Позднее в этот вечер Вертен встретился с Бертой. Они поужинали и направились в филармонию, где Густав Малер давал концерт.

Год назад Малер начал руководить Венской придворной оперой, и очень скоро этот театр стал ведущим в Европе. На этом концерте в первом отделении Малер дирижировал Симфонией № 41 (Юпитер) Моцарта, а во втором их ждала Седьмая симфония Бетховена, самой любимая у Вертена. В антракте он рассказал Берте об открытии Гросса и о своем решении снова помогать ему в расследовании. А в адвокатском офисе некоторое время поработает его помощник, доктор Вильфрид Унгар, очень способный молодой человек, три года назад закончивший Венский университет. Он вполне справится со всеми делами один. Тем более что подготовка весьма важного трастового договора для барона фон Гайстля была закончена.

— Карл, тебе не нужно мне ничего объяснять, — сказала Берта. — Согласившись стать твоей женой, я сделала этот шаг вполне осознанно. Надеюсь, мы всегда будем уважать интересы друг друга. Ты должен заниматься в жизни таким делом, которое приносит тебе удовлетворение. Иначе зачем все это?

Ему очень хотелось ее обнять, но в фойе второго этажа филармонии во время антракта прогуливалось слишком много людей с бокалами игристого вина «Секта» в руках: мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях и драгоценностях. Поэтому он просто закрыл глаза и улыбнулся.

А потом, когда они снова сели и в зале погас свет, когда она взяла его руку и зазвучало адажио Седьмой симфонии, Вертен подумал, что вот это и есть настоящее счастье.

Утром криминалист и адвокат пришли в полицейское управление просить помощи. Увидев Гросса, Майндль удивился:

— Вы решили написать о покушении на императрицу в своем журнале?

— Меня интересует не столько само покушение — тут с точки зрения криминалистики нет ничего поучительного, — сколько личность террориста, — сказал Гросс. — Подробно изучив психику герра Луккени, мы сможем предотвратить подобные деяния в будущем. Да что я вам рассказываю, вы это сами прекрасно понимаете.

Нажим на профессионализм Майндля возымел действие. Десять минут спустя им выдали материалы, касающиеся Луккени.

— Но как вы узнали, что у нас есть на этого человека досье? — спросил Майндль.

— Мой коллега, доктор Вертен, вспомнил, что в списке подрывных элементов, которым вы нас любезно снабдили, когда мы занимались этим… хм… другим делом, была его фамилия.

— Совершенно верно. — Майндль кивнул Вертену, изобразив на лице слабую улыбку. Затем повернулся к Гроссу. — Прошу вас просмотреть это досье не мешкая. Сами понимаете, это ведь против правил.

Вертен смотрел на инспектора и удивлялся: хоть бы слово благодарности за помощь при расследовании убийств в Пратере. Нет, делает вид, как будто ничего не было. Надо же, какая скотина.

Майндль проводил их в комнату для допросов. Они сели за стол и разделили листы пополам.

Вертену досталась первая часть досье, начинающаяся биографией анархиста Луккени. Родился в Париже в 1873 году. Мать итальянка, приехала на заработки. Работала прачкой. Отец неизвестен. Через год мать вернулась в Италию и отдала сына в сиротский приют в Парме. Работать Луккени начал с ранних лет. Подручный на стройке, потом каменщик. Затем пошел в солдаты, служил в Неаполе под командой принца Вера ди Аразона. Через три года уволился из армии и несколько месяцев пробыл слугой принца.

Затем Луккени отправился странствовать. Объехал европейские столицы, включая Вену и Будапешт, какое-то время пожил в Швейцарии. Здесь сошелся с анархистами, которые накачали этого малограмотного и податливого молодого человека идеями разрушения существующего общества и создания на его месте свободного и бесклассового. Согласно донесениям внедренных в круги анархистов информаторов швейцарской полиции, Луккени вскоре стал активным сторонником этого движения.

Из досье следовало, что в Вену Луккени прибыл в начале июня. Из швейцарской полиции сообщили, что он сел в поезд Женева — Вена десятого июня. Однако здесь его удалось выследить только двенадцатого, когда он поселился в пансионе фрау Гельднер, известном пристанище анархистов.

На следующий день Луккени отправился в Фалькегартен, где провел большую часть дня. Вертен хорошо знал этот парк с розарием, устроенный на манер Люксембургского сада в Париже. Там анархист прохаживался туда-сюда недалеко от входа, как будто ожидал с кем-то встречи. И она действительно состоялась. В двадцать восемь минут шестого он приблизился к высокому мужчине, одетому под маляра (светлый рабочий халат, на голове сложенная из газеты шляпа). Общались они недолго. «Маляр» передал Луккени сложенный листок бумаги и покинул парк. К сожалению, в этот момент один из двух полицейских, ведущих наблюдение за Луккени, удалился по малой нужде. Так что проследить, куда скрылся «маляр», не удалось. Зато проследили за Луккени. Он вышел и парка на Ринг-штрассе, затем свернул налево к опере.

Один наблюдатель следовал по противоположной стороне улицы, другой шел за объектом, соблюдая разумную дистанцию, чтобы анархист его не заметил. Луккени двигался быстро и уверенно. Ему, видимо, требовалось прибыть в определенное место в нужное время. Миновав здание Придворной оперы, он пересек оживленную Ринг-штрассе и двинулся по Кернер-штрассе. На Карлсплац Луккени свернул налево, прошел квартал и затем снова свернул налево на Гусхаус-штрассе. Здесь, пройдя полквартала, он остановился и, оставаясь частично скрытым за газовым фонарем, начал внимательно наблюдать за домом номер 12 напротив. Через два часа из дома вышла женщина в черном, сопровождаемая двумя мужчинами. Они сели в ожидающее ландо и поспешно уехали. Объект продолжил наблюдение, которое закончил в восемь часов двенадцать минут. После чего вернулся в свой пансион.

Вертен тронул криминалиста за плечо:

— Гросс, посмотрите это.

Тот быстро прочел и ткнул пальцем в страницу:

— Вот видите, Вертен, какой оборот принимает дело.

— Луккени наблюдал за домом Фроша, — взволнованно проговорил адвокат. — Гусхаус-штрассе, 12. В этот вечер его как раз посещала императрица Елизавета. Все совпадает.

— Не так громко, друг мой, — предупредил Гросс. — И к герру Фрошу анархиста скорее всего направил этот загадочный «маляр». В записке был адрес и, вполне возможно, инструкции. Таким образом, Луккени начал выслеживать свою жертву задолго до нападения.

— Дама в черном — это ведь императрица Елизавета, верно?

— Да. Возможно, присутствие телохранителей помешало Луккени напасть на нее тогда. Странно, что полицейские ее не узнали.

— Действительно странно, — согласился Вертен. — Она часто путешествовала инкогнито, но ее всегда выдавала красота.

— Да, это кардинально меняет дело. — Гросс начал складывать бумаги в папку. — В конце досье нет ничего интересного. К пятнадцатому июня полиция потеряла его след. Они думают, что к тому времени он уже покинул Вену. Но можно предположить, что этот негодяй пробыл здесь еще два месяца, меняя адреса и избегая полицейской слежки, чтобы совершить злодеяния, вину за которые мы возложили на герра Биндера.

— Но зачем? Насколько я понял, Луккени был нацелен на высших аристократов. В газетах писали, что он собирался убить герцога Орлеанского, но несчастная императрица попалась ему на глаза первой. Он жаждал мировой славы. Зачем же ему нужно было убивать этих невинных? Почти все они были из низов, на стороне которых и выступают анархисты. Какой в этом смысл?

— Вы, конечно, говорите все правильно, Вертен. В этом нет смысла. Поэтому давайте сосредоточимся на связи между смертью Фроша и императрицы, которую мы только что установили. При этом единственная альтернативная версия, какую я могу предложить, — это что Луккени ее не убивал.

Вертен удивленно уставился на криминалиста.

— Закройте рот, Вертен, и пойдемте вернем бумаги Майндлю. Нас ждет работа.

Пансион фрау Гельднер располагался рядом с Западным вокзалом имени императрицы Елизаветы, откуда были слышны гудки и пыхтение паровозов. В воздухе пахло дымом. В этом районе проживали преимущественно люди портновских профессий, ткачихи и белошвейки, работающие по двенадцать часов в сутки, шесть дней в неделю.

Гроссу пришлось постучать четыре раза, прежде чем дверь открылась. На пороге стояла фрау Гельднер, крупная краснолицая женщина в клетчатом домашнем платье, с пенковой трубкой во рту. Она хмуро прочитала карточку Гросса, затем так же хмуро оглядела его самого.

— Я думаю, вы ошиблись адресом. У нас таких не обслуживают.

— Нет, фрау Гельднер. — Гросс просунул ногу в дверную щель, не давая ей закрыть дверь. — Мы не ошиблись. Ведь здесь в июне какое-то время жил знаменитый синьор Луккени?

Она отрицательно мотнула головой:

— Не знаю никакого Луккени. И вообще не терплю всяких иностранцев и важных господ. — Она усмехнулась, затем хрипло откашлялась. На кончике ее красного носа топорщились три черных волоска.

— Надо же, — сокрушенно проговорил Гросс. — Неужели полиция просмотрела? Потому что в их отчете сказано, что он тут проживал.

Она бросила взгляд на его карточку.

— Ведь вы профессор, верно? При чем тут полиция?

— Я полицейский профессор, сударыня, — с улыбкой ответил Гросс.

— А кто этот с вами? Чего он помалкивает?

Вертену пришлось тоже представиться.

— Ах адвокат? Подумать только, профессор и адвокат не поленились притащиться в наши трущобы. Должно быть, дело важное.

— Хватит подделываться под деревенщину, — серьезно бросил Гросс, продолжая придерживать дверь ногой. — Это неубедительно. К тому же, фрау Гельднер, я читал ваши писания в «Дейли анархист». И хотя ваши тезисы, что все беды в мире от богачей и знати, мне глубоко чужды, совершенно ясно, что их высказывает человек образованный. Поэтому я прошу вас выйти из образа бандерши, он вам не идет. И давайте поговорим о деле.

Фрау неожиданно широко улыбнулась и раскрыла дверь, приглашая их войти.

— Профессор, который умеет читать, — проговорила она теперь более любезным тоном. — Это для меня новость. Проходите сюда, господа. В мое логово.

Они последовали за ней по длинному коридору в гостиную, оказавшуюся на удивление уютной и современно обставленной. Вертен ожидал увидеть грязную захламленную конуру, а там была мебель в стиле ар нуво и картины на стенах, достойные кисти чуть ли не самого Климта.

— Да, адвокат Вертен, — подтвердила она, уловив в его взгляде удивление. — Я сказала логово, но это не значит, что варварское.

— Нам известно, что Луккени жил здесь несколько дней, — сообщил Гросс, усаживаясь в кресло. Кроме дела, его тут больше ничего не интересовало.

— Три, если точнее. — Она направилась к буфету вишневого дерева. — Выпьете сливовицы? Она неплохо поднимает дух, чтобы пережить трудное время между вторым завтраком и обедом. — Не дождавшись ответа, фрау Гельднер пожала плечами, затем налила себе в бокал солидную порцию, выпила залпом и уселась, жестом предложив Вертену занять кресло. Посмотрела на Гросса. — Он всегда у вас такой недотепа?

— Мадам… — начал Вертен, но Гросс его остановил, вскинув руку.

— Пожалуйста, давайте займемся делом. И время до обеда пройдет у вас быстрее.

Она усмехнулась:

— А вы, я вижу, шутник, профессор Гросс. Мне кажется, я о вас что-то слышала.

Он кивнул:

— Неудивительно. Мои труды опубликованы.

— Да, да, я помню, что-то читала…

— Читали — и прекрасно! — резко оборвал ее Гросс. — Теперь поговорим о Луккени.

— А что о нем говорить? Дурак и оболтус. Ребята звали его «простофиля».

— Ребята — это анархисты? — спросил Гросс.

Она весело кивнула:

— Конечно, они. А кто же еще?

— Что он здесь делал? — спросил Вертен. Ему надоело ее глупое кривлянье.

— О, у него прорезался голос. — Она рассмеялась и тут же надолго закашлялась. Ее погасшая трубка лежала на краю стола. — Извините. Обычно я не такая грубая, но вы двое меня сильно забавляете.

— И все же, фрау Гельднер, вы не ответили моему коллеге, — сказал Гросс. — По какому делу был в Вене Луккени?

— Ни по какому. Приехал отдохнуть, насколько мне известно. Впрочем, какая разница.

— Неужели этот оболтус, как вы сказали, решил посетить Вену с целью повышения своего культурного уровня? — вмешался Вертен.

— У меня пансион, господа, — проговорила она, сменив тон. — Обычно ко мне приходят с рекомендациями от того или иного. А Луккени просто заявился одиннадцатого июня. Сказал, что слышал о моем пансионе от приятелей. Мне что, надо было его выгнать, да?

— Но вы только что сказали, что не терпите иностранцев, — заметил Вертен. — Выходит, солгали?

Но эти слова фрау не смутили.

— С такими речами, адвокат, вы, пожалуйста, выступайте в суде. А здесь я делаю то, что пожелаю. Могу пошутить, могу сказать правду, а иногда мне вдруг приходит в голову, жутко подумать… да, да, герр адвокат, я могу даже солгать.

— Но в полиции… — начал Гросс, но она его оборвала:

— Что полиция, полиция?! Они тут покрутились несколько раз и ушли ни с чем. Но я вам скажу из уважения. Причем совершенно бесплатно. Этот Луккени не смог бы убить и рыбку в аквариуме. Болтать он был горазд, но не действовать. Те, что делают дела, они не болтают. Поверьте мне, я знаю и тех и других.

— Ну и как она вам? — спросил Вертен, когда они направились к стоянке фиакров у вокзала.

— Как она мне? — Гросс с неохотой оторвался от своих мыслей. — Да бросьте вы, Вертен, я и думать об этой женщине забыл.

— Она о Луккени сказала правду?

— Какую правду? Фрау Гельднер сама призналась, что свободна говорить что вздумается. Я не вижу причин обсуждать ее замечания. Ей нет доверия. Она сама могла быть участницей заговора против императрицы, а могла и совершенно искренне говорить, что Луккени придурок.

Он прибавил шаг, и Вертен едва за ним поспевал.

— Гросс, пожалуйста, идите помедленнее. Куда спешить?

Криминалист неожиданно остановился и удивленно посмотрел на Вертена.

— Мой дорогой друг, я думал, это для вас очевидно. Мы должны успеть на Альпийский экспресс. Он уходит в четыре. Поэтому давайте поторопимся. Зайдем к вам, захватим кое-какие необходимые вещи и вернемся сюда, на Западный вокзал. Если повезет, прибудем на место завтра утром.

— Куда прибудем, Гросс?

— Как куда? В Женеву, Вертен. Мы едем повидаться с Луккени.