ГЛАВА 9

Человек, которого привели для допроса, вскочил с места, как только Пенроуз и Фоллоуфилд вошли в комнату.

— Инспектор, какого черта меня вызвали?! — сердито вскричал он. — Ваши люди являются ко мне на работу и позорят меня перед всеми сотрудниками, и никто ничего не объясняет. У меня, знаете ли, есть права — они могли бы вести себя и поприличней.

Пенроуз жестом указал ему на стул и спокойно представился. Из опыта инспектор знал, что те, кто немедленно заявляет о своих правах, чаще всего с полным пренебрежением относятся к правам других, но, оценивающе разглядывая Лайонела Бишопа, Арчи решил, что не стоит делать определенные выводы до более близкого знакомства с ним. Предполагаемый любовник Марджори Бейкер выглядел лет на сорок; мужчина с бледным лицом, редкими песочного цвета волосами и безвольным подбородком. Одежда на нем была дорогая, но безвкусная, и, хотя ей положено придавать начальственный вид, сидела она на нем как-то неубедительно, точно в праве на этот начальственный вид сомневался даже сам Лайонел Бишоп. Пенроузу не хотелось выносить преждевременные суждения, но из того, что ему было известно о Марджори, подобного мужчину она не только не сочла бы привлекательным — даже не заметила бы.

— Простите за доставленные неудобства, но нам необходимо задать вам кое-какие вопросы, связанные с убийством Марджори Бейкер, — произнес Пенроуз, старясь ограничиться исключительно профессиональным удовлетворением при виде того, как с лица Бишопа словно ветром сдуло всю его фанаберию. — Я полагаю, вы были хорошо знакомы.

— Убийство?! — воскликнул Бишоп.

Изумление его было подлинным, подумал Пенроуз, но сквозивший в его голосе ужас вызван не столько горем, сколько страхом за собственную шкуру.

— А какое я к этому имею отношение? Я знал ее только как покупательницу. Она приходила раз или два в неделю купить нужные ей товары.

— И вы видели ее вчера?

— Да, она пришла примерно в обеденное время, купила стеклярус, и иголки, и один или два мотка тесьмы. Мы поболтали с ней немного, вот и все. Вы что, арестовываете всех, кто с ней разговаривал?

Пенроуз пропустил его вопрос мимо ушей.

— А какие иголки она купила?

Бишоп посмотрел на него с изумлением.

— Какие иголки купила мисс Бейкер? — нетерпеливо переспросил он.

— Да, это ведь не сложный вопрос?

— Обычные иголки для вышивания.

— А вы вчера с мисс Бейкер не ссорились?

— Из-за чего это можно ссориться в галантерейном отделе? — саркастически заметил Бишоп.

— Где вы были вчера вечером между девятью и полуночью?

— Дома, с женой. Где еще я мог быть?

Пенроуз смерил Бишопа долгим взглядом, достаточно долгим для того, чтобы скептицизм инспектора не остался незамеченным.

— Вы не возражаете, если мы попросим вашу жену это подтвердить?

И тут впервые Бишоп занервничал:

— Вы должны будете сказать ей, почему вы ее об этом спрашиваете? Она может подумать…

— Что она может подумать, мистер Бишоп? Не начать ли нам сначала? Как близко вы были знакомы с Марджори Бейкер?

— Хорошо, хорошо. Я несколько раз пригласил ее на ленч и как-то раз выпить по рюмочке после работы. И что с того? Что тут такого страшного? Вы же знаете, как это бывает.

— Боюсь, что не знаю. Так что вы уж меня просветите.

— Послушайте, инспектор, мы познакомились с моей женой, когда оба были совсем молоды, и поженились слишком быстро, приняли торопливое решение. Шла война. Она была медсестрой, а меня отпустили ненадолго с фронта из-за ранения в ногу от немецкой пули. Сочувствие и благодарность мы приняли с ней за любовь, в этом было все и дело. И мы такие не одни, но от того не легче.

— Так вы утешались с мисс Бейкер, пока ей это не надоело и она не прогнала вас. Что вас, очевидно, здорово рассердило.

Бишоп пожал плечами:

— Да нет, не особенно. Вокруг таких, как она, полно. Бросьте, инспектор: что, нам нельзя немного поразвлечься? Пока моя жена ничего не знает, это ее никак не задевает.

Пенроуз поднялся, уверенный в том, что разговор с этим типом не более чем потеря времени.

— Продиктуйте свои данные сержанту Фоллоуфилду. Будем надеяться, что жена подтвердит ваши слова.

После бесед с людьми вроде Лайонела Бишопа Пенроузу всегда становилось не по себе, и он в раздражении вышел из комнаты. Арчи уже начал подниматься по лестнице, как его окликнул Фоллоуфилд:

— Сэр, Бишопа надо немного задержать.

— Это потеря времени. Ему Марджори была настолько безразлична при жизни, что убивать ее у него просто не имелось повода.

— Может, и так, сэр, но непонятно, кто кому будет подтверждать алиби.

— Что вы хотите этим сказать? — Пенроуз забрал у Фоллоуфилда протянутый ему лист бумаги.

— Я про его жену Сильвию Бишоп. На работе ее знают под девичьей фамилией Тимпсон — она служит в «Клубе Каудрей».

Селия Бэннерман приостановилась на середине главной лестницы, прислушиваясь к успокоительно деловому шуму на нижнем этаже. Как бы ни была занята, она всегда находила время задержаться хоть ненадолго в одном из самых привлекательных уголков здания. Изумительной красоты лестница являлась частью особняка, и осталась в прежнем виде после превращения зданий в клуб и колледж, и к тому же была единственной частью клуба, где все еще веяло духом старины. Стены и потолки здесь расписаны грандиозными картинами Древнего Рима — вероятно, работы сэра Джеймса Торнхилла, тестя Хогарта и одного из известнейших мастеров росписи тех времен. Чудом сохранившаяся лестница, воспрянув к новой жизни, теперь, среди бесчисленных атрибутов современности, ощутимо напоминала о прошлом и была не только символом прежних достижений, но и прочным залогом будущих.

По крайней мере Селия на это надеялась. Недавние перипетии в клубе, ее бесконечные стычки с Мириам Шарп по поводу будущего всей организации, а с другой стороны, разговоры с Джозефиной Тэй о прошлом заставили Селию задуматься о прожитой жизни: в основном она была довольна тем, чего достигла. Да, довольна, хотя и несколько обеспокоена за свое будущее. А еще ее поразило, как быстро промелькнули годы, — казалось, она лишь вчера молоденькой девушкой училась на курсах медсестер. И сейчас вдруг Селия поняла, что именно эти занятия вдохновили ее на все, чего она смогла добиться в жизни. Хотя, проходя после курсов испытательный срок в больнице, Селия ощущала себя скорее поденщицей, чем специалисткой, способной помогать больным людям. В те времена работа медсестры была не более чем тяжелый физический труд, часто в отвратительных условиях, и у нее вызывали горечь и ненависть то, с какой циничностью эксплуатировалось и ее желание помочь людям, и ее чувство долга. Селии претило, что от нее и тех, кто работал с ней бок об бок, требовалось так много и так мало давалось взамен. Изнуренная и разочарованная, она решила, что после окончания испытательного срока не станет добиваться должности медсестры.

Как ни парадоксально, но именно люди, с которыми она познакомилась в тюрьме, вернули ей веру в идеалы избранной ранее профессии — сестры милосердия. Покинув «Холлоуэй», Селия была полна решимости внести в сестринский труд благотворные перемены. После двух административных постов в больницах северных районов ей предложили престижную должность в Энсти, и она с радостью согласилась преподавать будущим медсестрам и учителям. А потом началась война, и новое поколение женщин-идеалисток посвятило себя уходу за больными и ранеными, однако в конечном счете эта самоотверженная работа их не только эмоционально истощила, но и оставила почти без всяких средств к существованию.

По просьбе леди Каудрей Селия оставила тихую заводь Энсти — в любом случае уже запятнанную смертью Элизабет Сэч — и отдала все силы движению, сражавшемуся за реформы, в которых главным, по ее мнению, было женское образование. Она приняла деятельное участие в самых важных начинаниях: открытии курсов для медсестер, сборах средств для государственного здравоохранения и акушерства, в создании библиотеки для медсестер и ассоциации медсестер-студенток, — но ничто не принесло ей такого удовлетворения, как работа в «Клубе Каудрей». Профессия медсестры наконец перестала быть изолированной, она теперь конкурировала с другими профессиями, где с каждым днем женщины добивались признания и новых свобод. Смерть леди Каудрей, разумеется, была тяжким ударом, однако те, кто работал вместе с основательницей клуба, исполнились еще большей решимости продолжать начатое ею дело. И что бы ни говорила Мириам Шарп, они слишком далеко продвинулись, чтобы позволить тем, кто не желает расставаться с прошлым, обратить в пыль все, чего Селии с ее единомышленницами удалось достичь.

Мисс Бэннерман продолжала спускаться по ступеням, с удовольствием отметив деловитую суету в вестибюле и комнате отдыха. Субботний ленч пользовался популярностью, и женщины — кто в рабочей форме, кто в будничной одежде — перед походом в город за покупками болтал и друг с другом в ожидании свободного столика в столовой. Селия узнала среди них несколько завсегдатаев и на пути в свой кабинет остановилась поговорить с ними.

— Бэннерман!

Селия вздрогнула и обернулась на этот возглас.

— Господи помилуй! Эту женщину я и искала. — Было всего половина второго, а Джеральдин Эшби, похоже, провела в баре уже не один час. Она стояла в дверях, и лицо ее пылало от гнева. — Я считаю, что вы мне должны кое-что объяснить. Во-первых, почему вы позволили девушке, оставленной на ваше попечение, болтаться на веревке у вас в физкультурном зале.

В вестибюле мгновенно воцарилась тревожная тишина. Селии показалось, будто ее с размаху швырнули в воду. Она покраснела от возмущения, но когда заговорила, голос ее был бесстрастным.

— Если вы, Джеральдин, хотите мне что-то сказать, лучше это сделать один на один и когда вы немного протрезвеете.

— Конечно, один на один. Я уверена: то, что вы замешаны в смерти молоденькой девушки, не очень-то лестно для вашей профессиональной гордости и вашего честолюбия.

— Смерть Элизабет Прайс — трагедия, но я никак не могла ее предотвратить.

— Выходит, во всем виновата она одна? Мерзость какая! Вы говорите о Лиззи так, точно до ее смерти не имели к ней никакого отношения, но не будем забывать, кто задал тон всей ее жизни. Вы ввергли ее в существование, основанное на сплошной лжи, а потом оторвали от единственной истинной ценности. Если кто и обернул веревочку вокруг ее шеи, так это вы.

— Ее мать ни за что не хотела, чтобы Лиззи знала, кто она такая, и если под…

— Ее мать потеряла право что-либо диктовать Лиззи, когда убила чужого младенца и ее поймали.

— И если под единственной истинной ценностью вы подразумеваете вашу дружбу… то подобной дружбы ей не нужно было. В шестнадцать лет слишком рано попадать под такое влияние… Мы все так считали, особенно ваши родители.

— А они-то тут, черт подери, при чем?! И все вы, остальные?! Я любила ее.

— Возможно, вы так и считали, но, думаю, мне не надо вам объяснять, что всего этого и быть не должно было. Мы же заботились о Лиззи и действовали в ее интересах.

— Так где же вы были, когда она действительно в вас нуждалась? Когда Лиззи узнала правду и нуждалась в помощи того, кто знал о ее прошлом и мог ей что-то объяснить?

— Вы правы, — решилась на признание Селия. — Я должна была принять в ней большее участие, но не я одна во всем виновата. По крайней мере виновен и тот, кто ей об этом рассказал.

— А вы думаете, я себя не виню?! Я проклинаю себя за это письмо каждый божий день, но у нее было право знать, кто она такая.

— Так это вы ей рассказали? — Селия едва могла поверить тому, что услышала, и после всех этих мучительных лет она почувствовала безмерное облегчение. — Тогда вы и виноваты в ее смерти, — подойдя к Джеральдин и ни на минуту не задумываясь, выпалила она. — Может, теперь вы наконец понимаете, чего стоила предложенная вами любовь?

Не успела Селия сообразить, что произошло, как щеку ее точно обожгло. Кто-то кинулся к Джеральдин предотвратить новый удар, но тут в комнате раздался чей-то повелительный окрик — властное требование, чтобы все успокоились; в этом окрике Селия узнала голос полицейского, приходившего в клуб накануне.

— С вами все в порядке? — спросил сержант, подходя к ней. — Селия кивнула, все еще не в силах заговорить, и он представил ей пришедшего вместе с ним человека: — Следователь инспектор Пенроуз.

— Я вас, инспектор, не ждала, — вырвалось у растерянной Селии, и она тут же поняла, какую сморозила глупость. — Мне казалось, мы с сержантом вчера уже обо всем поговорили.

— Боюсь, что мы здесь совсем по другому поводу, — сказал Пенроуз, уводя Селию в сторону от толпы, и она заметила, что голос его, несмотря на напряженность ситуации, звучит спокойно и приятно. — Мне надо задать вам несколько вопросов, связанных с убийством Марджори Бейкер.

— Марджори Бейкер? Работницы Мотли?

— Именно. Ее тело нашли сегодня утром в студии на Маринс-лейн. Здесь есть уединенное место, где мы могли бы поговорить?

Пенроуз последовал за Селией Бэннерман вверх по лестнице, а потом вслед за ней пересек широкую площадку перед мезонином, где, судя по всему, располагались одни лишь офисы. После грандиозного вестибюля и общественной части здания казалось, что комната Селии благодаря своей монашеской простоте принадлежит какому-то совершенно иному строению. Дубовая мебель, хотя дорогая и со вкусом подобранная, была сведена к минимуму — письменный стол, два стула и по крохотному буфету в каждом из двух альковов. Насколько Пенроузу удалось рассмотреть, в комнате украшением служили только три подобранные одна к одной и выставленные на каминной полке китайские вазы, и инспектор подумал: аскетизм этой комнаты во вкусе хозяйки или следствие свойственной медсестрам бережливости? Но ее письменный стол — который обычно отражает привычки и пристрастия хозяев — свидетельствовал скорее о первом: на нем не было ни фотографий, ни безделушек, ни книг. Все лежавшие здесь предметы явно принадлежали клубу, ни один из них — самой Селии.

Пенроуз сел на предложенный ему стул и принялся ждать, пока женщина, вынув из сумочки пудреницу, рассмотрит красноватую отметину на своей щеке. Как он догадывался, Селия сейчас озабочена не столько физическим ущербом, сколько позором публичного оскорбления.

— Если бы мне уже не было стыдно за то, что произошло там, внизу, мне бы стало стыдно теперь, — захлопнув пудреницу и бросив ее на стол, произнесла она. — Но наши перепалки, хотя они и вызваны давними трагедиями, должны казаться вам жалкими в сравнении с тем, из-за чего вы сюда пришли.

— А можно вас спросить, из-за чего была именно эта перепалка?

— Из-за ошибки, совершенной мною двадцать лет назад. Как странно, что настигла она меня именно в эту минуту.

— В каком смысле странно?

— В том смысле, что она, инспектор, возможно, имеет отношение к цели вашего сегодняшнего визита, хотя я и не понимаю, почему смерть Марджори Бейкер привела вас в «Клуб Каудрей».

Пенроуза заинтриговало это замечание, но он решил все же сначала ответить на вопрос Селии.

— Насколько мне известно, вы имели дело с мисс Бейкер в связи с назначенным на понедельник гала-представлением, так ведь?

— Правильно. Она была здесь, и не однажды — по просьбе сестер Мотли приносила вещи и уносила их; в последний раз не далее как вчера. Меня при этом не было, но мы увиделись позже на Сент-Мартинс-лейн. Она помогала нам с последними примерками.

— На эти примерки пришло несколько членов вашего клуба?

— Да, нас было четверо. Я, Мэри Сайз, Мириам Шарп и леди Эшби. — К чести Селии, последнее имя она произнесла без всякой неприязни. — Мотли шьют платья не только для нас четверых, но остальные вчера не смогли прийти.

— В настоящее время мы расследуем возможные причины смерти мисс Бейкер, и, чтобы сузить круг расследования, мне необходимо спросить каждого, кто видел ее вчера, где этот человек был между девятью часами вечера и полуночью.

Селия посмотрела на него с удивлением:

— Вы, инспектор, действительно просите меня предоставить вам алиби? Но боюсь, у меня его нет. Я живу в этом здании и весь вечер была у себя в комнатах одна. Я рано поужинала и около восьми часов поднялась к себе. И после этого я не видела никого из членов клуба, и никто не видел меня, за исключением моей горничной, которая принесла мне какао.

— Как ее зовут, мисс Бэннерман?

— Тили Дженкинс.

— А в какое время она принесла вам питье?

— Около одиннадцати, кажется. Я не могла уснуть и помню, как часы пробили одиннадцать. Послушайте, инспектор, — вдруг сказала она нетерпеливо, — можно, я сэкономлю вам время?

Пенроуз кивнул.

— Я уверена, что вы будете тщательно расследовать каждый закоулок жизни Марджори Бейкер, но среди них есть один, который может оказаться важнее всех остальных.

Арчи совершенно не привык к такому откровенно снисходительному тону, но его любопытство быстро взяло верх над раздражением.

— Что ж, я буду рад, если вы направите меня по верному пути, — все же несколько иронически произнес он.

— Все имеют право на личную жизнь, и я не раскрываю доверенные мне чужие секреты, но, как справедливо считает леди Эшби, в хранении тайн заложена опасность. Вам знакомо, инспектор, имя Амелии Сэч?

Пенроуз, изумленный ее вопросом, сразу понял, что иронии здесь больше не место.

— Губительницы младенцев? Да, это имя мне известно. Между прочим, одна моя знакомая сейчас занимается изучением данного дела. Она сказала мне, что вы были надзирательницей Амелии Сэч в «Холлоуэе».

— A-а, так вы приятель Джозефины, из Скотленд-Ярда! Тот, который ей стольким обязан.

Пенроуза позабавило, что Джозефина представила свету их отношения в таком именно виде, и он еще успеет с ней за это расплатиться, но не сию минуту. Сейчас ему нужны ответы на возникшие у него вопросы.

— А какое отношение Марджори Бейкер имеет к Амелии Сэч?

— Если говорить о прямом отношении, то никакого, — с некоторым раздражением ответила Селия, и Пенроуз почувствовал, что она пока не знает, как ему все это лучше объяснить. — Марджори родилась через несколько лет после смерти Амелии, но та имеет отношение к ее семье. Вы знаете кое-что о жизни Сэч из рассказа Джозефины, но в поисках убийцы вам, возможно, следует узнать о том, что случилось после смерти Амелии.

Пенроуз кивнул, с нетерпением ожидая рассказа о прошлом Марджори, поскольку подозревал, что от Селии, этого в общем-то постороннего ей человека, он узнает больше, чем на Кэмпбелл-роуд.

— Что ж, мне потребовалось связать кое-какие нити, но, если я не ошибаюсь, Джейкоб Сэч, муж Амелии, — отец Марджори.

Пенроуз был поражен:

— Вы хотите сказать, что семья Бейкер взяла ее на воспитание?

Из рассказа Марии Бейкер он понял, что для нее и свои-то дети были в тягость. Неужели она решилась взять на себя еще и такую обузу?

— Нет-нет, вы не так меня поняли. Дело Финчли привлекло к себе огромное внимание, редкостное даже для серьезного преступления, и если Джозефина довершит задуманное, то воскресит его для еще одного поколения. — Пенроуз хотел ей возразить, но удержался: ему важнее было дослушать рассказ до конца. — Дело вызвало столь бурную общественную реакцию частично оттого, что речь шла об убийстве младенцев, но частично из-за самой Амелии Сэч. Видите ли, она выдавала себя за респектабельную особу, заботившуюся о женщинах, с которыми общество обходилось незаслуженно жестоко. В результате она не только зарабатывала деньги, но и поднялась по социальной лестнице. Но все это оказалось лишь фасадом. В районе, где Амелия жила, ее все прекрасно знали — у нее в Финчли был не один родильный дом — и после казни Сэч для ее близких жить там стало невыносимо. Помимо позорного пятна, была еще и серьезная опасность: матери — из тех, что по неведению отдали Амелии их детей на погибель, — могли прийти и отомстить. Найти человека по фамилии Сэч не так уж и трудно.

— И тогда Джейкоб поменял свое имя на менее приметное. Джейкоб Сэч стал Джозефом Бейкером.

— Верно. Бейкер, кажется, девичья фамилия его матери. В то время шли бесконечные толки о том, участвовал он в делах Амелии или нет, но правды я не знаю. Думаю, кроме него, правду не знает никто. Но после суда он сделал все возможное, чтобы отмежеваться от преступной жены. Он оставил Джейкоба Сэча в Финчли и начал новую жизнь Джозефом Бейкером. В то время это было довольно просто, и он не терял времени даром. Мне кажется, надпись «на продажу» красовалась на их доме уже в день казни.

— И вам все это уже тогда было известно?

— Да.

— Я ни в коей мере не хочу вас обидеть, но неужели вы, обычная тюремная надзирательница, могли все это знать?

Селия не нашла в таком замечании ничего обидного:

— Я и сама, инспектор, считаю, что не очень-то подходила для работы надзирательницы. Я так и не освоила искусство отстраненности, которое, чтобы преуспеть на этой работе, необычайно важно. Я слишком сильно втягивалась в жизнь заключенных, потому и в «Холлоуэе» долго не продержалась. Мне казалось, я могу решить все их проблемы. — Бэннерман грустно улыбнулась. — На самом деле все, что можно сделать для женщин в заключении, это относиться к ним по-человечески и самой не потерять человеческое достоинство. Но так трудно удержаться и не давать им невыполнимых обещаний, особенно тем, кто приговорен к казни, — ты говоришь то, что им хочется услышать, считая, что они все равно не узнают правды. В последние недели жизни Амелии я сидела с ней часами и узнала ее лучше, чем кого-либо из тех, с кем я вместе работала, и лучше большинства членов этого клуба. Когда ценной становится каждая минута, человек говорит лишь о самом важном, а для Амелии этим самым важным была ее дочь. — Увидев выражение его лица, Селия всплеснула руками. — Я знаю, о чем вы думаете: учитывая ее преступления, мои слова звучат более чем странно. Но знаете, из Амелии получилась бы отличная тюремная надзирательница: она обладала поразительной способностью отстраняться от совершенных ею преступлений. Я до сих пор не знаю — почувствовала Амелия мою податливость и воспользовалась ею или просто была в отчаянии и изливала мне душу, но, как бы то ни было, я пообещала ей, что, когда ее не станет, я позабочусь о ее дочери.

— Очень благородно с вашей стороны.

— Вы хотите сказать, очень глупо.

— Справедливее сказать — наивно. Поэтому вы и вступили в контакт с ее мужем?

— Да. Амелия не верила, что он сможет как следует позаботиться о девочке. Правда, ей, видимо, и в голову не приходило, что он вообще ее бросит.

— А почему он все-таки ее бросил?

— Я могу только догадываться, но, мне кажется, девочка уж очень напоминала ему Амелию. Лиззи была точной копией своей матери.

— Для Лиззи уход отца, наверное, был большим ударом.

— Вероятно, но тот, кто собирался начать новую жизнь, скорее всего не мог и представить, что рядом с ним постоянно будет зеркальное отражение образа, от которого он бежал как можно дальше. Однако я его никогда не спрашивала, почему он так поступил, это было не мое дело, и потом, я прекрасно понимала, что уже и без того переступила черту дозволенного.

— Продолжайте, пожалуйста, — подтолкнул инспектор примолкнувшую было Селию.

— Я пошла поговорить с ним за два дня до казни. Это, разумеется, было неофициально: если бы в тюрьме узнали, что я встречаюсь с членом семьи заключенной, меня бы тут же уволили. Но я обещала Амелии, что поговорю с Джейкобом и предложу ему помощь, если он в ней нуждается. Я хотела перед смертью Амелии честно посмотреть ей в глаза и сказать, что выполнила свое обещание. — Селия встала и подошла к окну, выходившему на Генриетта-стрит. — Насколько я помню, в тот день шел снег. Перед Рождеством зима всегда поднимает настроение, а после Рождества почему-то подавляет. Так вот, я нашла их дом и, пока не передумала, постучала в дверь. Когда Джейкоб открыл, то поначалу меня не узнал: он видел меня не раз, навещая в тюрьме свою жену, но в другой обстановке люди и выглядят по-иному. И Джейкоб принял меня за репортера: после ареста Амелии вокруг дома все время вертелся кто-то из прессы. В конце концов он впустил меня в дом, а там все выглядело так опустошенно и тоскливо — я такого ни до, ни после никогда больше не видела. Пока мы шли на кухню, я заметила, что в комнатах — одни голые стены. И Лиззи нигде не было видно. К тому времени Джейкоб уже пил беспробудно. Во дворе стоял ящик, битком набитый пустыми бутылками. — Селия, погрузившись в воспоминания, тяжело вздохнула и откинулась на спинку стула. — Короче говоря, я объяснила ему, зачем пришла, и спросила, могу ли я чем-нибудь помочь ему с Лиззи. Не задумавшись ни на секунду, он сказал мне, что если я действительно хочу ему помочь, то должна забрать у него Лиззи, и чем скорее, тем лучше.

— Это, наверное, поставило вас в чрезвычайно сложное положение.

— Конечно. Как я могла вернуться и рассказать Амелии, что ее дочь вот-вот потеряет не только мать, но и отца? Однако я теперь своими глазами увидела, что девочке в этом доме лучше не находиться.

Пенроуз тут же подумал: сколько же раз в жизни Селии Бэннерман приходилось принимать решения за других людей?

— Судя по тому, что я там увидела, Джейкоб явно намеревался спиться и как можно быстрее свести себя в могилу, — продолжала Селия, — и присутствие дочери его ничуть не останавливало. А потом он бросил мне пачку писем, посланных Амелии женщинами, которые хотели взять детей на воспитание.

— А я-то думал, что ее разговоры об усыновлении — сплошная выдумка! — с изумлением воскликнул Пенроуз. — Я-то считал, что она ими только прикрывала свои злодеяния.

— Нет, инспектор. Все не так просто. Не всех детей отдали в семьи на воспитание, но некоторых все же отдали.

— Вы показали эти письма полиции?

Селия посмотрела на него так, как смотрит родитель на ребенка, утверждающего, что феи все же существуют.

— Полиция и без того о них уже знала. По их представлениям, чтобы повесить Амелию, им достаточно было уличить ее в смерти одного ребенка. Те, другие дети, что прошли через ее руки, полицию ничуть не интересовали.

— И что же вы сделали?

— Я сказала Джейкобу, что об этом позабочусь, но что мне нужно на это время. Я взяла у него письма и послала их в одно из детских благотворительных учреждений, сложив в пакет вместе с ними анонимное письмо, в котором описала положение Лиззи. Инспектор, пожалуйста, не смотрите так на меня: я и сама знаю, что зашла слишком далеко. Я знаю, что мне не следовало во все это вмешиваться, но положение было отчаянное, а я так хотела помочь. И что же вы думаете? Не прошло и нескольких дней после казни Амелии, как все было устроено. В дело вмешалась Филида Эшби — она была в попечительском совете того благотворительного заведения, и ребенка отдали ее экономке. Все оформили по закону, и все шло хорошо, по крайней мере до поры до времени: жизнь у Лиззи могла сложиться самым прекрасным образом, если бы никто не стал ворошить ее прошлое. Я не знаю, что вы успели услышать из нашего разговора с леди Эшби, но я по-прежнему считаю, что она не должна была влезать в дела, в которых ничего не смыслила.

— Но ведь вы сказали, что совершили ошибку двадцать лет назад — не тридцать.

— Имея в виду, что я виновата в том, что случилось впоследствии, а не в том, что случилось вначале? Да, так оно, видно, и есть. Я гордилась тем, что знала, когда мои ученицы нуждаются в помощи, но оказалось — это вовсе не так. Было бы ужасно, если бы трагедия случилась с любой из моих учениц, но всего ужаснее то, что она случилась с Элизабет. У меня было чувство, что я предала обеих: и Элизабет, и Амелию.

Пенроуз уже не в первый раз отметил, что Селия Бэннерман говорит об Амелии скорее как о приятельнице, а не как о заключенной, но сейчас ему было не до этого — хотелось услышать продолжение рассказа.

— А кто-нибудь узнал о том, что вы сделали?

— Позднее, когда мне уже не грозило наказание, я призналась в этом Филиде Эшби. Наши пути пересеклись — мы обе были членами одних и тех же попечительских советов благотворительных заведений, и естественно, что мне хотелось узнать, как живется Элизабет.

— А после того как девочку удочерили, вы когда-нибудь виделись с Джейкобом Сэчем?

— Да, во время войны, когда умерла его дочь. Я не поверила его словам о том, что он не хочет больше никогда слышать ее имени, — похоже, наивность с возрастом никуда не девается.

— Вы написали ему в Эссекс?

— Нет, я отправилась повидаться с ним лично. Он, не пролив ни слезинки, отправил меня восвояси.

— Но вы ничего не знали о его новой семье?

— Нет, не знала. Он не собирался приглашать меня в дом на чашку чая — поболтать о прежних временах.

— Как же вы тогда узнали о Марджори? Ведь вы сами сказали, что Джейкоб взял фамилию Бейкер, потому что она распространенная. С чего же вы решили, что девушка, помогавшая вам на примерке, имела ко всей этой истории какое-то отношение?

— Действительно, я бы никогда до этого не додумалась, если бы в пятницу по дороге к Мотли не увидела возле их дома на улице некоего мужчину. Я обратила на него внимание, потому что он разговаривал с Марджори Бейкер, и его лицо показалось мне знакомым, но я никак не могла сообразить, кто он такой. Потом я мучительно пыталась вспомнить, откуда я его знаю, но, наверное, так бы и не вспомнила, если бы не стала копаться в прошлом во время состоявшейся ранее беседы с Джозефиной. И вот нынешней ночью у меня вдруг все всплыло в памяти: Джейкоб, конечно, сильно постарел — жизнь к нему явно не благоволила, — но это, несомненно, был он. Потому я и не могла заснуть. Если говорить по-честному, о тех годах мне и вспоминать не хочется.

— Но вы уверены, что это был он?

— Я уверена, что человек, которого я видела с Марджори возле дома Мотли, — Джейкоб Сэч. Остальное напрашивалось само собой: ну разве не логично предположить, что разговаривавшая с ним девушка по фамилии Бейкер его дочь?

Пенроузу слова Бэннерман тоже показались логичными. А если это и было той тайной, из-за которой совершено убийство, значит, подозревать следует лиц, коих она больше всего затрагивает. На секунду он даже усомнился, что был прав, когда инстинктивно отмел Джозефа Бейкера как возможного убийцу своей дочери. А что, если найденным Спилсбери доказательствам его правоты есть какое-то иное объяснение? И тут же он вспомнил о Марии Бейкер: ее бесчувственной реакции на смерть дочери, о случившейся недавно между ними драке, о ее зависти и неприязни. Каково ее прошлое? Насколько страдала она от дурной славы семьи ее мужа? И знала ли Мария о ней? Вместо того чтобы выказывать уважение к горю, которого не было и в помине, ему следовало держаться с ней потверже. Надо немедленно снова встретиться с этой Бейкер.

Когда Пенроуз снова посмотрел на Селию Бэннерман, то понял, что она ждет от него ответа на вопрос, которого он, погруженный в свои мысли, даже не слышал.

— Я спросила: вы уже разговаривали с отцом Марджори Бейкер? — нетерпеливо переспросила Селия.

— Боюсь, что это невозможно, — ответил Пенроуз, и по выражению ее лица догадался, что Селия его правильно поняла.

— Неужели он тоже умер?

— Да, его тело нашли одновременно с телом дочери.

— У Мотли?

Пенроуз кивнул, и Селия погрузилась в задумчивость.

— Еще одна жизнь разрушена этим давним преступлением, — проговорила она наконец. — Если бы Амелия только знала, как далеко распространится это насилие… Можно мне задать вам вопрос? Его тоже убили?

— Я пока еще я не имею права об этом говорить. — По ее ироничному взгляду было ясно: Селия догадывается, что означает его ответ, но вслух она не сказала ни слова. — А Джейкоб Сэч узнал вас, когда вы его увидели?

— Насколько я понимаю, он меня даже не заметил. Джейкоб был настолько увлечен разговором с мисс Бейкер, что, казалось, вообще не замечал, что вокруг него происходило.

— А Марджори когда-нибудь давала вам понять, что знает о прошлом своей семьи или о вашей связи с этим прошлым?

— Нет. Она обычно говорила о погоде или о гала-представлении, задавала массу вопросов обо мне самой, но, по-моему, это было не более чем профессиональное любопытство. — Она улыбнулась. — Вы, инспектор, вряд ли знаете, что у парикмахеров и портних существует некий этикет, требующий, чтобы они проявляли интерес к своим клиентам. Это создает впечатление, будто мы в их жизни играем какую-то роль, и сглаживает чувство неловкости от неизбежной интимности нашего общения. Мисс Бейкер это прекрасно удавалось — она всегда была дружелюбна, и ее интерес к мелочам жизни никогда не выходил за рамки благопристойности.

— И вы ей тоже ничего не сказали?

Селия смерила его ледяным взглядом:

— Разумеется, нет.

— Но кто-то, очевидно, ей сказал.

Бэннерман пожала плечами.

— Тут я вам ничем не могу помочь. Возможно, ее отец и проговорился — он явно по-прежнему крепко пил. А ее мать жива?

— Жива.

— Она, наверное, тоже ничего не знала. Не могу поверить, что он, вступая в новые отношения, был до конца откровенен.

— Наверное, нет. Правда, у меня создалось впечатление, что они женаты уже очень давно. Из их восьми детей Марджори — младшая. Как бы то ни было, теперь стало понятно, в каком направлении нам надо вести расследование, так что спасибо за информацию. Конечно, Марджори могла что-то узнать и в тюрьме, ведь в «Холлоуэе» слухи, наверное, живут дольше обычного, верно?

— Пожалуй, вы правы, — согласилась она, хотя, похоже, до нее не сразу дошел смысл его слов. — И думаю, что никто не может навсегда исчезнуть: вряд ли даже Джейкобу Сэчу удалось замести все следы.

Замечание ее было как нельзя к месту.

— А за все эти годы вы никому ни разу не сообщили его новое имя?

— Никогда. Как я могла выдать чужую тайну?

— У вас даже не было соблазна направить по нужному пути Джозефину? — спросил Пенроуз и тут же подумал, что писательница, наверное, отдала бы все на свете, чтобы хотя бы пять минут побеседовать с Джейкобом Сэчем. — Она сказала мне, что вы ей чрезвычайно помогли.

— Все эти истории, инспектор, не для романов. Вам-то, я думаю, более, чем кому бы то ни было, известно, сколько грязи остается после преступлений. И это не тема для развлекательного чтива.

— Мне не показалось, что Джозефина стремится к развлекательности.

— Возможно, и нет, но ее раскопки уже привели к скандалу между мной и леди Эшби, и вряд ли хоть одна из нас чувствует себя счастливее, узнав теперь больше того, что знала прежде. Я уверена, что намерения Джозефины самые что ни есть благие, — добавила она, и Пенроуз едва удержался, чтобы не напомнить ей выражение о камнях и стеклянном доме, — но то, что она делает, неправильно.

— Даже если это помогает людям смириться с тем, что с ними произошло? Я понимаю, вам хочется, чтобы определенные события остались в прошлом, но ведь когда хоронишь прошлое, то, умалчивая о преступлениях, нередко наносишь ущерб их жертвам. И это не лучший путь к утверждению справедливости.

Селия фыркнула:

— Инспектор, когда вы в последний раз читали детективный роман о справедливости?

— Боюсь, что этот вопрос надо задать моему сержанту — он их читает намного чаще, чем я. Однако думаю, он скажет вам, что роман «Глазок для просмотра порнографического шоу» намного ярче представил недостатки судебного процесса «Томпсон и Байуотерс», чем все протесты, вместе взятые.

— Так вы считаете, что публику надо поощрять к чтению для упрощения сложных вопросов? — Она укоризненно покачала головой, и Пенроузу вдруг подумалось, что это не ей, а ему не хватает юридического опыта. — Так или иначе, но сейчас, когда прошлое шквалом обрушилось на настоящее, вам, возможно, удастся остудить ее пыл.

— Джозефина поступает так, как считает нужным, — с вежливой улыбкой сказал Пенроуз, с трудом скрывая раздражение.

— Действительно, — неожиданно смягчаясь, промолвила Селия, — помню, что так всегда и было. — Пенроуз уже собрался что-то сказать, как она его перебила: — Простите за мою жесткость, инспектор, но тогда в Энсти я пережила настоящий кризис, в чем своей бывшей ученице нелегко признаться — честности мешает тщеславие. Это непросто объяснить, но каждый раз, когда Джозефина останавливается в «Клубе Каудрей», я смотрю на нее и вижу успешную, независимую женщину, у которой столько еще впереди. И окружающие ее любят, хотя она вовсе к этому не стремится и порой даже этого не замечает. Судя по тому, как вы ринулись на ее защиту, вы и сами прекрасно знаете, что я имею в виду.

Пенроуз замешкался с ответом, тем самым подтверждая правоту ее слов, и это разозлило его настолько, что он ответил с не свойственной ему непродуманностью.

— Вы завидуете ее успеху.

— Вовсе нет. Не поймите меня неправильно, инспектор, — у меня самой завидная карьера. Тем новациям, что были введены с моей помощью, еще жить и жить, и благодаря им положение женщин стало намного лучше. Я не жалею ни об одном из принятых мною решений, и я вполне довольна своей жизнью. Не могу сказать, что я счастлива. Но вполне довольна. Однако время от времени уважаемые, довольные жизнью женщины моего возраста начинают себя спрашивать: а вдруг они что-то упустили? Они не задаются этим вопросом денно и нощно и не впадают в истерику, но вопрос остается вопросом. — Она выдвинула правый верхний ящик письменного стола и, достав из него конверт, подала Пенроузу.

Тот вынул из конверта вырванную кем-то из Библии страницу, которая оказалась из «Песни песней»; наверху карандашом выведено: «Спасибо».

— Амелия отдала мне это накануне казни, — пояснила Селия. — И до смерти Элизабет она служила мне утешением, а со дня ее гибели — мучительно преследует. Видите ли, инспектор, когда принимаешь решение о том, что твоя работа станет всей твоей жизнью, важно понимать, на что ты идешь. Если же ты этого не понимаешь, то после любой неудачи кажется, будто ты не только совершила профессиональную ошибку, но и не состоялась как женщина. Когда Элизабет Прайс покончила с собой, я могла горевать о ней только как учительница о своей ученице — я не была ей ни матерью, ни даже другом. А главное, я поняла, что на свете нет ни одного человека, чья смерть повлияет не только на мою профессиональную жизнь, но и на мою личную, и это заставило меня задуматься о том, чего такая жизнь стоит. После смерти леди Каудрей в клубе многое переменилось, и я снова задумалась над тем же самым. — Она умолкла, смущенная своей откровенностью, и тут же добавила уже несколько цинично: — Но ты продолжаешь жить, словно твоя жизнь того стоит, правда же? Кто же в силах признаться, что это не так?

— Почему, мисс Бэннерман, вы мне все это рассказываете? — Пенроуз не понимал, как так случилось, что их беседа приняла столь интимный оборот.

— Я не знаю. Наверное, то, что сказала леди Эшби, задело меня за живое. Если бы вы пришли на час позже, я, возможно, успела бы прийти в себя, и вам, поглощенному расследованием убийства, скорее всего не пришлось бы выслушивать признаний пожилой женщины и ее запоздалых сожалений.

Она улыбнулась и встала, чтобы проститься, но Пенроуз пока еще не собирался уходить. Арчи пришел сюда узнать все возможное о клубе и его членах, запечатленных на фотографии. И хотя, судя по рассказу Бэннерман, Мария Бейкер, очевидно, упомянула эту фотографию лишь для того, чтобы отвлечь внимание от себя самой, Пенроуз еще не выяснил все, что ему было необходимо.

— Если вы не возражаете, у меня к вам еще пара вопросов, мисс Бэннерман, — бесстрастно сказал инспектор. — Я вас надолго не задержу.

Селия раздраженно вернулась на место.

— Когда члены клуба приходят и уходят, они где-нибудь отмечаются?

— Инспектор, это не тюрьма, это частный клуб. Поверьте мне, я эти два понятия не путаю. Члены нашего клуба уходят и приходят когда заблагорассудится, и нам они не докладывают.

— Но в приемной всегда кто-нибудь дежурит?

— Да, весь день. И у нас есть ночной дежурный, который приходит в десять вечера.

— А есть у вас другие входы и выходы?

— Есть еще вход с Генриетта-стрит. Строго говоря, он предназначен для колледжа медсестер, но если членам клуба удобнее воспользоваться именно им, их никто не остановит.

— И возле той двери никто не дежурит?

— Нет, но она запирается в полночь, так что ваша убийца могла спокойно вернуться вовремя.

Пенроуз проигнорировал ее сарказм — столь стремительный переход от личной беседы к вопросам полицейского расследования был непривычен даже ему самому.

— Выходит, определить, кто был вчера вечером в здании клуба, совершенно невозможно?

Селия покачала головой.

— А что вы можете рассказать мне о вашей администраторше мисс Тимпсон? Или, правильнее сказать, мисс Бишоп?

Селия посмотрела на него с завистливым уважением:

— Сильвия работает у нас с открытия клуба. Она отлично справляется с работой — добросовестна, надежна и всегда любезна с членами клуба и их гостями. И если она предпочитает пользоваться на работе своей девичьей фамилией, это не мое дело, и думаю, что, наверное, и не ваше.

— А у членов вашего клуба она пользуется популярностью?

— Она вежлива и тактична, что все мы чрезвычайно ценим. В обязанности администраторши не входит завоевывать, как вы выразились, «популярность».

— А вы не знаете, была ли она знакома с Марджори Бейкер? Я имею в виду, связывали их какие-либо отношения, помимо дел по подготовке к гала-представлению?

— Я точно не знаю, но не могу представить, чтобы их пути пересеклись.

— А как насчет Мириам Шарп и леди Эшби? У Марджори был с ними тесный контакт, связанный с работой или помимо нее? Вы сами сказали, что примерки — дело довольно интимное, и я представляю себе, что во время их возможностей для бесед более чем достаточно.

— Инспектор Пенроуз, я понятия не имею, на что вы намекаете, но отказываюсь обсуждать с вами членов клуба и моих коллег, если только вы не представите мне для этого веских оснований, чего пока что вам не удалось. Вы расследуете убийство портнихи, совершенное совсем в другом месте. Я вам абсолютно ясно показала, что она из семьи, которой есть что скрывать, но даже если эти тайны не имеют отношения к убийству, мне кажется, следствие могло бы выбрать куда более естественные объекты: например, людей, с которыми Марджори работала, или тех, с кем она сидела в «Холлоуэе». В тюремной обстановке без конца вспыхивают обиды, а уж такую память, как у бывших заключенных, просто поискать. «Клуб Каудрей» и без ваших стараний сейчас в довольно уязвимом положении, и если вы будете и дальше задавать мне подобного рода вопросы, мне не останется ничего другого, как пожаловаться вашему начальнику.

— Что ж, мисс Бэннерман, можете без стеснения обращаться к начальнику полиции, но я уверен, что его жена будет рада услышать, что наше расследование по поводу злобных писем, которые ей сейчас не дают спокойно уснуть, успешно продвигается вперед.

Его последнее утверждение было абсолютно беспочвенным, но свое дело оно сделало: впервые за время всей беседы Селия Бэннерман выглядела растерянной.

— А какое отношение эти письма могут иметь к убийству Марджори Бейкер? — осторожно спросила она.

— Именно это я и пытаюсь узнать. И вполне вероятно, что они между собой связаны.

— Под «связью» вы подразумеваете, что их послала Марджори Бейкер? Почему вы пришли к такому выводу?

— Некоторые детали этого преступления указывают на то, что убийца Марджори хотел заставить ее замолчать, — начал Пенроуз и уже на сей раз не позволил себя перебить. — Я знаю, о чем вы подумали, и я с вами согласен: то, что вы рассказали мне о ее семье, — вполне вероятный мотив убийства. Однако я должен расследовать все возможные версии, а мать Марджори показала мне фотографию, которая, по ее мнению, может иметь отношение к смерти дочери.

— Фотографию?

Селия встревожилась, и Пенроуз подумал, что у нее на то есть все основания: если письма послала Марджори и ее за это убили, то по репутации клуба будет нанесен такой удар, какого Бэннерман и не воображала, и у нее, конечно, хватало ума оценить подобную перспективу.

— Фотография была помещена в прошлом месяце в «Татлере». И вы на ней тоже.

— Да, я помню, нас сняли в мастерской у Мотли.

— Верно. Миссис Бейкер считает, что отец Марджори вынудил ее что-то сделать в связи с этой фотографией. После вашего рассказа мне, несомненно, снова необходимо поговорить с миссис Бейкер и узнать, известно ли ей, кем на самом деле был ее муж, и если она это знала, то какова ее роль во всей этой истории. Но я не могу игнорировать и другие версии.

— Возможно, мисс Бейкер и могла послать письма, но откуда у нее подобного рода сведения? Противно говорить об этом, но я предполагала, что послал их кто-то из членов клуба.

— Марджори дружила с некоей Люси Питерс — они вместе сидели в тюрьме и потом продолжали общаться. Насколько мне известно, мисс Питерс здесь работает.

— Да, Люси у нас горничная. Она работает в клубе уже несколько месяцев, но у горничных нет доступа к личной информации.

— Пусть так, но они могут ее раздобыть. У мисс Бейкер нашли маленькую серебряную рамку с фотографией. И она по описанию в точности совпадает с той, что пропала из клуба, так что, вероятно, обе девушки были причастны и к воровству, и к анонимным письмам.

Селия задумалась над его словами, а потом неохотно произнесла:

— Люси сегодня работает всего полдня, но как только она придет, я с ней поговорю.

— Я буду вам благодарен, если вы предоставите это мне. Вам надо лишь сообщить нам, когда она придет.

— Хорошо, только будьте с ней, пожалуйста, помягче. В этих письмах никаких денег от получателей не требовали, потому я не понимаю, чего могли Марджори и Люси подобными письмами добиться. Я по-прежнему считаю, что разгадка кроется в семье Сэч, а Люси ко всему прочему, что выпало на ее долю, теперь еще и потеряла хорошего друга.

Пенроуз вопросительно посмотрел на Селию.

— Еще до того, как Люси попала в тюрьму, бед у нее было хоть отбавляй, — пояснила она. — В «Холлоуэе» у нее родился ребенок, и она должна была от него отказаться. Это ее совершенно подкосило. Люси и до сих пор не оправилась — если от такого вообще можно оправиться.

— Не волнуйтесь, пожалуйста, у нас нет привычки мучить свидетелей, — любезно произнес Пенроуз и не без удовольствия отметил, что его снисходительный тон не остался незамеченным. — То, что вы мне рассказали, очень ценно, но ведь разгадка может быть одновременно и в семье Сэч, и в «Клубе Каудрей». Вы, например, связаны и с тем и с другим, а теперь мы знаем, что и леди Эшби — тоже. Если верить вашим словам, Марджори Бейкер приходится Элизабет Сэч единокровной сестрой.

Похоже, Селии подобная идея даже не приходила в голову, и Пенроуз не торопился продолжать, давая ей время с этой мыслью свыкнуться.

— А как насчет Мэри Сайз и Мириам Шарп? Они могли иметь какое-то отношение к Амелии Сэч?

— Мэри работала в «Холлоуэе» последние восемь лет, — с сомнением начала Селия, — но кроме того, что она заместительница начальника тюрьмы, где повесили Амелию Сэч, я никаких других связей не вижу. — Селия уже собиралась сказать, что Мириам Шарп не имеет к Амелии никакого отношения, но передумала. — Я сейчас вспомнила, как Амелия однажды сказала мне, что встретила Уолтерс в больнице Сент-Томас. Вы ведь знаете, что они обе были медсестрами?

Пенроуз кивнул.

— А Мириам долгие годы работала в Сент-Томас старшей медсестрой, и этой должности она добилась своим трудолюбием. Вы можете узнать у нее, когда именно она там работала, но не исключено, что все они оказались в больнице в одно и то же время.

Пенроуз захлопнул блокнот и поднялся.

— Благодарю вас, мисс Бэннерман, вы нам необычайно помогли. Либо мне, либо моим сотрудникам придется поговорить с членами клуба, знавшими мисс Бейкер, и кое с кем из вашего персонала, в частности с мисс Тимпсон и мисс Питерс. Мы будем, насколько возможно, тактичны.

— Спасибо, инспектор, — это для нас существенно. Я уверена, вы знаете, что Мотли переезжают на несколько дней в наш клуб, чтобы подготовиться к гала-представлению?

Пенроуз кивнул:

— Я знал, что они собирались просить вашего разрешения.

— Так оно и произошло, но когда Леттис обратилась ко мне с этой просьбой, я не знала, в чем была ее причина — Леттис сказала, что объяснит мне это позже. Учитывая происшедшее, я особенно рада помочь сестрам Мотли. Продолжать готовиться к представлению — с их стороны необычайное благородство. Я полагаю, вы не возражаете против переезда Мотли?

— Ничуть.

— Отлично. А я позабочусь о том, чтобы вам и вашим сотрудникам, насколько возможно, помогли с расследованием.

Беседа с Селией Бэннерман была не из легких, но Пенроуз узнал из нее предостаточно и остался ею весьма доволен. Эта встреча заняла больше времени, чем он рассчитывал, и когда Пенроуз спустился в вестибюль, его уже ждал Фоллоуфилд. Сержант выслушал рассказ инспектора, не вставив ни одного замечания, но по его виду можно было догадаться: информация Бэннерман произвела на него не меньшее впечатление, чем на самого Арчи.

— Едем назад в Канаву, сэр?

— Нам, конечно, надо снова немедленно поговорить с Марией Бейкер, но на сей раз я хочу это сделать в более формальной обстановке. Она, похоже, из тех, кого не так-то просто смутить, однако беседа в полицейском участке может оказаться нам с руки. Пожалуй, оторви Уодинэма и Мерифилда от телефонных звонков и пошли за ней на Кэмпбелл-роуд. И ради Бога, попроси их вести себя с ней поделикатнее — женщина только что потеряла дочь и мужа, и мы не знаем, имела ли она к этому какое-то отношение или нет. Арестовывать ее не надо — по крайней мере пока. Нам просто нужно получить ответы на некоторые вопросы. А сейчас мне еще надо кое-кого порасспросить здесь, в клубе. Леди Эшби уже пришла в себя?

— Да, сэр. Я с ней уже побеседовал, и она, похоже, по-настоящему потрясена смертью Марджори; потрясена и расстроена. Она подтвердила все, что вам рассказала о вчерашнем вечере миссис Ридер, и даже добавила, что пригласила девушку в ресторан. И еще: водку в студию принесла она. Леди Эшби все это рассказала мне довольно откровенно, без всякого моего нажима.

— Но не слишком откровенно? Вы ей верите?

— Да, сэр. Насколько я понимаю, она говорит то, что думает, и делает то, что хочет. Вы ведь знаете этих аристократов. Правда, она большая любительница выпить — этим и объясняется то, на что мы с вами натолкнулись.

— Возможно, — ответил Пенроуз, а про себя подумал: соблазн закатить пощечину Селии Бэннерман, вероятно, силен независимо оттого, трезв ты или пьян. — А как насчет ее алиби?

— Мисс Эшби была в клубе «Хэм Боун». Я проверил: и хозяин, и бармен подтвердили, что она провела там весь вечер и ушла далеко за полночь. Мисс Эшби дала мне также имена нескольких своих приятельниц, с которыми находилась в клубе, на случай если мы захотим еще тщательнее проверить ее алиби.

— Замечательно. Однако если леди Эшби там завсегдатай, все эти люди не задумываясь подтвердят все, что угодно. Она еще здесь?

— Да, сэр, в баре. И если вам нужно место поуединенней, тут рядом есть комната, где можно спокойно поговорить.

— В баре тоже годится. Я хочу, чтобы она от нашей беседы получила удовольствие. Что-нибудь еще?

— Люси Питерс здесь нет. Она ушла с работы вскоре после часу дня, и с тех пор ее никто больше не видел. А Сильвия Тимпсон по субботам не работает.

— Да, я слышал. Попробуем найти ее дома.

— Мэри Сайз сейчас по делам в тюрьме, и я договорился, что вы встретитесь в половине четвертого.

— Отлично. — Пенроуз посмотрел на часы. — А вы сказали ей, для чего я приеду?

— Да, и она приготовит для вас все документы. Мэри Сайз тоже расстроилась. Похоже, к Марджори везде хорошо относились, кроме ее собственного дома, верно?

Пенроуз кивнул, вспомнив выражение лица Ронни.

— Мисс Сайз, сэр, сразу же спросила меня о Люси Питерс. Она о ней беспокоится — похоже, Люси и Марджори были близкими подругами. Я попросил секретаршу, как только Люси появится, сразу нам сообщить.

— Правильно. Я попросил о том же Селию Бэннерман. Я поговорю с леди Эшби, а потом поеду в «Холлоуэй», а вы займитесь Тимпсон.

— А как насчет ее мужа?

— Не думаю, что он имеет к убийству какое-то отношение. Но я, пожалуй, не стал бы винить Тимпсон за то, что она не пользуется его фамилией.

Пенроуз нашел Джеральдин Эшби в компании бутылки коньяка.

— Так что, эта сволочь подает на меня в суд? — спросила она, завидев Пенроуза, который тут же уселся напротив.

— Если вы имеете в виду мисс Бэннерман, то я забыл предоставить ей такую возможность.

Он улыбнулся, а Джерри бросила на него удивленный взгляд.

— Господи Боже мой! В один день сразу два доброжелательных полицейских! В таком случае прощаю вам то, что вы помешали мне завершить начатое дело. Бэннерман легко отделалась, чего — насколько я слышала — не скажешь о Марджори.

Леди Эшби кивнула в сторону бутылки, но Пенроуз покачал головой:

— Благодарю вас, но не сейчас. Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

— Сколько угодно. Как видите, я никуда не тороплюсь.

Женщина говорила спокойно и ровно, и по ее голосу он ни за чтобы не догадался, пьяна она или нет. Но приверженность к бутылке, о которой упомянул Фоллоуфилд, явственно отражалась в ее глазах и в том, как дрожали ее руки, когда она закуривала сигарету.

— Скажите, во время ваших встреч с Марджори в мастерской Мотли она рассказывала вам что-нибудь о своей семье?

— Нет, — сказала Джерри не раздумывая, но не успел Пенроуз разочароваться в ее ответе, как она добавила: — Марджори сама о ней ничего не знала.

— В каком смысле не знала?

— Не знала, и все тут. Когда мы только с ней познакомились, она сказала мне, что знает лишь своих родителей, братьев и сестер, и спросила меня: какое ощущение испытывает тот, кому известны многие поколения его предков? Я знаю, что Марджори в последнее время не очень-то ладила ни с отцом, ни с матерью, но она сказала мне, что даже прежде, когда была поменьше, родители ничего ей не рассказывали об остальных родственниках.

— Выходит, Марджори интересовалась историей своей семьи?

— Вернее, ее отсутствием. Она спросила меня, как ей разузнать побольше о ее родных. Но я сказала, что в этих вопросах не разбираюсь, так как если я хочу что-нибудь узнать о своих родных, мне достаточно подойти к стене и взглянуть на их портреты. И еще я сказала Марджори, что, может, ей лучше ничего о своей родне и не знать, а она мне ответила, что мне-то легко такое говорить, и, конечно, она была права. На самом деле Марджори была во многом права.

— В чем же, например?

— В том, что человек должен использовать в жизни каждый шанс и стоять на собственных ногах. Не думаю, что в ее намерения входило критиковать меня, но если посмотреть правде в глаза, то я действительно получаю от своих родных оскорбительно щедрое содержание и живу исключительно на него. Но Марджори просто говорила со мной честно и откровенно. Из-за этой откровенности ее, наверное, и убили?

— Вполне возможно. Но мы это выясним, и то, что вы сейчас рассказали, нам наверняка поможет.

— Поможет? Что ж, остается только за вас порадоваться, потому что мне все это не помогает. Знаете, иногда у меня такое ощущение, что каждый яркий цветок, не успев расцвести, будет обязательно раздавлен.

Леди Эшби впервые посмотрела ему прямо в глаза, и он поразился, насколько беззащитной она выглядит.

— Большинство из нас об этом догадывается, однако мы старательно убеждаем себя в обратном. Но вы, следователь, наверняка знаете, что так оно и есть. Просто не представляю, как вы это выдерживаете.

У Пенроуза чуть не сорвалось с языка, что он и сам не знает, как все это выдерживает, но такое признание едва ли было к месту. И, оставив ее замечание без ответа, он поднялся и тихо произнес:

— Я очень сожалею о том, что случилось с Марджори и Элизабет.

Она с грустным видом подняла бокал, а Пенроуз двинулся к выходу.

— Выходит, мисс Бэннерман была права, — сказал Фоллоуфилд, когда Пенроуз вернулся в вестибюль. — Марджори, похоже, слишком многое узнала, на свою голову. Хотите отложить встречу с мисс Сайз и поехать в Ярд поговорить с миссис Бейкер?

Пенроуз задумался.

— Нет, мисс Сайз — занятой человек, а Уодинэм и Мерифилд не успеют быстро съездить на Кэмпбелл-роуд и обратно. Так что давайте придерживаться намеченного плана и не будем ничего откладывать.

Пенроуз уже двинулся к дверям, когда Фоллоуфилд вернул его назад:

— Сэр, я только что вспомнил одну вещь, которую мне сказала мисс Тэй.

Пенроуз посмотрел на него с любопытством и недовольством.

— Это было на днях, — продолжал виновато Фоллоуфилд, старательно игнорируя укоризненный взгляд своего начальника. — Я случайно с ней столкнулся, и она упомянула, что интересуется Сэч и Уолтерс, и мы об этом с ней немного поговорили.

— Неужели? Вы, Билл, ни разу об этом не упомянули.

— Нет, не упомянул. Вы были слишком заняты, сэр. В любом случае, может, я и ошибаюсь, но мне помнится, как мисс Тэй сказала, что одной из свидетельниц на суде выступила некая Эдвардс.

— Эдвардс? Та же фамилия, что и у кого-то в семье Бейкер? — Пенроуз мгновенно посерьезнел.

— Эта женщина, Эдвардс, жила в доме Сэч. Судя по всему, именно ее показания и решили судьбу Амелии. У вас есть еще немного времени поговорить с мисс Тэй, если она здесь, — пряча самодовольную улыбку, добавил Фоллоуфилд. — Может, она и не мисс Марпл, но сведений у нее хоть отбавляй.

Пенроуз улыбнулся и направился в приемную клуба узнать, где ему найти Джозефину.