26
Заставить Сару сесть на место и обсудить ситуацию почти так же просто, как пытаться остановить пароход, опустив в воду ногу. Она не то чтобы очень подвижна — энергия из нее так и рвется наружу. Я подозреваю, что ей нужно разрядиться после затворничества в каюте в течение нескольких дней.
Когда она наконец снова садится на гроб и усаживает меня в кресло, то начинает внимательно изучать меня.
— Я слышала о вас. Мой стюард утверждает, что вы экстравагантная американка, получившая большое наследство, что вы путешествуете со щеткой для волос и чековой книжкой и от безделья вытворяете странные вещи, чтобы привлечь к себе внимание.
Сначала я выхожу из себя, а потом заливаюсь смехом.
— Что касается щетки для волос, каюсь — она у меня есть.
— Кто вы в самом деле?
— Я журналистка. Я написала несколько разоблачительных репортажей, послуживших основанием для социальных реформ и коррупционных расследований.
Она подробно спрашивала о моей карьере, и я откровенно рассказывала, как стала репортером, когда, возмущенная заметкой в газете «Питсбург диспетч» о том, что удел женщины — быть женой и заниматься хозяйством в доме, отослала письмо редактору и подписалась «Одинокая сирота» из боязни, что потеряю работу.
После этого письма мне предложили работать репортером, но, когда газета опубликовала несколько моих статей о несправедливостях, которым подвергаются рабочие, группа бизнесменов нанесла визит редактору. Дело кончилось тем, что меня определили освещать свадебные церемонии и похороны.
Даже после того как я совершила дерзкую поездку в Мексику за свой счет, чтобы доказать, что могу справиться с работой иностранного корреспондента, мне все равно поручили выполнять «женские обязанности» — писать о светской жизни.
— Я оставила работу в Питсбурге и поехала в Нью-Йорк, уверенная, что мой успех откроет мне все двери. Но убедилась, что даже в самом большом городе Америки для женщины нет места репортера. После того как в течение месяцев обивала пороги и осталась на бобах — мне пришлось занимать деньги даже на трамвайный билет, потому что у меня украли последние гроши, — я ворвалась в кабинет Джозефа Пулитцера и заявила, что могу написать репортаж, который поставит город с ног на голову.
Я рассказываю Саре, как, прикинувшись психически больной, попала в сумасшедший дом на острове Блэкуэлл в Нью-Йорке и написала сногсшибательный репортаж о кошмарных условиях, в которых там содержались пациентки, и об ужасном обращении с этими несчастными женщинами.
Сара смеется:
— Вам нужно играть на сцене.
— Я поняла, что создана только для реальной жизни. Я была на сцене ровно столько, чтобы понять, что не могу притворяться.
— Скажите, зачем вы стучали — колотили — в мою дверь?
— Вам известно, что на рынке в Порт-Саиде был убит человек?
Она пожимает плечами:
— Мой стюард сказал, что там произошла какая-то ссора между туземцами.
— Я так не думаю.
И я рассказываю обо всех событиях с момента падения с велосипеда убитого впоследствии человека и до моего падения в гробницу в Танисе и покушения на «Виктории», после которого Сара подошла ко мне. Я умалчиваю только о моем обыске каюты мистера Кливленда.
Когда я заканчиваю рассказ, она говорит:
— Если откровенно, дорогая моя, я не думаю, что пустячный инцидент на рынке имеет отношение к тому, чем я занимаюсь.
Пустячный инцидент на рынке?
— Сара, мне нужно более подробно знать, в какой ситуации находитесь вы. Если бы вы могли поделиться со мной…
Она отклоняет мою просьбу, махнув своим мундштуком.
— Я дала клятву не разглашать тайну, — говорит Сара, потупив взгляд. — Интервью журналистке — разве это сохранение тайны? Я не скажу ни слова, даже если меня будут пытать. Ноя умираю от скуки, сидя в этой консервной банке. И помочь вам разгадать вашу загадку доставит мне немного удовольствия. Что вы знаете об этом Кливленде?
Рассказав, как мне удалось отделаться от стюарда, чтобы проникнуть в каюту Кливленда, я признаюсь, что обыскала ее.
— Как нехорошо с вашей стороны, — говорит она с улыбкой.
Похоже, Сара стала обо мне более высокого мнения.
Она спрашивает, что я видела в багаже Кливленда, и вскрикивает, когда я упоминаю о книгах и числах на листке бумаги.
— Цифры, которые вы видели, — это секретный шифр. И одна из книг имеет к нему отношение — по-видимому, та юридическая книга, показавшаяся вам странной у торговца ножевыми изделиями. Моим любовником однажды был шпион. Итальянский граф. Для составления шифрованных текстов он пользовался обычными книгами.
— Как это делается?
— Очень просто, с этим может справиться даже ребенок, но текст не поддается расшифровке, если у вас нет нужной книги. В разведывательной службе агенту специально дают книгу, которая неизвестна широкой читательской аудитории в стране, куда он направляется.
— Йоркширское законодательство идеально подходит для этой цели, — замечаю я.
— Совершенно верно. Для составления текста подбирают подходящее слово из книги.
— Числа — это страницы, строки и положение слова.
— Вы очень догадливы, Нелли. Поскольку агент и его начальник имеют одну и ту же книгу, им просто расшифровать текст. Мой любовник писал письма симпатическими чернилами, особенно те, что посылал мне.
— А почему симпатическими — вам?
— Он был женат.
— Вот как! — Я удивлена, что она открыто признает это.
— Не нужно лицемерить, дорогая моя. Ведь у вас была связь с женатым мужчиной. Вижу, была, потому что вы покраснели. Чтобы прочитать письма, я проглаживала их утюгом либо держала над радиатором. — Она вздыхает. — Он был прекрасным любовником, отзывчивым на женские потребности и щедрым. Его поймали и повесили. Ваш шпион, этот торговец ножевыми изделиями, также мог пользоваться симпатическими чернилами.
— На бумаге, которую я видела, было что-то написано.
— Естественно. Пустой листок вызвал бы подозрения. Невидимые слова вписываются между строк.
Я щелкаю пальцами.
— Лимонный сок! Мои братья, когда были детьми, писали им. И еще молоком. А чем пользовался ваш любовник?
— Не столь обычными средствами.
Она наклоняется вперед и шепчет мне на ухо. Я краснею с ног до головы и перевожу разговор на другую тему.
— Должно быть, вы правы насчет книг, — говорю я. — Торговцу ножевыми изделиями из Ливерпуля не было смысла иметь книгу о законодательстве Йоркшира, хотя я могла бы понять, зачем нужна книга о Египте. Наверное, вы правы и относительно симпатических чернил. Виденные мной числа могли представлять собой подготовленный им черновик донесения, которые он потом вписал бы симпатическими чернилами между строк в послание невинного на вид содержания.
— Очень плохо, что у вас нет того листка бумаги с числами и книги. Багаж все еще в каюте Кливленда?
— Нет. — Я рассказываю ей, что видела, как пустой чемодан упал в воду.
— И пустым был весь багаж?
— Сейчас, когда вы меня спрашиваете, думаю, что да. — Я трясу головой, чтобы освежить память. — Судя по тому, с какой легкостью лодочники вытаскивали чемоданы из сетки и кидали своим напарникам, багаж вполне мог быть пустым.
— Значит, его содержимое может еще находиться на пароходе у вашего английского лорда, который сидит на нем и не ведает, какое оно имеет значение.
— Уверена, лорд Уортон и иже с ним должны понимать, что мистер Кливленд был тайным агентом. Или по крайней мере о том догадываться.
— Это не означает, что они знают, как ведется шпионская игра, или имеют представление, что симпатические чернила — составная часть того, что шеф парижской полиции называет их «modus operandi».
Интересно, шеф парижской полиции тоже ее любовник?
Сара тяжело вздыхает.
— Уже очень поздно, дорогая моя, и сейчас, когда я выслушала твою историю, тебе остается только одно.
— И что же?
— Заниматься своими делами, продолжать путешествие вокруг света с целью побить рекорд и оставить политикам вопросы о шпионах и революциях. Что бы ты ни делала, слова признательности за свои старания тебе не услышать; наоборот — ты подвергнешь опасности себя и не добьешься своей цели. Потому что все политики — демоны.
Этот совет гораздо приятнее слышать от всемирно известной актрисы, желающей мне успеха, чем, по сути, такой же — от Селуса, для кого я всего лишь слабая женщина.
Я смотрю Саре в глаза.
— Вы не хотите поделиться со мной…
— Нет! — Она встает, артистично идет к иллюминатору, открывает его и смотрит в темноту ночи. — Это тайна, в которую я никого не могу посвящать. Если она раскроется, армии придут в движение, содрогнутся империи.
Я потрясена до глубины души.
— Вы тайный агент? И посвящены в государственную тайну?
— Я? Конечно, нет.
— Тогда… тогда кто пытается убить вас?
— Семья моего любовника, разумеется.
