчение, которое принесла ему эта неожиданная прогулка, позволившая избежать расспросов со стороны столпившихся вокруг трупа зевак.
Он спрятал йо-йо. Ему больше не нужно было изображать из себя лошадку.
Сходя с ума от беспокойства, Виктор, узнавший о произошедшем из рассказа кучера, запутался в пиджаке, забыл в экипаже шляпу и перчатки и спрыгнул на мостовую, игнорируя увещевания Жозефа, призывавшего следить за тем, чтобы в них не выпустили смертоносную стрелу. Под градом вопросов, пришедшихся явно некстати, Жожо разогнал любителей литературы, собравшихся в этот день в лавке.
– Тебя не поймешь, голубок, – тихо молвила Эфросинья, поднимаясь на второй этаж с твердым намерением устроить Мели разнос, – ты без конца жалуешься, что люди перестали читать, но когда самым удивительным образом в лавку валят покупатели, устраиваешь шум.
Таша коротала время в гостиной, распространяя вокруг запах эфира и жавелевой воды. Перед этим искушенный в своем деле доктор осмотрел ее, посоветовав носить дамские шляпки попросторнее. Когда Виктор заключил ее в объятия, она рассказала ему о мрачных событиях, имевших место пополудни.
– Такая внезапная смерть – это ужасно. Меня затошнило, я попыталась себя пересилить, вдруг потеряла сознание и упала на руки какому-то рикше.
Виктор без конца осыпал себя упреками. Это он был во всем виноват, убийца вполне мог расправиться с Таша и Джиной, нельзя было приплетать к этой охоте дорогого ему человека.
«Что делал Туретт в этой гондоле? Это не может быть совпадением. Почему его убили? И кто? Янг? Даглан? Даглан… ведь это он предложил привлечь к делу Таша. Разве не он попросил меня одолжить жену?»
– Кстати, а где Джина?
– Пошла в лавку. Ты разве с ней не встретился?
– Я отведу тебя на улицу Фонтен.
– Нет, лучше на улицу Сен-Пер. Алису на весь день взяли к себе Бодуэны, так что я смогу немного расслабиться и полежать в гостиной.
Не успела она подняться по винтовой лестнице и присоединиться к Джине, как в лавку, разогнав своим рвением последних покупателей, в траурном костюме ввалился комиссар Вальми, еще больше усилив тревогу Виктора и окончательно испортив ему настроение.
– Легри, я требую объяснений! Каким образом ваша жена оказалась у гондолы, в которой два часа назад нашли тело некоего Робера Туретта?
– Случайность. Таша со своей матерью отправилась на концерт и…
– Хватит нести этот хронический бред. Мне надоело, что вы постоянно выставляете меня на смех. И потом, повсюду грязь… Откуда берется эта пыль, от которой нигде нет спасения? Улицы запылены. Всемирная выставка – сплошное средоточие пыли. Ваши книги – ее рассадник. Я чувствую себя грязным, где можно помыть руки? Я задыхаюсь. Даже самый маленький солнечный лучик превращается в вихрь частичек пыли, которые тут же набрасываются на мою кожу!
Комиссар кашлял, ходил по всей лавке в поисках умывальника, затем направил свои стопы в подсобное помещение.
– Мне очень жаль, но водопровод у нас только на втором этаже, а там сейчас отдыхает теща, которая утром тоже была на Выставке.
– Сейчас у меня нет времени, но рано или поздно я вас прижму. Вашей супруге лучше? Как людям только в голову приходит куда-то ходить по такой жаре! Легри, вам дарована отсрочка – из-за кончины моего коллеги, комиссара полиции Андре, начальника восьмой следственной бригады. Моего друга. Он получил приказ следить за анархистами, наводнившими этим летом Париж, и умер от апоплексического удара. А все жара, этот адский зной. Ему было только сорок пять лет. Я пообещал провести ночь у гроба умершего.
– Примите мои соболезнования, – невнятно пробормотал Виктор.
– Не надо, вы не обязаны изображать скорбь, когда на самом деле ее не чувствуете! Беда никогда не приходит одна… И это в тот момент, когда совершено покушение на шаха… А теперь вот четвертый труп! Наслаждайтесь затишьем, оно носит временный характер. Мы с вами еще увидимся. Вскоре вас вызовут в префектуру, и там-то уж вы точно выложите все как на духу!
Комиссар Вальми ушел, тренькнув дверным колокольчиком. Жозеф, в котелке на голове и с тростью в руке, устремился на улицу.
– На этот раз я осуществлю мой план. И каковы бы ни были ваши возражения, разубедить меня вам не удастся. Стрелы!
– И где вы намереваетесь раздобыть сведения по этому вопросу?
– У антиквара с улицы Турнон.
– У Кермарека? А заигрываний с его стороны не боитесь? Ведь вам должно быть известно, что он питает страсть к мальчикам.
– Чтобы свет наконец засиял, я готов принести себя в жертву!
Лицо Виктора расплылось в ухмылке.
– Подобные тирады приберегите для ваших романов.
– С такими, как вы, Христофору Колумбу понадобилось бы пятьдесят лет, чтобы открыть Америку.
– А что, было бы неплохо! Подобную отсрочку индейцы обратили бы себе на пользу.
– Вот-вот, индейцы! Все указывает именно на них.
Лавка, стены которой были украшены бело-золотистыми деревянными панелями в духе Людовика XV, буквально ломилась от расписных спинетов и клавесинов. Подобное собрание прекрасно смотрелось бы в неоготическом поместье какого-нибудь коллекционера, неспособного даже прочесть партитуру. На инкрустированных столиках на одной ножке лежали классические гитары, учебные скрипки, смычки, а также балалайки и мандолины. Рядом с резной арфой стоял посудный шкаф, заполненный тарелками из севрского фарфора с изображением музыкантов, играющих на лютнях и мандолинах. Недавно антиквар приобрел несколько редких вещиц, выпущенных мануфактурой по производству мягкого фарфора, основанной в 1740 году в Венсенском замке и шестнадцать лет спустя переведенной в Севр. Жозеф не переставал восхищаться то кувшинчиком для шоколада, то горчичницей, то вазами, то чайным сервизом, выставленными в витрине, превозмогая желание открыть ее.
Максанс де Кермарек был худым, высоким человеком, облаченным в эксцентричный бархатный костюм цвета спелого граната, пришедшийся по вкусу парижской моли, ответственной за несколько дыр, до которых антиквару не было никакого дела. Тощий, с бородкой клинышком, он выходил из своего магазина только для того, чтобы съесть сэндвич с огурцом и выпить молока, сдобренного земляникой. При виде нагрянувшего к нему Жозефа он бросился вперед и протянул руку.
– Какой приятный гость! Мой дорогой господин Пиньо, вы хорошеете с каждым годом. Зрелый возраст сделает из вас современного Аполлона. Присаживайтесь. Чай? Кофе?
– Я на диете.
– Стройность – удел соблазнителя. Чем обязан радости вас лицезреть?
– Полагаю, вы слышали о той страсти, которую мой шурин и партнер питает к расследованию уголовных преступлений. Сейчас он выясняет обстоятельства серии убийств, совершенных с помощью лука и стрел с красным оперением. Я вспомнил, что вы провели юность в Соединенных Штатах, и…
– И правильно сделали! Мой отец водил дружбу с Джорджем Кэтлином, художником, запечатлевавшим на холсте культуру американских индейцев. Я как-то видел его у нас дома в конце 1850-х годов, когда был от горшка два вершка, – вкрадчиво заговорил антиквар, пододвигая свой позолоченный стул к тому, на котором съежился Жозеф. – Еще я встречался с Нейтом Солсбери, организатором выступлений Уильяма Фредерика Куди, прославленного охотника на бизонов, больше известного как Баффало Билл.
– Вот и славно. Значит, вы хорошо разбираетесь в луках и стрелах.
– Ну что вы… Так, самую малость! Это метательное оружие используется с незапамятных времен что в Европе, что на Востоке, что в Америке.
– Откуда родом может быть это древко и оперение?
Максанс де Кермарек взял обломок и стал вертеть его в руках.
– Задали вы мне задачку. Давайте подумаем… Подумаем… На первый взгляд стрела индейская. Оперение не в самом лучшем состоянии. Как мне кажется, это перо дикого индюка.
– Красный индюк? Таких в природе не существует!
– По всей видимости, его просто покрасили в красный цвет. Что касается древка, то это обыкновенный речной камыш.
– Он же растет где угодно!
– Разумеется, но взгляните вот сюда, оперение сделано без клея. Посмотрите внимательно, оно перевязано сухожилием какого-то животного, по-видимому, размоченным в воде. К сожалению, мне неизвестно, какое племя краснокожих пользуется подобными материалами. Вам нужно проконсультироваться у специалиста. Других улик у вас нет?
– Нет. А луки? Их тоже изготавливают из камыша?
– В целом их делают из ветвей деревьев – ясеня, дуба, клена, акации, – придавая гибкость путем нанесения на поверхность желатина, получаемого из расплавленных копыт животных семейства оленевых. Что касается тетивы, то если раньше ее делали из свитых сухожилий животных, то сегодня им на смену пришел металл. Длина стрелы составляет примерно шестьдесят сантиметров.
– Вы уверены, что эта стрела родом из Америки?
– Утверждать не буду, но скорее всего да.
Мозг Жозефа загудел от напряжения. Кем по национальности был Робер Туретт? Имя и фамилия звучат на французский лад, но это еще ничего не доказывает. А Мэтью Уолтер – он был американцем?
«Энтони Форестер: британец. Фредерик Даглан: француз, прикидывающийся англичашкой. Янг – шотландец, а в Шотландии соревнуются не столько в стрельбе из лука, сколько в том, кто дальше забросит ствол дерева. Да и потом, как-то неудобно расхаживать, пряча под пиджаком лук».
– Снаряжение лучника нельзя носить с собой незаметно, оно сразу бросается в глаза. Как вы думаете, господин Кермарек, где его можно спрятать здесь, в Париже, на Всемирной выставке в толпе туристов?
– Подобная задача требует творческого подхода, хотя ничего невозможного в этом нет. Я даже не знаю – среди рыбацких снастей, в достаточно большой, вытянутой в длину сумке, под плащом, в детской коляске, двуколке. Такой тайник можно оборудовать где угодно. Но лично я, мой дорогой Жозеф, знаю только один способ насладиться счастьем – это разить стрелой любви, подобно Купидону.
– Врожденные наклонности побуждают меня не столько к стрельбе из лука, сколько к пешим прогулкам, – заметил Жозеф, устремляясь к двери. – Крайне признателен за ваше неоценимое сотрудничество, господин Кермарек.
– С вами, молодой человек, я готов к тесному сотрудничеству по первому вашему желанию!
Оставшись один, Максанс де Кермарек вздохнул и погладил спинку стула, на котором до этого сидел Жозеф.
Фредерик Даглан миновал бульвар Бурдон, проехал вдоль русла канала Сен-Мартен, впадавшего в Сену, и свернул налево – на улицу Серизе. Ему не хотелось появляться в этом столичном квартале, который напоминал ему об идиллии с Жозеттой Фату, хотя до улицы Буле отсюда было больше километра. «Чердак Верцингеторикса» занимал целый квартал. Это название, высеченное на плоском ключе, дубликате украденного Фредериком у Янга, относилось к вещевому складу, который он без труда нашел в адресной книге. Накануне вечером Даглан по пневматической почте заказал наемный экипаж и незадолго до этого вступил во владение им у винного рынка1.Он потянул за вожжи, остановил лошадку, животное безропотное и покорное, и в награду подвесил ей сумку с овсом, в который кляча тут же опустила голову. Даглан спрыгнул на тротуар и заметил мальца, который грыз яблоко и краем глаза поглядывал на него. Фредерик знаком подозвал его к себе.
– Как насчет того, чтобы заработать пять франков? – спросил он, демонстрируя внутренности бумажника.
Пацан вытаращил глаза – он еще ни разу в жизни не видел пятифранковых монет – и, не говоря ни слова, тут же согласился.
– Дело нехитрое, ты покараулишь мой экипаж, а я, тем временем, схожу в этот дом за своими вещами.
Прямой как оловянный солдатик, мальчишка схватил поводья и кивнул головой, на этот раз с энтузиазмом, силясь подсчитать, сколько на такие деньжищи можно будет купить пирожных с кокосовым орехом, которые были его любимым лакомством.
Фредерик Даглан решительно вошел в вестибюль, в глубине которого за столом, заваленным бумагами, на табурете скрючилась миниатюрная старушка.
– Здравствуйте, мадам, я пришел забрать свои вещи, переданные вам на хранение, – заявил он, протягивая ключ.
– Фамилия? – хриплым голосом спросила она.
Он пошел ва-банк.
– Янг.
Старуха полистала толстую книгу, водя пальцем по колонке с подписями.
– Как пишется ваша фамилия?
– Я, н, г.
– Нет тут таких.
– Арчибальд, – добавил Даглан, подумав несколько секунд.
Палец вновь заскользил по разграфленной странице и остановился на подписи.
– Арчибальд Дункан Кэмерон? Правильно?
– Совершенно верно.
– По действующему тарифу вы должны нам десять франков пятьдесят сантимов.
Фредерик положил на стол несколько монет, которые исчезли с невероятной скоростью, заставив его усомниться в том, что они когда-то у него были.
– Квитанцию, пожалуйста.
– Сию минуту, как только вы вернете мне ключ.
Даглан направился по одному из коридоров, веером расходившихся из вестибюля.
– Да нет, не туда, в тех залах хранятся шкафы и буфеты. Вам надо сюда, – проскрипела старуха, указывая в прямо противоположную сторону.
Фредерик двинулся по коридору, слабо освещенному газовыми рожками, стены которого состояли из пронумерованных ячеек. Он сверился с цифрами на ключе: 46. Соответствующая замочная скважина располагалась в аккурат перед ним.
Испытывая в душе волнение золотоискателя, который вот-вот найдет самородок, Даглан открыл ячейку. Все пространство занимали собой десять мешков из джутовой ткани. Он схватил один из них, удивившись, насколько легким тот оказался, и развязал стягивавшую его веревку. На лице его отразилось разочарование, тут же уступившее место выражению ликования. Несмотря на количество, все мешки можно было унести за один раз, зажав по пять в каждой руке, наподобие того как хватают за ботву овощи. Сила в руках еще оставалась, а до экипажа было рукой подать.
Фредерик завернул к насесту сторожихи, поставил ношу на пол, вернул ключ и взял квитанцию. Затем произнес: «До свидания, мадам», услышал в ответ недовольное ворчание и вернулся к экипажу, охраняемому все тем же пацаном, буквально повиснувшим на уздечке.
Зажав в руке пятифранковую монету, словно от нее зависела его жизнь, мальчишка убежал, даже не поблагодарив.
Даглан сложил мешки в экипаж, убрал сумку с овсом, крикнул: «Но, кокотка!» – и покатил к площади Бастилии. По дороге отвесил поклон духу Свободы, миновал Июльскую колонну, проехал по бульвару Бомарше, достиг площади Республики и взял курс на Северный вокзал. План его был предельно прост: оставить груз в камере хранения, вернуть экипаж хозяину с винного рынка, затем втихомолку забрать из «Отеля Трокадеро» штаны и бумажники.
Если Фредерик о чем-то и сожалел, то только о том, что ему приходится нещадно гнать першерона, который, учитывая почтенный возраст, вполне заслуживал отрадной пенсии на лоне природы. Но закончить жизнь, не заботясь о завтрашнем дне, что для человека, что для животного было роскошью – ее могли позволить себе либо те, кто родился с серебряной ложкой во рту, либо те, кого Провидение наделило талантом и предоставило шанс набить доверху приличную кубышку.
Фредерик тотчас же поклялся, что не будет ждать милостей от презираемого им общества. И пообещал устроить себе бессрочный отпуск, раз уж ему представился такой случай.
