ГЛАВА 3

— Проклятая благотворительность! — Ронни захлопнула за собой дверь и тяжело оперлась на нее, точно спасалась от диких зверей. — Хотя, как говорится, благотворительность начинается с твоего собственного дома, но я не обязана вариться в ней с утра до ночи. Я не понимаю, почему мы так себя истязаем.

Леттис оторвала взгляд от эскиза, над которым работала, и принялась усердно полоскать кисточку в стоявшем у нее на столе стаффордширском кувшине — с отбитыми краями и отколотой ручкой, как и большинство коллекционируемых ею антикварных вещей.

— Веселей, милочка! — задорно воскликнула она. — Дело уже подходит к концу.

— Я знаю, что мы почти закончили костюмы, но кто-то… — Ронни бросила колкий взгляд на сестру. — Кто-то согласился сшить вечерние платья для благотворительниц и всю прибыль пожертвовать на благие дела. И теперь мы должны не только обшить всех, кто организует этот дурацкий вечер, но и весь чертов «Клуб Каудрей».

Леттис посмотрела на нее с молчаливым упреком.

— Я знаю, что женщин всего лишь восемь, но ощущение такое, будто это целый клуб.

— Не восемь, милочка, а семь. Джозефина не в счет. Так приятно будет с ней повидаться.

— Конечно, приятно. Только я не понимаю, как она может неделями жить на Кавендиш-сквер бок об бок с этими ведьмами.

— В этот раз Джозефина все равно не могла бы остановиться в нашем доме — здесь такой хаос, а на Мэйден-лейн еще того хуже. Она говорит, что в клубе ей намного удобнее.

— Удобно-то удобно, но такое скопище дам… — Ронни передернуло. — Обстановка там явно нездоровая. К тому же все они такие занудные. На примерках я едва не засыпаю. А примерки эти, кстати, ты нам из-за своего мягкосердечия и подсуропила.

— Я подумала: сшить им платья — благородный жест, — оправдывалась Леттис и, чтобы провести тонкую линию, облизнула кончик кисточки. — В конце концов, помочь медсестрам — доброе дело. К тому же члены комитета трудятся как проклятые, чтобы собрать для них деньги.

— Задницы просиживают, а не трудятся! Дуют шампанское и сплетничают!

— Я уверена, что они не только готовятся к вечеринкам…

— Конечно, нет. Два раза в год они меняют свои модные наряды на комбинезоны и воображают себя простыми работницами. Господи помилуй! — Ронни в отчаянии воздела руки к небу. — Я вовсе не против благородных жестов, но зачем же из-за них надрываться? — Она плюхнулась на стул и закурила сигарету. — Отдохнуть нам удастся, лишь когда мы замертво свалимся от усталости, верно? А ведь до Рождества еще надо подготовиться к балету Венди, и мы еще даже не приступали к «Горьким плодам», а режиссер может вот-вот попросить нас показать ему эскизы. Похоже, мы вообще забыли, что работаем в театре. Скоро Селия Бэннерман и Эмми Коуард в шелках и шифоне торжественно прошествуют к банку, чтобы положить туда денежки, а весь наш бизнес полетит к чертям собачьим.

— Ронни, голубушка, Бог с тобой! Не надо преувеличивать.

Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь приглашения, в комнату просунулась хорошенькая черноволосая девушка — чья внешность скорее подходила для киноэкрана, чем для работы за швейной машинкой, — и Леттис, довольная тем, что может отдохнуть от тирад Ронни, приветливо ей улыбнулась:

— Что такое, Марджори?

— Миссис Ридер говорит, мисс, что у нас кончился черный стеклярус. И еще: только что позвонили из клуба и спросили: где образцы для аксессуаров. Вы, видно, сказали, что кто-то из нас занесет их на Кавендиш-сквер. Хотите, чтобы я убила сразу двух зайцев?

— Только в том случае, если мне самой дадут выбрать этих зайцев, — саркастично улыбнулась Ронни.

— Не обращайте на нее внимания. Сделайте это, пожалуйста, — сказала Леттис. — Это будет очень кстати. Правда, в «Дебенемсе» нам может понадобиться кое-что еще. Подождите минут пять, и я дам вам список.

Когда Марджори закрыла за собой дверь, Ронни возмущенно вскинула брови.

— Так я преувеличиваю?! Аксессуары? Да им стоит только щелкнуть своими элегантно наманикюренными пальчиками, и мы тут как тут. А для чего? Для самовосхваления полдюжины пресыщенных дам, которые не знают, на что им потратить свободное время и лишние деньги. Признайся: ты ведь знаешь, что я права. — Ронни поднялась со стула и заглянула сестре через плечо. — Боже мой, это просто здорово! — воскликнула она, восхищаясь тонкостью почти законченного эскиза. — Мы ведь это никому не отдаем, правда?

— Конечно, нет. — Леттис вырвала толстый лист бумаги из блокнота и помахала им в воздухе, чтобы высохла краска. — Пока ты тут разглагольствовала, я трудилась. — Она, самодовольно улыбаясь, протянула этот лист Ронни. — Похоже, что балет Венди продвигается без твоего участия. — Леттис, насладившись вспыхнувшим на лице Ронни изумлением, продолжила: — Как бы то ни было, благотворительность не всегда бескорыстна: мы взяли Марджори из тюрьмы на поруки, а она оказалась самой лучшей швеей из всех, что у нас когда-либо работали.

— Хорошо, хорошо, тут я с тобой абсолютно согласна. Но перевоспитание и интриги со сбором денег — две совершенно разные вещи. Я горжусь тем, что мы дали Марджори возможность начать новую жизнь и она уже не та нахальная девица, что в свое время явилась к нам в дом.

Леттис рассмеялась.

— Я уверена, что в том месте, откуда она пришла, без нахальства не обойтись. В любом случае я с удовольствием знакомлюсь с теми, кто мне по душе. — Она встала и подошла к стеклянной перегородке, отделявшей основную пошивочную мастерскую от маленькой художественной студии, в которой бок о бок трудились сестры. — И похоже, другим девушкам она тоже понравилась. Поначалу я думала, что они примут ее в штыки, но Марджори мгновенно освоилась. Трудно поверить, что она у нас работает всего полгода.

Ронни погасила сигарету и встала рядом с сестрой у стеклянной перегородки.

— Трудно поверить, что у нас все это есть. — Она обвела взглядом комнату, полную погруженных в работу женщин, трудившихся на пользу большого и успешного дела. Бизнес сестер теперь располагался в двух домах на Сент-Мартинс-лейн, и в нем уже было занято шестьдесят человек, включая тридцать швей, работавших на полную ставку. — За последние полтора года случилось невероятное, правда? Сначала «Гамлет», потом «Ромео» — такого спроса на нас никогда еще не было. С Джонни нам здорово повезло.

— И с Джозефиной тоже. Если бы не успех ее «Ричарда из Бордо», я не уверена, что мы бы сейчас с тобой наслаждались подобной независимостью.

Они принялись наблюдать, как их главная закройщица учила одну из новеньких кроить из тонкого, необыкновенной красоты крепа, подбадривая ее, когда та ошибалась, а потом терпеливо объясняя все с самого начала.

— Посмотри на Хильду, — любовно проговорила Ронни. — Помнишь, как она учила нас кроить и шить одежду? Хильда была племянницей деревенской портнихи, а мы не знали, с какой стороны браться за иголку. Кто мог бы тогда подумать, что мы добьемся подобного успеха?

— И я благодарю Бога, что Хильда все еще получает от работы такое же удовольствие, как и мы. Наверное, сейчас мы могли бы нанять любых закройщиц и любых мастеров, но, честное слово, мне кажется, если Хильда уйдет, наше дело развалится.

— Тогда будем молиться, чтобы она не ушла. И если благодаря нашей хорошей работе нам будет везти, как и прежде, мы сможем себе позволить кое-кому сшить платья и бесплатно. Шли эту девицу с образцами немедленно!

Леттис записала на листе бумаги все, что надо купить, и со списком в руке вошла в мастерскую.

— Попросите записать все это на наш счет. — Она отдала Марджори в руки пачку разноцветных лоскутов, чтобы та их рассортировала. — Отвези образцы в клуб, отдай их мисс Бэннерман и еще передай ей это письмо. У нас осталось всего несколько дней на переделки, так что, если можно, пусть она пришлет двух-трех женщин на примерку уже сегодня после полудня — тогда это ускорит дело. Но не задерживайтесь — у нас сегодня еще полно работы. Поезжайте на автобусе и вернитесь сюда не позже полудня.

— Заплатите за проезд и не забудьте вернуть сдачу, — подмигивая, крикнула ей Ронни. — Знаем мы вашего брата.

— Если бы вы, мисс, действительно знали, вы бы сгорели от стыда, — тоже подмигнув ей, добродушно ответила Марджори. — Скоро увидимся… если, конечно, меня кто-нибудь не переманит.

Марджори прошла по коридору к задней комнатушке, где девушки держали верхнюю одежду, и принялась рыться среди оставленных здесь утром пальто и шарфов в поисках своего скромного пальтишка. Какой только одежды тут не было: все стили и фасоны за последние двадцать лет, а то и больше. Сестры Мотли платили девушкам щедро, но те, купив однажды хорошее пальто, все же не могли себе позволить сменить его на новое только ради моды.

Эта одежда всевозможных форм и размеров напомнила Марджори ее последний день в тюрьме. Она шла вдоль открытых кабинок с одеждой для «выписки» отсидевшим срок, шла к собственной кабинке мимо нарядов, которым могла бы позавидовать любая распродажа ношеных вещей в Лондоне: юбки, нижние юбки, домашней вязки свитера, одни наряды невообразимо ярких цветов, другие — тусклые и выцветшие, одни — старые и в пятнах, другие — модные и почти не ношенные. Ее взгляд скользил от одной будущей жизни к другой, и наряды в этой жизни имели важное значение потому, что женщины возвращались к своему прошлому «я». Их больше не будут, как это принято в «Холлоуэе», причесывать под одну гребенку — после освобождения они смогут вернуть себе не только индивидуальность, но, возможно, и женственность.

Марджори нашла свое пальтишко, туго затянулась ремнем и вдруг вспомнила, как после последней отсидки в одной из кабинок увидела хорошенькую шубку: из нее уже вынули нафталин, и она выглядела как новенькая. Рядом на вешалке находилось черное крепдешиновое платье, а ниже на скамье располагались выстиранные и аккуратно сложенные черные шелковые трусы, чулки и бледно-розовый бюстгальтер. Марджори на мгновение замерла, завороженная непривычного вида одеждой, пытаясь вообразить прикосновение этого тонкого белья к собственной коже. К какой бы она возвращалась жизни, если бы ей принадлежали такие вещи? Но не успела ответить на свой вопрос, поскольку надзирательница резко подтолкнула ее вперед, к самым последним в ряду кабинкам, и она уже снова была Марджори Бейкер — одна из самых ярких личностей в здешней тюрьме и ничем не примечательное существо за ее воротами. Вид собственной одежды мгновенно рассыпал в прах все ее иллюзии, если таковые еще у нее оставались. В ее кабинке в вешалке никакой нужды не имелось: потертая шерстяная кофта, подаренная кем-то старая юбка, растянутые чулки, заштопанные и снова порванные — прямо как ее жизнь, — все это было свалено в бесформенную кучу на стуле. Марджори забрали в «Холлоуэй» зимой, а сейчас на дворе стоял май, но никто из ее домашних не позаботился принести одежду, более подходящую для весенней погоды, а согласиться на вещи из тюремного благотворительного магазина ей не позволяла гордость.

Стряхнув воспоминания, Марджори взяла в руки пакет и конверты, но в последнюю минуту заметила торчащую из чьего-то кармана помаду, положила пакет на пол и накрасилась. Она могла бы вытащить из чужих карманов парочку шиллингов, но подумают скорее всего именно на нее. К тому же у Марджори никогда не хватало духа воровать у своих. Она внимательно посмотрела на отражение в маленькой пудренице, которую кто-то любезно оставил на виду, и положила помаду на место.

Даже через полгода после освобождения Марджори никак не могла выбросить из головы воспоминания о поразившей ее тогда одежде. В этом-то, как говаривала мать, и была ее беда, и она знала, что мать не ошибалась. Марджори никогда не довольствовалась тем, что имела. Ей всегда хотелось большего.

«Правда, до недавнего времени у меня ничего такого и не имелось, чем можно было бы довольствоваться», — подумала она, осторожно спускаясь по железной лестнице, выходившей к расположенному позади дома мощенному булыжником внутреннему дворику. Марджори выросла на Кэмпбелл-роуд, что было не самым удачным вступлением в жизнь — стоило об этом упомянуть любому работодателю, и шансов получить работу у тебя как не бывало. В доме номер тридцать пять жило семь семей; Бейкеры занимали комнату на верхнем этаже напротив семьи точильщика ножей. В их трущобе не имелось ничего особенного — такими была усеяна вся их улица. И в мае, вскоре после того как Марджори вышла из тюрьмы, она вволю посмеялась, увидев, как на их улице к очередному празднику откуда-то вытащили и водрузили старое, скроенное из простыни знамя с надписью «Бедные, но преданные». Оно висело среди потрепанных флажков и выцветших национальных флагов, и Марджори, глядя на него, думала: «Преданные кому? Королю, который понятия не имеет об их существовании? Или общинной жизни старых добрых времен, когда их улица перебивалась как могла?» В такие лозунги могли верить лишь те, кто никогда здесь не жил. А, по мнению Марджори, единственное, что светило обитателям Кэмпбелл-роуд, это их соседка — «Холлоуэй». По крайней мере, благодаря удачному расположению тюрьмы, возвращаясь домой после отсидки, Марджори не надо было беспокоиться о плате за проезд.

Она пересекла Сент-Мартинс-лейн, прошла через Сесил-корт, прошагала мимо двух театров и оказалась на Чаринг-Кросс-роуд. Вдали Марджори заприметила автобус и, чтобы успеть на него, припустилась бежать к остановке. В это раннее утро людей вокруг почти не было, и она без труда успела к приходу автобуса. И хотя он оказался полупустой, мужчина, располагавшийся на одном из передних сидений нижнего яруса, уступил ей место. Марджори поблагодарила его вежливой улыбкой и, усевшись, уставилась в окно, чтобы он не подумал, будто его галантный поступок дает ему право завязать с ней беседу. Если она хоть чему-то и научилась от своего отца, так только тому, что на мужчин ни в чем в жизни полагаться нельзя. Давно поднаторев в умении их отваживать, Марджори сразу давала им понять, что ее привлекательная внешность вовсе не дает повода на что-то рассчитывать.

Отец ее, сколько она его помнила, всегда был страшным растратчиком. По ремеслу строитель, он без конца пропадал в Северном Лондоне, но весьма редко приносил домой больше тридцати шиллингов в неделю, а когда не работал, то за мелкие преступления сидел в тюрьме. Еще он был бабником — Марджори знала смысл этого слова задолго до того, как услышала само слово, — и в послевоенные годы сильно преуспел в своих ухлестываниях, пользуясь слабостью женщин, которые из-за нехватки мужчин сознавали, что замужество им не светит, и старались урвать хоть кусочек чужого счастья. Марджори ненавидела слабости отца и его дешевый оптимизм, но еще сильнее ненавидела мать за то, что она ему все позволяла. В том, что мать безропотно принимала свою судьбу, Марджори виделся прообраз и собственного будущего. Мысль о нем страшила ее больше, чем любая исходившая от властей угроза, и убеждала Марджори: полагайся только на саму себя, к чему бы это ни привело и какими бы неприятностями тебе ни грозило.

Она звонком подала знак водителю выпустить ее на Оксфорд-серкус и не спеша зашагала по Холлс-стрит, наслаждаясь прогулкой по приличному району города и тем, что здесь у нее дела. На сей раз все ведь будет по-другому? У нее теперь новая работа, которая ей отлично удается, и каждый день не похож на предыдущий; у нее есть подруги — одни из «Холлоуэя», другие — среди работниц сестер Мотли. И впервые в жизни у нее появилась надежда распрощаться с Кэмпбелл-роуд. Казалось, что всего этого ей должно быть достаточно. И все же ее мучила какая-то неудовлетворенность, и Марджори знала, что рано или поздно она захочет большего, тем самым доказывая, что ее мать была права. «Знаем мы вашего брата», — сказала мисс Ронни, и хотя Марджори понимала, что в этом замечании не имелось ни капли злого умысла, ей казалось, что оно намекало на предсказуемость ее будущего и невозможность его изменить.

Она на минуту задержалась перед входом в дом номер двадцать на Кавендиш-сквер и, убедившись, что выглядит опрятно и благопристойно, отважно переступила порог «Клуба Каудрей», радостно изумляясь тому, с какой готовностью ее впустили.

Марджори стояла в вестибюле, терпеливо ожидая, когда администраторша договорит по телефону. Тюрьма научила ее видеть в людях не столько конкретные человеческие существа, сколько определенные типы, и, наблюдая, как администраторша, чтобы заставить ее ждать, нарочно растягивает беседу, при этом заученно улыбаясь проходившим мимо членам клуба и воображая себя одной из них, Марджори без труда определила, к какому сорту существ дамочка относится. Этот маленький мир, куда люди постоянно приезжали и откуда уезжали, но где никто никогда не оставался надолго, являлся единственной знакомой ей империей, здесь было ее законное место. Да, за дверями клуба огромный мир, но пусть явившаяся оттуда красотка посыльная не воображает, будто это для нее, администраторши, что-то значит.

— Чем могу служить? — спросила наконец она.

— Я принесла это от Мотли для вашего гала-представления. — Марджори положила перед ней пакет с материями. — Это для мисс Бэннерман.

— Оставьте пакет здесь. Я ей передам. — Администраторша всем видом дала понять, что разговор окончен.

— У меня еще записка от мисс Мотли, — ничуть не смутившись, продолжила Марджори. — Она будет вам очень благодарна, если вы передадите все это мисс Бэннерман незамедлительно.

Последовал тяжкий вздох.

— Мисс Бэннерман сегодня утром чрезвычайно занята, но я уверена, что, как только у нее появится время, она займется… — администраторша неопределенно махнула рукой в сторону пакета, — тем, что, как вы утверждаете, требует срочного внимания.

Марджори уже готова была вступить в спор, как вдруг кто-то дружески хлопнул ее по плечу.

— Бейкер! Как я рада вас видеть!

Девушка безошибочно узнала и ирландский акцент, и голос — дружелюбный, но твердый. С удовольствием отметив изумление на лице администраторши, Марджори обернулась, чтобы поприветствовать Мэри Сайз. Но ее радость встречи с заместительницей начальника «Холлоуэя» была вызвана не только тем, что она утерла нос администраторше. Как большинство девушек, прошедших заключение под ее попечительством, Марджори чувствовала самое искреннее уважение к мисс Сайз и тому, как она справлялась со своей сложной и часто неблагодарной работой. Марджори никогда не слышала, чтобы Мэри Сайз, несмотря на многочисленные обязанности, хоть раз отказалась принять заключенную или сотрудницу тюрьмы. И выслушивала она их самые серьезные жалобы и самые незамысловатые просьбы всегда терпеливо и относилась ко всем по справедливости, что являлось особенно ценным. Мисс Сайз обладала природным пониманием того, что было наиболее важно женщинам-заключенным, и пыталась провести реформы, хоть как-то облегчающие им жизнь. Она, в частности, настояла на том, чтобы заключенным разрешили повесить на стенах фотографии и держать в камерах зеркальца. И Марджори была далеко не первой среди выпущенных из тюрьмы женщин, которые получили свою первую работу благодаря усилиям Мэри Сайз.

— Мы с Бейкер, мисс Тимпсон, давние знакомые, — объяснила Мэри, похоже, не меньше Марджори наслаждаясь изумлением администраторши. — Правда, Марджори?

— Да, мисс. Три отсидки, верно?

— Вижу, с чувством юмора у вас по-прежнему полный порядок. Что же привело вас в эти края? Пришли повидаться с Питерс?

— Нет, мисс, меня послали с поручением Мотли — для гала-представления, что на следующей неделе.

— О да! Я с нетерпением жду его. Да, кстати, я должна забрать свое платье или что-то в этом роде?

— Нет, мисс, мы их сами доставим в клуб. Но вы должны сначала заглянуть к нам для последней примерки, чтобы убедиться, что все в порядке. На самом деле, — добавила Марджори, бросив пристальный взгляд на Тимпсон, — это одна из причин, по которой меня сюда послали. Мисс Мотли хочет, чтобы все пришли на примерку как можно скорее, на случай если понадобятся переделки.

— Хорошо, хорошо, я загляну к вам после ленча по дороге в тюрьму. Подходит?

— Конечно, мисс. И пусть придут все, кто сегодня сможет.

— Подождите-ка. Пойду посмотрю, кто еще тут есть. — Марджори, с убийственной улыбкой, обращенной к мисс Тимпсон, послушно осталась ждать, а Мэри Сайз тут же просунула голову в дверь бара: — Джерри! Вы ведь идете на гала-представление? Выйдите, пожалуйста, сюда на минуту.

Из бара вышла женщина в изумительном брючном костюме от Эльзы Скиапарелли, и Марджори вспомнила, что прежде уже видела ее у сестер Мотли; да такую женщину забыть было невозможно.

— Джерри, нам нужно явиться еще на одну примерку. Вы могли бы сделать одолжение мисс Бейкер и заглянуть сегодня после полудня на Мартинс-лейн?

Джеральдин улыбнулась.

— С огромным удовольствием. — Она подошла к Марджори и ласково погладила ее по щеке. — Рада вас снова видеть, мисс Бейкер. Вы сегодня снова будете мною заниматься?

— Не знаю, мисс, — скромно ответила Марджори. — Это зависит от того, какую работу мне поручит мисс Ридер, когда я вернусь. Но я могу сказать, что вы попросили, чтобы вам помогала лично я.

— Ну да, почему бы вам этого не попросить? Я приду около пяти, но, если опоздаю, уверена, что вы меня подождете.

— Я вставлю вас в расписание. Вы ведь леди Эшби, верно?

— Верно, — кивнула Джеральдин, направляясь в сторону бара. — Очень мило, что вы меня запомнили.

— Вы, надеюсь, все еще поддерживаете отношения с Питерс? — спросила мисс Сайз, пока Марджори делала себе пометку о примерке. — У нас вы были ей хорошим другом, и мне хотелось бы, чтобы и сейчас, когда вы обе на свободе, вы за ней присматривали.

— О да, мисс. Мы с ней время от времени встречаемся, а порой даже удается немного повеселиться. Мы виделись в прошлый выходной, и вчера тоже. У нее дела идут неплохо — она только немного замкнутая.

— Ну, это неудивительно. Я уверена, что скоро она станет более общительной. Раз уж вы здесь, хотите с ней поговорить? Не сомневаюсь, что мисс Тимпсон с радостью ее разыщет. — Мэри Сайз произнесла это самым что ни на есть вежливым тоном, но когда обернулась к администраторше, в глазах ее плясали чертики. — Правда же, мисс Тимпсон?

— У Люси Питерс перерыв только минут через десять, — произнесла с железной твердостью администраторша. — Но я скажу ей, что мисс Бейкер хотела с ней повидаться.

— Отлично. До скорой встречи, мисс Бейкер.

Мэри Сайз зашагала в глубину здания, в то время как Марджори осталась наедине с мисс Тимпсон и ее едва скрываемой досадой.

— Если вы хотите подождать на улице, я скажу ей, что вы здесь, — сказала администраторша. — У нас работницам не положено встречаться с подругами в помещении клуба.

Марджори незачем было ввязываться в сражение, когда война уже выиграна, и потому она послушно вышла на улицу и направилась к скамейке посреди Кавендиш-сквер. На дворе было холодно, но солнечно и довольно приятно, и Марджори села на скамью, закурила сигарету и принялась нервно поглядывать на часы Вестминстерского банка. Сегодня ей вовсе ни к чему нарываться на выговор от сестер Мотли, к тому же к ним должна явиться заместительница начальника тюрьмы, и Марджори уже собралась отправиться дальше по поручениям, как вдруг увидела, что на углу Генриетта-стрит появилась Люси. Марджори помахала рукой и окликнула ее.

— Где тебя черти носили?! — возмутилась она. — Я жду тебя уже минут пятнадцать, и если не явлюсь на работу к ленчу, мне оторвут голову.

— Извини, но эта гадина администраторша заставила меня протереть все пепельницы в гостиной и только потом отпустила. — Люси с благодарностью взяла протянутую ей сигарету. — Но я рада, что ты пришла. Мне надо тебя кое о чем попросить. — Она просунула руку под пальто и вынула из кармана фартука маленькую серебряную рамку. — Можешь пока подержать у себя?

Марджори взяла рамку и внимательно посмотрела на фотографию женщины с младенцем на руках.

— Откуда у тебя это?

Люси смущенно потупилась:

— Нашла у одной женщины на письменном столе. Я знаю, что не должна была брать ее, но просто не могла удержаться — эта малышка такая чудная. У себя в комнате я ее держать не могу.

Марджори увидела, что она едва сдерживает слезы.

— Я слышала, как Бэннерман говорила, что о пропаже она сообщила в полицию, так что ко мне придут в первую очередь: полицейские всегда начинают с меня.

— И ты хочешь на этом вот попасться? — рассердилась на глупость своей подружки Марджори. — О чем, черт подери, ты думала?! — Но посмотрев на грустное лицо Люси, она смягчилась: — Ты должна вести себя осторожней. — Марджори обняла подругу за плечи. — Оставь все эти дела позади и начинай новую жизнь. Чего ты добьешься, если будешь тибрить всякую ерунду?

— Тебе хорошо говорить — у тебя отличная работа и подружки, с которыми можно повеселиться, и парень, который о тебе позаботится.

Марджори презрительно рассмеялась:

— Он не обо мне позаботится, а о себе. Уж тебе-то это должно быть известно. Все мужчины одинаковы, кто бы они ни были, и если девушка полагается на мужчину, добра не жди. Ты должна всего добиваться для себя сама, но только не таким путем. — Марджори еще раз взглянула на портрет, а потом спрятала его в карман. — Я его сохраню. Для тебя я это, конечно, сделаю, но больше не тащи ничего: у меня есть планы поинтересней. — Она улыбнулась и, стараясь подбодрить подругу, ущипнула ее за щеку. — В случае успеха нам хватит на двоих. Если уж снова садиться, так хотя бы задело, а? — Марджори была в приподнятом настроении и говорила игривым тоном, но тревожное выражение на лице Люси настроило ее на более серьезный лад. — Неужели тебе не хочется чего-нибудь получше? Ты скребешь столы, а эти дамочки смотрят на тебя свысока и воротят носы.

— Не так уж у меня все и плохо, — вызывающе ответила Люси. — У меня есть крыша над головой, и кое-какие денежки капают.

— Да уж! И за это ты должна день и ночь от всей души их благодарить. Ты что, забыла, о чем мы с тобой говорили? У нас с тобой когда-нибудь появится собственная квартира, цветы на столе и друзья, которых мы будем с тобой навещать. И граммофон. И даже иногда будем ходить в кино.

Люси улыбнулась.

— Ну так-то лучше, — кивнула Марджори. — Надо только проявить смекалку, и все это у нас будет.

— Наверное. Но может, все-таки скажешь мне, что ты задумала?

— Пока лучше тебе этого не знать. Ты ведь мне доверяешь?

Люси неуверенно кивнула и сказала:

— Пожалуй, я побегу обратно в клуб. Не хочу неприятностей.

Марджори обняла ее, и они вместе зашагали в сторону клуба.

— Похоже, Люси, ты вернулась как раз вовремя. — Марджори кивнула в сторону пожилого мужчины, на другой стороне улицы выходившего из машины. — Могу побожиться, что это полицейский.

Люси последовала взгляду подруги, и в глазах ее тут же вспыхнул ужас.

— Нос к верху, девочка! Все будет тип-топ. У тебя в комнате больше нет ничего подозрительного?

Люси покачала головой.

— Хорошо, тогда тебе нечего беспокоиться. Ты завтра после полудня свободна?

— Да, я кончаю работу в час.

— Тогда я встречу тебя здесь, и мы пойдем погуляем. К тому времени у меня может быть для тебя хорошая новость.

— Какая хорошая новость?

— Новость о нашем будущем. — Марджори бросила на тротуар окурок сигареты и пригасила его каблуком, а потом поспешно поцеловала Люси в щеку. — Подумай про фильмы, которые тебе хотелось бы посмотреть, и начинай составлять список! — уже на ходу обернувшись через плечо, крикнула она Люси.

— Скажи сержанту, что я подойду через несколько минут. — Селия Бэннерман положила телефонную трубку на рычаг и тяжело вздохнула.

Сообщение мисс Тимпсон о том, что в вестибюле появился представитель Скотленд-Ярда, серьезно испортило Селии настроение. Ей и без неодобрительного тона администраторши было понятно, что приход полиции не только подрывает все то, чего она за эти годы добилась для «Клуба Каудрей», но и угрожает ее планам на будущее. Но у нее не имелось выбора. Она должна была вызвать полицию — женщины, получившие анонимные письма, на этом настаивали. Но вот полиция прибыла, начнется расследование, над которым у нее нет никакого контроля. Когда Селия подумала об этом, ей стало совсем не по себе. Даже немного страшно. Кто из этих женщин скажет ей спасибо за то, что полиция вторгнется в их личную жизнь и начнет копаться в их прошлом? Похоже, не одна Селия совершила когда-то поступки, о которых можно пожалеть. И даже если в конце концов все как-то уладится, одно то, что она допустила подобное вмешательство, свидетельствует о ее провале и никогда Селии не забудется. И конечно, доказывает, что она недостойна оказанного ей леди Каудрей доверия.

Разумеется, придется обо всем доложить президенту колледжа. Хотя клуб и существовал независимо, финансированием и репутацией он был связан с колледжем медсестер, и неприятность в одном из заведений тут же просачивалась в другое. Хорошо еще, что до сих пор ей удавалось держать все это в секрете, но, не дай Бог, Мириам Шарп, не предупрежденная никем, нарвется на молодцов из Скотленд-Ярда. По своему медсестринскому опыту и мировоззрению они очень сильно отличались друг от друга: Селия недолго работала медсестрой и никогда не чуралась ничего нового, а Мириам являлась практикующей сестрой милосердия с многолетним стажем и традиционными взглядами на профессию. Их отношения простыми уж точно не назовешь. Пока жива была леди Каудрей, ей удавалось держать в одной упряжке эти две талантливые личности, которые создали хрупкий, но эффективный альянс, однако теперь присущие им различия сделали контакты между ними почти враждебными. В данной ситуации обороняться, конечно, придется Селии, но она вынуждена обсудить с Мириам и с ней сложившееся положение. Селия нехотя подняла телефонную трубку.

— Мириам Шарп слушает.

— Мириам, вы сейчас свободны? Мне нужно срочно поговорить с вами. Могу я к вам заглянуть?

— Не беспокойтесь, Селия. Я сама подойду к вам.

В трубке раздался щелчок, и не прошло и минуты, как послышался стук в дверь.

— Зайдите, — сказала Селия, но президент колледжа явно была не в том настроении, когда ждут приглашения войти.

Она решительно пересекла комнату и, не обращая внимания на предложенное ей кресло, швырнула Селии на стол газету «Таймс».

— Что это значит?! — с побелевшим от злобы лицом выкрикнула она.

— Объявление о гала-концерте.

— Я знаю, что это такое. Мало того что вы лишаете медсестер экономической независимости, собирая для них пожертвования, вы, делая это от их имени, даже не упоминаете, что собранные деньги отсосет частный женский клуб! И это уже верх безобразия!

— Ради Бога, Мириам, никто ничего, как вы выражаетесь, не «отсосет». Мы собираем деньги для поддержки двух взаимозависимых организаций. — Селия решила, что сейчас не время упоминать о том, что часть денег пойдет на «Актерский приют» — условие, при котором Ноэл Коуард согласился выступить на представлении. — А вы представляете это как мошенничество.

— Это и есть мошенничество! Скажите мне честно: неужели вы думаете, что те, кто прочтет данное объявление, не решат, что все собранные деньги пойдут на поддержку повседневных нужд медсестер? Ведь вы именно так это и подали!

— Но цель нашего клуба и состоит в том, о чем вы сейчас упомянули. Разве сестры не имеют права немного отдохнуть и получить от жизни удовольствия? Разве вы не считаете, что, отдохнув, они будут работать в лучшем настроении и более эффективно? Вы отстаете от времени, Мириам. Медсестры не машины, они женщины. Все уже не так, как было во времена нашей молодости.

— Что же изменилось? Самыми преданными по-прежнему помыкают, или их обходят по службе. После войны была такая же точно история: сколько денег из тех, что собрали для медсестер, действительно пошло на их нужды? Все пошло на кирпичи и известку или на администрацию. Когда до вас наконец дойдет: нам уже надоело, что, если кому-то нужны деньги, нас выставляют вперед, точно какого-то бессовестного попрошайку?! В нашем деле нет места политике и никогда не будет!

— Вы действительно думаете, я поверю, что вам безразлична политика? А откуда взялись все эти письма, посланные в «Таймс»? Любому глупцу понятно, что письма — ваших рук дело. Вы сейчас фактически процитировали их слово в слово. Но если вы думаете, что я позволю вам расколоть нас на два лагеря, то ошибаетесь. — Селия глубоко вздохнула: ей нужно было срочно взять себя в руки, пока она не зашла слишком далеко. Настраивать против себя Мириам Шарп ей сейчас вовсе не хотелось: это может только ухудшить положение, когда Мириам узнает, кто их ждет в вестибюле. — Но я собиралась поговорить с вами совсем не об этом. К сожалению, в нашем клубе обнаружились случаи воровства, и несколько членов комитета получили неприятные письма — анонимные письма. Разумеется, это никак не скажется на колледже, но я вызвала полицию, о чем и хочу вас предупредить.

— Не скажется на колледже? Как вы можете такое говорить?! Вы, Селия, заблуждаетесь еще больше, чем я думала. Конечно, это скажется на колледже. Вы думаете, дурную славу, только потому, что вам этого хочется, можно запихнуть в сундук?

— Не делайте из мухи слона. Это просто…

— Просто вы решили привлечь в нашу организацию бывших преступников. Я говорила вам, чем это может кончиться, но вы же меня не слушали. И снова в ваших воспитательных затеях медсестры становятся подопытными кроликами.

— Нет причин предполагать, что к воровству или анонимным письмам причастен тот, кто сидел в «Холлоуэе». Но мы, конечно, во всем разберемся.

— Разумеется, это будет одна из них! Сколько волка ни корми…

— Вы бы, наверное, всех их заперли на ключ, а ключ выбросили на помойку. А вам никогда не приходило в голову, что они заслуживают хотя бы еще одного шанса?

— А вам никогда не приходило в голову, что, если вам так хочется помочь осужденным, вам следовало остаться на службе в тюрьме? Вы с таким красноречием говорите о том, что медсестрам надо расширять их горизонты, — каким же образом? Обучая их обману и воровству? Представляю, что об этом подумала бы леди Каудрей.

Полная негодования, Селия вскочила и стукнула кулаком по столу.

— Я знала леди Каудрей лучше, чем кто бы то ни было, так что не говорите мне о том, что она могла бы подумать. — Зазвонил телефон, и Селия схватила трубку. — Да?.. Нет, мисс Тимпсон, я, разумеется, не забыла, что он здесь. Как вы могли такое подумать? Я скоро буду. — Селия постаралась взять себя в руки. Когда она снова заговорила, голос ее звучал неестественно спокойно: — Меня сейчас ждет полицейский. Хотите пойти вместе со мной и послушать, что он скажет?

— Зачем? Это ваши неприятности, и, как вы выразились, к колледжу они никакого отношения не имеют. — Шарп двинулась к выходу, однако возле двери остановилась. — Вы, Селия, в последнее время совсем потеряли бдительность. Но когда ваша империя начнет разваливаться, помощи от меня не ждите.

В «Дебенемсе» Марджори долго не задержалась и, купив там все, что было заказано, взбежала по ступеням черной лестницы в мастерскую ровно без четверти час.

— В клубе все в порядке? — спросила Хильда Ридер у Марджори, когда та высыпала ей на стол стеклярус.

— Да, мисс Ридер. Мисс Бэннерман была занята, но я поговорила с мисс Сайз, и она, и леди Эшби придут сегодня на примерку.

— Молодчина! Почему бы тебе не пойти сейчас на обеденный перерыв? К тебе пришел посетитель.

— Кто?!

— Твой отец. Он сказал, что ты его ждешь. — Марджори знала, по выражению ее лица нетрудно было догадаться, что отец солгал, но деликатная Хильда Ридер и виду не подала. — Он сказал, что подождет тебя напротив нашего дома.

«Наверняка ждет меня в пивнушке», — подумала Марджори, торопливо сбегая вниз по лестнице и не сомневаясь, что каждый, кто встретит ее, прочтет у нее на лице ярость и стыд. И точно, отец сидел в «Солсбери армс», и когда она вошла в пивную, он, примостившись в углу, потягивал из огромной кружки пиво.

— Что ты тут, черт подери, делаешь? — Марджори уселась напротив него.

— Доченька, ты что? Разве это по-родственному? — пробормотал он. — Сегодня же пятница: я думал, у тебя для меня найдутся деньжата.

— Зря думал. Нам платят только в конце рабочего дня, и не очень-то на это рассчитывай. Если б даже у меня были деньги, я б тебе их не дала. Так что допивай свою последнюю кружку.

— Доченька, так в воскресенье же день рождения твоей матери. Ты же хочешь, чтобы она получила что-нибудь приятное?

— Лучший подарок для нее — чтоб ты ушел и оставил нас в покое.

— Ну-ну, я знаю, что ты так не думаешь. Будь паинькой, беги быстренько назад на работу и попроси эту милую леди, чтоб она тебе заплатила прямо сейчас. Ты же не собираешься сегодня прогуливать, верно? Я уверен: если ты скажешь ей, что это для твоего старика отца, она тебя поймет.

— Еще чего не хватало. У меня тут есть будущее, и я не дам тебе его разрушить.

Марджори встала, чтобы уйти, но отец резко схватил ее за руку.

— Не морочь себе голову, — насмешливо проговорил он. — Твои новые друзья вовсе не такие, как ты про них думаешь. И ты всегда будешь только жалкой мошенницей. Жульничество у тебя в крови, уж я-то знаю. Не успеешь оглянуться, как снова окажешься в каталажке, а пока этого не случилось, я уж постараюсь вытянуть из тебя все, что можно.

Марджори резко дернула руку и, нечаянно задев кружку, сбросила ее на пол. Ослепленная гневом и в ужасе оттого, что в словах отца есть доля правды, она подняла один из осколков и бросила его в отца. Увидев, как он прикрыл лицо руками, Марджори впервые в жизни почувствовала, что она сильнее его. Чаши весов их отношений неожиданно пошатнулись, и ее чаша уверенно пошла вниз. Сила теперь была на стороне Марджори. Как же она раньше не заметила, насколько он постарел? Похоже, та же самая мысль поразила отца ничуть не меньше, чем ее саму: когда Марджори встала и, не спеша поставив разбитую кружку на стол, направилась к двери, он лишь безмолвно проводил ее взглядом.